Я помню, когда впервые увидел Бориса Николаевича Лагутина. Около 15 лет назад, на праздновании Дня бокса в «Крыльях Советов». Зал был всегда полон ветеранов бокса, гостей, боксеров-профессионалов — неизменно были Поветкин, Лебедев и другие, с ними иногда — экс-чемпионы мира из США, приехавшие на спарринги в Чехов. Последние смотрели на все это как на удивительный аттракцион, особенно когда ветераны начинали в коридорах размахивать руками, иногда даже обозначая удары, и вспоминать бои, состоявшиеся 50-60 лет назад, чуть взвинченно доказывая друг другу что-то про судей и политику бокса на том самом давно забытом всеми турнире.
Борис Лагутин и Виктор Агеев, два самых одаренных боксера своего времени, между которыми было как минимум пять поединков, встречаясь в «Крыльях», были неизменно добродушными и жизнерадостными. Или просто все, что они могли сказать, было уже произнесено, и только беззлобно шутили. И что-то символическое было в том, что Лагутин каждый раз возвращался в зал, где он начинал заниматься боксом в юности.
«Разные мотивы приводят подростка в спорт. Один идет туда от удальства, другой — от недостатка силы. Моими кумирами в детстве были люди мужественные и сильные. Но необязательно боксеры. И если бы тогда объявили набор в какую-то другую секцию, я, наверное, не стал бы долго думать — записался бы. К тому времени в своем дворе мы с ребятами делали футбольные и хоккейные поля с воротами и играли», — вспоминал то время Лагутин.
Он застал процесс формирования нового общества, новой жизни после войны. Трудно понять, почему из всего он выбрал именно бокс. Иногда ты выбираешь бокс, иногда он выбирает тебя. Борис Николаевич советскому спорту в целом очень подходил. Карьерный рост его в боксе был прямым и стремительным, чемпионат Москвы, Спартакиада народов СССР, первая Олимпиада, где была бронза — и обещание себе больше не проиграть ни одной международной встречи. Затем снова жесточайший отбор на внутренних соревнованиях, два выигранных золота на следующих Играх...
Если бы Сильвестр Сталлоне решил украсть историю жизни настоящего советского боксера, то Иван Драго был бы как Лагутин. Стержень, самоотдача и контроль, он бы совмещал тренировки с работой техником-электриком на оборонном заводе, диплом института физкультуры — и учеба на биофаке МГУ... Театр предпочитал кинематографу.
В ринге он действовал очень классически, отточенно, тонко чувствовал дистанцию, всегда мог ускориться и взорваться. Причем на движении вперед его никто ни разу толком и не ловил. Готовил соперника финтами, подбирал ногу для толчка, выстреливал двойку, а затем снова — сократив паузу между ударами, иногда завершая хуком. Рост и длина рук позволяли оказывать давление, он активно перемещался и мало пропускал.
«Он необычный боксер, все время был в движении, работали одновременно ноги и руки — он не проваливался, — вспоминал Агеев уже сильно после их боев. — Не обращал внимания на открытую стойку, не реагировал на ложные движения, он работал наверняка».
Лагутин одинаково бил и на отходе, и навстречу — он всегда читал соперников, разве что Агееву, чей стиль был построен на импровизации и неожиданных трюках, удавалось иногда его обмануть.
«Ну когда он у меня выигрывал — поднимали руку мне почему-то, когда я у него — отдавали победу Агееву», — отшучивался Лагутин. Но принципиальность их каждой встречи была не придуманной. Крайне конкурентные личности, лидеры, но с разной судьбой и разной дорогой в жизни.
В Сети можно найти короткий рассказ за авторством самого Лагутина — о встрече с юными боксерами в «Крыльях Советов», опубликованный в журнале «Смена» в феврале 1980-го. Там есть и воспоминания о первых годах работы Владимира Тренина, который сделал Лагутина тем самым идеальным боксером своей эпохи, самый первый бой, заметки об Олимпиаде, встрече на ринге с боксером-профессионалом из Франции, самый последний — выставочный бой в Чили. Возможно, та статья писалась с кем-то в соавторстве, выверялась по части цензуры, — все это было в преддверии Олимпиады-80 в Москве... Но когда я читаю эти строчки, я слышу голос Бориса Николаевича Лагутина, голос не человека, а целой эпохи в боксе и жизни большой страны.
Когда я слышал его слова раньше, мне казалось, что вот он — тот мостик в прошлое, что соединяет бокс прежний и нынешний. Едва ли я понимаю до конца, каким он был человеком, но теперь мне кажется, что это не бокс, это само время звучало в его голосе. То, прежнее, время надежд и стремления к чему-то большему. Был в Лагутине какой-то поразительный оптимизм, который прошел через года и остался с ним до последнего.