Заключительная часть монолога ныне покойного Андрея Старостина-младшего, сына Петра и племянника Николая, Андрея и Александра Старостиных, видного советского ученого. Записан обозревателем «СЭ» Игорем Рабинером в 2013 году. Публикуется впервые.
Заключенный пытался бежать, забравшись в вагонетку. Его залили раскаленным шлаком, и он сгорел заживо
— Про лагеря Старостины вспоминали без особой охоты. И таких людей я знаю много — к плохим воспоминаниям какой смысл обращаться? Но мне и спрашивать ничего не надо, потому что я и сам все видел. Приезжал с матерью к отцу в Криволучье под Тулой. Прямо на территории лагеря в палатке и жили. Он в тот момент был так называемым «придурком», то есть не задействованным на физических работах. И ему дали возможность нас поселить. Это был год... Жданов в 48-м умер? Значит, 48-й. Почему я запомнил — как раз сидел в палатке, крысы бегали, и тут по лагерю объявляют, что умер Жданов.
Две недели я там был — и как только разрешили?! Там начальником строительства человек по фамилии Дзюба, однофамилец футболиста — вот он и помог отцу, работавшему прорабом, и сделал так, чтобы нас поселили. Так вот, только при мне было две попытки побега. У одного заключенного срок кончался через неделю, и к нему шла жена через поле перед входом в лагерь. И он, не выдержав, выскочил, помчался к ней навстречу. Охрана тут же автоматы вскинула. Им кричат: «Да не стреляйте вы, куда он денется?» Но они полоснули его по ногам. Не убили, но упал весь в крови. Это прямо на моих глазах происходило.
А второй случай был еще страшнее. Из зоны постоянно вывозили вагонетки с раскаленным шлаком. Так вот, один заключенный умудрился влезть в эту вагонетку. Видимо, думал незамеченным выехать в ней с территории лагеря. Но потом ее стали заправлять шлаком — и он сгорел заживо. И убийства в лагерях были довольно часто...
Когда отец в 42-м году был в Нижнем Тагиле, там вообще был момент, когда десять процентов зэков умирали ежедневно, и их тут же новыми заменяли. Десять процентов! С кем-то рядом спишь, просыпаешься — а человека уже нет. Отец сам был как доходяга. Но кто-то устроил его санитарным работником. Это его и спасло.
Там были так называемые «мастырщики», которые сами наносили себе какие-то увечья, чтобы не работать. Причем среди них было много женщин. И вот к ним должен был прийти человек и заставить их сделать зарядку. Отец с юмором рассказывал, как это происходило. Он входил, они там сидят, заморенные черти. Как же, говорил, меня ненавидели, какая это для них была смертная мука — руки вверх, ноги врозь! «Опять ты, сволочь, пришел нас мучить?» А он сам 50 килограммов весил.
В Криволучье, куда я дважды приезжал, вокруг отца всегда были интересные люди. Как правило, осужденные по той же «политической» 58-й статье. Например, Александр Фельдт, главный инженер крупного завода, архитектор Леонов и другие. Остроумия — море, и это в таких условиях! Привезем мы с матерью колбасу какую-нибудь в 52-м году — а они сначала баланду тюремную съедят целиком, а только потом за колбасу берутся. Мать говорит: «Да что вы это едите!» — но они к колбасе не притронутся, пока баланду не дохлебают. Приучились к тому, что даже крошки недоеденной оставлять нельзя.
Футбол их много раз спасал от более страшной доли — каждый из них ведь длительные периоды в заключении тренировал лагерные команды. Николай Петрович, знаю, вообще не был на каких-то тяжелых работах. Тренировал и футбольную команду, и по русскому хоккею. Он был настолько известный человек, что его на лесоповал не посылали. А отец даже возглавлял тульский «Металлург». Я даже один матч за него сыграл. Мне было 15 или 16 лет. Помню, они меня стилягой называли, у меня волосы были длиннее, чем у остальных.
Как это тренерство стало возможно? Благодаря начальнику строительства Дзюбе отца на какое-то время расконвоировали, даже комнату в Криволучье дали. Но потом, после истории с братом Николаем и Василием Сталиным, режим вновь ужесточили. Какая-то странная была ситуация — вроде нам сказали, что отец может спокойно без охраны ходить, и тут видим — по главной улице Криволучья ведут заключенных, и среди прочих отец идет. У всей группы зэков руки — под мышкой у впереди идущего, по бокам — собаки. Чтобы сбежать не могли. Страшноватая картина.
Хорошо ли я по аналогии с тем Дзюбой отношусь к этому? Я не считаю его спартаковским игроком — так скажу. Вот Симонян, Гаврилов были спартаковскими игроками — с тактической жилкой, с пасом. А Дзюба — «столб», требующий постоянного обслуживания пасом. Как Паршин — был в «Спартаке» такой в 50-е годы. Играл даже за сборную раза три, забил не кому-нибудь, а сборной ФРГ, действующему чемпиону мира. Но — неспартаковский по стилю. С Дзюбой «Спартак» чемпионом не будет, мне кажется.
О всех перемещениях Николая Петровича, когда Сталин-младший его тренером в ВВС хотел назначить, очень много написано. Мы тоже были в курсе событий, потому что жили-то с Антониной дверь в дверь, через лесенку в шесть ступенек. Все становилось известно через пять минут. Вот Василий повез его к себе в особняк на какое-то озеро, и дядя Коля за территорию выйти не может, потому что люди Берии его тут же «заметут». Вот он около Арбата, на бульваре, дома у сына вождя. Вот тот взял его на стадион, в ложу для почетных гостей, где точно будут сидеть и пару генералов МВД, которые его точно увидят. Вот его эмвэдэшники посадили на поезд, но по приказу Василия его оттуда ссадили и обратно в Москву повезли... Целый детектив был.
По-моему, он даже домой успел заскочить, когда в Москву люди Василия Сталина его привезли. Но потом он все-таки согласился поехать в Майкоп, поскольку уже боялся, что ничем хорошим эта история не закончится. Василий-то сорвиголова был, а отец к нему уже охладел. Надоел он ему своими штуками. И Николай Петрович понял, что тот не сможет его защитить.
Андрей в лагере написал поэму. По размеру — как «Евгений Онегин»
Я, между прочим, был на первом походе Николая Старостина на футбол после отсидки. Нас было человек пять-шесть родственников. А вот братьев других почему-то не было. Мы вышли из метро «Динамо» к кассам. Дядя Коля кепку нацепил, шарфом каким-то обмотался, чтобы его не узнали. Наверное, это был 54-й год. С кем именно «Спартак» играл — точно не помню.
И вот мы поднялись по ступенькам от метро в направлении стадиона. И тут на подходе к кассам какой-то мужик спереди забежал, как сейчас фотокорреспонденты. «Николай Петрович, это вы?!»
Оказалось — болельщик, который его знает хорошо. А он еще заорал на всю Ивановскую: «Да это же Старостин!» И тут народ сразу налетел! Люди-то табуном идут, на футбол. И уже от касс до входа на трибуну мы шли в эскорте. Все глазеют — какой он теперь из себя. Потом уже только, как на трибуне сели и матч начался, его в покое оставили. Сразу стало понятно, как он популярен, если спустя столько лет у людей такая реакция.
Отец после лагеря оказался единственным, кто совсем ни в какой роли не вернулся в футбол. Дядя Коля предлагал ему всякие спортивные варианты, но поскольку он был дипломированным специалистом — пошел в институт «Инжтехпомощь». Там ему сразу дали должность начальника отдела.
Андрей стал писать — и статьи в журналы, например, в «Юность», и книжки. До него книгу под названием «Записки капитана» еще до войны написал Александр, но брат и его, и Николая по этой части здорово перещеголял. У него было три или четыре. У меня есть все.
Еще знаю, что в лагере Андрей сочинял стихи. И даже написал поэму, по размеру — как «Евгений Онегин». Мне об этом тети Клавдия и Вера рассказывали и показывали, он им послал. В первые годы заключения, самые тяжелые и мрачные, он за перо взялся. Не берусь рассуждать о качестве, но мне показалось — стихи вполне профессиональные. Не знаю, сохранились ли они — надо будет у Наташки, дочери его, спросить. Тем более что она у нас — литературовед.
Когда братья вышли на свободу, очень много людей помогало им с реабилитацией. Был какой-то Лебедев — помню, мелькала такая фамилия. Кто-то в Моссовете... Им лично не надо было никуда ходить и просить, за восстановление справедливости в их отношении многие боролись. Они ведь попали под самую первую реабилитацию, еще до XX съезда. Тот был в 56-м году, а их восстановили в правах сразу, в 54-м.
Были ли притеснения в отношении меня до того, как их реабилитировали? Ну, разве что взяли не на тот факультет, куда я хотел. Надеялся попасть на факультет электровакуумной техники и приборостроения, а меня послали на теплоэнергетический. Потому что на первом было что-то секретное. Зато на ТЭФ была стипендия 395 рублей! (смеется)
Я же был золотой медалист. Помню, на меня целая комиссия, как на Пушкина, собралась посмотреть — всем интересно, как выглядит враг народа, ну пусть даже сын врага! Хотя вот видите — золотую медаль в школе дали, хоть отец и сидел. Учителя на это наплевали. Они у нас там были «контрики», очень меня все любили. А когда сдал вступительные, мне сказали: «Зайдите в комнатку к руководителю курса, он вам все объяснит». Совсем «прокатить» не могли — но на другой факультет засунули. Но этим все притеснения и ограничились.
У меня получилось так, что по обеим линиям — репрессированные. Мама моя, Зоя Алексеевна, закончила школу Большого театра вместе со знаменитой балериной Ольгой Лепешинской — та на пару лет старше; танцевала даже какое-то время. Ее отца, моего деда, тоже выслали, дачу забрали. Все горя хлебнули...
«Сальников поддерживал легенду, что он — внебрачный сын Николая Петровича»
Николай после возвращения сразу «Спартаком» занялся. Ах, какая тогда была команда! (Перечисляет подряд и слитно, на одном дыхании) ТатушинИсаевСимонянСальниковИльинПарамоновНеттоТищенкоМасленкинОгоньков. Единственное — вратари менялись, их было за этот период пять-шесть. Чернышев, Разинский, «Русское чудо» Пираев Миша... Ножки кривые, усы. Но такие мячи брал — умопомрачительные! Потом из ЦСКА Ивакин пришел, который долгое время основным вратарем был. Какой-то период сыграл за «Спартак» известный защитник Анатолий Башашкин, две-три игры провел знаменитый Всеволод Бобров — забил, по-моему, пару мячей.
Игорь Нетто, считаю, был лучшим хавбеком за всю историю «Спартака». А человек упрямый был, настойчивый, с ярко выраженными капитанскими качествами. В какой-то момент, когда он был уже пожилым, в прессе его совсем забыли. Всех вспоминали, а его как будто не было. Помню, на каком-то торжестве подошел к нему и говорю: «Что бы тут ни говорили, дураки, но ты — лучший футболист советской России». Он заплакал. Был очень растроган.
Это потом уже, после его смерти, назвали стадион именем Нетто, а тогда — совсем не упоминали. Игрок был выдающийся — хотя при том что бить сильно не умел, тычки какие-то. Но ему и не надо было — он безупречно чувствовал игру, отдавался ей, обладал уникальным пасом. А забивал несильными техничными ударами.
На поле Игорь Александрович на партнеров орал своим тонким голосом — это же кошмар какой-то, не давал права на ошибку! Бедный Масленкин, на него в такие минуты смотреть жалко было. «Ну ты, Гнусавый!» А Толя еще глухой был на одно ухо, и половину не слышал. «Ты что, не видишь, куда я тебе показал?!» На кого не орал никогда — так это на Симоняна и Сальникова. А на Ильина, Татушина, Парамонова — сколько угодно. Мог даже этим великим людям заявить: «Вы — дерьмо, а не игроки!»
И никто на него не огрызался, потому что авторитет у него был бесспорный. Как он трудился на поле! Никогда не бывало, чтобы Нетто не отдавал себя игре без остатка. Хоть больной, хоть травмированный. Это сейчас у молодых парней бедро чуточку побаливает — и он все, уже играть не может. Не знаю даже, как этот бедный Карпин с ними работает...
Из новичков нынешнего «Спартака» мне нравятся Глушаков, Тино Коста, Мовсисян. Хурадо я сначала не разглядел, а потом он такую технику показал и пару таких забил, что мнение мое изменилось. Но какого-то стержневого человека, нового Нетто, нет. Макгиди порой такую игру выдаст — а потом исчезает. И никто не знает, как он сыграет в следующий раз. Отсюда — перетряска состава и какие-то судорожные действия Карпина.
К Валерию Карпину отношусь двояко. С одной стороны, он наш, спартаковец. Игрок был прекрасный. Хотя поначалу был, конечно, абсолютно «деревянный», выходил долго на замену — а потом резко прибавил. Но как тренер какой-то он... бесхитростный, что ли. Но кого брать вместо него — не знаю. Аленичев растет, но когда еще там вырастет?
Вот когда-то были Никита Симонян, Сергей Сальников — я бы их назвал футбольными интеллектуалами. А вся команда, которой сегодня Карпин руководит — без интеллекта. Безответственная какая-то, не знает, когда можно проигрывать и когда — категорически нельзя!
Вообще, эта команда наша — горе какое-то, особенно для сердечников. Только что-то такое забрезжило, зачатки игры появились — обязательно с ней какая-то драма случается. В прошлом году что-то немножко показали с «Барселоной», уступили в равной игре, а могли и победить — так Ромулу, который был в том матче лучшим, на год с лишним выбыл. Потом Боккетти, Жоау Карлос...
Только что-то нащупывают, как ключевые люди выпадают. А часть людей непонятно что делает. От Билялетдинова столького ждали — он на лавке сидит. Кирилл Комбаров — некое приложение к Диме. Кариока — техничный парень, как все бразильцы, но какую-нибудь штуку все время норовит сотворить. Уже не говорю о дурацких удалениях и пенальти, о необязательных фолах вблизи штрафной и угловых на последних минутах игр...
Такого «Спартака», как в 50-е, больше не было никогда. Еще были хорошие команды в 80-90-е — но вот такого спаянного состава, одиннадцати гладиаторов, как поколение Нетто, не было и тогда.
О Сальникове ходила легенда, что он — внебрачный сын Николая Петровича. И сам Сергей поддерживал эту легенду. Или, скажем так, не возражал. А мы играли против них в Тарасовке тренировочные матчи. Юноши против основного «Спартака». Я правого полузащитника играл, а он — «десяткой». Уступая ему в технике, я старался играть порезче.
Так он однажды получил от меня и говорит: «Что ты брата лупишь?» — «Какого брата?» — «Да я брат твой, ты что, не знаешь, что ли?!» Но это так было сказано, что не поймешь — в шутку или всерьез. Мы старались, бились. Сальников-то карьеру заканчивал, особенно не бегал уже, а быстрый Исаев пробросит мяч, оббегает тебя как стоячего — и поминай как звали. Мы же такими скоростями не обладали, и они, конечно, нас обыгрывали — 4:0, 5:0.
Сальников был самым любимым футболистом Николая Петровича. Ну, еще Симонян, конечно. Но Сальникова — с которым я, кстати, тоже хорошо был знаком — он просто боготворил. И все-таки мне кажется, что по поводу родства — это элементарная «утка».
После аварии, в которой его жена получила перелом таза, Николай не садился за руль никогда
Людьми братья были интеллигентными и деликатными. Поэтому мне смешно слышать легенду о том, что однажды Бесков покритиковал Николая за то, как он одевается, а тот ему якобы ответил: «Ты сын извозчика, а я — царского егеря, и не тебе об этом судить». Это абсолютно не его стиль!
«Николай Петров», «Андрей Петров» — это они заочно могли друг друга так называть, а в лицо — только по именам. Дело было в том, что дед Петр чуть ли не официально фамилию Петров носил, потому что в деревне так было принято: отчество старшего сына становилось фамилией. И он вроде только после переезда в Москву вновь Старостиным стал.
Дядя Шура из всех четверых был, пожалуй, самым молчаливым. Этакий русский здоровяк. У него и фигура была отличная от остальных братьев — кряжистый, полноватый, пониже ростом. Его звали Жбан — еще с юности, когда он играл в футбол. Больше всех в семье поесть любил. Пирожки, рыбку к нам на дачу привозил. У него была поговорка: «Желаю всем, чтобы у них были такие же мужья, как у моей Дусечки!»
У него три брака было. Первая жена — Лиля, от которой у него родилась дочь Алла. Потом Зинаида, спортсменка. На мотоцикле гоняла. Он ее прозвал — Мюллер. Почему — не знаю. А третья жена — Евдокия, до того бывшая замужем за поэтом Смеляковым. Причем про его романы вначале никто ничего не знал. Он был самый скрытный, и оттого было только больше слухов, что он какой-то мачо.
Если что обещал — сделает железно. Спиннинг какой-нибудь дорогой достать — не вопрос. Надо мне, допустим, что-то такое заместителю министра подарить, чего у нас днем с огнем не сыщешь — к дяде Шуре. Он через свой Роскультторг все организует. Он с третьей женой и шофером иногда к отцу в деревню приезжал. Мог за компанию по грибы сходить, но уже с трудом. У него аневризма была.
А отец был заядлым грибником. Он даже классифицировал грибы по баллам, когда мы ходили их собирать: за белый — три очка, за подосиновик — два, подберезовик — одно, остальные — без очков. Вот все ходили и считали, кто сколько набрал. Когда он уже не работал и жил в деревне, приучал к грибам внуков, моих детей. Его все обожали. А потом у него ногу отрезали, и ходить в лес он прекратил. Другие Старостины по грибы не ходили, я вообще не помню, чтобы они жили где-то на даче.
80-летие Андрея Петровича отмечалось в 1986 году, в разгар борьбы с пьянством и алкоголизмом. В ресторане не посидишь. И я не мог в том же году отметить свое 50-летие. Боялся, что снимут с должности — а меня в 81-м назначили генеральным директором «Турбохолода», которым я в итоге пробыл 22 года.
А дома гульбище устраивать нельзя было, потому что есть опасность, что соседи узнают и донесут. Тогда это страшное дело было: сигнал, что где-то пьют водку, приезжает наряд — и из партии, и с должности к чертовой матери. А меня и в партию еле-еле приняли, потому что с первой женой в 66-м развелся, и это было порочащее меня обстоятельство. Даже начальником отдела моей организации из-за этого долго не делали! Но все-таки втихаря водку достали и как-то все провели.
А юбилей Андрея в конце концов делали таким образом. Человек двадцать, включая меня, сидели в квартире Андрея и Ольги на «Аэропорте» постоянно. А остальные сменяли друг друга. Приходят, выпивают, поздравляют и уходят. Было много цыган, целый театр. Пять-шесть таких вот приходящих слоев было! Вот так справлялось его 80-летие. До 81 он немного не дожил...
Николай всегда из-за границы подарки на всю семью привозил. Мне он почему-то всегда дарил галстуки (смеется). Самые шикарные, фирменные, какие в моде тогда были. А я галстуки вообще-то не любил носить, но все равно у дяди Коли их принимал, благодарил и ничего не говорил. А может, даже и надевал, когда он приходил — чтобы его порадовать.
Он был таким человеком, что всегда все продумывал. Если идет куда-то в гости, то заранее знает, что там будут такие-то и такие-то люди. И обязательно что-то им принесет. Если к нам — то ни я, ни жена, ни дети без подарка от него не останутся. Не бог весть что-то, но какую-нибудь мелочь обязательно вручит, чтобы внимание оказать. По-моему, он даже списочки составлял — кому да что.
У кого из них был самый трудный характер? Я не испытывал тяжести ни от кого. Может, потому что они, кроме отца, со мной вместе не жили. Всех троих дядьев безмерно уважал, каждого по-своему. Николай Петрович всегда стоял несколько особняком, при этом делал для каждого больше всех. Не знаю ни одного человека в нашей большой семье, который не получил от него хотя бы какой-нибудь помощи.
Андрей еще до войны начал ходить на бега и увлекался этим делом до последних дней. Как его жена Ольга относилась к тому, что он проигрывал на ипподроме деньги? А у них очень свободная жизнь была, они друг за другом не следили. Она в театре, он — по своим делам. Внутрисемейная демократия! Даже слухов никогда не было, чтобы Ольга что-то там Андрею запретила или не позволила.
Антонина, жена Николая, была другой — энергичной, волевой. Насколько мне было известно, во всех более или менее важных делах он с ней советовался, ее мнение было для него важным. Вообще, он всегда выслушивал мнения других, был для этого достаточно мудр.
Антонина всегда болела. По словам Ляли, у нее случались приступы — невроз сердца. К тому же еще до войны они попали в аварию. Николай Петрович вел автомобиль, ехали из Москвы в Тарасовку. Дабы не сбить велосипедиста, он вынужден был направить машину в кювет. Сам он фактически не пострадал, а Антонина получила перелом таза и потом заново училась ходить.
Больше дядя Коля за руль не садился никогда. Старостины вообще все машину не водили. У Андрея ее никогда не было, а Александра возил шофер, которого мы отлично знали.
В 71-м Антонина умерла от рака, и оставшиеся 25 лет своей жизни Николай прожил с Лялей и ее семьей. Были ли у дяди Коли после смерти жены другие женщины — этого никто не знает. Может, Ляля в курсе...
Самым частым гостем из спартаковцев в доме у Николая был Анатолий Коршунов. Потому что они жили в одном доме. Друг семьи. Бывал у него и Симонян, тем более что муж Ляли — Костя Ширинян, армянин. Еще и по этой части родство ощущалось. Бесков периодически заходил, хотя гораздо чаще — к Андрею.
Какое впечатление? Бесков — хитрован. Тяжеловатый в общении человек. Обычно в Тарасовке выпьет бутылку, а потом идет проверять футболистов, не пили ли они, легли ли спать. Игроки потом потешались. Но и игрок был прекрасный, и тренер талантливый — кто бы спорил. Однако с Николаем, в отличие от Андрея, они так по-настоящему и не сроднились. Когда в конце 88-го Бескова убирали из «Спартака», Николай, помню, комментировал: «Я же говорил, не надо было его брать!» Андрея к тому времени уже не было в живых...
Нечаева сделала так, чтобы Николай Петрович не мог нормально работать
Раньше всех не стало Александра — в 78. У него лопнула аневризма, и он умер, как говорили, в одночасье. Собирался идти к Вере смотреть какой-то футбол — она жила на Беговой, прямо напротив ипподрома, куда он тем утром зашел с Андреем. Мы приехали, а он уже мертв. Остальные стали долгожителями, а он — нет, может, потому что полный был. У него ноги отекали...
Многие Старостины скоропостижно умерли — кроме Александра, Андрей, Клавдия, Вера... Андрей еще в апреле 87-го на моем 50-летии вот в этой квартире сидел — рядом с Николаем. А в октябре его не стало. Совсем чуть-чуть, меньше месяца не дожил до первого чемпионства «Спартака» за восемь лет.
На поминки по нему в ЦДЛ много знаменитого народу пришло. Как и всегда к нему на юбилеи. На 70-летие допустим, Олег Ефремов приходил, Вячеслав Невинный — словом, бомонд. Драматург был, Исидор Шток, женатый на родной сестре Ольги, Александре. Помню, мы с Гилей Хусаиновым на поминках тоже выступали. И на столетии со дня рождения Андрея в Доме актера яблоку негде было упасть. Популярный он был человек, притягивал к себе. Даже после смерти...
Ольга пережила Андрея, умерла уже в 90-е. До 90-х дожили и отец с Николаем. Папа умер раньше — в 93-м. По нему поминки делали на базе в Тарасовке. Прямо в здании. Старое деревянное здание гостиницы, где раньше жили футболисты, говорите, снесли? Не знал даже. Сколько мы там времени когда-то провели, Господи... Там же и сборные жили — баскетболистки, штангисты...
Николай, если исходить из того, что он родился в 1902 году, прожил 94 — и работал до последнего. Со здоровьем у него все было в порядке, он никогда не болел и за 90 еще в баню с командой ходил.
У меня был с ним разговор осенью 95-го. Он тогда еще не болел и вызвал меня к себе в кабинет, где офис «Спартака» тогда находился.
Тогда как раз женщину генеральным директором назначили, Нечаеву. Это ему не понравилось. Помню, была глубокая осень, и он почему-то сидел в своем кабинете в пальто и, по-моему, даже в кепке. Жаловался, что у него и на работе из-за этой Нечаевой не ладится, и внучка разошлась с внуком Сергея Королева, великого конструктора. «Вот такая, — говорит, — у меня жизнь. А тебе я чем-то могу помочь?»
Я сказал категорически: ничего, дядя Коля, мне не надо. Я не бедствовал никогда. Не зарабатывал, как сейчас олигархи, но как у директора зарплата была приличная. Единственный был такой с ним разговор по душам.
Был там еще в клубе одноглазый парень... как его? А, Есауленко. Но с ним Николай Петрович вроде ладил. Но власть непререкаемая в клубе у него пошатнулась. Эта дама, которая ничего в футболе не знала, сделала так, что он не мог нормально работать.
А вот с Романцевым у него были прекрасные отношения. Он ведь его и привел, главным тренером сделал. И до конца, по-моему, между ними все было хорошо. Но хозяином в клубе дядя Коля с какого-то момента быть перестал. Федуна не знаю, с ним не знаком. Как я понимаю, для него «Спартак» — некая категория бизнеса. Но если не он, кто деньги давать будет?..
В больницу Николай Петрович ложиться не хотел ни в какую. Толком не знаю даже, какая болезнь привела к его смерти, но в 94 так или иначе нельзя считать, что это произошло совсем неожиданно. Но длилась эта болезнь недолго. Как-то быстро он сгорел, за несколько месяцев. И покоится теперь на центральной аллее Ваганьковского. Кто смог пробить такое престижное место — понятия не имею.
Всей семьей собираемся по торжественным датам. Вот 80 лет Ляле было, 75 — мне. Наташка созвала на 25-летие со дня смерти Андрея.
Нет ли желания создать музей братьев Старостиных? Для этого нужны люди, которые будут этим заниматься. А я еще недавно инсульт этот перенес. И максимум, на что меня хватает — иногда ездить на работу, на собрания акционеров.
Я вот все думаю — дожить бы до открытия спартаковского стадиона. Меньше года уже осталось дожидаться. Тем более, и база теперь будет там, в Тушине. Представить только: на месте бывшего аэропорта появится и стадион, о котором все столько лет мечтали, и новая Тарасовка!..
И я очень хочу это увидеть".
Он увидел. И дожил до первого за 16 лет спартаковского чемпионства в мае 2017-го. Андрея Петровича Старостина-младшего не стало спустя девять месяцев, в феврале 2018-го. Он похоронен на Ваганьковском кладбище, рядом со своим отцом.