Лучшее-2018. Сергей Тараканов: "В Литве говорят: "Как же мы тебя ненавидели!"
– В давнем интервью вы обронили – Кондрашин был вовсе не таким мягким и демократичным, как многим кажется.
– Вот "мягким" Кондрашин никогда не был! Как бы сказать, чтоб его не обидеть… В кино он показан совсем другим, чем был на самом деле. Это не значит, что Владимир Петрович – плохой человек. Своеобразный. Авторитарный. Мог замкнуться, уйти в себя.
– К вам с теплотой относился?
– Выделял меня. Сидим в Сухуми – вдруг принесет мне стакан сметаны.
– Какая прелесть.
– Сам не съест – мне отдаст! Поговорит со мной чуть больше. Эдакая скупая мужская ласка. Но в то же время, как и многие тренеры в моей жизни, мог оскорбить. Причем Кондрашин не считал это оскорблением, просто стиль такой общения с игроками!
– Мы-то слышали, кроме слов "чурбан", "баран" и "скобарь", тяжелого у него в обороте не было.
– Да ну! Кличек на букву "г" у меня было бесчисленное количество.
– Это какие же?
– Гнус. Говно. Гниль. И так далее. Пол-"Юбилейного" собиралось слушать. Но "чурбан" и "баран" – его любимое.
– Мата не было?
– Нет. Матом он не ругался. Для нас тогда Кондрашин был полубог. Годы спустя я прочитал его биографию. Про детство, бедность, коммуналку в центре Ленинграда. Понял, откуда его отношение к нам – "вы все должны каждый день молиться, что играете в баскетбол и получаете за это деньги". Кондрашин терпеть не мог заниматься "выбиванием" материальных благ. Ни для себя, ни для игроков.
– В отличие от Гомельского.
– Да. Абсолютно разные люди в этом смысле. У Гомельского один из главных флагов: "Я возьму тебя в поездку за границу. Пробью квартиру…" Манипулировал. Как и самими игроками. Но у него были возможности.
– А у Кондрашина?
– Намного меньше. В Ленинграде с этим всегда было слабее. Мне в 20 лет выделили однокомнатную квартиру на Комендантском – что-то немыслимое по тем временам!
– Редкая удача.
– Правда, маленький нюанс: жил там с мамой. Спал на раскладушке. Умолял – дайте двухкомнатную! С точки зрения питерского обывателя – это хамство. В таком возрасте просить, хотя был уже игроком сборной. Недоброжелатели как раз и списали мой уход в ЦСКА на желание получать больше. Но не это было главным.
– А что?
– Считалось, что молодого надо "воспитывать". Кондрашин не давал полета. Иногда даже в матчах с ЦСКА забивал по 30-35 очков. В 20 лет! Без трехочковых, их еще не было. Но следующую игру мог просидеть на скамейке. Это меня Кондрашин "воспитывал".
– Чтоб не было "звездняка"?
– Да.
– Правильно делал?
– Нет, конечно! Глупость! Вот были у него какие-то свои закосы. Не забуду случай: приезжаю из Америки после турне со сборной. Длинные носки, кеды… В "Юбилейном" играли, я убегаю, перед кольцом поворачиваюсь спиной – и вколачиваю сверху. Через голову. Что делает Кондрашин?
– Что?
– Усаживает и говорит: "Баран! Американец в лаптях! Еще и чулки надел!" Это за то, что сыграл красиво.
– Что его возмутило?
– Лучше два очка по-крестьянски, чем вот так: "Ты же мог промахнуться!"
– В ту пору трюки были не в ходу?
– Гораздо реже забивали сверху, чем сегодня. Шанс промахнуться все-таки выше, чем положить "от забора".
– Перестали выпендриваться?
– Наоборот. Я упрямый. Как появилась возможность – сразу и повторил.
– Как Кондрашин реагировал?
– Как, как… Конфликтная ситуация! При этом он никогда мне не говорил: "Не забивай сверху". Просто любой авторитарный тренер чувствует какое-то сопротивление – и пытается подавить. Та же история произошла с Гомельским. А я всегда стремился к свободе! То, чего добился сейчас, в 60 лет…
Чем отличаются выдающиеся игроки? Внутренней свободой! Они раскрепощены. Уверены в себе. Считают, что имеют право поступать не как все. А из меня это пытались выжать. Но если подбивать и подбивать шляпку гвоздя, можно заколотить до конца. В советской системе не принято было подходить к игроку индивидуально, с учетом его характера. Я всегда хотел, чтоб тренер смотрел на меня как на единомышленника. Цель-то одна! На титулы мне грех жаловаться, но очень часто на протяжении карьеры вот такое отношение преследовало. Если б не это – думаю, мог достичь большего.
– Способность Кондрашина выигрывать матчи в концовке – это что-то феноменальное.
– Природное чутье. Смекалка. Большая работа над собой – исходя из тех скудных материалов, что были. Я уже начал ездить со сборной Гомельского, так Кондрашин меня просил всегда привозить программки, журналы… Каждую крупицу ловил! А все новшества шли из Америки. Он первый в Союзе начал выпускать игрока на 20-30 секунд. То укрепляя нападение, то защиту.
***
– Что стало последней каплей – и вы перебрались из Ленинграда в ЦСКА?
– Нарушилось взаимопонимание с Кондрашиным. Слушать бесконечное: "гниль", "баран", "чурбан"… Кто-то не обратит внимания – а меня оскорбляло. Плюс еще один тонкий момент.
– Какой?
– Я начал ездить со сборной по всяким турне. Несколько раз повторялось – играю за сборную, все нормально. Возвращаюсь в Ленинград – и не здоров! То последствия травмы какой-нибудь, то удалили зуб, и началось воспаление, режут десну, температура под сорок. Понятно, пропускаю матчи.
– Что такого?
– Но за сборную-то выхожу! А вокруг Кондрашина крутились ваши коллеги. Без конца его подзуживали: "За Гомельского-то он играет, за вас – нет". Я же к баскетболу никогда не относился рационально. Не был "сачком". Хотел играть – но не мог! Когда такие версии мелькали в газетах, на ленинградском телевидении, страшно обижался. Но менять клуб даже мысли не было, клянусь вам! Однажды на тренировке ко мне подошел Александр Белов: "Ты что, в ЦСКА уходишь?"
– Как интересно.
– Меня просто начали подталкивать туда! После перехода Кондрашин несколько лет со мной не разговаривал.
– Вы здоровались – он не отвечал?
– Да. Шел мимо, не реагировал. Ну, шел и шел. Я не расстраивался.
– Когда оттаял?
– Лет через семь. А когда в 1990-м незадолго до отъезда из ЦСКА устроили "Матч звезд", Кондрашин был тренером моей команды. Получилось символично: первый матч в Советском Союзе я сыграл под руководством Кондрашина – и последний тоже. Вот вчера получил интересную SMS от бывшего вашего редактора Владимира Титоренко… Зачитать?
– С радостью послушаем.
– "Только что завершил титанический труд по воссозданию истории сборной СССР с 1947-го по 1992-й. Если коротко, ты четвертый по числу официальных матчей, сыгранных за сборную. У тебя 93. Больше у Сергея Белова, Белостенного и Вольнова".
– Не знали?
– Примерно представлял. В Германии журналисты интересовались статистикой, я тогда сам подсчитал, что всего за сборную за 11 лет провел 400 матчей. Приличное достижение! Я доволен!
– Как вас народ встречал в Ленинграде после перехода?
– В Питере были самые злые болельщики. В "Юбилейном" как-то погнался за таким. Сижу на скамейке, а тут несется: "Тараканов – дустом!"
– Что-что?
– В смысле – травить надо тараканов. Я оборачиваюсь, вижу эту физиономию. За ним! Он как чесанул!
– Прямо во время матча?
– Ну да. Если ты мужик – ответь за слова! Что сидишь там, квакаешь? Знаешь, что останешься безнаказанным, не пойду к тебе? А я пойду! Ты можешь болеть против меня – но оскорблять-то зачем?
– Вы и в Каунасе кого-то чуть не отоварили.
– Там тоже всегда было непросто. Когда литовцы подняли голову, стали агрессивно-неприятными. А старый "Спортхалле" – зал отвратительный.
– В чем?
– Вечно холодный, жуткие сквозняки. Тогда все проще: ни ограждения, ни охраны. После матча через толпу болельщиков иду к автобусу, крики, оскорбления… Еле сдержался. Сейчас-то в Литве люди совершенно разного возраста говорят: "Как же мы тебя ненавидели!"
– Без вариаций – одними словами?
– С вариациями. Кто помоложе, ярче выступают: "Я в телевизор плевал, когда тебя показывали!" Постарше: "Я так орал! А ты, оказывается, хороший парень…"
