Бывший глава Московской антидопинговой лаборатории, информатор ВАДА Григорий Родченков рассказал, как уехал из России в США в 2015 году.
— Когда 9 ноября 2015 года вышел доклад Паунда в Лозанне, мой телефон сразу стал обрываться, — приводит «Медуза» слова Родченкова. — На следующий день у нас была встреча у Мутко, и он смотрел на меня уже как на отработанный материал. Мутко [потом сказал], что я тогда кричал. Я ничего не кричал, вообще молчал. Нагорных еще пытался меня поддержать, но Мутко сказал: «Подаешь в отставку». Так что я resigned [уволился], меня не уволили — я именно resigned. После встречи пришел на работу, а там все — кто плачет, кто пьет. Я сразу покидал мои книги, ценные вещи в сумку и поехал домой.
Приезжаю на следующий день, ребята мне говорят: «Тут Мутко дал команду — не давать [тебе] ничего вывозить». Я думаю: «Ни фига себе». Потом мне прислали охранника. Но я знаю — сегодня он охранник, завтра он тебя прикончит. Правда, у меня был хороший охранник, но я понимал, что следующий [может быть уже другим]. Телефон я свой не включал, все люди из близкого круга общались через Веронику, мою жену. И у меня еще был другой телефон, который знали тоже немногие.
Вечером я пошел в World Class на Кунцевскую, мой любимый, где есть бассейн и сауна. Люди начали звонить [Веронике]: «Почему сейчас первый час [ночи], а он не отвечает, что с ним случилось?» Я думаю: «Какого фига они так вдруг стали волноваться, что со мной что-то случилось. Со мной что-то должно случиться?» И тут один человек дал мне ту же самую информацию, которую, скорее всего, сейчас дали Ганусу, — что с тобой может что-то случиться.
Он сказал: «Ты не можешь заходить в сауну один, не можешь в бассейне плавать один. Один на улицу ночью не выходи — и вообще сиди дома». И все, у меня снесло крышу. Я сразу поменял скайп, поменял другой скайп. Я понял, что надо уезжать. Я даже не думал — останусь [за границей насовсем] или нет, — я знал, что сейчас уезжаю.
В понедельник, 16 [ноября] меня к себе позвал [замминистра спорта] Нагорных, говорит: «Мы тебя куда-нибудь устроим, на гребную базу, мы тебя не бросим». «На фиг ты мне нужен» [подумал я]. Все, у меня уже все отмерло. Я стал просто деревянный, робот. И я сказал охраннику, когда мы приехали домой, что буду работать из дома, а потом, к вечеру, поеду чинить машину, которую оставил на работе. И что Юра Чижов у меня переночует.
[Утром] я позвал сына — и мы уже на двух машинах понеслись якобы на работу, а на самом деле в Шереметьево. У меня сердце колотило ужасно. Я сидел пил какой-то самый дорогой свежевыжатый сок. Потом вдруг поменяли выход с одного на другой — у меня отвисла челюсть.
Такой четкой мысли, что я не вернусь — что абсолютно не вернусь, — у меня не было. Я просто наслаждался моментом — когда ты ходишь оборачиваясь, когда боишься, что твой дом, родная квартира — это мышеловка, в которой тебя сейчас прихлопнут... Когда я вышел из лос-анджелесского аэропорта, я ни о чем не думал, я жил абсолютно сегодняшним днем. Сидел на солнце и думал о том, как хорошо, что я опять в Лос-Анджелесе. [Как хорош] запах эвкалипта и шум океана.