Мы встретились и на четыре часа присели поговорить о "Спартаке" в Сокольниках – самом красно-белом из всех районов мира. Вот только место встречи в тот день отдавало не радостью, а болью. Перед нашей беседой Ловчев с другими ветеранами провожал в последний путь своего партнера по "Спартаку" 70-х Валерия Андреева. Не выдержал человек смерти жены, прожил всего 57 лет. И через сколько таких панихид и похорон любому бывшему футболисту приходится проходить – чем старше он становится, тем, увы, чаще...
В такие минуты острее понимаешь, насколько важна для футбола и его истории простая, на первый взгляд, вещь – общение с людьми. Но в бешеной гонке за повседневностью, за которой все равно никогда не поспеешь, мы теряем что-то неизмеримо более важное. И задумываемся об этом, только когда кто-то навсегда от нас уходит. Как за один только 2010 год – Юрий Севидов, Галимзян Хусаинов, тот же Андреев, а вслед за ними – Валентин Ивакин и Владимир Маслаченко.
И недаром, когда я обращался с просьбой о встрече ко многим из своих собеседников по этой книге, объясняя им ее главную идею, – в ответ получал и откровенность, и подробность, и сентиментальность. С годами люди все лучше понимают: это – история, частью которой они стали. История "Спартака". И даже если речь заходит о каких-то острых и неприятных ее моментах – молчать нельзя. Кому оно поможет пристраститься к футболу, полюбить "Спартак", такое молчание? А вот правда и любовь, выраженная словами, – помогут.
Наши отношения с Евгением Ловчевым, с которым мы хорошо знакомы больше 15 лет, далеко не всегда складывались гладко. Порой он давал такие комментарии к моим книгам, что волосы вставали дыбом. Но я всегда знал, что это – Ловчев, суперэмоциональный и сверхоткровенный, который всегда скажет то, что в данную секунду думает. Без малейшего стеснения в формулировках.
Возможности не пообщаться с ним для этой книги, какими бы ни были "идеологические" разногласия в отношении предыдущих, я не допускал. И ни на мгновение об этом не пожалел. В конце концов, и он, и я всегда были людьми, которым гораздо легче все острые вопросы обсудить при личном общении, нежели годами копить никому не нужные обиды.
– Когда я задаюсь вопросом, какие ценности ассоциируются у меня со словом "Спартак", то отвечаю: любовь к игрокам и внутренняя свобода, – говорит Ловчев. – Ведь почему ко мне за комментариями по футбольным вопросам так часто обращаются журналисты? Потому что тех, кто независим от РФС и не будет сглаживать углы, очень мало. И вот эту самую свободу мыслей и суждений, нехарактерную для того времени, подарили мне "Спартак" и лично Николай Петрович Старостин. Дух, который там царил, он сам и сформировал. С первого же дня в команде я, 20-летний деревенский парень из подмосковного Алабушева, окунулся в эту атмосферу, и она стала для меня единственно возможной.
Была в моей жизни большая ошибка – уход в "Динамо". Миллион раз извинялся через прессу перед спартаковскими болельщиками за тот шаг, и все равно, помню, шел однажды на награждение "Спартака" серебряными медалями, и у кинотеатра "Октябрь" один человек ехидно назвал меня "юным динамовцем". Было когда-то общество такое.
Что ж, "кушать" эти подколки мне, видимо, придется до конца жизни. Зато мне есть с чем сравнивать. Вроде бы шел в "Динамо" – всех ребят знал, в сборной с ними играл. Но вскоре понял: это – не мое. Чинопочитание, приезды генералов и полковников, которые объясняли нам, как в футбол играть...
А я целое десятилетие воспитывался в любви и уважении к себе, футболисту, в спартаковской демократичности, которую сегодня все с такой ностальгией вспоминают. Ее не могло не быть, потому что долгие годы "Спартак" тренировал люди, которых Старостин и воспитал, – Гуляев, Симонян. И именно на отношении к людям Николай Петрович разошелся с Бесковым.
Да, Константин Иванович пригласил многих ребят, вылепил из них классных футболистов – это бесспорно. Но они были для него не более чем рабочей силой и должны были полностью подчиняться ему – имел место беспрекословный диктат. По-динамовски.
А Старостин их любил. И не случайно Хусаинов, Логофет тихо заканчивали карьеру в дубле "Спартака" и никто не пытался их выпихнуть. Но это было при Симоняне или Гуляеве. А у Бескова тот же Ярцев р-раз – и в "Локомотив", Гаврилов – в "Днепр", Шавло – в "Торпедо"...
В "Спартаке" во все времена существовал тренерский совет. В 69-м в него входило девять игроков (!) – весь основной состав, кроме молодых, – меня и Васи Калинова. Мы сидели за дверью, а эти девять с Симоняном и Старостиным решали, кто сегодня играть будет. Это была наша "фишка" – всех опытных игроков таким образом делали по-особенному ответственными за результат. Потом Бесков тоже заинтересовался этой формой – но он предлагал игрокам писать записки со своим вариантом состава. Однако определял-то состав после этих записок все равно он, а тут все происходило лицом к лицу, в открытой дискуссии. Было ли это обидно Симоняну, главному тренеру? Нет, потому что он – воспитанник Старостина, и привык именно к демократическому методу. У него было свое мнение, он его отстаивал на тренерском совете – и, если доказывал, его вариант принимался. Но мнение тренера не было безальтернативным.
Мы близки по духу с Никитой Павловичем, он мой учитель. И когда в начале этого года в течение короткого периода времени умерли Гиля Хусаинов и Юрка Севидов, Симонян сказал мне: "Надо и того, и другого через спартаковский манеж пронести, сделать там панихиду. Они достойны этого". Это и есть спартаковское отношение к игроку. Лично я воспринимаю человека как брата, даже если он один матч сыграл за "Спартак". И мы с Симоняном понимаем, что сегодня в "Спартаке" этого продолжения дела Старостина нет – как в восприятии футболистов, так и в контакте с болельщиками. Недаром они вывешивают плакаты, посвященные Николаю Петровичу: "Он все видит".
Когда-то мне потребовалось время, чтобы все это понять и почувствовать. В 71-м году я заявил, что ухожу из "Спартака". В первые годы карьеры меня донимала своеобразная болезнь – за 10–15 минут до конца каждого матча сводило икры. Как подумаю: "Слава Богу, вроде не сводит", – начиналось. В 72-м психолог в сборной мне этот комплекс снял. Но в 71-м играли мы на Кубок с "Кайратом", и судороги вернулись. Я попросил левого хава Киселева, чтобы он "опустился" на мое место в защиту, иначе от меня просто начнут убегать.
Киселев сделал это, но по привычке стал подключаться к атакам, и по нашему флангу возникло несколько опасных ситуаций. В раздевалке Симонян начал резко меня отчитывать, что и вызвало ответную реакцию: я, сжав зубы, через травму играл, а мне еще и "пихают"! Потом пришел к выводу, что после игры вообще нельзя ничего говорить – ни тренерам, ни игрокам, поскольку все взвинчены, и конфликт может вспыхнуть мгновенно. А тогда заявил, что не приемлю такого отношения и ухожу.
Не поехал на очередной сбор, матч просидел на трибуне. А ночью мне позвонил Николай Петрович. И, выслушав все мои доводы, уничтожил их всего одним: "Женя, запомни, Симонян и Старостин – это еще не “Спартак”. “Спартак” – это что-то неизмеримо большее".
Даже после того, как мы заканчивали карьеру, проезжая мимо Красносельской, где находился кабинет Старостина, заходили к нему с просьбами – ребенка в детский сад устроить и т. д. Мы все были для Старостина детьми, которым всегда нужно помогать. И он говорил, что можем приходить в любое время, – поможет всем. Сегодня этого нет.
***
Отношения Старостина с Бесковым и до совместной работы в "Спартаке" складывались в течение многих лет. В 75-м году на базе "Спартака", занявшего годом ранее второе место, была сформирована олимпийская сборная, которую возглавил Бесков. И вот поехали на отборочный матч с Югославией в город Нови-Сад. Играем 0:0 – и на следующий день переезжаем в Белград. Начальник делегации от Спорткомитета – Симонян, главный тренер – Бесков, второй – Гуляев (который возглавлял тогда "Спартак"), начальник команды – Старостин, а игроки, за редким исключением, из "Спартака".
Выдали нам деньги – и все пошли по магазинам. Времена-то советские были, любая загранпоездка – за счастье! Заносим в гостиницу свертки с товарами – и на ужин. Бесков начинает разбор вчерашней игры и, слово за слово, распаляется. Говорит: "Да вы не думаете об игре, вы – шмоточники, я сегодня все видел!"
И, не понимая, что он находится в спартаковской среде, заявляет:
– У меня в "Динамо", когда мы в 70-м играли под Новый год турнир в Чили, 31-го пришли ко мне ребята и предложили провести 1-го тренировку. Она не планировалась, но, чтобы "выгнать" выпитое накануне шампанское и хорошо сыграть на турнире, надо поработать. "Динамо" – профессионалы, а вы, "Спартак" – шмоточники!
Когда я в этот момент посмотрел на Чапая, то понял, что его сейчас кондратий хватит. У него желваки по лицу пошли, он встал и говорит Бескову: "У тебя все?"
Тот не понимает – и продолжает разборы. Все уже ждут, что сейчас произойдет. Старостин еще раз спрашивает: "У тебя все?" Тот вновь не замечает. И лишь на третий раз отвечает: все. Будучи уверенным, что Николай Петрович продолжит гнуть ту же линию. А тот вдруг говорит:
– Что ты несешь? Что плохого в том, что люди купят своим детям, женам, родителям вещи, которых нет в стране? Никита Палыч, ребята – все, собрание закончено!
Всех нас оттуда выгоняют – и мы в замочную скважину подсматриваем, как бьются "Спартак" и "Динамо". Старостин и Бесков. Эта история показала, как Бесков относился к "Спартаку".
Почему Старостин терпел Константина Ивановича много лет? Не из-за того, что именно через Бескова Андрей Петрович вернул своего брата в команду. А только ради дела. Лишь бы "Спартак" был в порядке.
Знаете, в чем еще заключалось величие Старостина? Он был доступен и никогда не отрывался от простых людей. Живя на улице Горького, иногда отпускал машину и ходил пешком от Красносельской до дома. Или с матчей на "Динамо" часто возвращался домой на метро. Ехал на эскалаторе, люди его узнавали – и говорили, что считают нужным.
Во время тренировок или контрольных матчей в Тарасовке Чапай не случайно садился среди болельщиков на трибуне, выслушивал их мнения – а потом говорил нам, что люди о нас думают. Все тренировки были открытыми. И мы сами стали такими! Для меня деньги никогда не были главным, мои "деньги" – это уважение людей, которые подходят, когда иду по улице, и благодарят за то, что в газетах и на телевидении честно говорю о футболе. Каждое такое обращение греет душу и говорит о том, что ты правильно живешь и мыслишь.
Фактически до конца своей спартаковской карьеры я жил в 25-этажном, как мы его называли, "доме на курьих ножках" напротив скульптуры "Рабочий и колхозница" на ВДНХ. И встречал меня после поражения у лифта какой-нибудь водопроводчик: "Как вы играли?! Я для чего тебе, б..., чинил раковину. Больше не обращайся ко мне по сантехнике!" И я это воспринимал, как совершенно нормальный разговор! Слушал – и понимал, что есть люди, для которых ты играешь, и ради них должен отдаваться этому делу до конца.
А сегодняшнее поколение футболистов той же сборной закрыто от народа крутыми автобусами, машинами с бронированными стеклами, элитными домами. И когда слышу, допустим, высказывание Широкова в адрес болельщиков: определитесь, что вам надо – игра или результат, то хочу сказать ему: ты с кем так разговариваешь?! Вчера в Видном играл и еще ничего собой не представляешь, а уже свысока. Почему к Симоняну можно подойти, а к тебе – нельзя?!
Потому что сейчас нет таких людей, как Старостин, воспитывавших нас в уважении к простому человеку.
***
В 69-м, когда я начинал свой первый сезон в "Спартаке", меня еще не узнавали в лицо. Обычно возвращался после матчей домой в Алабушево на электричке с болельщиками. И слушал, как они обсуждают игру. Один раз не выдержал, подсел и начал расспрашивать об игре Ловчева. И услышал нечто поразительное: "Женька-то ничего, но вот есть у него брат Славка, играет раз в пять лучше, но пьет сколько!" Так узнал, какие легенды о нас ходят.
А попал я в "Спартак" так. Играл в так называемой экспериментальной сборной СССР ("Буревестник"), которую тренировали Всеволод Блинков и Виталий Артемьев. Ее целью ставилось приобретение международного опыта молодыми талантливыми ребятами. Я был невыездным – закончив ПТУ в Химках, работал там же на закрытом заводе, связанном с космонавтикой. Работа была подсобная, а на деле играл в футбол за цех. Но за границу ездить не мог.
Врачом в "Буревестнике" был Николай Алексеев, лечивший "Спартак" в звездной второй половине 50-х. Как-то парились с ним в Сандунах и в очереди увидели Симоняна, возглавлявшего красно-белых. Они о чем-то потолковали с Алексеевым, а потом Симонян подошел и пригласил меня в команду.
Конечно, в душе я ликовал – о чем говорить, если еще в 11 лет приехал из Алабушева искать московский "Спартак"? Тогда жизнь повернулась по-другому, а тут – такое предложение. Но Симоняну сказал: "Если “Буревестник” расформируют, как о том говорят, тогда я в вашем распоряжении. Но у меня есть моральные обязательства перед своей командой".
В те времена подобные ответы были в порядке вещей, и Симонян не удивился. Правда, когда спустя 6 лет Олег Базилевич пригласит меня в киевское "Динамо", а я отвечу, что меня не поймут болельщики "Спартака", он страшно удивится: "О чем ты говоришь? Какие болельщики?! Мы валютой получаем!" Но для меня это не пустое было.
А тогда весь наш "Буревестник" наверху было решено передать "Локомотиву". Мы же с Сергеем Ольшанским вознамерились перейти в "Спартак". Нас уламывали, водили в федерацию, ее председатель Валентин Гранаткин обещал дисквалифицировать. И тут я в первый раз пошел своим непослушным языком чесать и на реплику: "На вас за два года по 10 тысяч рублей истрачено, надо возвращать долги" – ответил: "А еще через два года будет по 20 тысяч, так что не тратьтесь попусту, отпустите". В итоге Николаю Петровичу удалось-таки нас заявить.
Я миновал дубль и сразу оказался в основном составе на месте травмированного Крутикова – левым защитником. Брал я тогда в основном скоростью, на которую, наверное, и обратил внимание старший тренер сборной СССР Гавриил Качалин. И уже в мае того 69-го пригласил меня в национальную команду! Спустя много лет узнал: оказывается, я уникален тем, что стал чемпионом страны и игроком сборной, будучи... перворазрядником.
Причина того, что у меня так быстро в "Спартаке" пошло, проста – я попал в хорошую компанию. Кавазашвили, Логофет, Хусаинов, Папаев, Рожков, Осянин, Киселев, Абрамов... Требовалось только смотреть и, как губка, впитывать.
Старостин с Симоняном прививали нам и уважительное отношение к соперникам. Кто-то не поверит, но за 11 лет в высшей лиге я не получил ни одной желтой карточки. Ни один из моих соперников не скажет вам, что я играл грубо. "Горчичник" получил лишь в первом матче ЧМ-70 с мексиканцами. И еще в первой лиге, выступая в конце карьеры за "Крылья Советов".
Что касается человеческих качеств Симоняна, то расскажу историю, которую в сегодняшнем футболе представить в принципе невозможно. 72-й год, играем неудачно, и над Никитой Павловичем сгустились тучи. И тут "Арарат" приглашает его, по сути, в готовую к большим свершениям команду, которая на следующий год с ним сделает дубль.
В том же 72-м, несмотря на 11-е место "Спартака", меня признали лучшим футболистом страны. Однажды звонит мне домой Симонян. И говорит, что сейчас ко мне в "дом на курьих ножках" приедет. Думаю, что случилось? Ну да, я заметная фигура в команде, но мне всего 23 года.
И вот Симонян приезжает с бутылкой армянского коньяка – при том, что я всегда был непьющим. В итоге употребляли они его с моей женой Татьяной, а я слушал. Никита Палыч сказал мне о том, что хочет уйти из "Спартака", потому что у него есть предложение из Еревана. Тренер пришел советоваться домой к игроку, представляете?!
Что я мог ему сказать? Это уже позже нас стали портить партийные лидеры. В том числе и меня вызывали в отдел агитации и пропаганды Московского горкома партии, курировавший спорт, и спрашивали: "Тренер Крутиков устраивает команду?" Я пацан, мне 27 лет – и меня просят оценить, годится ли тренер. И тем самым калечат сознание.
А тут Симонян приходит с таким разговором. Я ответил, что он имеет право принять то решение, которое посчитает нужным. Тем более что он сказал: спортивный отдел московских профсоюзов уже против него настроен. Так же было потом и в 75-м, когда та же структура Старостина убрала.
В конце разговора Никита Палыч попросил команде все это объяснить. Такой вот человек. Поэтому при нем Хусаинов и Логофет потихонечку заканчивали в "Спартаке", и никто их не выкидывал. Мне непонятно, почему Симоняна в какой-то момент не пригласили в родной клуб в качестве президента или на еще какую-то важную роль. Много раз писал об этом – почему мы такого человека не используем? Он же в "Спартаке" вслед за Старостиным, можно сказать, второй после Бога!
Симонян всегда признавал главенство в "Спартаке" Николая Петровича. В отличие от Бескова. Который полагал, что это он вернул Старостина в "Спартак" – и уже хотя бы поэтому имеет право быть с ним как минимум на равных.
***
В честь Старостина я в 2000 году назвал новорожденного сына Колей. Когда проезжаю мимо Ваганьковского кладбища, подхожу к могилке Николая Петровича, думаю. Очень часто сверяю свои действия по тому времени – как бы Старостин поступил. В мини-футбольном "Спартаке", который я много лет возглавлял, внутренняя организация клуба была не по стандартному сегодня принципу "я начальник, ты дурак". Например, женщины, которые там работали, – два бухгалтера, секретарь – родные мне люди. Да, я мог наорать, где-то даже матюгнуться на них, но все равно от любви. Мы праздновали дни рождения, праздники и горести – все было общим. Как у Николая Петровича.
И поэтому я всегда приглашал на матчи мини-футбольного "Спартака" наших ветеранов. В большом футболе их уже практически никто не узнавал – а тут я подзывал диктора и просил объявить о том, что на матче присутствуют заслуженные мастера спорта Хусаинов, Крутиков и т.д. И они все ходили, потому что попадали в ауру любви, аплодисментов, автографов.
Не согласен с тем, что "Спартак" умер со смертью Старостина. Да, не стало Николая Петровича, умерла та страна. Но живо много людей, которые помнят, как все это было и должно быть! И могут передать это следующим поколениям. Вот только нужно ли это кому-то?
На протяжении многих лет я не был в Тарасовке. За все годы Бескова и Романцева, вместе взятые, приехал туда только однажды, когда выбросился из окна и погиб Миша Булгаков. Поминки были в Тарасовке, и Старостин попросил меня их провести.
А потом время шло, и мне все меньше нравилось устройство "Спартака". Просто охренел от рассказа Анатолия Исаева, которого не узнали в клубе, предположив, что он из садоводческого товарищества. Прежде такого в "Спартаке" быть не могло.
У меня в 2009 году произошла похожая история. В клубе надо было подписать бумагу на оплату банкета для ветеранов по случаю юбилея побед в чемпионатах 1969, 79, 89 и 99 годов. Эта идея пришла мне в голову во время моего 60-летнего юбилея в январе 2009-го. Карпин дал добро, и нужно было подписать счет. Время поджимало, я позвонил Жиляеву. Тот зашел в бухгалтерию и сказал, что с ними хочет поговорить заслуженный мастер спорта Евгений Ловчев. И бухгалтерша – такая, знаете, сегодняшняя – слышу, говорит: "Маш, тут какой-то мужик звонит, б..., поговори с ним".
А за мной же не заржавеет. Я сказал, что хочу ей по поводу "мужика" кое-что объяснить. Что 10 лет играл в "Спартаке", выигрывал с ним золото, признавался лучшим футболистом страны. Они извинились и обещали все сделать.
И вот приезжаю в клуб и приношу пригласительные билеты Карпину, Попову, Родионову и Позднякову, который двумя месяцами ранее стал тренером по работе с защитниками. Охранники узнали – телевизор смотрят все-таки. Около кабинета Карпина – секретарша и референт. Секретарша берет пригласительные, читает: "Так, это Карпину, это Попову, это Родионову, это... А кто такой Поздняков?" Человек работает секретарем у Карпина и не знает одного из тренеров "Спартака"! Правда, надо отдать должное референту – на мое замечание она ответила: "Ну мы же бабы, за что вы нас? Нам этот футбол..." По-человечески ответила, нормально.
Но никто из тренерского штаба на тот банкет даже на секунду не заехал. При том, что я говорил Карпину: "Валера, я договорился с зам. начальника ГАИ России, что вам дадут машину сопровождения. Понимаю, что у вас на следующий день – игра с ЦСКА. Просто приедьте на секунду, уважьте, скажите слово". Но они не приехали, сославшись на то, что готовятся к игре. На мой взгляд, это не оправдание. Это – отношение. И когда Симонян говорил перед похоронами Севидова и Хусаинова: "Женя, надо обязательно, чтобы гроб был выставлен в спартаковском манеже, чтобы болельщики могли проститься" – это другое отношение.
В начале 2000-х пришли Червиченко и Шикунов, и к их работе я всегда относился негативно. Смотрел на Червиченко, сравнивал его со Старостиным – и не понимал, как вообще возможно, чтобы "Спартаком" руководил такой человек. И после его ухода не удивлялся, когда на вопрос, за кого он будет болеть в матче "Спартак" – ЦСКА, он отвечал: "За ЦСКА". Кто нами руководил?! В чьи руки попал "Спартак"?! Старостин всегда повторял, что "Спартак" должен находиться в спартаковских руках. Как тот же Симонян, о котором Старостин сказал знаменитую фразу, что если Никиту разрезать, то все увидят, что одна половина у него красная, а другая – белая.
Во времена Червиченко, вскоре после увольнения Романцева, позвонил мне пресс-атташе Зинин. И пригласил на встречу ветеранов в Тарасовку. Многие поехали. А я ответил: "Когда вы то-то и то-то делали – меня звали? И кого-то мое мнение интересовало? Не надо через меня пиаровскую акцию делать!" И не поехал. А буквально на следующий день появилось письмо, подписанное многими ветеранами, в том числе и Никитой Павловичем. Мол, многие сейчас против Червиченко, а мы – за него, поскольку в тяжелый момент он взял клуб и помогает ему.
Мне было жалко тех уважаемых мною людей, кто вынужден был это подписать. И было жалко ветеранов, когда им приходилось играть с Червиченко в футбол на "Алмазе" и делать так, чтобы он забивал голы и радовался. Этот путь –не для меня. И мне было приятно, когда в "Комсомольской правде" появилась статья Виктора Горлова, сказавшего: если среди подписавших нет Бубнова, Ловчева и еще кого-то, то он понимает: не все так просто, и общей поддержки ветеранов нет.
Несколько лет назад мы договорились с Шавло и устроили показательный матч двух "Спартаков". А потом был банкет, на котором я впервые подошел к Федуну. Отвел его в сторону. И спросил, почему у "Спартака" нет клубного музея, где были бы выставлены кубки, футболки, фотографии великих игроков. Ведь, когда мы, будучи игроками, ездили в Мадрид или другие зарубежные города, нас водили в такие музеи, и даже соперники пропитывались к клубу уважением. Имея такой музей, не надо лишний раз на словах объяснять Алексу, Веллитону и другим новичкам, куда они попали! Музей – это некая визитная карточка, процесс воспитания. А не просто разовая акция, как в тот момент, когда Зинин пригласил меня в Тарасовку на встречу ветеранов.
Федун формально ответил, что построят новый стадион, куда он меня пригласит, и там обязательно будет музей. Но ведь, общаясь с человеком, ты воспринимаешь не только слова, но и интонацию, и отношение. Тебе важно не только то, что он тебе говорит, но и как.
И со стороны Федуна уважения к себе я не почувствовал. Говоря внешне нормальные слова, он был неуважителен, и это – важнейшая вещь! Для него единственное, что имеет значение, – сам факт того, что он финансирует "Спартак". Но деньги не могут подменить человеческого отношения.
Читаю его интервью и иногда оторопь берет. Может, рядом с ним нет человека, который мог бы ему подсказать: нельзя говорить вслух спартаковским болельщикам, что ты болел за киевское "Динамо". Лучше промолчи, ничего не говори, если не хочешь врать. А однажды "Советский спорт" вышел с "шапкой": Леонид Федун: "Готов хоть сегодня бесплатно отдать “Спартак”". Я спросил журналиста "Совспорта" Андрея Бодрова, действительно ли он так сказал. Ответ был – что еще хуже. Ну как так можно? Как ты хочешь, чтобы после этого к тебе относились люди?
Говорю это не для того, чтобы обрушиться с критикой на конкретного человека. А потому что мы пытаемся понять, что такое душа "Спартака" и что с ней стало. Не знаю, как в свое время акции оказались у Романцева и его сына, а также Заварзина. А почему, допустим, не у меня? Почему мы, люди, которые кое-что для этого клуба сделали, вообще никак в этом процессе не участвовали? Почему нам даже ничего не предложили?
Как потом эти акции перепродавались? Почему в спартаковский ромбик вставили футбольный мячик, при том что я жил в обществе "Спартак", и общество для меня – не только футболисты, но и хоккеисты Старшинов с братьями Майоровыми, и бегуны братья Знаменские, и многие другие великие спортсмены. Все они создавали славу "Спартаку", а вы, Леонид Арнольдович, сегодня четко, спокойно, по-бизнесменски пользуетесь видоизмененным торговым знаком и не хотите поддержать то, что создавало всю эту славу! Ведь так получается! Потому что Николай Петрович отдал этот ромб, мячом еще не "беременный", всему обществу "Спартак".
***
Первый матч с моим участием "Спартак" играл в Ташкенте, второй – в Алма-Ате. Я прохожу по левому флангу, простреливаю – и Евлентьев забивает. И когда вечером по всесоюзному радио услышал, что "мяч забил с подачи Ловчева", испытал невероятное ощущение. Мою фамилию все узнают!
В том же 69-м играем с киевлянами в Москве. Сто тысяч народу, проигрываем – 0:1. Дают пенальти в чужие ворота, и к мячу подходит Коля Осянин, который в том году стал лучшим бомбардиром. Бьет – и не забивает.
Серега Рожков стал на него "наезжать". Но команда у нас была очень дружная, и все на Серегу цыкнули, чтобы прекратил. Потом Гешка Логофет сравнивает счет, и тот же Осянин с левой ноги заколачивает победный! Едем по Комсомольскому проспекту из Лужников на автобусе, некоторые хотели выйти у метро. А там идет толпа народу и скандирует: "Да здравствует Никита!" – Кто-то, а время-то уже было брежневское, спрашивает: "Хрущев?" – "Нет, Симонян!"
В конце чемпионата – игра в Киеве. Решающая. И Никита Палыч перед игрой, стараясь не нагнетать обстановку, говорит: "Ребята, мы провели этот год великолепно, сделали все, что должны были. Не волнуйтесь, как все сегодня сложится. Выиграете или нет – пальцем на вас показывать никто не будет". Симонян в те дни создал такую обстановку, что мы чувствовали себя абсолютно раскрепощенными. До такой степени, что в день игры думали о том, как бы нам популярнейший в те годы "Киевский" торт достать. Был у Крещатика один магазинчик, все туда ломанулись – и схватили по три торта каждый. И никто нам не запрещал из гостиницы выходить!
Киевляне "волтузили" нас по полной. Погода жуткая – град, дождь, сильный ветер. И Осянин опять подхватывает мяч, проталкивает его сквозь пятерых человек – и забивает. У меня есть снимок, где вратарь киевлян Рудаков обескрыленно так нагибается в ворота, чтобы забрать оттуда пропущенный мяч. Мы выиграли и фактически обеспечили себе чемпионский титул.
Награждение проходило во Дворце спорта Лужников, 11 тысяч человек присутствовало. В концерте принял участие Миша Ножкин, в ту пору запрещенный. И спел: "А в музее Ленина два пальто прострелено!" Потом Старостин сказал: слава богу, что он сидел внизу, с командой, а не на трибуне, и никто из партийных начальников до него не мог добраться. Потому что тут же стали выяснять, кто пустил Ножкина на сцену и позволил ему петь такую крамолу...
Потом я лучше узнал Старостина и понял, что с ним можно свободно обо всем разговаривать. Как-то ехали с ним и Сергеем Ольшанским из Еревана в Москву. И я спросил Николая Петровича, за что он сидел. Он рассказал о знаменитом случае, когда уже после победы в финале Кубка "Спартак" заставили переиграть полуфинал с тбилисским "Динамо". Вызвали меня, говорит, к Молотову, а там сидел Берия, который курировал все общество "Динамо". И Молотов говорит: "Николай Петрович, есть мнение, что надо переиграть".
Старостин ответил, что переигрывать они не будут. Молотов настаивал, Берия сидел и молчал. В конце концов его все-таки "сломали", но, прощаясь, он повернулся и сказал, что все равно "Спартак" Кубок выиграет. "Когда за 15 минут до конца матча, при счете 3:1 в нашу пользу, Берия встал и посмотрел в мою сторону, я сразу понял, куда поеду", – сказал мне Николай Петрович.
И добавил, что могли их арестовать и раньше. Когда был легендарный матч на Красной площади, братьям Старостиным приписали, что они якобы хотели совершить теракт и взорвать Сталина, смотревшего игру с трибуны мавзолея. Спасло их лишь то, что это было время ежовщины, дело стряпали его люди – а потом Ежова самого арестовали и расстреляли.
А один футболист того времени сказал, что Старостин куда-то налево вагон с материей "загнал". Где правда – откуда нам знать? Мне в тысячу раз важнее, каким человеком был Николай Петрович и сколько он сделал как для всего "Спартака", так и для меня лично.
В 74-м мы заняли второе место, и в конце сезона играли в Алма-Ате. Тамошний "Кайрат" на вылет стоял. Старостин сидел в тех краях, и к нему пришли местные руководители. Уже после матча он рассказал – мол, вспоминали былое, просили помочь. Но Николай Петрович отрезал: "Этого не будет". И на сговор не пошел.
Мы выиграли – 4:0. И именно этот счет (не меньше!) спас от вылета из высшей лиги ЦСКА, в котором тогда играл в порядке воинской службы Витя Папаев. Возглавлял армейцев в том сезоне великий хоккейный тренер Анатолий Тарасов – и, когда ЦСКА благодаря нам спасся, прислал телеграмму: "Благодарю за службу, возвращаю вам Папаева!"
Играли ли мы договорные матчи? Знаю только один случай. В 70-м отдавали игру "Черноморцу", который, правда, все равно не спасся. При этом мы с Папаевым вообще не знали, а Коля Абрамов знал наполовину – то есть в первом тайме не был в курсе, а во втором был.
А в 72-м году кем-то наверху был придуман идиотизм под названием "послематчевые пенальти". В чемпионате! В случае ничьей били до победы, выигравший получал очко, проигравший – ноль. На следующий год додумались еще до того, что, если после пяти пенальти с каждой стороны счет равный, фиксируется ничья. И каждому – по очку.
Команды, честно отыграв матч и завершив его ничьей, на 11-метровые стали договариваться. Мы не были исключением. И вот однажды после ничьей – 0:0 в Москве с тбилисским "Динамо" я должен был смазать последний пенальти и ударил в сторону углового флажка. На замедленном повторе было видно, как я целюсь мимо ворот и смеюсь. Старостин сказал, что меня хотят дисквалифицировать. Но вовремя одумались и приняли правильное решение – отменили послематчевые пенальти. Однако это нельзя назвать "договорняками", ведь сами матчи проходили в честной борьбе.
***
Люблю рассказывать историю, здорово характеризующую Старостина, показывающую его не как икону, а как живого человека. В связи с многолетним заключением матчи с "Динамо" были для Николая Петровича самым принципиальным, что только может быть в футболе. Однажды дают пенальти в ворота динамовцев, и Логофет кричит великому Яшину: "Держи, Вася!" И бьет в другой угол.
Возмущенный Лев Иванович идет к раздевалке, дожидается после игры Старостина, к которому с уважением относился. И жалуется: "Николай Петрович, этот молодой, щенок, крикнул мне: "Держи, Вася!" Это что еще такое?"
Николай Петрович пообещал разобраться. Видит Логофета, хмурит брови: "Геннадий, это правда, что ты Яшину сказал: “Держи, Вася!”?" – "Правда". Старостин выдержал паузу и сказал: "Ну и правильно сделал!"
В 76-м году, когда Крутиков не хотел видеть Старостина в команде и около нее, Николай Петрович появился в раздевалке всего один раз. Как прошел? Да это же Старостин – кто ж его не пустит?
А пришел он после победы над "Динамо". И сказал довольно: "Ну, вы сегодня с ними как кошка с мышкой!" Победа над "Динамо" была для него как бальзам на душу, хотя в Лужники из-за нашей тогдашней игры пришло всего 6 тысяч. По тем временам – что-то немыслимое.
На установках он всегда брал слово последним. Симонян – тот, как человек южный, говорил горячо, тогда как педант Гуляев – нудно, усыпляюще. А команду надо встряхивать, ведь сразу после этого садимся в автобус и едем на игру. Однажды Гуляев в своем стиле давал установку перед матчем с "Торпедо". Едем в автобусе, Старостин смотрит: Николай Алексеевич храпит. И тогда Николай Петрович встает, показывает на него и говорит: "Настройщик херов!" Игроки под кресла едва не попадали – и матч выиграли.
Ну и, естественно, знаменитая история с мухой. Старостин приезжал на базу на электричке. По дороге покупал газеты и читал их. На газете же писал себе тезисы, пока шла тренерская установка, чтобы последним аккордом настроить команду. И вот Гуляев говорит: "Динамо" – это серьезный соперник", возникает секундная пауза, и в тишине жужжит муха. Чапай берет газету, на которой только что писал тезисы, сминает ее. Муха садится на стекло – и Старостин со словами: "Ух, “Динамо” проклятое!" оставляет от нее мокрое место.
В Старостине подкупала естественность поведения. Он не Станиславский, который заранее придумывал свои "фишки", в его голове они рождались спонтанно. После победы в чемпионате 69-го года мы поехали в Ливан, Сирию и Иорданию. Жили в Ливане, а в другие страны выезжали на автобусе. Дорога до Иордании составляла часов десять, и шесть из них Чапай без перерыва декламировал нам стихи.
А вот музыку он не любил. Симонян когда-то играл в оркестре, даже на похоронах. У него был идеальный слух, чего о Чапае сказать было нельзя. Когда он приходил, и из динамика звучала поп-музыка, он сразу вытаскивал провод. И вот 75-й год, олимпийская сборная. Живем на базе в Новогорске. А в кафе базы тогда появились такие аппараты-"сорокапятки": бросаешь монетку, выплывает диск и играет музыка. Мы любили Ободзинского, а Старостин – нет, и все это знали.
Однажды кто-то пошел к аппарату и пять раз нажал Ободзинского. Чапай заходит, мы сидим, разговариваем. И тут начинается: "Эти глаза напротив..." Старостин встает, подходит, нажимает на кнопку и садится обратно за стол. Но в этот момент "сорокапятка" уезжает, встает на прежнее место, и Ободзинский опять начинает петь – оплачено-то пять раз! После того, как песня зазвучала четвертый, Николай Петрович понял, что все это подстроено. И обернулся к нам с неожиданным вопросом: "Кто поставил этого педераста?!"
Откуда взялось прозвище Чапай? Опять же – из... электрички. В Тарасовку она шла через Мытищи. Старостин всегда ездил в одном вагоне, и из него в Мытищах на перроне была видна афиша с названиями фильмов, которые демонстрируются в местном кинотеатре. Мысли у Николая Петровича всегда были направлены на то, чтобы какую-нибудь свеженькую идею в Тарасовку привезти для установки. И все необычное, что видел, он записывал. Был, скажем, знаменитый фильм: "Бей первым, Фредди!" Ну как он мог пропустить такую фразу?
А однажды он увидел название фильма – "Орлята Чапая". И на установке назвал футболистов именно так. С тех пор к нему и приклеилось – Чапай. История получилась, как с Серегой Ольшанским. Он со мной пришел в команду, будучи форвардом, а в команде не хватало центрального защитника. И Старостин сказал: "Да, бабы Яги сзади нам не хватает. Ну ничего, бабу Ягу будем воспитывать в своем коллективе". Вскоре Ольшанского ставят центральным защитником и он играет так, что в сборную скоро вызывается. И все сразу стали называть его бабой Ягой.
Ко всем людям, которые что-то сделали для "Спартака", Старостин относился как к членам своей семьи. Допустим, не сказать, что он сильно любил того же Гуляева. Но тот для него был спартаковцем – а это главное! И у великого поколения "Спартака" второй половины 50-х годов тренером был Гуляев!
Поэтому мы могли как угодно относиться к тому, что Гуляев нудно читал по бумажке, какие упражнения будем делать на тренировке. Рассказывали, что, когда то же самое было в 50-е, Нетто выходил и говорил: "Этой х...й мы заниматься не будем. Бьем по воротам 20 минут, квадрат – 15 минут, и все – валим". И делали именно так.
Во время тренировок Гуляев напоминал не тренера, а кинорежиссера во время съемок. Стоял в центре поля в белой кепочке, рубашке и трусах, и говорил: "Проходим и забиваем гол!" И шесть человек, передавая друг другу мяч, без сопротивления шли на вратаря и забивали ему гол. Ну какой в этом смысл? Но Николай Алексеевич был нормальный человек, не обижался, когда игроки ему что-то говорили.
Почему Старостин его возвращал? Потому что главным в "Спартаке" был именно Чапай. И тренер для него – не главенствующий человек. Николай Петрович настроит – а игроки выйдут и победят. И Гуляев был свой, спартаковский, которого можно вместо Симоняна поставить, а через какое-то время вернуть Симоняна. И оба воспримут это нормально. В конце концов, мы могли называть Гуляева "гнусавым" – но в 74-м году выиграли с ним серебряные медали!
"”Спартак” надо передавать в спартаковские руки", – это было главным тезисом Чапая. Возвращения того же Гуляева – именно отсюда. Один раз тезис не сработал – в 76-м, со спартаковцем Крутиковым. Когда, впрочем, и самого Старостина убрали...
***
В конце 1975-го мы играли еврокубковые матчи против "Милана" – сначала на "Сан-Сиро", потом в Сочи. В том чемпионате мы заняли 10-е место, и обстановка вокруг "Спартака" стала напряженной. У Старостина появились недоброжелатели – в частности, некто Парфенов из московского горсовета профсоюзов, отвечавший за спорт.
Потом я слышал такую версию. Николай Петрович мог квартиры людям делать, автомобили, тем более что его брат Александр Петрович работал в министерстве торговли РСФСР. Так вот, этот Парфенов вроде бы попросил Старостина "пробить" квартиру для его сына – а Чапай не стал. После чего чиновник начал ждать прокола.
Прокол этот заключался не только в низком для "Спартака" месте в таблице. Еще хуже было то, что на таможне при вылете в Милан несколько игроков попались на вывозе валюты, что было запрещено. С командами за границу всегда ездили "дяди Вани" – люди из органов. Этот "дядя Ваня" сделал так, чтобы непосредственно на таможне скандал был замят, и выехали мы в Италию в полном составе. Но такие вещи тут же сообщались "куда надо". Чаще всего при выезде валюту не проверяли, а тут – проверили.
На самом деле это была не первая такая история. И иногда они били по "Спартаку" очень больно. Так, после сезона 1972 года ушла плеяда прекрасных игроков, во многом благодаря которым я и стал самим собой так быстро. Они попались на таможне с ввозом мохера и стали невыездными, после чего отправились на заработки в Кутаиси. Им на смену пришла молодежь, которая быстро посчитала, что научилась в футболе всему. Была разрушена преемственность поколений, и это был первый шаг к провалу 76-го.
А тогда, в Милане, история получила развитие и потому, что "Спартак" проиграл – 0:4. Помню, сели в автобус, который вез нас из отеля на стадион, и Юрка Дарвин мне говорит: "Жень, мне сейчас приснился сон, что “Милан” нам четыре гола забил". Я ответил: "Хорошо, что ты проснулся". В итоге нам эти самые четыре и отгрузили...
Приезжаем в Москву – и встает вопрос об отставке Старостина с поста начальника команды. Он, мол, вел политико-воспитательную работу, а мало того, что результат сезона неудачный, так и представителю капстраны 0:4 проиграли, и на таможне попались. Все в один клубок сплелось.
Тут я понимаю: надо что-то делать. Николай Озеров и внешнеполитический телекомментатор Валентин Зорин, болельщик "Спартака", подсказывают мне, куда надо идти. Направляюсь к секретарю ВЦСПС Богатикову и говорю: "Старостина нельзя убирать, он – это наше все". И добавляю демагогический, но по тем временам весомый аргумент: "Николай Петрович еще с Лениным встречался!"
Профсоюзный босс сказал, чтобы мы спокойно ехали играть в Сочи, а они подумают, и все будет нормально. Ответный матч мы у "Милана" выигрываем – 2:0, Папаев и я забиваем голы. Возвращаемся. Вопрос по Николаю Петровичу должен вот-вот решиться. Я беру всю команду, и мы идем в ВЦСПС просить за Старостина.
Сидим в приемной. И вдруг из кабинета Богатикова выходит сам Старостин! Мы и не знали, что он, опередив нас, сам туда пошел. Но без толку: показывает мне жестом две скрещенные руки: мол, все уже решено. Входим, пытаемся Чапая отстоять, я произношу пламенную речь, что это основатель "Спартака", великолепный воспитатель... Как об стенку. Богатиков отвечает, что через год мы его будем благодарить – поскольку они нам молодых спартаковских воспитанников дают, руководящее звено омолаживают.
Мы продолжали борьбу. Здание ВЦСПС находилось на Ленинском проспекте, у меня там стояла машина. Вышли и обсуждаем: что делать? Я ответил, что надо ехать в московский совет "Спартака" и подавать заявления об уходе. Причем по одному, чтобы никто не смог обвинить нас в заговоре. Все согласились.
Я поехал на машине, остальные – на метро. Приезжаю к Пивоварову, председателю московского совета "Спартака", подаю заявление. Через четыре дня вновь оказываюсь у него и спрашиваю: "Как вы будете реагировать?" – "На что?" – "Заявлений-то много". И тут выясняется, что всего два – от Миши Булгакова и меня! С тех пор в коллективные игры я не играю.
Старостина, а с ним и Гуляева, убрали. Крутиков же, которого назначили главным тренером, не хотел, чтобы Николай Петрович был рядом с командой. В дальнейшем, когда Старостина вернули, он всячески Крутикова игнорировал, даже когда уже годы спустя начали финансово помогать ветеранам, его из списков вычеркивал.
***
Крутиков, Варламов и Хусаинов, возглавившие команду, были плоть от плоти спартаковцами. Но тренерство – особая профессия, и значение тут имеет не только клубная принадлежность. Футболисты бывают хорошими и плохими, и тренеры – тоже. И такая команда, как "Спартак", не должна идти на изначальный риск и приглашать тренерами людей, которые в этой профессии еще ничего не добились.
Поэтому, когда берут Черчесова или Карпина, а потом задаются вопросом: "А получится ли у них?" – мне это не понятно. Ведущие клубы не должны брать людей с таким вопросом-сомнением. Брать надо тех, у которых получится.
А как же Симонян? Это другое дело. Тогда был Старостин. У Николая Петровича был нюх, он не ошибался. И прикрывал тренера-новичка своей широкой спиной. И когда в 89-м году "Спартак" с Романцевым в его первом же сезоне выиграл чемпионат СССР, то победил не Романцев, а Старостин! Победил в принципиальном споре с Бесковым, теми же игроками, которые у него выступали. И будь Старостин рядом с нынешними молодыми тренерами, то им было бы несравнимо легче.
В 76-м чемпионат разделили на два – весенний и осенний. Сделано это было в угоду киевскому "Динамо" и Лобановскому, годом ранее выигравшим Кубок кубков и Суперкубок. Я, будучи членом сборной, весной за "Спартак" почти не играл. Команда в весеннем чемпионате заняла 14-е место, что уже было плохим сигналом. Но, если честно, я смотрел на это со стороны и думал: вернемся мы с Прохоровым, и в осеннем чемпионате отыграем, как надо. Ан нет...
Со мной в сборной тоже закончилось неудачно. Киевляне хотя бы в Кубке чемпионов официальные матчи играли, а я вообще нигде. И в какой-то момент пошел к Лобановскому, чтобы тот отпустил за "Спартак" сыграть – набрать игровую форму к Олимпаиаде. В итоге за неделю до вылета в Канаду я узнал от посторонних людей, что на Игры я не еду. Разочарованный, возвращаюсь в "Спартак" и вижу, что он – нулевой. Выхожу на тренировку, смотрю – что такое? Это что – "Спартак"?
Когда Крутиков только принял команду и проводил первую тренировку, он построил всех вместе – основной состав и дубль. И велел рассчитаться на "первый – второй". Я спросил его: зачем? Он ответил, что "первые" начнут у него как основные, а "вторые" – как дублеры. Я возразил: "Ведь у команды есть реально существующая “основа”, а есть – дубль!" Крутиков сказал, что не знает, кто у него одни, а кто – другие. Наверное, это был педагогический метод, чтобы всех в равные условия поставить.
Была еще такая история. Крутиков берет игрока Радика Рахимова из Волгограда, а завтра у нас игра с Киевом. И ставит его с первых минут! Такого не могло быть, ведь мы еще элементарно не знаем, как он играет! Такая вот шла работа.
Спартаковские ветераны – очень значимые люди. И Крутиков в том числе. Мне не хочется его обижать, но насколько он был сильным игроком, настолько нулевым оказался тренером. Да еще и с какой-то злобой по отношению к Старостину. Жизнь показала, что тренировать ему не дано. Обижайся – не обижайся, но от этого никуда не денешься.
Осенний чемпионат, несмотря ни на что, мы начали неплохо. После десяти игр имели 11 очков (по двухочковой системе) и даже находились в пятерке лучших. Обыграли весеннего чемпиона, московское "Динамо" – 1:0, и сыграли вничью 2:2 с будущим чемпионом осенним – "Торпедо". После той игры Крутиков в раздевалке сказал: "Надо постараться в Европу залезть". А я думал: "Игры-то нет никакой". И даже вслух сказал: "Не вылететь бы!"
Как говорится, мысль материальна. Следующие два матча, "Черноморцу" в Москве и "Крыльям Советов" в Куйбышеве, проиграли. Они и оказались ключевыми. Перед двумя последними турами сложилось так, что четыре или пять команд, договорившись между собой и отдав игры друг другу, выпихивали в первую лигу "Спартак". Если, конечно, мы выиграли не оба оставшихся матча, а только один. Так и вышло: в итоговой таблице у пяти клубов было по 14 очков, а у нас – 13.
При этом надо быть объективным. В предпоследнем туре мы принимали "Шахтер", и судил арбитр Фардман, завершавший карьеру. Ему сказали, что "Спартак" должен выиграть. И он просто "убил" "Шахтер", дав в его ворота смешной пенальти. Игрок горняков Сафонов говорил мне: "Женя, не бейте по ногам-то! Ясно же: если надо будет, он поставит пять пенальти".
Победный мяч Гладилин забил с того пенальти. Едем на последний тур в Киев, который претендует на второе место. За 15 минут до конца – 1:1. В воротах у нас, не помню почему, не Прохоров, а Владющенков. И он со штрафного пропускает мяч, который можно было взять. Потом киевляне забивают третий, и всю концовку матча трибуны скандируют: "”Спартак” – первая лига!" Нас могло спасти "Торпедо", уже обеспечившее себе звание чемпиона осени 76-го, но отдало игру "Арарату". Именно для того, чтобы нас из высшей лиги выкинуть.
Мы вылетели. Трагедия. Команда в шоковом состоянии, и Крутиков назначает собрание в спартаковском манеже. И говорит: "Ребята, вы сейчас в отпуск пойдете, а мы будем решать ваши проблемы. Давайте составим списки – кому квартиры, кому машины".
Мы не верили своим ушам. Ну вот такой Крутиков был тренер – что тут поделаешь? Мы-то понимали – о каком продолжении их работы может идти речь? А он об этом говорил как о чем-то само собой разумеющемся.
Мог ли я как капитан сделать что-то, чтобы этой трагедии не произошло? Пытался – и игрой, и голосом. Не скрою: орал, когда видел, что кто-то в красно-белой футболке не до конца отдается игре. Все это было связано с нервами, а они с каждым годом не прочнее становятся, а наоборот – истрепаннее. И где-то, наверное, мог кого-то оскорбить. Правда, потом всегда извинялся. У меня был закон: все игровые претензии оставались в пределах поля и растворялись, когда мы его покидали.
Однажды Крутиков организовал собрание, предложив лишить меня капитанской повязки. И вдруг встал человек, которому больше всех от меня доставалось, – нападающий Юра Пилипко. И сказал: "За что вы его так, Анатолий Федорович, он же кричит не потому, что хочет нас оскорбить, а потому что переживает!" И ребята один за другим стали высказываться в мою поддержку. Воспитательное мероприятие сорвалось, а я был растроган до слез. До меня таким был Нетто, после – Пятницкий, Горлукович. Я пробовал играть молча – и играл плохо.
Вспоминаю тот состав и обнаруживаю удивительную вещь. У нас были Гладилин и Булгаков, Папаев и Прохоров, я... Игроков хорошего уровня хватало. Но то ли мы все были уже на сходе, то ли не было объединяющего начала, то ли тренера, действия которого были бы понятны всем.
С Крутиковым мы и сейчас встречаемся. Повторяю: я воспитан Старостиным так, что любой спартаковец – это мой брат. Хотя понимаю: прочитав все это, Анатолий Федорович, возможно, обидится. Но в книге надо быть до конца честным.
Расскажу другую историю, о которой мало кто знает. В свое время у меня, будучи зарегистрированной как малое предприятие, была команда ветеранов "Спартака". Я платил ребятам зарплаты, они были оформлены в штате. В той команде был и Крутиков, который играл еще и за сборную ветеранов СССР. Однажды возник конфликт: мы уезжали, кажется, в Иркутскую область, а он – куда-то со сборной. Я сказал: "Не забывай, что здесь на работе находишься". Он не послушал. И я поступил жестко – уволил его по статье, с соответствующей записью в трудовой книжке. Неправильно поступил, но тут уж нашла коса на камень.
Конечно, была большая обида. И как-то уезжаем мы в Сочи играть, а у него в это время умирает дочь, и на руках остаются двое внуков. Я понимаю, что надо человеку помочь, но кто-то должен сделать первый шаг навстречу. В итоге встретился с Любой Хусаиновой, передал деньги – а в то время 5 тысяч рублей были большой суммой. И он потом кому-то из футболистов сказал, что Женька оказался выше конфликта и передал деньги. В конце концов, этот человек – мой предшественник на позиции левого защитника "Спартака", выдающийся футболист. Жаль, что он как тренер не смог соответствовать себе как игроку.
При всех непростых отношениях, которые были у меня с Бесковым, невозможно не признать, что он и Крутиков как тренеры – это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Константин Иванович с первых дней в первой лиге начал показывать нам фотографии киевского "Динамо" – и говорил: "Вот к кому стремиться надо!"
Помогали ли нам в 77-м судьи, как о том часто пишут? Слышал, что партийный босс Москвы Гришин то ли вызвал Колоскова, то ли разговаривал с ним по телефону, и вроде была такая фраза: "Как вы могли допустить, что “Спартак” вылетел? Вы в Москве живете или где?" И, может, в первом круге нас действительно немного тянули. Но ко второму стабилизировалась игра, на матчи в Черкизово по 30 тысяч стало ходить. И помогать уже стало незачем.
***
В "Спартак" Бескова привел Андрей Петрович Старостин. Он, в отличие от совершенно больного футболом Чапая, был человеком другого склада. Завсегдатаем ресторанов, бегов, его жена-цыганка работала в театре "Ромэн" и летом уезжала в кибитке на гастроли. Словом, Андрей Петрович был человеком бомонда.
И Бесков с женой Лерой – такие же! Они очень его любили. И после 76-го Андрей Петрович понимал, что для возвращения "Спартака" на прежние позиции нужен хороший тренер. А Бесков был не при деле, занимаясь офисной работой в "Динамо". Андрей Петрович же работал тогда председателем федерации футбола Москвы. Он сообразил, что можно одним ударом убить двух зайцев – и тренера сильного в "Спартак" привести, и через Бескова вернуть на должность начальника команды своего брата. Что и произошло.
Андрей Петрович до своей смерти в 1987 году был буфером между Бесковым и Николаем Петровичем. А Чапай, в свою очередь, был буфером между Бесковым и командой. Уже в 77-м году мы с нетерпением ждали, когда Старостин приедет к нам на сборы в Сочи. Сказали ему, что не можем с Константином Ивановичем работать, но он нас успокоил. И терпел это очень долго.
Сергей Рожков, который играл в "Спартаке", а потом работал с Константином Ивановичем, сказал о нем точную фразу: "Не Бесков сделал “Спартак”, а “Спартак” сделал Бескова". Смысл ее дошел до меня не сразу.
К концу 77-го наши отношения с Бесковым уже были испорчены. Решение большой задачи обычно снимает напряжение, тем более когда уходишь в отпуск. Однако я с Бесковым работать уже не хотел, и в этот момент меня пригласили на комсомольский "огонек" на Ленинские горы. Там в кафе собрались комсомольские вожаки района.
Когда мне дали слово, чтобы я рассказал, как "Спартак" триумфально вернулся, я начал с того, что Бесков в начале сезона удачно провел селекцию, на турнире спартаковских команд нашел Ярцева, ставшего лучшим бомбардиром команды. Тут встал человек и сказал: "Евгений, прошу вас, не хвалите Бескова!"
Мне это было в кайф. Но, промолчав на эту реплику, я начал говорить вновь, и все равно сказал что-то хорошее о Бескове. И опять тот же человек повторил ту же фразу. Тут я спросил: "А почему не хвалить?" В ответ прозвучало: "А назовите хотя бы одну команду, которую он сделал чемпионом!"
Вот поэтому "Спартак", с которым Бесков дважды стал чемпионом, его и "сделал"! До "Спартака", работая во многих командах, чемпионат он не выигрывал. Потому что его величие – в чутье, вкусе на футболистов, умении его раскрыть. Но потом этот талант наталкивался на его же личностные качества. Везде и со всеми он конфликтовал. Известна история, когда он пришел в "Торпедо" и сказал: "Уберите Иванова и Стрельцова, и я сделаю вам команду!" Убрали, естественно, самого Бескова.
И таких историй было много. Не мог он с людьми ладить, как бы хорошо ни складывалось, начинал их "душить". Подозрением, взглядом... Константин Иванович никогда не срывался на крик. Он просто говорил с таким пренебрежением, что это не могло не оскорбить.
В 88-м, когда Старостин его убрал, все ведь было ой как непросто. Бесков всегда был с воинским званием – и хотел стать генералом. В "Спартаке" никак не смог бы до генерала дорасти – значит, надо было возвращаться в "Динамо". А в тот момент бело-голубые немножко "валились", и какие-то динамовские руководители в середине сезона вели с ним переговоры. В тот момент Бесков и написал известное заявление об уходе.
Заявление это ему не подписали, Константин Иванович продолжил работать со "Спартаком". А Бышовец, возглавлявший "Динамо", в тот момент поехал с олимпийской сборной в Сеул и завоевал золото. Естественно, о том, чтобы его уволили из "Динамо", больше не могло быть и речи. Место "закрылось", и о том, чтобы уйти из "Спартака", Бесков уже не задумывался.
Но не подписанное заявление-то не уничтожили! Ближе к концу года игроков вызвали в ЦК партии, где они начали на Бескова "переть". Там им и рассказали о заявлении, которое он подал. Ряд футболистов во главе с Бубновым, раньше не знавшие об этом, высказались за то, чтобы просьбу тренера удовлетворить. Об этом доложили Бескову, и тот начал разбираться с теми, кто его в высоких инстанциях критиковал.
После окончания сезона, в котором "Спартак" занял 4 место, Бесков уехал отдыхать в Кисловодск и оставил Старостину обширный список игроков на отчисление. Был там и Шмаров, который на следующий год золотой мяч Киеву забил. А Николай Петрович всегда был на стороне игроков. И вместе с людьми из инстанций, которые выслушали мнение команды, начал Бескова убирать.
Позвонил он одному известному тренеру, а тот находился в уважительных отношениях с Бесковым. Тот тут же перезвонил ему и сказал, что на его место подыскивают тренера. Константин Иванович тут же примчался из Кисловодска – а его ни в каких кабинетах не принимают. Так Старостин, которому было под 90, убрал почти 70-летнего Бескова.
***
Старостин всегда воспитывал в нас людей со своим мнением, которое мы свободно могли выразить. Из-за этого наши отношения с Бесковым были испорчены еще задолго до его прихода в "Спартак". В 72-м мы познакомились с ним через моего друга и его зятя Володю Федотова. Жили в одном доме на Маяковке, общались.
Я видел, что Бесков не любит "Спартак". Это проявлялось во многих вещах. В 72-м я был признан лучшим футболистом страны, и Федотов мне сказал, что Константин Иванович хочет со мной встретиться. Я поехал к нему, Валерия Николаевна сварила кофе – и Бесков, "поливая" "Спартак" и обещая сделать мне звание, квартиру, еще кучу благ, начал зазывать в "Динамо". Я отказался.
В 74-м Бесков возглавлял первую сборную. В начале года играли в Одессе с чехами и уступили. Вечером Константин Иванович подошел к компании игроков, среди которых был и я. Мы что-то обсуждали, смеялись, а он сказал: "Смеетесь? Народ сегодня переживал, а вы за страну не переживаете, поэтому и проиграли".
Я ответил: "Почему это – “вы проиграли”? Это мы все проиграли – вы как тренер, а мы как игроки". После чего услышал, что как футболист деградирую на протяжении последних двух-трех лет. Всю ночь мучился, а утром меня пришел будить Алексей Парамонов. Мы улетали в Киев на игру "Динамо" – "Спартак", и я сказал ему, что не хочу больше играть за сборную. Тот говорит: "Да успокойся ты!"
Затем пошел докладывать, что всех разбудил, и вернулся ко мне возбужденный: "Он на меня наорал! Больше с ним работать не буду!". Я встал, пошел к Бескову и сказал, чтобы в команду меня больше не вызывали. Понимая, что за это придется отвечать, добавил "страховочную" фразу: "Считаю, что недостоин сейчас играть в сборной". Он ответил, что наши с ним мнения совпали.
Еду в Киев. На следующий день туда прилетает "Спартак", и Старостин спрашивает, что я натворил. – "В каком смысле?" Выясняется, что Бесков сказал в ЦК партии, что Ловчев отказался защищать честь страны на международной арене.
Больше в тот год меня не вызывали – благо, матчи были только товарищеские. Но я здорово отпахал в тот год, перешел в полузащиту, мы заняли второе место после Киева. В конце года должен был состояться единственный официальный матч в Ирландии, и я был уверен, что буду вызван. Однако прежде пригласили в Спорткомитет. Старостин пошел со мной и говорил: "Только молчи".
Для начала Бесков начал все в мой адрес высказывать. Я хотел ответить, но Старостин не позволил. И в сборную меня действительно вызвали. Ребята в пику Бескову выбрали меня комсоргом. Мы проиграли – 0:3, Константина Ивановича убрали из первой сборной, которую сделали "киевской", и перевели в олимпийскую. И он пригласил меня на разговор. Сидели в креслах, пили кофе.
– Создают олимпийскую сборную на базе "Спартака", – сказал он. – Ты – один ветеран. Помоги мне собрать команду. И скажи, на какой позиции хочешь играть.
Я обещал помочь, насколько смогу. Сказал, что команда у нас по составу слабовата, но духом мы сильны. "Добавим, кого нужно", – ответил Бесков. Это был нормальный разговор нормальных людей, и такие беседы окрыляют. А что касается позиции, то я уже в силу опыта прекрасно чувствовал себя в роли центрального полузащитника, держал все в своих руках. О чем и сказал тренеру.
В первой же контрольной игре в Сочи против "Днепра" на 4-й минуте забиваю гол, но в этот момент мне шипами разрезают колено – чуть ли не без наркоза мениск вырезали. Десять дней лежал. А когда встал, мы сразу поехали за границу, и Бесков вдруг ультимативно заявил: "Или выйдешь защитником, или вообще играть не будешь!". Когда летели обратно, я в самолете подошел к Старостину и сказал, что больше не играю в футбол. Потому что хочу зависеть от футбола, а не "от этого самодура, который..." После чего не поехал на сборы даже со "Спартаком".
Приехал Старостин, вызвали меня в Спорткомитет, долго разговаривали и уговаривали. Тем более что и первая сборная во главе с Лобановским на меня рассчитывала. В футбол я, конечно, вернулся, но каким после этого было мое отношение к Бескову, догадаться нетрудно.
По ходу 77-го я все время чувствовал, что Бесков меня потихонечку выталкивает из "Спартака". Даже из первой лиги Симонян вызывал меня в сборную на отборочные матчи ЧМ-78. И после апрельского матча в Венгрии я прибыл в Москву с полной уверенностью, что тут же надо лететь на игру "Спартака" в Ашхабад. Оказывается – не надо. Потом уже администратор рассказал, что Бесков запретил брать мне билет. Стало ясно, что он просто изолирует меня от команды.
18 мая – ответный матч с теми же венграми в Тбилиси. Перед вылетом говорю Николаю Петровичу, что обязательно прилечу в Свердловск на матч "Уралмаш" – "Спартак". Прилетаю в Домодедово, сразу иду в кассу, беру билет – и перезваниваю Старостину, что все в порядке, завтра буду играть.
Я же оставался безумным болельщиком "Спартака" и хотел быть на поле все время, поскольку нам надо было вернуться в высшую лигу! Газетные заголовки вроде "На наших глазах умирает “Спартак”" рвали мне душу. Меня еще в 75-м Лобановский в Киев звал. Но я отказался.
Короче, прямо в аэропорту взял билет в Свердловск. Было два самолета – в 10.00 и 10.10. Я перепутал, не обратив внимания, что "мой" рейс летит с посадкой в Кирове. В итоге прилетел в Свердловск за полчаса до игры. Выскакиваю – стоит одно такси, причем полное. Говорю, что я – футболист "Спартака", и прошу довезти до стадиона. Таксист отвечает, что люди едут на похороны, но если согласятся взять меня четвертым за заднее сиденье, и в тесноте доехать до стадиона, то он не против. Я согласился.
Приехал уже по ходу первого тайма. А у меня нет ни билета участника – ничего! Подбегаю к контролеру, представляюсь, меня впускают. Нахожу Старостина и администратора, открывают раздевалку, я мигом переодеваюсь и минуте к 35-й бегу по кругу к скамейке запасных. Народ узнает, начинается шум, овации. Я подбегаю и спрашиваю Константина Ивановича, кого мне менять. Тот пребывает в растерянности, потом указывает на кого-то: "Вот его".
Подхожу к боковому судье, а он говорит: "Не могу выпустить. Тебя в протоколе нет". Как?! Я же звонил и говорил, что буду. Вчера за сборную играл, через всю страну ехал... "Ничего не могу сделать, ищи инспектора матча". За три минуты до конца первого тайма по стадиона объявляют, что инспектора просят зайти туда-то. Он подходит и говорит, что ничего не может сделать.
Так и не пустили. Я был как обос...нный. Переоделся, обиженный до безобразия. Игра заканчивается, кажется, нашим поражением – 1:2. Тягостная обстановка. Заходим в гостиницу, все берут свои ключи и расходятся по номерам. А я со своими шмотками сижу внизу. Проходит полчаса, а я даже не знаю, кто в каком номере. Никто меня и не думает селить! Этим мне просто показывают: "Иди на фиг!" Слава богу, в какой-то момент выходит Николай Петрович и с удивлением спрашивает, что это я тут сижу. Он меня в итоге и разместил, но угнетенность была страшная.
***
И то, что из капитанов меня разжаловали, добавило ощущений. Бесков сделал капитаном Прохорова. Нет, формально были выборы, но когда я на них приехал, ребята мне рассказывали: Константин Иванович обходил всех и говорил, что нужно выбрать Прохорова.
То, что в 77-м году в "Спартаке" сложились две группировки – ловчевская и прохоровская, – правда. Я считал, что он плохо влияет на футболистов. Дело в том, что он сдал квартиру в Москве и хотел уйти в Киев. Те два чемпионата, которые мы с Прохоровым все время жили со сборной в Киеве, не прошли даром. Его уговорили, потому что Рудаков уже был на сходе, и вместо слабого на тот момент "Спартака" он оказывался в чемпионской команде. Семья Прохорова уже переехала в столицу Украины, и однажды Лобановский даже пошел на то, что поставил его играть за "Динамо", будучи официально не заявленным.
Но игра ва-банк не сработала, разразился скандал, с киевлян сняли очки. Прохорова вернули в "Спартак", в Тарасовке было собрание. Председатель "Спартака" Пивоваров уговаривал меня не выступать против вратаря. Но я сказал, что человек, убежавший из "Спартака" не должен за него играть, и я против его возвращения.
В 77-м у Прохорова уже не было квартиры, и он жил в Тарасовке. Так же, как и Ярцев, Хидиятуллин, Глушаков и остальные приезжие ребята. После игры они там выпивали. А вокруг меня, ко всему прочему еще и человека непьющего, группировались москвичи, а также Дасаев, который жил не на базе, а в Москве у родственников. Единственный, кто не примыкал ни к одним, ни к другим – Романцев. Его Бесков и сделал капитаном после того, как в команде не стало ни меня, ни Прохорова.
А со спиртным у меня был связан такой случай. Володя Федотов строил дачу и пригласил посмотреть. Строителям надо было купить пару бутылок водки, и по дороге я зашел в магазин. И когда расплачивался, по моей спине легонько постучали, я обернулся и увидел пацана лет одиннадцати. Он сказал: "Дядя Ловчев, дайте автограф!" Я, запихнув бутылки в подмышки, расписался. Так стыдно, как в тот момент, мне не было ни разу в жизни.
Скольких людей эта водка сгубила... Васька Калинов был моим близким другом, мы пришли в "Спартак" вместе. Он пил очень много и быстро сошел. А потом как-то приехал ко мне в офис, весь опустившийся. Приехал с сыном, а тот и говорит: "Дядь Жень, я уже неделю не ел". Я накормил его и сказал: "Ты знаешь, как сюда доехать. В любой момент, когда захочешь есть, приезжай сюда, и тебя всегда покормят".
Тогда Вася попросил у меня денег – заплатить за место на стоянке, чтобы его взяли туда работать. А потом пропал. Онажды мой сын играл за дубль "Локомотива" в Балашихе, откуда Калинов родом. И болельщики сказали, что Ваську убили, и они его тихо похоронили на местном кладбище. Мы с Борисом Духоном туда поехали, искали могилу, но не нашли. И никто не знает, где она. Потом я нашел его жену, и она рассказала, что тогда уехала с сыном отдыхать к ее родителям на Украину. А вернулась – его нет. Пропал без вести. Может, в братской могиле где-то лежит. Очень больно...
...Но вернусь к группировкам. Конечно, такие вещи разъедают команду. И, когда я уже ушел, вроде бы в Тарасовке была такая ситуация. Повара и уборщицы рассказали Бескову про "поддачи" после игр, после чего он моментально убрал из основного состава Прохорова и поставил Дасаева. Тот хорошо сыграл с "Зарей" – и пошло-поехало. Вскоре Прохорова в команде уже не было.
Кстати, наши с Прохоровым отношения, считаю, на игре не сказывались. Вратарь он был хороший, и когда вытаскивал сложный мяч, я подходил и хвалил. Более того, у меня была машина, а у Прохорова – нет. И иногда я ему давал ее без всякой доверенности. Годы спустя, когда при мне была команда ветеранов, и он с ней выезжал.
***
Бесков относился к "Спартаку" с пренебрежением. Я чувствовал это и в то время, когда он уже работал с командой. Когда мы по весне тренировались в манеже, на соседних полях занимались дети. А тренерами в школе были великие спартаковцы, олимпийские чемпионы – Огоньков, Тищенко.
Как-то Огоньков вышел на тренировку, не переодеваясь – в цивильной одежде. Мальчишки с ним в "стенку" играли и били по воротам. И Бесков, глядя на это, отпускал весьма едкие реплики – об отношении к делу и т. д. Может, по существу он в чем-то и был прав, но интонация! Для меня это были кумиры, а для него – лишь детские тренеры.
Бесков создал в "Спартаке" специфическую атмосферу. Уйдя из команды, я не часто приезжал в манеж в Сокольниках – а когда приезжал, то слышал: "Тс-с... Сейчас Бесков будет здесь проходить". Все его боялись, что противоречило спартаковским нравам, воспитанию, ауре.
Мне кажется, его привычка смотреть футбол с трибуны была обусловлена не только желанием лучше видеть игру. Представьте, что чувствует игрок, когда тренер ему на протяжении всего матча "пихает": мол, все делает не так. А в раздевалке вся эта долбежка продолжается. У футболиста будет реакция отторжения и ничего больше.
А Бескова они во время игры не видели и не слышали. И тем более эффективным становился в течение нескольких минут перерыва его грозный взгляд или ехидные фразы. А говорил он очень ехидно, это невозможно передать словами. В 77-м проспал отъезд на тренировку Женя Сидоров, Бесков говорит: "Ждать не будем!" – а на реплику, что Сидоров – игрок основного состава, прозвучало: "Основного состава чего – цеха, завода?"
И Бескову не нужно было кричать – сама тональность была предельно уничижительной. Как и в Кисловодске в 72-м году по отношению к Симоняну, когда у того были семейные проблемы, он переживал и от спиртного его быстро "развозило". Сидим с Федотовым, Володя говорит: "Константин Иванович, мы сейчас такси возьмем, Никиту Палыча завезем!" А в ответ – презрительное: "Да он пить не умеет!" Как я после такого – учитывая, что Симонян ко мне как к сыну относился – мог Бескова воспринимать?
Нескольких игроков Бесков не унижал, но таких был минимум. Почему? Возможно, потому что те же Черенков или Родионов были тихими, безответными. Зато Пасулько, Шмаров, Бубнов – со своим мнением, с гонором. И вот им доставалось по полной программе.
Поколение чемпионов 79-го года клянется Бескову в любви. При том что он же их и раскидал по другим командам. Понимаю – у них других тренеров, по большому счету, не было. А у меня был Симонян, Блинков в молодежной сборной. Я всегда воспитывался в семейной футбольной обстановке, где мы могли быть нерадивыми, но все равно оставались любимыми. И даже несмотря на то, что Старостин на меня очень обиделся за уход в "Динамо", он не позволил журналисту Колядину из "Советской России" утопить меня, когда тот приехал собирать материалы для фельетона.
Уже в 77-м мне стало ясно, что Старостин и Бесков не смогут нормально сосуществовать. Они представляли собой противоположные модели жизни в обществе – демократию и диктатуру. Модель Бескова мне не подходила, и я ушел.
Впрочем, знаете... Я столько всего про Бескова рассказал, что он предстает сплошь нехорошим человеком. Но это не так. Это – мое видение взаимоотношений с этим человеком.
Бесков точно так же, как Старостин, чист, честен и свят перед футболом. Просто я – человек Старостина. Но и к Бескову, несмотря ни на что, отношусь с уважением.
***
В "Динамо" я ушел, наверное, назло. Хотя вскоре понял, что в глазах Старостина после того перехода многое потерял. Председатель российского совета "Спартака" Борис Иванов вызывал, предлагал поехать играющим тренером в "Спартак" из Орджоникидзе, но я уперся. Хотел вернуться в сборную, а из "Динамо" это было сделать легче, чем, например, из "Зенита", куда меня звал Юрий Морозов. К тому же я хорошо знал Сан Саныча Севидова и пошел к нему.
Первую официальную игру за "Динамо" я провел на Кубок СССР весной 79-го против... "Спартака". И мы выиграли – 3:0. Помню, на следующий день с Пильгуем, Гершковичем и еще несколькими ребятами пошли выступать перед зэками. И меня спросили: "Вы всю жизнь говорили, что преданы “Спартаку”, а вчера взяли и его разгромили. Как же так?" И я ответил: "Иногда что-то делаешь не по своей воле. Вы же здесь тоже сидите не по своей воле?"
В "Динамо" я пробыл недолго, и счастья этот период мне не принес. 79-й я отыграл полностью, но из-за кагэбэшного доноса во время поездки в США сняли Севидова – и началась тренерская чехарда. Весной 80-го я подошел к тогдашнему тренеру Горянскому и попросил отпустить.
Часто вспоминал о своем неудачном динамовском опыте, когда произошла схожая история с Егором Титовым. Когда с ним все это случилось, но он еще был в "Спартаке", я нашел его телефон и позвонил. Удивительная вещь – на мое: "Егор, здравствуй" он тут же ответил: "Здравствуйте, Евгений Серафимович", хотя до того по телефону мы никогда не общались. Он объяснил, что узнал меня по голосу.
Я сказал:
– Егор, ты как человек, который прошел некий жизненный этап, не имеешь права сам уйти из "Спартака". Если они тебя выгонят – сами подпишут себе приговор, потому что народ им этого не простит. К тому же время постоянно меняется – и тренеры тоже.
Добавил еще вот что:
– Хочешь, распишу, что будет дальше? Я ведь был в этой шкуре. В "Спартаке" ты – неприкосновенный. Газеты обсуждают эту историю и стоят на твоей стороне, а не Черчесова. Если я в "Спартаке" какой-то матч проводил не на пределе возможностей, к этому относились снисходительно, потому что у людей была память о моем десятилетии в "Спартаке", они знали, что я буду за эту команду рвать и метать. А в "Динамо", сам туда попросившись, стал рядовым футболистом, с которым могли сделать что угодно. Так же будет и с тобой. А ты привык управлять в "Спартаке", вот в чем дело.
Но Титов сказал: "Да нет, уже все, вопрос решенный". Я так же вел себя, когда считал, что "Спартак" не поддерживает меня против Бескова! На следующий день встретились с Симоняном, и я рассказал о звонке Егору. Никита Палыч попросил меня набрать его номер, и стал говорить те же самые слова. Но и его Титов не послушал, и все произошло именно так, как я и говорил. Взять хотя бы деньги, которые ему не выплатили в "Химках" и в Казахстане. В "Спартаке" по отношению к Титову так не поступили бы никогда. Да и что касается игры, то от Егора требовали быть таким же, как 10 лет назад. Но, помимо того, что время идет, для этого обязательно нужно окружение. А такого окружения, как в "Спартаке", у Титова не было.
***
Футболисты даже при личном общении редко бывают до конца откровенными. Как-то раз приехал я в Самару, где уже год играли отчисленные Романцевым из "Спартака" Тихонов и Бушманов. Завел с ними разговор об Олеге Ивановиче, проведя аналогию со своим отношением к Бескову. Сказал, что и в одном, и в другом случае с уважением отношусь к видению футбола этих тренеров, но как людей воспринимаю их иначе. Говорил о том, что считаю Романцева виновным в развале "Спартака". Это было еще задолго до того, как у нас с Олегом состоялось объяснение, после которого мы пожали друг другу руки и выкинули из головы то, что было. Время делает людей мудрее.
Тихонов с Бушмановым не открылись, на разговор не пошли. Потом они, видимо, стали взрослее, поняли, что обратно в "Спартак" дороги нет, и, будучи честными и откровенными, завоюют еще больше уважения к себе. При том что того же Тихонова не уважать нельзя. Ведь нельзя сказать, что он по таланту был звездой. Андрей слепил себя сам.
И меня не удивляет, что он доиграл до сорока. Интересно: если, допустим, Титов переходил в "Химки" или в Казахстан, считалось, что он опускается. А для Тихонова – не считается. Потому что он никогда не был пафосным, не делал вид, приехав куда-то, что здесь болото. Поэтому к нему такое отношение.
Так вот, о Романцеве. То, как он расстался с Тихоновым, Цымбаларем, некоторыми другими, навело меня на мысль, что в своей манере отношений с командой Олег больше взял не от Старостина, а от Бескова.
Помните, я рассказывал о вечере, посвященном юбилею побед "Спартака" в чемпионатах 69, 79, 89 и 99 годов? Романцев там тоже был. И через день позвонил и поблагодарил за то, что я его туда вытащил. Он же нелюдимый, отстраненный, ревнивый. А здесь попал в спартаковскую атмосферу – и оттаял. Через месяц собрались на предновогодний вечер для всех поколений спартаковцев – он опять пришел. Помню, спонсоры начали раздавать конверты с 6 тысячами рублей в каждом. И все смотрят и ждут, как Романцев отреагирует. А он берет – и артистично так выдыхает: "Фу-у! Думал – не дадут!" Народ захохотал.
Он почувствовал, что в "Спартаке" был, есть и будет своим! На том юбилее мы выпивали друг за друга, я представил свою команду, 69-го года. А Романцева попросил представить чемпионские команды 79-го года, в которой он играл, и 89-го, которую тренировал. И он находил замечательные слова.
О Шмарове сказал: "Мои дети и сейчас пересматривают по видео тот золотой гол, который Валера забил киевскому "Динамо". О Черенкове: "Федя для меня – самый великий игрок мира". Все с напряжением ждали момента, когда надо было представлять Бубнова, с которым у Романцева отношения, мягко говоря, сложные. Но и тут он очень хорошо сказал: "Вот Саша Бубнов. Когда я пришел, он должен был уехать за границу. Но я попросил его остаться на полгода, он прислушался – и очень помог мне в становлении команды".
Никаких колкостей! Поначалу все время ходил, курил – а потом расслабился, потому что понял: он здесь свой среди своих. Вот что такое "Спартак". Помню, как вытащил на сцену Черенкова, Цымбаларя, Шмарова – и мы вместе с Юрой Лозой орали его "Плот". И мне в тот вечер было очень приятно, что молодые – Цымбаларь, Булатов, Ананко, Ковтун, Мор – вошли в эту нашу семью. В том числе – в семью Гили Хусаинова, который там был за два месяца до смерти...
***
Много раз слышал историю о том, что якобы Романцев в 76-м вернулся в Красноярск после того, что я назвал его "деревней". На эту тему мы с Олегом тоже объяснились.
Я начал играть за "Спартак" в чемпионском составе и был тогда молодым парнем. А уже через три года стал, можно сказать, ветераном команды, которому нужно было тянуть ее на себе. Такая пошла селекция. Одно дело – взгляд на игру Никиты Павловича, и другое – Гуляева, который был уже в возрасте и заканчивал тренировать.
Если "Спартак" проигрывал, я ночью плакал. И, учитывая такое мое отношение к этой команде, каждый приходящий игрок должен был соответствовать уровню тех, кто ее покидал. А в какой-то момент "Спартак" от Хусаинова и Осянина начал уходить к игрокам классом намного ниже. И, конечно же, я бесился и гонял всех.
Хорошо помню, как Романцев приехал и стал играть на той самой позиции левого защитника, на которой много лет играл я (сам перешел в полузащиту). И, видимо, в какой-то игре наорал на него и назвал "деревней". Почему говорю "видимо" – потому что сам этого момента не помню, не отложился он в голове. А эту версию мне озвучивали другие.
По-моему, Кокарев сказал мне, что Олег обиделся и уехал. Помню, я подумал: "Дурак, что ли?" Сразу решил позвонить и извиниться. И звонил, и разговаривал, но он уперся. И только Константин Иванович, придя в "Спартак", вернул Романцева.
Каким образом? Красноярский "Автомобилист" тоже относился к числу спартаковских команд и, по-моему, тоже играл в том турнире, где Бесков присмотрел в костромском "Спартаке" Ярцева. К тому же, побывав в Москве и поняв атмосферу большого футбола, Олег понимал, что настоящий футбол – здесь, а не там.
Плюс к тому, одно дело, когда тебя в команду зовет тренер Крутиков, и другое – тренер Бесков. И разговор не такой, что ты, Романцев, идешь в команду, где верховодят Ловчев и Прохоров, а что мы собираем новую команду, где будут твои ровесники и ребята из второй лиги. Не знаю, как все было обставлено, но, полагаю, Романцева сумели убедить именно так.
Недавно я прямо спросил Олега о том, говорил ли я ему в 76-м году что-то подобное тому, что рассказывается. Ответил он так: "Да, ты ко мне отнесся не очень хорошо".
В тот день мы закрыли эту тему. И я не виню Романцева. Каждый человек воспринимает те или иные слова по-своему. Значит, обиделся Олег, такой у него характер. Другое дело, что можно было открыто все это обсудить – и он бы понял, что я так говорил не со зла.
А всплыла история с "деревней" году в 94-м, когда тренер спартаковского дубля Виктор Зернов пригласил моего сына Женю к себе в команду. Он приехал в Тарасовку – а потом, даже не потренировавшись и посмотрев со стороны матч дублеров со сборной Ирака, вынужден был уехать. Потом Зернов спросил меня: "У вас какие-то отношения с Романцевым?" Я-то той истории значения не придавал, и мне стало обидно – при чем здесь сын? И прозвучала такая версия.
Проверить ее я не мог, так как в "Спартак" был не вхож. Хотя, когда в 89-м были выборы главного тренера, фигурировала и моя фамилия – наряду с Нетто и Романцевым. Хотя, конечно, сегодня ясно, что Старостин, много лет будучи против Бескова и загодя готовя ему преемника, "вел" Романцева, готовил его к "Спартаку" – через "Красную Пресню", Орджоникидзе... И поступил верно.
А что я? Тренировал в Майкопе, Златоусте на почти любительском уровне. Все это было несерьезно для того, чтобы возглавить "Спартак". А фамилия моя на выборах значилась скорее для количества. Я просто попался Старостину на глаза. В конце сезона-88 шел пешком с какого-то матча в ЛФК ЦСКА и, переходя Ленинградский проспект, увидел впереди Николая Петровича. Догнал, поздоровался. Патриарх спросил: "Чем занимаешься, Женя? Ты мне нужен". И, рассказав, что будут выборы нового тренера, попросил разрешения внести мое имя в список.
Я, конечно, согласился. Но на сами выборы не поехал, потому что заранее знал исход. И считаю его правильным. Потому что десять чемпионских титулов сделали Романцева спартаковским памятником.
Надо отличать главное от второстепенного. А главное в том, что как тренер Романцев состоялся при Старостине, и "Спартак" при его руководстве добился больших успехов. Недавно видел по телевизору матч Лиги чемпионов 2000 года "Спартак" – "Арсенал", когда красно-белые выиграли – 4:1. И пусть мне после этого кто-то скажет, что тот "Спартак" играл в медленный футбол и его игра была анахронизмом. Да там Баранов и Безродный – игроки довольно ограниченных возможностей – выглядели королями!
Поэтому сегодня я не держу на Романцева зла и считаю, что для "Спартака" он сделал довольно много. Как и у всех, у него были минусы. Но где они, люди без минусов? Мой близкий друг, многолетний руководитель "Уренгойгазпрома" Рим Сулейманов, всегда относился к Олегу с большим уважением, а в ответ на мои претензии говорил: "А ты раздели тренера Романцева и президента Романцева".
Конечно, мы на дыбы вставали, узнав, что у Николая Петровича иномарку забрали. Я сам это видел: подъезжаю как-то к концертному залу в Измайлово и вижу, что стоит невзрачная машина, а за рулем Толя Ильин – шофер Старостина. Конечно, мы это принять не могли. Но, во-первых, не знаю, кто это сделал, а во-вторых, делать в связи с этим умозаключение, как некоторые, что умер Николай Петрович от того, что заскучал и ему не нравилось, как управляют "Спартаком", – глупости. Подогнать можно что угодно: когда человек умирает, сразу вспоминаешь какую-то его фразу и делаешь вывод: "Как чувствовал"...
Сгубило ли Романцева единовластие в клубе? Да, Старостин говорил, что власть в одних руках сосредоточивать нельзя. Но когда такая власть оказывается именно в твоих руках, тебе кажется, что Николай Петрович произнес ее по отношению к кому угодно, но не к тебе. А ты – совсем другой человек, и тебя это не касается.
И давайте поразмышляем: разве у самого Старостина в "Спартаке" не было такого единовластия? Было. Но ему хватало жизненного опыта, воспитания и внутренней культуры им не злоупотреблять. Даже на советскую власть, отправившую его с братьями в лагеря, он не обозлился – и потом эта власть ему вручала орден Ленина, звание героя социалистического труда...
Помню церемонию, когда ему это звание вручали. Награждали еще многих артистов, они выходили на сцену, Горбачев им что-то говорил – и по губам читалось, как каждый отвечает: "Я постараюсь". А потом вышел Старостин – так он что-то говорил Горбачеву, и тот отвечал: "Я постараюсь". Вот она – мудрость человеческая. Но к людям она приходит далеко не сразу, и я рад, что тот же Романцев освобождается – или уже освободился – от замкнутости по отношению к спартаковским ветеранам. Даже то, что через день он мне позвонил со словами благодарности, говорит о том, что люди, становясь старше, мудреют.
***
Может ли Романцев вернуться? Это очень трудно. Но не сомневаюсь, что романцевский опыт пригодился бы сегодняшнему "Спартаку". И в гораздо большей степени, чем приехать раз в месяц, со стороны посмотреть тренировку и сказать: "Макгиди в порядке".
Не знаю, чего здесь больше – стремления Карпина к единовластию, чтобы и помощь получить, и бразды правления не отдать, – или взаимного неприятия Романцева и Федуна. А высказываний со стороны Олега в адрес Федуна было много.
Но в этом случае должен был показать себя и Карпин, который раньше заявлял, что не хочет работать тренером. Думаю, Романцев принес бы пользу "Спартаку" именно в каждодневной тренерской работе – пусть даже и не будучи главным тренером, когда, например, приходится постоянно общаться с прессой, что ему явно претит. Другое дело, что при таком варианте все поняли бы, кому принадлежат все заслуги, и он в конце концов возглавил бы команду...
Смотрел я стартовый матч "Спартака" в Лиге чемпионов. И, хоть он в Марселе и выиграл, в ответ на звонок Сергея Егорова из "Советского спорта" сказал: "Ужасная игра “Спартака”!" Тот же Бесков за такой выигрыш уничтожил бы команду одним взглядом! В наше время после таких игр – а мы тоже иногда проводили бездарные матчи, но побеждали, – тренеры говорили: "Поздравляем с победой, но так играть нельзя".
Вот так надо к футболу относиться – честно. И объяснять: ребята, вы с такой игрой этих же французов здесь, в Москве, не обыграете! Нет для этого предпосылок! (Наш разговор с Ловчевым, напомню, был задолго до 0:3 в Лужниках, – Прим. И.Р.) Уже полтора года прошло, и я не вижу, а знаю, что Карпин – не тренер. Есть тренеры, управляющие игрой, а есть – болеющие. Карпин – болельщик, он стоит и болеет, как бы его команда выиграла.
За счет чего "Спартак" заиграл в 2009-м? Так подобные варианты три года подряд проходили, когда по ходу сезона убирали тренеров. При этом Федотов больше, чем кто-либо из этих молодых ребят, понимал в футболе – за счет опыта, многолетнего общения с Константином Ивановичем. Поэтому я уже вижу, что ничего хорошего "Спартак" не ждет. И что Макгиди, Комбарову, Парехе и другим приобретенным недавно игрокам нужен другой уровень специалиста, который слепит из них команду.
***
Порой скажешь что-то, но потом смысл твоих слов переиначивается до неузнаваемости. Так было в конце 2006-го, когда меня пригласили в зал "Октябрь" на церемонию вручения "Спартаку" серебряных медалей. Это было при Федотове, царствие ему небесное. Говорят, будто тогда я со сцены призвал наших футболистов: "Порвите “коней”!"
Это не совсем правильно. Я просто не мог высказаться так оскорбительно по отношению к ЦСКА. При всей моей любви к "Спартаку" отношусь к армейцам с уважением. Люблю Димку Кузнецова, очень порядочного парня. Сережа Ольшанский – мой ближайший товарищ, вот только что вместе на похоронах были. Дружили с Володей Федотовым – хоть он и возглавлял "Спартак", но сколько лет отдал ЦСКА! Я начинал карьеру, когда защита сборной состояла из армейцев Шестернева, Истомина, Капличного. Да и между болельщиками "Спартака" и ЦСКА в ту пору и близко не было такой вражды, как сейчас.
А история на самом деле была такая. Мой мини-футбольный "Спартак" как раз тогда сыграл показательный матч со "Спартаком" большим – и меня пригласили на награждение, попросив выступить. А моя команда в ту пору шла на восьмом месте.
Подхожу к "Октябрю", видит меня человек и говорит: "Евгений Серафимович, что-то не получается? Мы ходим, болеем. Скоро вы будете с ЦСКА играть, три тысячи придет. Прошу вас: порвите “коней”! Мы вам все простим – 8, 9 место".
Выхожу на сцену и говорю футболистам "большого" "Спартака": "Вот уже какой год вы проигрываете ЦСКА. Вы, в первом ряду сидящие, наверное, не понимаете, что тем самым оскорбляете многомиллионную армию болельщиков. Только что я заходил сюда с улицы, и мне, как руководителю мини-футбольного клуба, говорят: "Порвите “коней”, и мы вам все простим". Вот так к этому вопросу относятся болельщики. И я вам повторю те же слова: "Порвите “коней”, и мы вам все простим!"
Я умею говорить эмоционально. И мне было очень приятно, когда тем же вечером включил "Радио Спорт", а там репортаж с этого награждения, и Артем Дзюба говорит: "Меня слова Ловчева просто потрясли. Прямо мурашки пошли по коже, когда он это сказал!"
Это слова спартаковца. И когда я слышу непонятную историю о том, что якобы Дзюба украл у Быстрова какие-то копейки, при том что зарабатывал сорок тысяч долларов в месяц, – не верю! А то, что Быстров тогда поставил вопрос: или он, или Дзюба, и у него пошли на поводу... Так это просто уровень руководителей слишком слабенький. Старостин бы мигом эту ситуацию устранил.
***
Говорите, у вас была дискуссия, стоило ли напрямую цитировать высказывание Валерии Николаевны Бесковой о том, что, по ее мнению, Николай Петрович Старостин – интриган? И вас упрекали в том, что вы эти слова в адрес покойного человека, который не может ответить, не вырезали или хотя бы не смягчили?
А я вот с вами согласен. Если она сказала – так и надо писать. Нельзя быть ханжами, цитировать нужно все, что говорят люди, столько в нашем футболе видевшие и знавшие. Даже если эти фразы мне или еще кому-то не нравятся.
В рассказах о нашем футболе, мне кажется, всегда не хватало свободы. Но игра и то, что вокруг нее происходит, – это жизнь, а не сухая схема. И особенно с возрастом у тебя растет потребность быть честным в первую очередь перед самим собой. Но в то же время – и перед людьми, которые десятилетиями болеют за "Спартак" и ждут от тебя, может быть, той самой исповеди, которую вы вынесли в заголовок этой книги. Ты в конце концов отделяешь зерна от плевел и осознаешь: быть честным и свободным в своих суждениях на самом деле гораздо важнее, чем казаться хорошим и правильным.
И в том как раз и состоит сила "Спартака" и Старостина, что они учили нас быть честными и свободными.