В последнее время мы встречались с Ярцевым раз-другой за год — и то мельком. Порой приходилось знакомиться заново, напоминать фамилию — чтоб услышать:
— Ааа, конечно! Помню! Странный вопрос! Я что ж, без памяти совсем?!
В добром расположении духа Георгий Александрович даже делал движение в мою сторону, которое я истолковывал как желание приобнять. Так в футбольном мире и принято — символически, некрепко.
Если ж Георгий Александрович на нерве и что-то в тот день не задалось — никаких движений не следовало.
В последнее время встречаться стали на панихидах — я крался к Ярцеву под яркий конферанс Евгения Ловчева. Который талантливейшим образом не повторялся в комплиментах покойникам.
Я оказывался плечом к плечу со внимающим Ярцевым, вполголоса перебрасывались двумя-тремя фразами.
Зачем мне это? А вот зачем — хотелось почувствовать энергию. Нерв. Жизнь. В этом смысле Георгий Александрович был донор. Заряжал всякого встречного.
Мне казалось, на этих сокольнических панихидах он даже рад отвлечься от печали. Если уж, как принято писать, «пропускаешь через себя» — то обрадуешься секунде забытья.
А Ярцев пропускал через самое сердце. В этом не сомневаюсь.
**
Мне нравилось наблюдать за ним со стороны — и удивляться: если у кого-то вроде меня с каждым годом энергии убывало, то Георгий Александрович становился все живее, все подвижнее. Этот человек словно ртуть — даже курил он по-особенному, чуть наспех. По-ярцевски приминал сигарету. На свой манер жестикулировал, говоря с товарищами по «Спартаку» 70-х.
Ярцев был невероятно артистичен. Сочеталась в нем удивительным образом торопливость, нервность — и совсем бесковское барство. Вещи вообще-то взаимоисключающие.
Все спартаковские ветераны к новой панихиде в Сокольниках выглядели хуже, чем на поминках предыдущих. Куда деваться — жизнь! Не молодеем!
Только Ярцев, казалось, выглядит с каждым годом лучше. Свежее. Стареет элегантно, как мало кто другой.
Где-то вычитал — «Коварство старости в том, что с каждым днем чувствуешь себя все лучше».
Ярцев всем своим видом это спорное соображение иллюстрировал. Он был прекрасен, элегантен, фотогеничен. Все было хорошо и к месту — выдавая присутствие в его жизни любящей женской руки. Мало какой мужчина способен сам так подбирать кремовые плащи. Золотые браслеты. Красные шарфики.
А уж талант носить эти шарфы — это уж сам Ярцев. Такому дару позавидовал бы любой юный модник. С таким изяществом носит шарф в Москве только один мой знакомый — писатель и фотограф Юрий Рост. Все вы его знаете и им восхищаетесь.
От Ярцева пахло каким-то особенно сладким табаком — и мне, бросившему курить тысячу лет назад, снова хотелось начать. Раз это так вкусно, так красиво.
Ярцев, недолго сокрушаясь над очередным газетным вздором, забывал и прощал автора. Но вот если кто-то вторгался на запретную территорию личных спецэффектов — здесь Ярцев обижался по-настоящему!
О чем это я? А вот о чем. Коллега из отдела хоккея, любитель деревенской жизни, проводил недели в имении под Костромой. Ну и написал как-то — встретил, мол, на костромской окраине Ярцева. Прямо у табачной палатки. Тот пришел в кирзовых сапогах, каком-то зипуне — сразу и не узнаешь. Взял «Беломор» и был таков.
— Как? — звонил друзьям в редакцию возмущенный Ярцев. — Я — в сапогах? Телогрейке? За «Беломором»?! Никогда такого не было и не будет! Что за чушь! Кто это вообще написал?!
**
В кончину его я поверил сразу — такие яркие люди, мужчины-метеоры, уходят внезапно. Не терзая близких долгим угасанием.
Поверил сразу — но сегодня, спустя почти год, мне кажется, что он живой. Откуда-то доносится его хрипотца. Должно быть, вот сейчас кто-то улыбается со стороны его жестам. Подвижному лицу. Цепкому взгляду. Но скоро мы увидимся — и улыбаться буду уже я...
Я понимаю Вадика Евсеева, который плакал навзрыд, не стесняясь камер, на похоронах. Вадик-то за Ярцевым готов бы отправиться хоть... Хоть в «Торпедо»!
А когда Георгия Александровича, говоря языком газетных передовиц, из клуба «освободили», потребовал освобождения от контрактных пут и Вадим. «Торпедо» не отпускало — так Евсеев ответил эксклюзивной формой протеста: начал отращивать бороду. Сказал тогда нам с Кружковым: «Пока не отпустят — за бритву не возьмусь!» — «У вас контракт — полтора года» — робко проявляли осведомленность мы. «Значит, буду как Лев Толстой! Готово «Торпедо» к этому?» — голосом дуэлянта произнес Евсеев.
В «Торпедо» ознакомились с газетными соображениями Вадима и решили, что так уж рисковать не готовы.
Может, зря.
**
Однажды я завел в редакции разговор о ком-то незаменимом — и журналист из мира бокса Саша Беленький подбодрил меня тяжелой рукой: «Все кладбища забиты незаменимыми людьми».
Я запомнил на всю жизнь — и она, жизнь, отвечала мраком подтверждения. Забывается всё и все. Незаменимых через полгода-год вспоминает разве что родня. «Да и то не вся», — добавил бы тот же язвительный корреспондент Беленький.
Но есть такие незаменимые — которых помнишь всю жизнь. Которые словно яркий мазок на серой картине жизни. Не захочешь — а вспомнишь. Вот Ярцев, например. Или Севидов. Бубукин.
Очень хорошо представляю печаль в глазах Ярцева на банкете по случаю собственного 75-летия. Георгий Александрович тонко и артистично рассказал бы всем нам, что это такое — 75 лет. Все это походило бы на горячую импровизацию — хоть наверняка было домашней заготовкой.
Такими заготовками, похожими на экспромт, радовал когда-то Валентин Бубукин. Особенно разойдясь на собственном 60-летии:
— Что такое — 60?! — произносил он и оглядывал победно присутствующих. Перезвон вилок стихал. Всем было интересно.
Бубукин, не дождавшись прочих версий, озвучивал свою:
— 60 — это море цветов, а ты еще живой...
Не успели гости званого вечера отсмеяться и снова взяться за бокалы, как следовало продолжение от Валентина Борисовича:
— В 35 боишься, что она откажет. В 60 — что согласится.
Вроде и старо — но есть у человека дар так произнести, что слушаешь будто в первый раз.
Сейчас, вспомнив, про себя проговариваю голосом Бубукина. Припаяна фраза к образу навечно.
Вот и Ярцев наверняка нашел бы особенные слова, всех бы рассмешил и опечалил до слезы — и все мы запомнили бы этот момент. Кто услышал сам, кому художественно пересказали.
Георгий Александрович был мастер тонко переплести грустное со смешным. Но смешное оставлял на конец — оставаясь великим оптимистом,
Еще долго посмеивались бы спартаковские ветераны между собой: «А помнишь, как Ярцев тогда говорил? За столом?»
Но не случилось. 75 лет Ярцева каждый вспомнивший отметит сам. Как душа попросит.
**
Спартаковцы с таким именем лежат либо на Ваганьково, либо на Троекуровском. Я думал, Георгий Александрович окажется где-то рядом с Федей. Около могилы которого разговаривали относительно недавно.
Кстати, тогда тоже мне пришлось представляться заново — и Георгий Александрович соболезнующе похлопал по плечу. Будто имя «Юрий» — это диагноз. Я усмехнулся про себя. Ярцев, возможно, тоже.
Два знаменитых спартаковца в выборе последнего приюта оказались не как все — Геннадий Логофет лежит на Новом Донском. В изумительной компании — рядом Вадим Синявский, Фаина Раневская, умершая от голода дочь Пушкина Мария Гартунг...
Ярцев оказался на Преображенском. Где спортсменов почти нет. Зато неподалеку человек едва ли не самой удивительной судьбы, которого знаю — Анатолий Лебедь, «русский Рэмбо». Не путайте с генералом. Этот Анатолий Лебедь, пройдя с миллионом подвигов все войны последних десятилетий, таинственным образом разбился на мотоцикле в Сокольниках.
**
Отмечая 75-летия Ярцева без него, я вспоминаю Георгия Александровича благодарно. С улыбкой. Замечательный был дядька.
Когда покажется вдруг правильным стать тихим и безликим, вспомнишь Ярцева — и думаешь: нет. Не надо. Живи как живется.
Это ведь с него, с Георгия Александровича началась когда-то рубрика «Разговор по пятницам». Переродившись из «Персоны» в футбольной вкладке «Спорт-Экспресса».
Ярцев, расставшийся со сборной, был нарасхват — но не говорил ни с кем. Только с нами.
Перечитываю и думаю — 15 лет пролетели как одна секунда. Все будто вчера услышал. Даже в ушах ярцевская интонация. Еще пепельница, наполнявшаяся за час-полтора. Изящная, какая-то дворянская рука, давящая сигарету.
Ярцев накануне 60-летия рассказывал, как бодр. Готов к новым испытаниям. Сколько сил, сколько мыслей.
Мы собирались за него, отставника, переживать, заготовили почтительно-траурную интонацию — а по всему выходило, что надо радоваться.
— Еще играете за спартаковских ветеранов?
— Да, с огромным удовольствием. Не отказываюсь ни от каких турниров, движение нужно. Это родные люди, с которыми можно поделиться чем угодно. По мере сил помогаем тем, кому тяжело в этой жизни. Мы проводим много матчей, помогаем тем, кто играть за нас уже не может. Это тоже вклад в футбол. Много двигаюсь, в той же команде ветеранов я не нахлебник.
— Вам 11 апреля — шестьдесят. Не пугает цифра?
— Я отношусь спокойно. Возраст не чувствую, много двигаюсь. Желание работать, радоваться жизни при мне... Живу в том же ритме, что и все последние годы. Встаю рано, не залеживаюсь.
— Днем спите ровно час, как и раньше?
— Это — непреложный закон. Час-полтора дневного сна — железное правило. Всегда стараюсь быть дома именно в это время. Обедаю и отдыхаю. Потом могу работать до глубокой ночи, это меня не утомляет. Я люблю ночное время — когда спокойно, все дома и спят.
— Сейчас вы без работы. Над чем работаете ночами?
— Разве мало пищи для размышлений? Иногда стоит остановиться и оглянуться. Мой жизненный принцип — «лучше с умным потерять, чем с дураком найти».
— В статусе безработного курите больше?
— Не обращаю внимания. Как захотелось — закурил.
— Никогда не пытались бросить?
— Я закурил очень поздно. В 25 лет, до этого и представить себя не мог курящим... С одной стороны, без табака я не могу. А с другой — не настолько уж сильное влечение. В самолетах и три часа терплю, и четыре.
— Почему закурили в 25 лет?
— Получил тяжелую травму еще в ЦСКА. Вопрос стоял — буду ли играть в футбол вообще, смогу ли нормально двигаться... Нервный срыв. До этого даже мальчишкой к сигарете не прикасался.
— Кукольник Сергей Образцов вывел такую формулу старости: «Если ты лег на диван и начинаешь вспоминать — ты стар. А если мечтаешь — значить, молод. И плевать, сколько тебе при этом лет». Скажите же — что такое старость?
— Замечательное выражение. Я — мечтаю! Ни спокойствия, ни тишины мне не хочется. Телефоны приходится даже выключать, они не умолкают. Много друзей, много родственников. Взрослая дочь.
— Старости не боитесь?
— А что ее бояться? Я об этом даже не задумывался. Может, старость у меня, а может — вторая молодость... Принимаю жизнь такой, какая она есть. Хоть и с такими трагедиями, как у меня.