РАЗГОВОР ПО ПЯТНИЦАМ
Героем традиционной рубрики "СЭ" стал шахматный чемпион СССР по переписке, секундант Василия Смыслова, бывший тренер сборной России, при котором команда четыре раза подряд выигрывала Всемирную олимпиаду. Он рассказал множество интересных историй о великих гроссмейстерах – Михаиле Ботвиннике, Викторе Корчном, Михаиле Тале, Гарри Каспарове.Люди, причастные к великим советским шахматам, время от времени салютуют всем нам откуда-то издалека. Они могут быть совсем рядом – но они далеко. Живут в мире воспоминаний, в 60-70-х. Когда всё было хорошо.
До сих пор вспоминаем, как приезжали на Каменноостровский к прекрасному, всеми забытому Марку Тайманову. Как отыскали в небольшой квартирке у метро "Рязанский проспект" Бориса Спасского, гения ХХ века. А в окрестностях Лужников – Юрия Авербаха. Помним, как перехватили в Москве заглянувшего ненадолго из Израиля Льва Псахиса.
Вот – новая встреча. Приехал из-под Бостона в наши края справлять юбилей Борис Постовский. Шахматный чемпион СССР по – не смеяться! – переписке. Тренер многих шахматных сборных. Это при нем сборная Россия добилась феноменально результата, четыре раза подряд выиграв Олимпиаду.
СКВЕР
– Есть у нас книжка – "КГБ играет в шахматы"…
– У меня тоже. Гроссмейстер Борис Гулько вручил. Я в ней фигурирую.
– Не только вы. Вот фраза: "КГБ были завербованы Петросян, Полугаевский, Ваганян, Крогиус, Рошаль…" Знали об этом?
– Насчет "завербованы" – резковато. У всех вызывало вопросы – почему, к примеру, Яков Эстрин бесконечно летает за рубеж? Некоторые даже говорили – "он майор КГБ". Я думаю – не без того. Скорее всего, просто увидев что-то, обязан был сигнализировать. А может, получал поручения важнее. Что был "завербован" сам Петросян… Вряд ли.
– В ком нет сомнений?
– Вот Крогиус на огромную должность начальника управления попал 50-летним, не будучи членом партии. Тут же в нее вступил. Думаю, имел некоторые обязательства. Сотрудничал. Рошаль был все время пресс-атташе, летал куда-то, выступал против Корчного… Наверное, сама должность подразумевала сотрудничество. Ко мне тоже обращались!
– Как это выглядело?
– Садились в сквере на Гоголевском бульваре под окнами шахматного клуба. "Борис Наумович, вы часто ездите. С гроссмейстерами знакомы. Нас интересуют настроения…" Агитировали, чтоб стал осведомителем. В каком-то смысле.
– В самом прямом, нам кажется. Что отвечали?
– Всегда – одно и то же: "Я совершенно не по этой линии". Напрочь отказывался! Хотя беседовали со мной люди авторитетные.
– Как остался Корчной – помните?
– Еще бы! Я главный арбитр в Киеве на студенческих Играх. Уступил свой "люкс" в гостинице "Москва" Тайманову, жил со всеми участниками в университетском общежитии. В 6 утра стук в дверь. Елки-палки – что стряслось?! Студенты перепились или подрались? На пороге Фима Столяр, председатель шахматной федерации ленинградского "Буревестника": "Виктор остался!" – "Какой Виктор? Где?!" – "Корчной…" Шепотом! Фима слушал "Голос Америки", там передали.
– А Гулько, желавшего в Израиль, из Союза долго не выпускали.
– 1979 год. Гулько и его жена Аня Ахшарумова должны играть за сборную Москвы на Спартакиаде. Главная сила моей команды – молодые, забойные, оба чемпионы СССР!
– Она тоже сильная шахматистка?
– Не то слово! Единственная, которая побеждала всех великих грузинок. Ботвинник ее уговаривал: "Куда ты собралась? Станешь здесь чемпионкой мира!" Отец татарин, мать – еврейка. Такая смесь дала выдающийся талант. Как у Каспарова – армянско-еврейская смесь. Приехав в Америку со своим незаконченным физкультурным образованием, выучилась на банковского работника. Сейчас на высокой должности.
– Так как их прессовали в СССР?
– Готовимся к Спартакиаде, сбор в доме отдыха "Правда". Приезжает эта пара. Соревнования настолько значимые, что им уделяли внимание горком КПСС. На предыдущей Спартакиаде Москва финишировала пятой, надо было отмазываться. Едва я заикнулся, что Гулько не имеет квартиры – сразу: "Мы поможем!"
На сборе Боря подмигивает: "Пойдем, погуляем". Ну, пошли к озеру. Как обухом по голове: "Мы вчера подали заявление об отъезде в Израиль". А я для Гулько бился за квартиру. Задабривал каких-то чиновников, книжки для их детей возил. Боря меня еще одергивал: "Да не нужно…" Я значения не придавал, а теперь-то все стало понятно.
– Реакция?
– Мысль мелькнула – не допустят их и до Спартакиады. Но виду не подал: "Я ничего этого не слышал. Сбор 12 дней. Работай спокойно". А через два часа меня срочно зовут к телефону – чиновник из Спорткомитета Москвы, Давидсон. Международный арбитр по баскетболу. Но занимался и шахматами.
– Англичанин?
– Ага, "англичанин". С отчеством Наумович. "Вы должны срочно отчислить Гулько и Ахшарумову со сборов. Они подали заявление на выезд". Отвечаю – не я их зачислял, не мне и выгонять. Вот подпишите приказ – все будет сделано. Хотел моими руками их убрать! Тот разозлился, швырнул трубку.
– Дал приказ?
– Нет. От Спартакиады их отстранили, но самое интересное – квартиру в Строгино я им пробил! Процесс был уже необратим! Наверняка установили прослушку – но это вопрос второй.
– Что ж их не выпустили?
– Были уверены – будет помогать Корчному. Думаю, проконсультировались у Карпова на этот счет. Гулько тогда мощно играл. Вдобавок закончил факультет психологии. Корчному мог реально помочь.
ГУЛЬКО
– Гулько в Союзе голодовки объявлял.
– Не раз. Чтоб привлечь иностранных корреспондентов. Но не помню, чтоб хотя бы до легкого истощения себя довел. Как-то навестил их. Неожиданно звонок в дверь – явился Гаврилин, новый зампред Спорткомитета СССР. Бывший главный редактор "Красной Звезды". Я с ним пересекаться не хотел – затих в соседней комнате.
– Зачем приехал?
– Уговаривать остаться. Но это уже бесполезно было, люди столько лет лишения переносили. Их бы и Андропов не переубедил. Знаете, почему у Гулько родилась идея уехать? В 1978-м был со сборной на Олимпиаде в Буэнос-Айрес. Тот единственный случай, когда наша команда Олимпиаду не выиграла. Главным тренером был Антошин. В Аргентине запил. Уже забывал – кого поставить играть, кого предупредить… Натыкается в лифте на Бориса: "Ты же сейчас играть будешь!" – "Как?!" В команде разброд и шатания. А когда проиграли венграм, надо было на кого-то списать поражение.
– На Гулько?
– На Гулько, которого туда отправили как чемпиона СССР, и Полугаевского. Его Антошин недолюбливал, называл "Лева из Могилева"…
– За что?
– Лев – чудесный, робкий человек. Вот за эту боязливость! В общем, решили на двух евреев все спихнуть. Гулько понял: притеснения будут серьезные, надо валить из страны. А не выпустили! Оставили в Союзе, играть почти не давали. Изредка пускали в чемпионат Москвы.
– КГБ узнал, что вы по гостям ходите?
– Выхожу от Гулько, вызываю лифт – а на площадке стоят два молодых человека. Одеты неплохо. Сразу ко мне: "Ваши документы" – "Вы кто такие?" – "А вы кто?" Говорю: "Я Трунцевский". Как раз лифт подошел – ныряю туда и уезжаю.
– Что за Трунцевский?
– Арбитр из "Динамо". Умер за два месяца до этого. На следующее утро звонок из КГБ: "Борис Наумович, что ж вы так с нашими сотрудниками… Срочно загляните на Лубянку" – "Съезжу в командировку и зайду" – "Нет, сперва к нам. Мы и решим, стоит ли вам куда-то ехать".
– Как вас вычислили?
– Описали наружность, видимо. Никакой слежки я не чувствовал… Посадили писать объяснение. Я все выложил: сотрудники наглые, не представились. Этот чекист когда-то прикарманил мои талоны на питание и суточные, когда меня не выпустили в Париж. А французы простодушно всё выдали, не убедившись, приехал ли я. Может, совестно ему стало, потому и выгородил: "Ладно, сейчас не будем вас наказывать. Но в дальнейшем себя так не ведите".
– Гулько в Америке стал набожным. Пропадает в синагоге, издал двухтомник "Мир еврея".
– Сначала после поездки в Израиль в религию ушел его сын. А потом и Борю затянуло. В середине 90-х прилетел на турнир в Москву, спросил: "Могу у тебя пожить?" – "Разумеется. Но почему не в гостинице? Организаторы все оплачивают…" – "Мне нужна кошерная еда. Привез с собой, буду сам готовить". Так и делал. Каждый день молился. Когда наступал шабат, не отвечал на телефонные звонки, отказывался записывать ходы во время партии.
– Кто-то за него писал?
– Да, рядом специально ставили человека. Возможно, и кнопку на часах за Гулько нажимал… Самым религиозным из гроссмейстеров был Самуэль Решевский. Вундеркинд, уже в восемь лет давал сеансы одновременной игры. До появления Фишера считался главной звездой сборной США. Я помню Решевского на турнирах в Советском Союзе. Здесь ему во всем шли навстречу. Водили в синагогу, готовили кошерную еду, которую тоже привозил с собой. Разрешали играть по субботам после захода солнца, причем в ермолке.
– Как и Гулько?
– Вот Борю в ермолке за доской не видел. Со временем начал писать статьи на религиозные темы, глубже погружаться в этот мир. Я-то от него страшно далек. Гордиться тут нечем. В этих учениях содержится громадный пласт культуры. Но все прошло мимо меня. Вообще-то набожные люди счастливее тех, кто ни во что не верит.
– Вы полагаете?
– Конечно. Я – атеист. Понимаю, что после смерти не будет ничего. А у верующих хотя бы сохраняется надежда. Но в 80 лет меняться уже поздно.
– От шахмат Гулько отошел?
– Да. Я убедился в этом еще в 2004 году, когда был капитаном сборной США на Олимпиаде в Испании. Стартовали ужасно. Особенно плохо выглядел Гулько, на которого я очень надеялся. В какой-то момент не выдержал: "Боря, раз игра не идет, будешь сидеть в запасе и за нас молиться!" А остальным сказал: "Братцы, зачем вы сюда приехали? Играете слабо, в море не купаетесь. Давайте теперь так: партия заканчивается – и на пляж. Затем ужин, прогулка по набережной. И крепкий сон!"
– А они?
– Удивились. Мне еще Ботвинник говорил: "Беда многих гроссмейстеров в том, что ни о чем, кроме шахмат, не думают. Отыграли партию – сразу в ресторан. Пожрали, выпили водочки, вот и все восстановление".
– Как надо?
– Мало кто знает, что за партию шахматист часто теряет около двух килограммов. После такой работы, наоборот, нужно очистить организм, вывести шлаки. Побыть на свежем воздухе, заняться фитнесом, поплавать. И ты снова как огурчик.
В Испании ребята стали прибавлять, с двадцать восьмого места поднялись на третье! Мы бы зацепились за медали, если б не сплав в последнем туре. Две команды из бывшего СССР раскатали договорняк, выдавив нас за черту призеров. Но все равно считаю тот результат своим высшим тренерским достижением.
– Более весомым, чем четыре победы на Олимпиадах со сборной России?!
– Да! Тогда в сборной США не было звезд, по рейтингу даже в десятку не попадала. Четвертое место для этой команды – огромный успех.
АВОСЬКА
– Почему вы решили эмигрировать?
– О, это целая история. Заболел тесть, потерял зрение. В 1994 году его сестра, которая жила в Штатах, выслала приглашение. Он об Америке слышать не хотел. Мы с женой все-таки сходили в посольство, получили документы на выезд. Но переубедить тестя не смогли. Как оставить слепого старика одного? Вопрос закрылся.
А в 1996-м сборная России выиграла Олимпиаду в Ереване. Я подумал: выплатят премиальные – и махну в Америку. Осмотрюсь. Разрешение-то оформлено. Ну а жена позже присоединится. Вдруг выяснилось – денег нет. Наверное, руководители федерации или спонсоры где-то прокручивали. В те годы такие фокусы были в порядке вещей.
– О какой сумме речь?
– Это сегодня за золото на Олимпиаде шахматистам дают десятки тысяч долларов. Нам платили гораздо меньше – и только за первое место! Занял второе – уже не премия, а дырка от бублика. Я понимал: если рвану в Штаты, денег точно не увижу. Надо ждать. Наступил 1997-й. Федерация с горем пополам рассчиталась. И тут скончался тесть. После похорон решили с женой лететь вместе. Но в посольстве нас завернули.
– Почему?
– Умер главный заявитель. Жене сказали: "Какие теперь основания для отъезда? Близких родственников в Соединенных Штатах у вас нет. Вот у вашего отца – были…"
– Огорчились?
– Просто выкинули эту идею из головы. Нет так нет. Дальше 1998 год, Олимпиада в Элисте. За победу нам обещали по десять тысяч долларов. На церемонии закрытия подошел Андрей Селиванов, президент федерации. Вздохнул угрюмо: "Что делать, Борис Наумович? Дефолт, сейчас такую сумму отыскать нереально…" – "Хотя бы по пять тысяч заплатить сможете?" Селиванов просветлел: "Ну, конечно! Пять – совсем другое дело. Прям камень с души свалился".
– И что?
– Когда через год ни копейки не получили, гроссмейстеры выступили с открытым письмом. Селиванов решил, что организовал это я, и снял меня с должности главного тренера. А в 2000-м Олимпиада в Стамбуле. Обзвонили ребят – все играть отказались: "Вы что, смеетесь?! С нами до сих пор за Элисту не расплатились…" Селиванов помчался к Александру Жукову, тот успокоил: "Я с ними поговорю".
– Поговорил?
– Спросил при встрече: "Ребята, какие у вас условия?" – "Первое – до вылета в Стамбул должны получить призовые за предыдущую Олимпиаду. Второе – тренером будет Постовский". Жуков позвонил мне. Обрисовал ситуацию, пообещал найти спонсора. На сбор с командой я не поехал, ждал денег.
– Всё без обмана?
– Разумеется. Жуков – человек слова. Договорился с Потаниным, которого я тоже знал. Он неплохой шахматист, играл за МГИМО в студенческих соревнованиях. Вечером накануне отъезда вызвали к Потанину в банк. Это в районе трех вокзалов. Вынесли пять пачек по десять тысяч долларов. Оказалось, деньги еще и на женскую сборную. А у меня – ни машины, ни охраны.
– Как быть?
– Я в панике. Но деваться некуда. Завернул доллары в газету, положил в авоську и двинул к метро. Вы не представляете, что я пережил, пока от "Комсомольской" добрался до своего дома на "Бауманской". Весь взмок. Потом обзвонил шахматистов: "Пусть родные утром приезжают в аэропорт, там передам деньги". Не тащить же в Стамбул 50 тысяч долларов!
– Логично. Но какое отношение эта история имеет к Америке?
– Часть призовых я потратил на ремонт в квартире. Что лишний раз подчеркивает – никуда уезжать не собирался. Начало 2001-го провел на турнирах в Линаресе и Монте-Карло. 1 апреля прилетел в Москву, вытащил телеграмму из ящика. Прочитал с изумлением: "Ваша американская виза истекает 30 мая".
– Вот так поворот.
– Со временем всплыли подробности. После смерти тестя наши бумаги в посольстве не ликвидировали, а заморозили. Мало ли – вдруг появятся основания для отъезда. Там же все по квотам. Когда в конце 2000-го не набралось нужного количества людей, вспомнили про нас. Но о том, что с января открыта виза, почему-то никто не сообщил.
– Времени оставалось в обрез.
– Мы даже московскую квартиру продать не успевали. Я подумал: "Раз судьба дает такой шанс, надо воспользоваться". Ну а если что-то не понравится – всегда могу вернуться. Правда, возникла маленькая проблемка.
– Какая же?
– Меня уже назначили главным арбитром международного турнира в Астане. Это интересно и престижно. Там участвовали сильнейшие шахматисты во главе с Каспаровым и Крамником. Я отправился к Дворковичу-старшему.
– Отцу Аркадия?
– Совершенно верно. Говорю: "Володя, делаю тебе подарок – поедешь вместо меня главным арбитром в Астану. Но есть нюанс". Дворкович напрягся: "Какой?" – "Бегом к стоматологу!" С возрастом много зубов потерял.
– Вставил?
– Естественно. Нельзя же допустить, чтоб вместо меня беззубый арбитр приехал. В мае Дворкович с новой челюстью улетел в Астану, а я с женой и тещей – в Штаты.
– У вас там пенсия?
– Откуда? На пенсию мы не заработали. Зато есть медицинская страховка, пособие – около тысячи долларов. Столько же у жены. Не шикуем, но на жизнь хватает.
СКРИПОЧКА
– До развала Советского Союза вы были председателем шахматной федерации могучего общества "Буревестник".
– Наша команда выигрывала все, включая Кубок европейских чемпионов! Потому что играли за нас Смыслов, Тайманов, Балашов, Разуваев, Гулько, Юсупов, Александрия, Ахмыловская… А мое председательство – чистая случайность!
Конец 1975-го, в Москве сужу мемориал Алехина. Звонит вечером Бонч-Осмоловский. Изумительный мужик – мастер спорта по шахматам и боксу, доцент Энергетического института, председатель "Буревестника". Давай, говорит, завтра проведем заседание. Небольшое, на часок. Провели. Среди ночи звонок – его жена: "Михаил Александрович умер". При вскрытии оказалось – у человека пять микроинфарктов. Ему дважды зарубили защиту докторской. Это и повлияло. Вот председателем "Буревестника" и выбрали меня.
– Вы сами занимались наукой.
– Чем я только не занимался! Даже скрипочкой – еврейский же мальчик! Отец, который в 1935-м переехал из Бердичева в Москву и строил метрополитен, выдал: "Пианино купить не можем, да и некуда в бараке ставить. А вот детскую скрипку, "четвертушку", вполне…" Мне уже было 10 лет. Показали знаменитому профессору из Большого симфонического оркестра. Тот задумался: "Со слухом беда. Зато чувство ритма – прекрасное! А память какая – ноты запоминает сразу!" Так я и продолжил пиликать. Был у меня преподаватель Бугаян. Не выдерживал 45 минут урока.
– Класса игры не выдерживал?
– Нет, выпить хотел. Выбегал из подъезда – а рядом рюмочная. Наливают 50 грамм водочки, вручают котлету. Хлоп, и бегом назад. К концу школы я не так уж плохо играл! А обычную школу в то же самое время окончил с золотой медалью. Хотя евреям тогда медали вешали крайне неохотно.
В МГУ меня не взяли. Слово "еврей" не произносилось – но подразумевалось: "Молодой человек, не советуем терять время…" В Бауманский на закрытый факультет, связанный с ракетами, тоже. Предложили другой – "тепловые гидравлические машины, насосы и гидротурбины".
Параллельно играл в шахматы, быстро стал капитаном сборной Бауманки. Потом друзья из авиационного института к себе перетащили. Я ректору предложил – что ж мы шахматистов, умных ребят, не заманиваем? Тут же всю юношескую сборную Москвы приняли в МАИ. Вскоре команду МГУ обыграли. Стали чемпионами Москвы с отрывом. Помню, приходила ко мне заниматься дочка Янгеля…
– Академика?
– Ну да. Человек уровня Королева. Мировая величина. Девочка тоже исключительно соображала. Симпатичная, живые глаза, похожа на отца. Через год объявляет: "Все, больше не могу" – "Что случилось?" – "Мне разрешили одновременно учиться в МАИ и МГУ. Шахматы уже не потяну…" Со временем и я о них забыл.
– Почему?
– На заводе Илюшина чертил в натуральную величину сечения крыльев для Ил-62. Сдували его с французской "Каравеллы". Не столько в шахматы я там играл, сколько в футбол за цех. Казалось, первенство завода важнее всего на свете. Еще пили регулярно. Спирта было навалом.
Отыграешь матч цеховой командой, идешь в душ – стоят болельщики с чекушками. Наливают граненый стакан, протягивают. С черным хлебушком и парой килек. Попробуй не взять. Выходишь из душа – тебе второй стакан вручают. Хорошо, надолго я там не задержался.
– Куда перешли?
– В НИИ электронных вычислительных машин, а оттуда на полигон в Капустин Яр – заниматься отладкой программ для комплексов противовоздушной обороны. Как-то летели из Внуково на Ил-14, вижу: пилот наш – легендарная Валентина Гризодубова! Я понять не мог, как в кабину войдет? Она была невероятно толстая!
"БУРЕВЕСТНИК"
– Капустин Яр – ничего секретнее быть не может.
– Условия нам создали шикарные – но как работали! Часов по 15 в сутки! От перегрузок ходили, шатаясь. А зарплату получали на уровне профессора.
– Четыреста рублей?
– Даже больше! За все приплачивали. За секретность, за то, за это…
– Стимул не проболтаться.
– Проблемы возникли в 1976-м, когда за границей остался Корчной. Вызывает меня заместитель директора по режиму, начинает вилять: "Вы знакомы с Корчным?" – "Его вся страна знает!" – "Он вам может письмо прислать…" – "Ну так что? Я, не открывая, доставлю это письмо прямо вам! А сейчас мне некогда, сотрудники ждут. Еще будут вопросы – вы их запишите, я вам тоже в письменном виде дам ответ".
– Дерзко.
– А это бывший генерал КГБ. Ему не понравилось! Замечаю – мои помощники ездят за границу, надо было с противовоздушной обороной помогать странам "народной демократии". Меня же не выпускают. Начал терять интерес к профессии. Решил поискать что-то спокойнее по вычислительным центрам. Запрашивают предыдущее место работы – узнают зарплату: "Да у нас начальник центра получает меньше!" Говорю, что согласен на 200 рублей – еще хуже. Сразу мысль: ага! Он хочет уйти от секретности, выждать и свалить в Израиль. Так ничего и не нашел.
– Куда пристроились?
– В "Буревестнике" говорят – давай к нам, тренером по шахматам. 120 рублей ставка, будешь числиться при стадионе – еще 60. Плюс талоны на питание, сборы постоянные. На носу Всесоюзные игры молодежи. Утвердили меня старшим тренером сборной Москвы. Вот так полностью переключился на шахматы.
В 1977-м при "Буревестнике" под руководством Смыслова открыли школу для одаренных детей. Через три года я обратил внимание на Сашу Чернина. Затем отец его подошел, попросил, чтоб с ним занимался. Мальчишка талантливый – но абсолютно бабушкин!
– То есть?
– Закармливала его пончиками в Харькове. Тот вокруг стадиона один раз пробежать не мог. Как-то проводили сбор в Подольске. Рядышком в отдельном домике штангист Василий Алексеев жил. Съедал больше, чем все мои шахматисты. Однажды умял яичницу из 12 яиц, взялся за мясо. Потом отправился к директору: "Вырезка ужасная! После такой и килограмма не поднимешь!"
– Ваши не жаловались?
– Нет. Говорю Чернину: "Ты весишь 78, живот выпирает. За 12 дней должен сбросить шесть кило. Все упражнения будешь выполнять за мной…"
– Удалось?
– К концу сбора пробегал 10 километров и весил ровно 72! Как соображать стал после этого – сказка! Михаил Гуревич, известный гроссмейстер, по сей день вспоминает: "Я такой скорости мысли никогда больше не видел". Знаете, в чем эффект?
– В чем?
– У человека межклеточные пространства забиты шлаками. Мешают всему! А мы за счет обильного потоотделения организм расчистили. Были гении вроде Миши Таля – которые никаким спортом не занимались, а режим нарушали. Но таких единицы.
Так вот, после этого сбора Чернин обыгрывает гроссмейстера Гаврикова, выходит в турнир претендентов. Я должен лететь с ним во Францию. Все туда отправляются со своими тренерами. Уже паспорт мне оформили, провели инструктаж, билет куплен. Приезжаю в Спорткомитет. Вдруг слышу: "Позвонил Крогиус, начальник Управления шахмат. Сказал, чтоб вам экипировку не давали".
– Чернин улетел без вас?
– Ему сказали, что меня после пришлют, дня через три. Но к Саше сразу явился тот самый человек из КГБ, отобрал мои суточные, пять тысяч франков, талоны на питание. Французы выдали на двоих – у них же записано: "Чернин и Постовский".
– Куда дел?
– Отгадайте. Чернину же сообщил: "Вот Борис Наумович прилетит – мы ему все отдадим…" До сих пор "отдают"!
– Что ж вас не выпустили?
– Видимо, в последний момент решили: раз там играет антисоветчик Корчной, нужно усилить бдительность. Кого снять с пробега? Чернин – дебютант, никто на него ставку не делает. Не тренера же Таля отцеплять?
– Вы сбежать-то могли?
– Да что вы! Мне в Союзе хорошо жилось, антисоветчиком не был. Обычно у людей появляются такие мысли, когда не устроены. А я всегда был успешным, при деле.
– Как сыграл Чернин?
– Сначала упустил победу в шикарной позиции над Тимманом. Следом проиграл Талю. Я позвонил: "Саша, ты в нервозном состоянии, сейчас начнешь "отыгрываться". Мой совет – делай ничьи! Приди в себя!" Он прислушался, пошли ничьи. Потом обыграл канадского гроссмейстера и набрал 50 процентов очков. Отличный для него результат после такого удара.
– Как сложилась судьба?
– В 1992-м уехал насовсем в Венгрию. Стал тренером.
СМЫСЛОВ
– Самый удивительный ваш ученик?
– Василий Васильевич Смыслов!
– Господи. Чемпион мира, который старше вас на 16 лет?
– А это история! В 1981-м его после длительного перерыва допустили к участию в супертурнире в Москве. Результаты давно упали, человеку 60 лет. Рейтинг слабенький, но все-таки москвич, чемпион мира, Смыслова любили в ЦК… А народ ведь как относится? Если ты идешь вверх – вокруг тебя толпа. Когда ты с ярмарки, люди разбегаются. Ну какой смысл помогать Смыслову? Нет перспективы!
– Это понятно.
– Внезапно звонок, Смыслов: "Борис Наумович, мне нужна ваша помощь. Только вы меня спасете!" Я напряг мозги, вывернулся наизнанку. Проанализировал все его партии Смыслова за предыдущий год. Играли тогда пять часов, на 40 ходов. Чувствую, мелькнула закономерность – до какого-то момента Василь Василич играет, как в былые годы. А на пятом часу начинает "мазать"!
– Устает?
– Да. Говорю: "Считайте, что у вас всего два часа. Вашим соперникам надо дольше думать, они ж не понимают шахматы так, как вы. У вас рука умнее их головы – а ловят великого Смыслова на цейтноте!"
Однажды его спросили: "Что для шахматиста главное при подготовке?" Василь Василич прищурился: "Когда идешь на партию, у тебя должно быть хорошее настроение". Но как добиться этого, не уточнил. Я же придумал ход.
– Какой?
– За два часа до начала партии готовил Смыслову в своем гостиничном номере теплую ванночку для ног. Добавлял соли, хвои, целебных трав. Включал его любимого Моцарта или Шопена. Василь Василич садился в кресло, закрывал глаза и балдел минут сорок.
– Какое место занял в 1981-м?
– Разделил второе место с Каспаровым и Полугаевским. Проиграл лишь победителю – Карпову, черными. Вечером заглянул в мой номер: "Борис Наумович, ради бога простите!" – "Что такое?" – "Бес попутал! Подумал, что надо мне обязательно Карпова обыграть. Вот и зевнул…"
Смыслов был очень набожный. В Сочи лучшей гостиницей в те времена считалась "Приморская". Когда он приезжал на сборы, там уже ждал роскошный "люкс". Василь Василич морщился: "Борис Наумович, мне бы что-то поскромнее. Но с видом на церковь". И перебирался в "Ленинградскую". Номер маленький, зато из окна просматривались маковки храма.
– Как мило. Смыслов еще прекрасно пел.
– Просто превосходно. Исполнял романсы, арии из опер. Он же в начале 50-х прослушивался в Большом театре, первый тур прошел. Потом люди из ЦК вмешались. Мол, певцов у нас достаточно, а шахматистов такого уровня – единицы.
– Детей у него не было?
– Только сын от первого брака Надежды Андреевны – Володя Селиманов. Тоже шахматист, в 21 год покончил с собой.
– Кажется, из-за того, что неудачно выступил на юношеском чемпионате мира в Канаде.
– Это не главная причина. В Канаде он познакомился с девушкой, влюбился. При первой же возможности хотел снова поехать, но все были категорически против. Володя выбросился из окна.
– К концу жизни Смыслов практически ослеп?
– Да. Отслоение сетчатки, операция не помогла. Участвуя в ветеранских турнирах, он уже с трудом различал фигуры. Что не мешало побеждать и сочинять этюды. Ему помогал Олег Перваков. Говорил, Василь Василич всё просчитывал в уме.
Кстати, и у Ботвинника с годами зрение упало катастрофически. При этом физически оставался невероятно силен. В 70 лет держал уголок! Спокойно поднимал стул одной рукой за переднюю ножку, оставляя сиденье в горизонтальном положении. Когда Ботвиннику исполнилось 75, позвонил ему на дачу, хотел поздравить. Мне ответили: "Михаил Моисеевич плавает на байдарке". Я обомлел.
– Это же он укорял Смыслова за то, что медленно ходит?
– Точно! Дело было в Вороново, на моих глазах. Вышли после завтрака на прогулку. Смыслов – вальяжный, руки за спиной. Через минуту Ботвинник завелся: "Василь Василич, ну нельзя так! Быстрее надо двигаться!" Смыслов взглянул снисходительно: "Михал Моисеич, я же заслуженный мастер спорта. Куда мне спешить?"
– Какие фразы Таля помнятся?
– 1987-й, Львов, матч против венгров в Кубке чемпионов. Таль выступал за команду "Труд" и смеялся: "Борис, как это возможно – Таль играет за "Труд"? Таль и труд – вещи несовместимые!" А познакомились мы в 1957 году, в Москве. Миша приехал с мамой в шахматный клуб на Гоголевском. В свободную минуту присел за рояль. Играл изумительно, хотя родился с тремя пальцами на правой руке.
Я не был близким товарищем Таля, больше общался с его тренером Александром Кобленцом. Когда жил возле Рижского вокзала, даже отсылал ему через проводников бородинский хлеб. Кобленц обожал такой, а в Латвии не продавали. Интересно, что умер он в городке, который так и называется – Кобленц.
– Где это?
– На западе Германии. Туда в свое время сбежал его сын скрипач. В 90-е Кобленц к нему перебрался… Я всё допытывался: "Как же ты упустил Таля? Почему давал столько свободы – которая его и погубила?"
– Что отвечал?
– "Мишенька – это такой талант… Его нельзя трогать, в чем-то ограничивать…" К сожалению, многие пользовались слабостями Таля, любили погулять в ресторане за его счет. Он был добрый, великодушный. Вечером в кармане тысяча рублей, а утром на такси нет.
КОРЧНОЙ
– Когда вас особенно поразил Корчной?
– Могу рассказать. Я никогда не видел его таким, как в 1996-м в Вене. Играет белыми с юным Крамником. Смотрю – позиция у Володи безнадежная. Как в хоккее – заперли в зоне, выйти не может, но есть лишняя пешка. Корчной вот-вот дожмет, хотя времени уже маловато. Вдруг предлагает ничью.
– А Крамник?
– Размышляет минуты две и… делает ход. Корчной в цейтноте, начинает нервничать. В итоге сдается. После чего нависает грозно над Крамником и голосит: "Молодой человек, о чем вы думали, когда я ничью предлагал?! Понимали же, что у вас провальная позиция!" Володя растерянно: "Виктор Львович, да я не видел, где сразу проигрываю…" Корчной продолжает бушевать: "Но вы же понимали, что у вас все плохо! Не могли не понимать!"
– Расстались врагами?
– А вот и нет. Выпустив пар, засел с Крамником часа на два. Разбирали партию, анализировали варианты. Корчной – вспыльчивый, импульсивный, но истина в шахматах для него важнее всего. Как у Пастернака: "Во всем мне хочется дойти до самой сути".
– Почему Корчной не стал чемпионом мира? Чего не хватило?
– Везения. Появился бы Карпов чуть позже… Анатолий – талантище, однако не стоит забывать, что с какого-то момента на него работала вся шахматная элита страны. Фурман, Геллер, Таль, Зайцев, Балашов, Разуваев. Подключали Петросяна, Полугаевского… Виктор Львович о такой поддержке не мог и мечтать. А сколько гонений пережил при Советской власти! Но он волевой и самокритичный. Помню, рассказывал: "Уже чемпионом Советского Союза осознал, что у меня проблемы с эндшпилем. Так год не играл, а долбал этот проклятый эндшпиль!" Когда переехал на Запад, бросил пить, курить, занялся йогой.
– У кого из шахматисток были секундантом?
– Нане Александрии помогал. Она же из "Буревестника". В 80-е играла в Дубне матч с Ириной Левитиной. Звонит: "Борис Наумович, завтра у нас выходной. Помогите! Игра не идет, не могу ни спать, ни есть…" Наутро мчусь на электричке в Дубну. Говорю: "Надеваем лыжи и катаемся до тех пор, пока не проснется аппетит".
– Долго?
– Часа два по лесу круги нарезали. Хотя лыжи и ботинки были ужасные. Наконец простонала: "Я проголодалась…" – "Отлично. Первая задача выполнена. Теперь в ресторан. Жуй, глаза не начнут слипаться". Пообедала, заснула. На следующий день выиграла партию, так все и наладилось. Время спустя играла с Майей Чибурданидзе. Вновь звонок: "Мне совсем тяжело. Приезжайте…"
Прилетел в Тбилиси, целый день гуляли, катались на фуникулере. Развеялась, приободрилась, начала выигрывать. Так мне стали угрожать! Пришлось в Москву вернуться.
– Кто угрожал?
– Болельщики Майи. Думаю, она об этом и не знала. С ней у меня великолепные отношения. Рассказать, как отмечал ее двадцатилетие?
– Обязательно.
– 1981-й, Вильнюс, финал чемпионата СССР. Жил на одном этаже с Чибурданидзе и Давидом Бронштейном. 17 января около полудня стук в дверь. На пороге Бронштейн с бутылкой коньяка. Вглядываюсь в этикетку – мать честная, 20 лет выдержки! "Давид Ионович, откуда?" – "В Москве купил. Сегодня Майе как раз двадцать исполняется. Пойдем…" – "Да неудобно. Я без подарка". Тот не растерялся: "У тебя есть хорошие шахматные книжки? Вот и подари".
– Так и сделали?
– Да. Дверь открыла ее мама, Нелли Павловна. Бронштейн говорит: "Мы пришли поздравить вашу дочь". Мама обрадовалась, достала сыр, помидоры, еще что-то быстренько нарезала. Майе тоже налили, но к рюмке, кажется, не притронулась. А мы втроем хлопнули за ее здоровье. Коньяк оказался божественным.
ПЕРЕПИСКА
– Мы слышали – память у вас феноменальная.
– Память что надо. Особенно на числа и телефоны. Спросите меня – когда родился Стейниц?
– Как интересно. Когда?
– Я вам отвечу: 14 мая 1836-го! Правда, до гроссмейстера Юры Балашова мне далеко. У него была фантастическая память. Мог между делом сказать: "Эту партию Шпильман сыграл в таком-то году, такого-то числа. Был вторник, третий тур…" А следом – всю партию наизусть. Но Балашов крепко закладывал – и память постепенно ушла.
– В 1980-м вы стали чемпионом СССР по переписке. Как втянулись в диковинное соревнование?
– Когда вернулся в шахматы, решил – надо и самому поиграть! Считал, шансов нет. В Союзе куча опытных "переписочников". Те сидят, анализируют партии круглые сутки, а я разъезжаю по сборам и соревнованиям. Я и судья, и секундант. То у Гулько, то у Разуваева…
– Как-то готовились?
– Перед финалом изучил редкую книгу на английском языке – "Четыреста лучших партий Корчного". На ней базировался. Доходило до смешного – иногда думаю: спрошу-ка совет у какого-нибудь гроссмейстера. В Баку показываю позицию Разуваеву и Гулько: "Вот играю с азербайджанцем. Быстро гляньте, чтоб мне не заморачиваться…" Те веселые ребята. Ходи, говорят, вот так.
– Удачно?
– Передаю ход. Через два дня получаю ответный – а мы такой даже не рассматривали! Позиция моя становится почти безнадежной, тяжелофигурный эндшпиль. А это полуфинал, проигрывать нельзя. Кое-как спас партию. Затянул ее так, что азербайджанцу надоело – сам предложил ничью.
Или случай – играю с сильным мастером из Омска. У меня выигранная позиция, только выбери вариант. Вдруг вижу на доске неописуемую красоту – побеждаю, жертвуя ферзя! У меня эйфория. Посылаю ему ход – получаю обратный. Чуть инфаркт не хватил, честно вам говорю.
– Просмотрели что-то?
– Прохлопал! Из выигранной позиции моя теперь просто чуть лучше. Понимаю, что сойду с ума, если немедленно не оставлю эту партию. Предложил ему ничью, тот был поражен: "Почему? У тебя же хорошая позиция". А я и сейчас уверен – правильно сделал. Она бы мне жизни не дала. Играли-то месяцами. Тот чемпионат шел года два.
– Ничего ж себе.
– Люди сидели и работали, как компьютер. Перебирали тысячи вариантов в поисках лучшего хода. Часто были партии высочайшего класса по глубине! Их изучали! А для шахматистов-инвалидов вообще отдушина. Чемпионом я стал – но с приключениями. Играл в турнире такой шахматист – Бодиско.
– Звучит, как музыка.
– Опытный переписочник! Возглавлял команду МИИТа. Там много шахматистов. Мне после рассказывали – они целыми днями штудировали партии в поисках лучшего варианта для него. Бодиско интересуется: "Как у тебя позиция с Барсовым из Узбекистана?" Да ничего, отвечаю. У меня лишняя пешка. Реализовать сложно – но постараюсь. Потом сыграл с ним вничью. Чемпионат завершается, я неожиданно для всех становлюсь чемпионом СССР. Тут начинаются чудеса!
– Какие?
– Звание "мастер" давали за первые три места. Этот Бодиско – четвертый, пролетел. Написал "телегу" в ЦК КПСС: "Постовский сплавил партию. Подарил Барсову пол-очка, имея лишнюю пешку…" Из ЦК такие бумаги всегда спускали вниз: "Разобраться!" Так создали специальную комиссию!
– Что постановила?
– В ней был Игорь Зайцев, с которым мы играли в студенческие годы. Тот же Смыслов. Пришли к выводу, что претензии Бодиско необоснованны. Тогда комиссии создавали по любому поводу. Один раз был уникальный случай!
– Расскажите же.
– Рига, чемпионат СССР. Я помогаю Чернину и немножко Сергею Смагину. Хожу в гости к Мише Талю – он жил на улице Горького, дом 20. Смагин неплохо играет. В последнем туре откладывает партию с Бухути Гургенидзе в выигранной позиции. Если побеждает – попадает в число участников межзонального турнира. Говорю: "Все ж покажи Марку Дворецкому, внимательно посмотрите. Чтоб без сюрпризов" – "Да ну, какие сюрпризы!"
На следующий день при доигрывании Сергей что-то упускает – партия вновь откладывается. А уже закрытие турнира, время поджимает! Тут Гургенидзе заболевает, на доигрывание выйти не в силах. Что делают?
– Отдают победу Смагину.
– Правильно! Даже вопросов быть не может. Внезапно выясняется – при ничьей в этой партии в межзональный турнир выходит не Смагин, а Балашов. Приятель Севастьянова, председателя федерации СССР.
– Что сближало?
– Севастьянов – ярый болельщик Карпова, а Балашов – тренер Анатолия. Создают комиссию. Авербах, Смыслов, еще кто-то…
– Что делать?
– Оценивать позицию. Против всех законов. Находят какой-то ничейный вариант, при котором "нельзя выиграть". Присуждают ничью. На межзональный в Мексику летит Балашов.
– Медаль чемпиона по переписке вам почтой прислали?
– Почему это?
– Раз ходы оправляли по почте.
– Ах, в этом смысле… В федерации торжественно вручили! Причем сразу две медали – большую и малую!
– Бывало, что конверт с ответным ходом надолго задерживался?
– Конечно. Некоторые на почте мутили, ставили не тот штемпель. Но я этим не грешил, не был профессионалом в переписочных делах. Люди-то играли десятками лет, знали фокусы. Могли на почте договориться.
– Что это давало?
– Дополнительное время! На ход отводится три дня. Получил письмо сегодня, а на почте ему поставят – через пять дней. Ходы присылали на специальных открытках, они продавались в шахматном клубе на Гоголевском. Были очень сильные переписочники – не будучи классными шахматистами!
– Универсалы случались? Чтоб и там, и здесь на уровне?
– В молодые годы Керес увлекался перепиской. Алехин играл, Константинопольский. Считалось, полезно для изучения дебютной теории. Но я разок поучаствовал, выиграл и оставил это дело.
– Раз люди скандалили и мухлевали – значит, был денежный приз?
– Никакого.
– Сейчас все это умерло естественным путем?
– Да. С появлением компьютеров потеряло смысл.
ГАРИК
– С Каспаровым в Америке пересекаетесь?
– Нет. Он в Нью-Йорке, я – в пригороде Бостона. Разве что по скайпу поздравляем друг друга с праздниками. У нас всегда были хорошие отношения. Помню, как впервые увидел Гарика…
– Где?
– В Риге на юношеском первенстве СССР. Ему было двенадцать, играл уже прилично. На стуле при входе в зал сидела мама, Клара Шагеновна, страшно нервничала. Спустя два года, в 1977-м – чемпионат страны, первая лига. В турнире участвовало 18 шахматистов, главная премия – восемьсот рублей. А в высшей лиге – четыреста!
– Странно.
– Всё из-за Карпова. Заявил, что 18 гроссмейстеров – перебор. Вот 16 – в самый раз. Это ударило по призовым. 14-летний Каспаров на высокий уровень еще не вышел. Каждый день бегал в "люкс", где жили Разуваев, Гулько и я, анализировал партии, сыпал вариантами. А через год выиграл отборочный турнир в Даугавпилсе и стал самым юным шахматистом в истории высшей лиги СССР.
– В сборной при вашем участии он дважды побеждал на Олимпиадах. Ладили?
– Да. Хотя разные были моменты. Вот 1994 год, Москва, Олимпиада. Раньше на собраниях команды в "люксе" Каспарова неизменно присутствовала Клара Шагеновна. Я же это сразу пресек: "Гарик, у нас мужской коллектив, мамы здесь быть не должно".
– Как отреагировал Каспаров?
– С пониманием. Тогда в гостинице "Космос" одновременно с Олимпиадой проходил конгресс ФИДЕ. За три тура до финиша в день выборов президента международной шахматной федерации мы встречались со второй российской командой. Капитаном был Смагин. Каспаров никак не мог определиться – вроде и сыграть хочет, и на конгрессе надо быть. Это пик его противостояния с Кампоманесом. Ближе к полуночи я принял решение. Зашел в "люкс": "Гарик, завтра не играешь" – "Что?!"
– А вы?
– Приобнял: "Тихо. Ты пойми, нельзя усидеть на двух стульях. Иди на конгресс. Что, вторую сборную без тебя не обыграем?!" Каспаров смягчился: "Борис Наумович, как скажете, так и будет". Однако матч не сложился. Я ненадолго вышел из зала, когда туда заскочил Каспаров. Оценив позиции, бросил хмуро: "Проигрываем 1:3…" Мне-то об этом позже рассказали.
Часа через два смотрю – ситуация действительно скверная. Крамник, играющий на первой доске со Звягинцевым, чувствует себя неуверенно, постоянно бегает вниз курить. Бареев под атакой. У Свидлера позиция чуть лучше. Иду к Крамнику: "Володя, хочу заключить четыре ничьих".
– А он?
– Выдохнул с облегчением: "Согласен". Я как рассуждал? Если кто-то проиграет, будет кипиш. А ничья и шансы на победу сохраняет, и без нервотрепки. Подошел к Смагину: "Давай ничьи на всех досках" – "Не возражаю". В те годы это разрешалось, капитаны могли договориться между собой. Боже, что наслушался вечером на собрании!
– В каспаровском "люксе"?
– Ага. Гарик уже не вспоминал, что сам-то прогнозировал 1:3. Которые я превратил в 2:2. Напирал на то, что я принял неправильное решение, и теперь отстаем от Англии. Та, разгромив Голландию, вырвалась вперед на пол-очка. Бареев ворчал, что мог отбиться, позиция была не опасная. Я ответил: "Ребята, вины с себя не снимаю. Возможно, поторопился. Но! Если вы считаете, что можно занять первое место на Олимпиаде, не победив Англию с Германией, то сильно заблуждаетесь. Обыгрывайте их – и мы чемпионы!"
– Удалось.
– Еще любопытный эпизод приключился в 1996-м на Олимпиаде в Ереване. Из-за плохой воды многие гроссмейстеры желудком мучились. А Крамник был вообще в чудовищном состоянии. То спина ныла, то головная боль. Ни одной партии не выиграл!
– Неужели?
– Девять ничьих! В день отдыха, перед матчем с Украиной, всей командой махнули на природу. Развеялись, выпили чуть-чуть коньячка. Лишь Каспаров никуда не поехал, сосредоточился на подготовке к партии с Иванчуком. Между прочим, из гроссмейстеров того поколения ставил Васю выше всех!
Возвращаемся в гостиницу, навстречу капитан украинской сборной, предлагает расписать ничью. "Сначала должен побеседовать с Каспаровым", – отвечаю. Поднимаюсь, объясняю расклад. Он в крик: "Да я почти сутки к Иванчуку готовился!" – "Гарик, ты же знаешь, никакая работа не пропадет. Тебе еще не раз с Василием играть. А здесь у всех ребят проблемы. Если есть возможность поберечь силы – почему бы не воспользоваться?"
– Оттаял?
– Тут же: "Поступайте, как считаете нужным". Гарика, конечно, на матч не выставили, сгоняли ничью без него… Для меня Каспаров не просто гений, но и великий труженик, который всегда нацеливался на максимальный результат. А сколько для шахмат сделал! Написал потрясающие книги – "Мои великие предшественники", "Дебютная революция 70-х", "Мой шахматный путь". Да только за это ему можно памятник поставить.
– Как себя чувствует Клара Шагеновна?
– Все нормально, живет в Москве. 19 марта поздравлял ее с 80-летием.
– Откройте секрет – вам-то что помогает так молодо выглядеть?
– Мой принцип – никому не завидовать. Радоваться каждому дню. Не зацикливаться на мелких неурядицах. Больше позитива!
– Этому Америка научила?
– Америка ни при чем. Я всегда был таким. Мне ведь в жизни часто везло. Взять случай в эвакуации. Осенью 1941-го с мамой и теткой ехали в эшелоне к отцу в Кемеровскую область. Хотели проститься, он на фронт уходил. По дороге я начал желтеть, поднялась температура.
– Высокая?
– 40-41! На первой же станции нас выкинули из поезда. Добрые люди приютили в деревне. Всякое лечение перепробовали – ничего не помогало. Угасал на глазах. В какой-то момент доктор сказал маме: "Ребенок умрет. Готовьте могилку…"
– Кошмар.
– Спасла меня бабка. Приготовила снадобье из детского кала. Через пару дней пошел на поправку. В начале 80-х снова повезло.
– Теперь что стряслось?
– Немело левое плечо. К разным врачам обращался – бесполезно. Потом оказался в Кисловодске вторым арбитром на матче Ахмыловская – Александрия. В этом городе находилась единственная в Союзе школа слепого массажа. Рекомендовали женщину, которая потеряла зрение во время войны – фугасная бомба разорвалась в руках. Десять сеансов – и я забыл о больном плече. На прощание предупредила: "Если не хочешь рецидива, надо отжиматься". С тех пор каждый день так и делаю.
– Когда-то бывший президент киевского "Динамо" Григорий Суркис нам сказал: "Сто отжиманий сделаю хоть сейчас". Под какую цифру сегодня подписались бы вы?
– Хм. Недавно Гене Сосонко стукнуло 74. Утром проснулся, поздравил его по скайпу, а затем отжался 74 раза. Была мотивация! В мае на юбилей Игорь Зайцев прислал мне чудесные стихи. Врезались в память строчки:
Встаешь почти что спозаранку
И крутишься до темноты,
Всем пенсионную поднимут скоро планку
Из-за таких вот живчиков, как ты!