Он — самый легендарный режиссер спортивного телевидения СССР. Всякая трансляция — или «Футбольное обозрение», к примеру — завершалась титрами: «Режиссер Ян Садеков».
Нет давным-давно ни советского телевидения, ни «Футбольного обозрения».
А режиссер жив — и даже бодр.
Башня
Просидели мы в гостях у 84-летнего Яна Садекова целый день. Поражаясь памяти и задору.
— Ваш тренажер в углу?
— Мой! А чей же?! — обрадовался Садеков. С необычайной легкостью не вскочил — вспорхнул с кресла. Показал на тренажере, как умеет. А усаживаясь обратно, заметил стопку вопросов.
— Это что, все мне?! — ужаснулся. — Давайте уменьшим!
Мы и готовы были бы сократиться — если бы режиссер не продемонстрировал атлетические возможности секундой раньше. А его супруга Тамара Николаевна не напекла поднос беляшей.
— Мы с Томочкой почти полвека отдали телевидению, — сообщил Садеков, благоговейно поглядывая на жену. — Я всю жизнь на Первом, а она перешла на ВГТРК. Делала «Белую ворону», была такая передача. До этого 30 лет отработала в программе «Служу Советскому Союзу» с Мишей Лещинским. Недавно похоронили его.
— Вас на ВГТРК не звали?
— Ой, это история! Александр Иваницкий очень на меня обиделся — сам перебрался туда с Первого вместе с заместителем, меня тоже тянул. А мне-то зачем? С женой моей постоянно встречался на «Яме», доброжелательно, но настойчиво: «Пожалуйста, поговорите с Яном, чтобы перешел к нам. Мы его ждем!» Томочка домой возвращается: «Пойдешь?» — «Нет!»
— Вот это стойкость.
— Так он на ВГТРК целый год держал для меня должность главного режиссера спортивных трансляций. Не пошел! На НТВ тоже звали, Алексей Бурков приглашал. Хороший парень! Умер рано, жалко.
— От рака. В 50 лет.
— Много людей с телевидения ушли от онкологии, обратили внимание?
— Кстати, да.
— Да потому что Останкинскую башню комиссия не приняла, а все равно нас туда поселили. Ну и начало выкашивать людей...
— Думаете, фонила эта башня?
— Еще как! Такие магнитные бури! Томочка обратила внимание: к трем часам дня все вялые, будто вареные ходят. Рядом с башней выстроили девятиэтажки, там квартиру получил Георгий Сурков, комментатор наш. Что вы думаете? Тоже рано сгорел — от рака! Сейчас с Юрой Розановым вон что случилось. Женька Майоров жил неподалеку, на улице Королева, — приблизительно та же история. А Толя Малявин в 50 лет умер от инфаркта. Прямо в «Останкино».
Детдом
— Ваше настоящее имя — Январь. Это ж надо было так назвать.
— Я знал, что спросите!
— Что-то мы ни одного Января не встречали.
— Знаете такого — Энвер Ходжа?
— Руководитель Албании.
— Вот! А Анвар Садат? Значит, есть имя «Анвар». Я-то полукровка. Мама русская, отец, Юсип Якубович, татарин. Должны были записать как Анвара, а мать пошла и настояла — Январ. Да еще в метрике мягкий знак в конце воткнули. Всем отвечаю — это влияние русской половины!
— Но вы мусульманин?
— Крестили меня в русской церкви. Втихаря от отца. Церковь деревни Рязаново Владимирской области. Батюшка сказал, есть в святках имя Иануарий.
— А кто ж на телевидении вам имя урезал?
— Озеров. Что, говорит, за Январь? Давай на слог сократим! Будешь «Ян». А «варь» — в сторонку.
— Что его смутило — не интересовались?
— Сказал: «Народ спросит — а почему не декабрь?» Хотя есть и Марта, и Октябрина! Даже Ноябрина!
— Ваши рукава полны козырей. Не упирались?
— «Николай Николаевич, о чем разговор? Конечно!» Так и стал в эфире Яном Садековым.
— Все это очень странно. Потому что где-то вычитали — вы детдомовский.
— Так и есть!
— Что-то у нас не стыкуется.
— В 1939-м мне было три года — и мать нас с отцом бросила. Изменила с каким-то лейтенантом, уехала с ним жить. Мачеху отец подобрал вроде бы неплохую. А тут война. Его на фронт, воевал на «Катюшах». Мачеха меня поддерживала, с голоду не умер. Помню, каждый день сирены и круглые сутки хочется кушать... Весточка от отца — праздник!
— В коммуналке жили?
— Один коридор — и десять семей. Всех мужиков забрали на фронт, остались старички, дети да бабы. А с 1943 года салюты!
— Тоже помните?
— А как же? Из приемника голос Левитана: «Взяли город Курск!» — и салют! Из всех орудий! Потом — День Победы!
— Каким был?
— Четыре утра, вдруг страшный ор! «Победа! Победа!» Все вскочили, побежали на улицу. Несли всё подряд — у кого что было. Кто самогонку, кто картошку, кто вермишель... Вскоре отец вернулся.
— Живой и здоровый?
— Да. Вот у меня фотография — смотрите какой он красавец, мой дорогой. Волнистые волосы — и рыжие глаза! А в 1946-м пошли в гости. Отец открыл дверь — неожиданно захрипел, упал. Шесть раз вдохнул — и умер. «Скорая» примчалась, доктор послушал — разрыв сердца. 38 лет! А кому я нужен? Меня тут же в детдом, под зад коленом...
— Жуткая история.
— Меня даже никто туда не провожал. Один доехал паровозом до станции Крюково, шел лесом! Так и начались скитания. Я три детдома сменил.
— Если бы не отец — мачеха отправила бы вас в приют еще раньше?
— Разумеется.
— С ней больше не встречались?
— Никогда.
— А с родной мамой?
— Да видел потом... После армии надо было взять справку из домоуправления. Прихожу, дама открывает книгу за 1936 год. Читает: мать — Крайнева Ирина Сергеевна. Внезапно произносит: «В таком-то дворе живет Крайнева, ваша родня». Называет номер квартиры. Пошел знакомиться!
— Кто оказалась?
— Жена брата моей мамы. Сам-то дядя погиб на фронте. Вот она матери обо мне и сообщила. Та уже была Антипова, так и жила с лейтенантом. Однажды мы встретились на дне рождения родственника.
— Ну и как прошла встреча?
— Ой... Да никак.
— Ни малейшей теплоты?
— Абсолютно. У меня не было матери.
— Она не каялась?
— Нет.
— Знала, что вы в детдоме воспитывались?
— Естественно.
— Когда умерла — хоронить ее ездили?
— Да, отдал дань. Все-таки мать. Похоронили в той же деревне Рязаново, где меня когда-то крестили. Она до 78 лет протянула, а этот лейтенант вообще до 90. Так и жила с ним. Еще троих детей нарожали.
— В послевоенном детдоме было тяжело?
— Да я бы не сказал. Набедокуришь — вызывает директор: «Ну что, опять? Как вам не стыдно! Иосиф Виссарионович день и ночь думает о вас! А вы...» Я впечатлительный, сразу воображаю: вот Кремль, одно-единственное окошко горит. А за ним печальный Иосиф Виссарионович. Удручен моим поведением.
— Драться приходилось?
— «Темненькую» делали. За то, что отличником был. Ну и ничего!
— Как выглядело?
— Накрывают одеялом. Наваляют — и все. Не очень сильно. Но я себя в футболе проявил, так большие ребята команду дали: стоп! Никаких!
— Все закончилось?
— Разумеется.
— Друзья из детдома остались?
— Как-то сижу на работе. Скоро эфир. Тут звонок: «Вы — Ян Садеков, режиссер?» — «Я». — «А вы были в Рахмановском детском доме?» — «Да!» — «Это ваша воспитательница, Екатерина Ивановна...»
— Ну и дела.
— В «Белой вороне» сюжет сделали про мой детский дом. Всех ребят собрали — ох какая была встреча! Плакали, обнимались! Приехал даже Вася Голованов, мой приятель. Он в детдом-то как попал? В 1941-м отправился с сестренкой на каникулы к бабушке в Белоруссию. Началась война. Немцы взяли деревню. Согнали людей в школьный подвал. Стали поливать из автомата. Сестру сразу убило, а Ваську мать накрыла телом. Пуля чиркнула ему по виску и пробила плечо. Навылет. Всю жизнь потом заикался.
Штанга
— Вы же с женой из первого поколения телевизионщиков?
— Из раннего — скажем так. Вышли из Дворца культуры ЗИЛ, где был театральный коллектив «малых форм». Там Василий Лановой начинал, Михаил Ножкин. Театр миниатюр на заводские темы.
— Как забавно. Что играли — «Гамлета»?
— А я вам расскажу, какие были сюжеты. Приходит начальник отдела, говорит: «Ребята, сегодня мы должны одного человек командировать на главный конвейер. Так, Иванова!» — «Я беременная». — «Тогда Петрова». — «Мне недавно вырезали аппендицит». Взгляд падает на старушку. Осенило: «Милица Иосифовна! Вас!» На руки берут, несут. Она спрашивает: «В какой хоть отдел?» — «Задние мосты устанавливать». — «Это хорошо. В прошлый раз я двигатели устанавливала...» Уносят за кулисы.
— Прелесть какая.
— А в 1964-м поступили с Томочкой на режиссерский факультет института культуры. К Наталье Соловьевой, племяннице великого Владимира Соловьева. Основателя символизма.
— Никакого «Останкино» еще не было?
— В помине! Только Шаболовка! Учились с нами два человека оттуда — стали потихонечку прощупывать: а как насчет телевидения? На Шаболовку-то? Мы с радостью! Сначала Томочку пригласили. Потом и для меня окошечко открылось. Ассистентом режиссера — как раз к 50-летию революции создавали полсотни фильмов. Про каждый год. Достался нам 1941-й!
— Как любопытно.
— Километры кинохроники отсмотрели. Взрывы, танки, атаки. «Ура!» — и падает мертвый. Сколько людей мы снимали! Все ветераны были молоды, с войны-то прошло 19 лет. Монтировали, монтировали... А как получил диплом — оказался в спортивном отделе. Редакции еще не было. Прихожу на летучку — а там Ян Спарре! Аркадий Галинский! Георгий Саркисьянц! Фарид Досаев!
— Кто это?
— Надо ж. Уже забыли...
— Всех забывают.
— Плавание комментировал. Сам в прошлом пловец, чемпион СССР. Рядом Георгий Сурков, чемпион Советского Союза по академической гребле. Дима Губерниев его боготворит. А Спарре быстро заразил меня штангой. В 1975-м показывали с ним чемпионат мира, который проходил в Москве. Потом ездили с ним домой к Василию Алексееву, снимали.
— Этим нас не удивить. Мы тоже ездили. Имели счастье убедиться: Василий Иванович — человек гневливый, настроение сильно зависит от самочувствия...
— Нам-то он в Шахтах прекрасный стол накрыл. Все-таки Спарре для него авторитет. Сели, разговор потихонечку идет. А наш оператор что-то оголодал. В тарелку накладывает и накладывает. Так Василий Иванович ему замечание сделал — не очень-то, мол, налегай.
— Упивался популярностью. Нам сообщил с гордостью: «Этот край дал две легенды. Я и Чикатило».
— Да, шуточки в его духе. Но больше меня поразили тренажеры, которые мастерил своими руками. Мог бы попросить — ему любой привезут! А приделывал сам чуть ли не утюги к грифу. Потом поехали рыбу ловить, речка у него неподалеку от дома. Принимал по своим понятиям — на высшем уровне. Очень хороший вышел очерк.
— В YouTube отыщем?
— Нет. Привезли в Москву — тут же его Иновещание забрало. Видимо, куда-то за рубеж продали. Концов не найти.
— Мы про Спарре говорили. Легендарный же комментатор. Умер совсем молодым.
— 48 лет. Подъехал к Дворцу спорта, открыл дверь автомобиля — и вывалился. Мгновенная смерть. Знаете, что у него одна нога была?
— Знаем, что весил под 150. Вместе с Озеровым лечился от избыточных килограммов. Неужели одна нога?
— Да! Во время войны с ребятами нашли гранату — и подорвались. Ходил с костылем. При этом ездил на обычном автомобиле, не на инвалидке! С тремя педалями!
— Это возможно?
— Оказывается, возможно. На какую-то педаль ногой жмет, на другую приноровился костылем. Водил будь здоров! Как же мы с ним здорово чемпионат мира по штанге показывали, какие выдумки были!
— Например?
— Экспериментировали с крупными планами. Прежде не принято было. А тут крупно показываю — сначала ноги. Человек идет к помосту. Выхватываю одну деталь! Подходит, руки в тальке. Этот тальк осыпается. Дальше штанга. Люди видят: оказывается, берут ее не так, как все думали...
— А как?
— Вот! Всмотритесь! До сих пор в памяти последний подход Давида Ригерта. На трибуне сидит его жена, прикрыв лицо руками. Я навожу камеру на нее, затем на Ригерта. Видно — волнуется, руки подрагивают, с них слетает тальк. Напряжение колоссальное — а он замирает, прикладывает палец к губам. Нагибается, я даю хват крупным планом. Р-раз — берет на грудь. Держит, дыхание тяжелое. Тут же крики: «Встань! Встань!»
— И?
— Секунда, другая — и поднимает! Мировой рекорд! Народ вскакивает, рев, аплодисменты... А Ригерт продолжает со штангой стоять. Потрясающие кадры. Любой кинорежиссер позавидует.
Озеров
— Начальству нравились ваши находки?
— Кто-то на летучке подал голос: «Да что такое — ноги показывают крупно, руки...» Мамедов, заместитель Лапина (председатель Гостелерадио СССР. — Прим. «СЭ»), оборвал: «За этим будущее!» Все, обсуждение закончилось. Мой тезка, кстати.
— Январь?!
— Энвер Назимович. Мне говорил: «Что с твоим именем сделали?!» — «Влияние русской половины...» Очень любил меня и волейбол. Он ведь жив, Мамедов-то. 97 лет!
— На том, только родившемся, телевидении вы могли встретить удивительных людей.
— Это да! К примеру, редактором у нас крутился Алан Чумак.
— Ого. Банки заряжал?
— Да ничего он не заряжал — ни банки, ни нас. Магом позже стал. А в 1970-м объединили спортивный отдел телевидения и радио. Вот это было что-то!
— Что такого?
— Вадим Синявский, Николай Озеров, Владимир Маслаченко, Нина Еремина, Александр Курашов... Создалась главная редакция спортивных программ Гостелерадио!
— По тем коридорам вполне мог и Юрий Левитан ходить.
— Ни разу не пересекались. Левитан-то на радио оставался. А в останкинском АСК-3, который построили специально под Олимпиаду-1980, спортивная редакция находилась рядом с дикторской!
— Самых ярких женщин советского телевидения видели живьем каждый день?
— Да. Шатилова, Жильцова, Моргунова и остальные. Всех-всех встречал на лестничной клетке, перекурить туда выбегали. Игорь Кириллов тепло к нам относился. Он вообще очень доброжелательный.
— Если вашу передачу про Василия Алексеева в YouTube не отыскать, то другую мы нашли. «В гостях у Николая Озерова».
— Я делал — это последняя передача с участием Озерова!
— Больно смотреть. В его квартире сидят крепкие, моложавые Папанов, Андрей Старостин. В голове не укладывается, что умрут в ближайшие полгода.
— Так и есть. Запись 1987 года. Хорошая передача?
— Изумительная.
— А какие люди собрались — Кирилл Лавров, Юрий Никулин, Зураб Соткилава, Евгений Симонов, Лидия Скобликова, Никита Симонян, Лев Яшин... Делали паузы — чтобы Лев Иванович с костылем вышел в коридор, перекурил.
— Действительно всё снимали у Озерова?
— А где же еще? В его новой квартире на проспекте Мира. Старая-то была в центре, на Земляном Валу. Древний такой дом.
— Представляем эмоции соседей. В глазок подсматривающих — что за гости у Николая Николаевича.
— До сих пор помню каждую минуту той передачи — а шла она 2 часа 15 минут! Первый кадр — подъезжаем к дому. Под музыку из спектакля «Синяя птица», в котором играл сам Николай Николаевич, открывается дверь, заходим в квартиру. Чья-то рука ставит...
— Автограф?
— Пластинку! Звучит ария!
— Ах, простите.
— Потом та же рука останавливает пластинку, в кадре появляется Евгений Симонов. Произносит: «Да, это Николай Озеров. Но не наш сегодняшний герой — а его отец...» Тут же фотография Озерова-старшего — в роли Садко. Он же был выдающийся оперный певец.
— Как удалось собрать такую компанию? Их одновременно в Москве-то не застанешь.
— Это Николай Николаевич! Его любили все.
— На телевидении возражений не было?
— Никаких. Лапина уже сняли, Озеров сдавал программу новому председателю Гостелерадио. Вечером звонит: «Ян, это Николай Николаевич! Дорогой мой, всё приняли. От руководства тебе поздравления и большой привет. Спасибо, родной!» Думаю: «Слава богу!»
— Ничего не вырезали?
— Ни минуты, ни кадра. А когда все прошло по телевидению, Озерову позвонил сам Лапин. Поздравил: «Сколько я тебе говорил — делай такие передачи! Какая замечательная!»
— О Лапине, всемогущем телевизионном начальнике, вспоминают как о сердитом цензоре. Способном раздавить кого угодно. При нем такая программа вышла бы, как думаете?
— Да он счастлив был бы! Нас Лапин обожал. Как-то с утра пораньше звонок — а я еще лежу в постели. Жена взяла трубку, на том проводе: «Секундочку. Сейчас с вами будет говорить Лапин».
— Что услышали?
— Сразу вспомнил совет Озерова: «Что бы Лапин тебе ни сказал — ни-ког-да не спорь! Не препятствуй! Только повторяй: «Хорошо, учту».
— Так и поступили?
— Именно. Сергей Георгиевич по поводу «фигурки» начал инструктировать. Она была на особом счету. Потому что фигурное катание любили жены членов Политбюро и лично супруга Леонида Ильича. У меня как раз впервые появились ручные камеры. Раздолье оператору, можно творить — никакой статики! Тут слышу, секретарша Лапину говорит: «Сергей Георгиевич, вам звонит Озеров из Праги». Все, закончилась беседа. Что касается фигурного катания, то честно вам скажу — мне не нравится, как сегодня его показывают.
— Почему?
— В мое время каждый оператор четко знал, что от него требуется. Допустим, Зайцев на вытянутых руках начинает поднимать Роднину. А я еще на вираже даю команду: «Вася!» И оператор понимает, что в кадре надо держать только фигуристку. Создавая эффект, будто она одна парит. Потом я ухожу на другого оператора, тот показывает, как Зайцев опускает Роднину на лед, и они дальше катают программу.
— Сейчас такого нет?
— К сожалению. Не знаю почему. Современные операторы часто по центру кадр не держат, постоянно упускают. Как я в таких случаях говорю: «Молотят по бортам». А показ вращений? С нижней точки, на дальнем плане, на фоне зрителей... Там же ничего не видно!
Лапин
— Жесткие разносы от начальства в вашей жизни были?
— Ни единого. На партбюро едва что-то начиналось — я разворачивался, хлопал дверью. Мог себе позволить.
— Про Лапина легенды ходили — как умел устроить разнос.
— Со мной было совершенно другое общение. В 1972-м работал на финале Кубка «Торпедо» — «Спартак». Потом Иваницкий пересказывал, как Лапин вошел на летучку. С порога: «А?! Видели, как вчера показали футбол?!» Для меня это такой кайф был!
— Что конкретно ему понравилось?
— Да все! Драматургия! Находка-то у нас была одна — кто-то из спартаковцев, небольшого росточка, прямо на поле разрыдался. Взяли сначала панораму, а затем этого парня, крупный план. В таких моментах можно было искать... Или вот история. В Москве «Динамо» принимало «Шахтер». Матч скучнейший, всё в центре да в центре. Вдруг на западные ворота, на перекладину садится стая воробьев! Штук пятнадцать!
— Ну и ну.
— Даю крупный план — сидят и чирикают. Тю-тю-тю. Никто их не тревожит, атак нет. Игра заканчивается, звонит Гена Орлов из Ленинграда: «Я чуть не умер от смеха! Спасибо тебе, дал характеристику этого матча! Все рассказал одним кадром!»
— Блеск.
— В другом матче я держал луну крупным планом, плавно перешел на мяч в центральном круге — и тут стартовый свисток. Еще придумал начинать трансляции со стадиона «Динамо» с показа Ленинградского проспекта. Первый раз чуть не довел до инфаркта отдел выпуска.
— Почему?
— Там футбол ждали, а вместо этого панорама с верхней камеры: машины мчатся по проспекту, люди выходят из метро, кто-то спешит на стадион, кто-то в другую сторону... Народ ошалел: «Ян, ты что?! Предупреждать надо». А Перетурину, который вел тогда репортаж, попало от редактора. За то, что лирики добавил — заговорил о запахе свежескошенной травы.
— Перетурин рассказывал, что в 1974-м едва не лишился работы, когда иронично прокомментировал сумасшествие с послематчевыми пенальти.
— Было. В тот год ничьи упразднили, победитель матча определялся с помощью 11-метровых. Которые сами футболисты превращали в фарс. В знак протеста! Апофеозом стала встреча «Спартака» с «Динамо» Тбилиси. Когда до пенальти дошло, Ловчев демонстративно зарядил в сторону углового флажка. Еще и улыбнулся. Кто-то из тбилисцев с усмешкой пробил так же. Все это мы показали из-за ворот крупным планом. Под едкий комментарий Перетурина.
— Скандал.
— Да какой! День спустя в «Правде» вышла статья, осуждающая футбольных чиновников, которые придумали после каждой ничьей бить пенальти. Вскоре их отменили. Прямо в разгар чемпионата. А «Спартаку» с тбилисским «Динамо» назначили переигровку.
— Вы на удивление тепло отзываетесь о Лапине.
— Просто сужу со своей колокольни. Ко мне Сергей Георгиевич нормально относился. За столько лет — ни одного замечания!
— Многим на ТВ Лапин внушал ужас.
— Ну, попсу он гонял. Да и артистам от него доставалось. Но тут нужно делать поправку на время. Дорогие мои, это же советская власть! Коммунистическая идеология! Председатель Гостелерадио должен был строго придерживаться линии партии.
— При Лапине на ТВ была куча нелепых ограничений.
— Это верно. Женщинам запрещалось выходить в эфир в брюках. А мужчинам — без галстука и пиджака. Никакой бороды.
— Глупость?
— Полная! Разве важно — с бородой ты или без? Лишь бы голова работала. И за русским языком следил. Как раз в лапинские времена мне однажды пришлось сидеть в аппаратной полуголым.
— Что случилось?
— Перетурина спасал. Он должен был комментировать матч из-за рубежа. Под «картинку». Поскольку в кадре появляться не планировал, надел водолазку и куртку. А дальше форс-мажор. Матч из-за жуткого ливня надолго задерживался, нужно было выйти в эфир, объяснить зрителям, что происходит. Собрали Володе одежду с миру по нитке: кто-то дал ему пиджак, а я — белую рубашку и галстук.
Драка
— Помните знакомство с Озеровым?
— Во Дворце спорта, в Лужниках. Я показывал хоккейный матч, а Николай Николаевич комментировал. Приехал с Николаем Крючковым и Всеволодом Санаевым.
— Два народных артиста СССР.
— Вижу — стоят! Подхожу: «Здравствуйте». Озеров уже знал, что я Садеков, режиссер. Подошел, приобнял: «Здравствуй, здравствуй...» Так тепло!
— В самом деле.
— Еще и Николай Афанасьевич Крючков своим хриплым басом: «Привет, сынок». Я прямо растаял. Озеров шепотом: «Во втором периоде покажи их». Он то Соткилаву приводил на хоккей, то Зельдина. Но Крючков — дело особое. У него дочка была за хоккеистом Борисом Александровым. Но что-то Николай Афанасьевич был не слишком доволен этим фактом.
— Быстро они разбежалась.
— Да, да... А Озеров взял меня под крыло. Мы часто делали передачи — как хоккеистов встречают, чествуют после побед. Обязательно присутствовали Винокур, Лещенко и Кобзон. Свой юбилейный концерт Озеров только мне доверил. Хороший был мужик, просто замечательный.
— Фраза «Такой хоккей нам не нужен!» просочилась в эфир при вашем участии?
— А как иначе?! На суперсерии-1972 я помогал своему учителю Николаю Аристову — а в 1974-м, когда приехала сборная ВХА во главе с Горди Хоу и Бобби Халлом, сказали: «Будешь один все четыре матча показывать!»
— Так что случилось?
— Рик Лей, защитник сборной Канады, повздорил с Харламовым. Драка!
— Без шансов для Валерия Борисовича?
— Шансов было немного — Лей оказался специалистом. Тут же уложил Харламова. А канадцы сделали круг — и никого не подпускали. Наши-то рвались. Михайлов с Петровым пытались разнять.
— Это какой период?
— Матч завершился, сирена прозвучала! Трансляцию надо заканчивать — и на тебе. Вот Николай Николаевич и подытожил: «Ну-у, такой хоккей нам не нужен...» Из советского эфира мы уходим — а на Канаду продолжаем показывать!
— Что было дальше?
— Харламов поднялся, лицо разбито, майка разорвана. Наша камера стояла у прохода — пошел прямо на нее, окровавленный. За ним канадцы. Лею хоть бы что, ни царапины. Утром он приехал на тренировку сборной СССР, принес извинения Харламову. Ничего, в следующем матче Валерий Васильев за него отомстил. Правда, досталось не Лею.
— А кому же?
— Хендерсону. Вообще-то в те годы драки показывать запрещали. Особенно между нашими хоккеистами и чехословацкими. Чтобы лишний раз не обострять отношения — после пражских событий. Но тут-то с канадцами бьемся. И когда Хендерсон кинулся на Васильева, у меня патриотизм взыграл. Скомандовал оператору: «Быстро поясной план!» И вот картина: Васильев у борта огромными кулачищами лупит канадца, а у того голова, словно груша болтается. Туда-сюда, туда-сюда.
— Живописно.
— Наутро летучка в «Останкино». По дороге думаю: как же начальство на мордобой в эфире отреагирует? Но меня похвалили. Только и разговоров было, как наш канадца отделал. А в другой раз на хоккейном матче ЦСКА — «Динамо» оператор Миша Савин номер выкинул.
— Что такое?
— Он не просто болельщик ЦСКА — фанатик! С камерой всегда работал возле скамейки штрафников, показывал удаленных. В какой-то момент армейцы получили численное преимущество, вкатились в зону. С шайбой защитник Гусев. Внезапно Миша оставляет камеру, делает шаг в сторону и орет: «Гусь, бросай! Бросай!» Тот поворачивается: «Да пошел ты на *** [фиг]!»
— Какие люди.
— Миша потом каялся: «Простите, Ян. Больше не повторится». Но я не мог не наказать. Ответил: «Закрепи камеру и иди отсюда».
— Фраза Озерова «Такой хоккей нам не нужен» мгновенно ушла в народ?
— Да сразу же!
— А история про озеровский мат в эфире — быль?
— Нет! Чепуха! Эту фразу — «Гол! ***! Штанга!» — я своими ушами не слышал. Кто-то пересказывал. Причем больше к Виктору Набутову относилось, чем к Озерову.
— Нина Еремина оговорилась в спортивном выпуске программы «Время» — вместо «Нива» произнесла «Нева». Так отстранили на три месяца от эфиров.
— Вот вы и ответили на свой вопрос. Выскажись тот же Набутов матом в эфире — убрали бы пожизненно. А ничего такого не было даже близко.
— Не считая Ереминой, кого еще из дикторов отстраняли?
— Этого... Который вдупель пьяный в эфир вышел... Из «Утренней почты»...
— Юрий Николаев?
— Да! Появился на экране около полуночи, должен был зачитать программу передач на следующий день. Так двух слов связать не мог! Вя-вя-вя... Я это видел своими глазами. 1978 год.
— О чем подумали в тот момент?
— Да я в ужасе был! Самое поразительное — Николаева не уволили! Отстранили от эфира на два года.
— Легко отделался?
— Конечно. Могли бы выгнать с волчьим билетом. Думаю, Игорь Кириллов защитил, он тогда был непосредственным начальником Николаева. А в Швейцарии на чемпионате мира по фигурному катанию Жорка Саркисьянц отличился. Заплетающимся языком комментировал показательные выступления. Любому, кто слышал, было понятно — у микрофона нетрезвый человек. Хотя сам Жора, когда в Москву вернулся, пытался списать все на какие-то таблетки, которые перед репортажем выпил — мол, они на дикцию и повлияли.
Кровь
— Самый памятный для вас репортаж Озерова?
— Хоккей, ЦСКА — «Динамо». Леонид Ильич сидел!
— Озеров блистал?
— Чуть жизни не лишился.
— Это тогда в него чем-то зарядили?
— Капустин клюшкой попал. Комментировал-то Озеров всегда от бортика, а здесь борьба. Кажется, с Васильевым. Монитор Николаю Николаевичу устанавливали там, где заканчивалось стекло. Мгновение — и Озеров падает!
— Матч не прервали?
— Ну что вы! Я тоже показывать не стал — не хватало еще, чтобы страна ужаснулась. Это ж ЧП! Кровь брызжет!
— Страшно слушать.
— Женя Майоров неподалеку стоял. Ждал традиционного выхода в радиоэфир за десять минут до конца третьего периода. У меня трансляция идет — а в эфире тишина. Майоров склоняется, пытается забрать микрофон — Озеров держит железной хваткой. Не отдает. Мало ли кто сейчас на всю страну выступит?
— Не видит Майорова?
— Не видит. Женя шепчет на ухо: «Николай Николаевич, это я, Майоров!» Только тогда глаз приоткрыл, разжал пальцы. Подскочили два санитара с носилками — поднять не могут! Еще двоих зовут!
— Леонид Ильич сверху смотрит на драму?
— Да-а! Он вообще часто бывал на хоккее. Лапин инструктировал: «В третьем периоде Брежнева не показывать!»
— Уже поддатый?
— Выпивал, жестикулировал. Лицо красное становилось. Все время в руке сигарета. Когда ЦСКА забрасывал шайбу, Брежнев радовался, пихал в бок Подгорного, который обычно сидел рядом. Один раз на хоккей пришел даже Суслов. По прозвищу Серый Кардинал. С ним Леонид Ильич обходился почтительнее, не толкал.
— Так что с Озеровым?
— Вот и меня тревожит, как там Николай Николаевич. Жив ли? Оператора Мишу Савина отправляю: «Узнай!»
— Что оказалось?
— Минута до начала второго периода, появляются хоккеисты. Вижу — идет Озеров! Лоб перевязан, как у Щорса, кровь сочится сквозь бинт!
— Какой героизм.
— С торжеством берется за микрофон: «Мы продолжаем наш репортаж!» Даю картинку — Озеров с повязкой. Пусть Советский Союз знает. Кстати, Ян Спарре так же на хоккее попал. Врезали клюшкой, унесли. Но к микрофону, в отличие от Озерова в этом матче, не вернулся.
— И там Майоров выручил?
— Нет. Володя Писаревский. Он-то с того момента решил от бортика вести репортажи в шлеме. Тот оказался на два размера больше, постоянно на глаза сползал. Однажды кто-то из хоккеистов подъехал к Писаревскому и шутя ударил по шлему клюшкой... Ну а я подхожу к Озерову после матча: «Николай Николаевич, сверлите дырочку. Леонид Ильич все видел — точно «Героя» дадут!»
— К слову, Озерова обделяли в этом смысле. Мечтал стать народным артистом СССР.
— А умер «народным РСФСР». Это рангом ниже.
— Почему обошли, как думаете?
— Иваницкий был на телевидении при власти — а он Озерова не любил. Даже не знаю почему. Может, зависть какая-то? Там была троица — Ратнер, Иваницкий и Покровский. Без конца вызывали его на партбюро. Ну и начали сплавлять. Старый, мол...
— Легенды ходят про увольнение Озерова с телевидения. Говорили, будто вещи Озерова вынесли в коридор.
— Вот этого точно не было!
— А как было?
— Да всё тихо, незаметно. Времена-то уже смутные. Конец 80-х, перестройка.
— А помнишь, как на тебя поперли — зачем, мол, с Озеровым работал? — заглянула в комнату Тамара Николаевна.
— Да, Иваницкий и Ратнер начали мне выговаривать. Что ты, дескать, все снимаешь Озерова? Откажись!
— А вы?
— Я ответил: «Озерова никогда не предам!» Хлопнул дверью — и ушел.
— Хоть раз за всю телевизионную карьеру могли положить партбилет?
— Не мог.
— Почему?
— Я беспартийный.
— Мы не ослышались?
— В конце концов Леонид Кравченко, последний председатель Гостелерадио СССР, почти додавил: «Главный режиссер — и беспартийный?!» Пришлось мне подать заявление. А тут и советскую власть разогнали! Не успел стать членом!
— Вот говорят — поступили с Озеровым некрасиво. А как следовало поступить?
— Наверное, можно было предложить готовить молодых комментаторов. В качестве консультанта.
— Полагаете, подписался бы на это?
— Почему нет? Дети еще вырасти не успели, надо было тянуть.
— Для него увольнение стало трагедией?
— Конечно! Как-то меня записывали для утреннего блока «Матч ТВ», сказал про Озерова добрые слова. Надя, его дочка, видимо, телефон мой не знает. Написала в интернете благодарные слова: «Спасибо Яну Садекову, что вспомнил о моем папе». Редко кто вспоминает!
Молотов
— В Николая Николаевича еще и шайбой однажды зарядили. В Стокгольме, на чемпионате мира.
— Что вы говорите! Я не знал. В голову?
— Нет, увернулся. Принял самым мягким местом.
— Повезло... Мы с ним в 1976-м на Олимпиаду в Инсбрук отправились. Первая моя загранкомандировка. Жил я, правда, с Сурковым в Зеефельде. Тот комментировал биатлон, лыжи. Как-то Озеров с виноватым видом: «Янчик, это...» Я все понял — раз, и баночку горбуши в томатном соусе ему!
— Кушать хотел?
— Все время. Уже сижу за пультом, вот-вот матч — и слышу: «Янчик, спасибо родной! Очень вкусно...» Озеров какие-то суточные получит — сразу детям что-то покупает, они еще маленькие были. Моментально все до копейки тратил. А мы его кормили.
— Везли еду с собой?
— Целыми сумками! Банки со шпротами. Суп-«письмо» был особенно популярен. Толя Малявин возил гигантский кипятильник — засунет в жестянку из-под соленых помидоров. Варит гороховый суп. Потом этот паяльник...
— ...кипятильник.
— Ну да, кипятильник отдает Озерову.
— Зачем?
— Объедать. На него горох густым слоем налип, приварился. Самое вкусное!
— История про Озерова и Молотова — быль?
— Конечно!
— Давайте расскажем. Для молодежи.
— Отставному Вячеславу Михайловичу Молотову, глубокому старику, автомобиль не полагался. Озеров заметил его, кажется, на Центральном телеграфе. Ну и предложил подвезти. Едет, думает — вот судьба! Руководитель правительства — сидит сейчас скромно, слова не скажет. В этот момент Вячеслав Михайлович и произносит: «Николай Николаевич, а вы мне автограф дадите?» Тот чуть руль не выпустил. А Молотов продолжает смущенно: «Не для меня, для внука. Узнает, что с Озеровым ехал и не взял — не простит...»
— Восхитительно.
— Так этот внук, Вячеслав Никонов, теперь ведет «Большую игру». Постоянно видим его, вспоминаем — вот кому ушел автограф-то Николая Николаевича! Может, хранит?
— У Озерова дома один раз побывали?
— Часто заглядывал!
— Кто сейчас живет в той квартире на проспекте Мира, которая как музей?
— Наверное, Надя, дочка. Я еще мать Николая Николаевича помню, видел! Дети его маленькие были — а меня наряжали Дедом Морозом. Потом Сережа Ческидов им стал.
— Популярность у Озерова была колоссальная, несмотря на уход с телевидения?
— Просто невероятная. Однажды в Сочи «Спартак» играл, приехал туда поездом Озеров с женой. Как его встречали! Какие столы накрывались!
— Последняя встреча?
— В «Олимпийском» на «Кубке Кремля». Николай Николаевич был уже на коляске, обнялись. Я во время трансляции его показал. Между прочим, при Лапине теннис на ТВ был под запретом.
— Почему?
— Считалось, что это буржуазный вид спорта. Зато при Ельцине теннисных трансляций было очень много. Как-то в разгар очередного «Кубка Кремля» мне говорят: «Борис Николаевич заболел, в «Олимпийский» не поедет, будет по телевизору смотреть». И мы дали часов пять в прямом эфире! Я даже в туалет отлучиться не мог!
— Озеров, как и Спарре, был без ноги в последние годы. Недавно узнали — какая-то ядовитая тварь укусила в ногу в Средней Азии.
— Что за ерунда? Впервые слышу! Никто его не кусал. Ногу отрезали из-за диабета. Все началось с пальца, его отняли. После ступню. Пошло, пошло...
— Хоронили в спартаковском костюме. Как завещал.
— Помню только, что похороны были на Введенском кладбище. С большими почестями. Я и Вадима Синявского хоронил на Донском!
— При вас он пытался освоиться на телевидении — и не получалось?
— Он же герой войны, ранили в голову в Севастополе. Один глаз вообще не видел. Ну как ему на телевидении работать? Глаз-то не пускает! Зато про радио он говорил: «Могу вести репортаж, сидя спиной». По реакции зрителей!
— Сколько провел репортажей на телевидении?
— Кажется, два. Не больше. Может, и дальше бы пытался. Но умер.
Любимцы
— Был у вас любимый комментатор?
— Озеров. Номер один! Мне кажется, с особенным вдохновением он работал на хоккее, когда наши играли с канадцами. Вот тут Николай Николаевич заводился! Маслаченко — тоже замечательный. Речь яркая, образная. Из молодых нравится Андрюша Голованов. Чудесный мальчик, интеллигентный, знающий. Фигурное катание изумительно комментирует. Я первый его режиссер был, вывел в эфир. Напутствовал: «Если что — помогу. Смотри на экран, там повторы». Еще люблю Витю Гусева. Жалко, сейчас в эфире Первого его все меньше и меньше. Прошлой осенью звонил ему, поздравлял с юбилеем: «Викто`р, это Янсен...» — «О, здравствуй, родной!» Кстати, я приложил руку к появлению Гусева на ТВ.
— Каким образом?
— Он в хоккейном ЦСКА работал, пришел в «Останкино» на прослушивание. В студии собрались заместитель начальника спортивной редакции, звукорежиссер, я, еще кто-то. Вите поручили озвучить какой-то сюжет. Сделал это спокойно, уверенно, в интеллигентной манере. Дополняли картину чистый голос и приятный тембр. Потом обсуждали между собой, и вывод был единодушным — надо брать!
— Проколы у больших комментаторов случались?
— Как-то Озеров вел репортаж о моржах...
— Забавно.
— Сам решил написать текст. Ныряют, дескать, в ледяную воду. Какие молодцы. А температура воды — минус 18! Ему после эфира говорят: «Николай Николаевич, ну что вы? У воды не может быть минуса, она превращается в лед». О, еще историю вспомнил!
— Снова про Озерова?
— Про Сашу Курашова, он легкую атлетику комментировал. Май, Сочи, Турнир на призы газеты «Правда». Мы только-только приехали, кинули вещи в гостиницу — и на море. Солнышко уже припекает, но народу на пляже немного. Взгляд падает на табличку, где мелом пишут температуру воды. Читаем — «+21». Курашов смотрит по сторонам: «Странно. Почему никто не купается?» Направляется к пирсу, скидывает одежду, разбегается. Бултых! Через секунду выныривает с воплем: «Твою мать!» И быстрее к берегу.
— Что пошло не так?
— Вода холодная! Градусов десять! Потом рассказывал: «Уже подлетая к воде, я понял: во попал!» Табличка-то, как выяснилось, с прошлого года осталась.
Хосе
— Еще какие командировки помнятся?
— Я был на двух чемпионатах мира по футболу — в 1982-м и в 1990-м. В Испании жил в одном номере с Маслаченко. Взяли в аренду машину, водили по очереди. Как-то нужно было рано утром отвезти в аэропорт Перетурина, он из Мадрида улетал на репортаж то ли в Севилью, то ли в Барселону. Накануне вечером махнули с Маслаком винца.
— Это святое. Мы вас не осуждаем.
— Вроде и выпили-то немного, но утром Маслак проснулся с тяжелой головой. Произнес две фразы: «Я не могу. Я в смуре». И снова залег. Пришлось мне садиться за руль. А через восемь лет на чемпионате мира в Италии я возил Перетурина из Рима во Флоренцию и обратно. Триста километров в один конец!
— Не заплутали? Навигаторов-то еще не существовало.
— У нас карта была. Сели втроем в маленький «Фиат Уно» и домчали с ветерком.
— Кто был третьим?
— Комитетчик. Кстати, нормальный парень. Мы с Перетуриным подшучивали над ним всю дорогу: «Давай рассказывай, что на Родине нового. А то здесь совсем от жизни отстали...» Мне в тот год начальство сказало: «Выбирай — либо чемпионат мира в Италии, либо Игры доброй воли в Америке». Я предпочел футбол, и не жалею. Хотя в Штатах так ни разу и не был.
— Марадону в 1990-м близко видели?
— Да. Но не на чемпионате мира, а в Москве, когда «Спартак» в Кубке чемпионов играл с «Наполи». Я показывал этот матч. Ноябрь, снежок, переполненные «Лужники». Весь первый тайм Марадона в теплой куртке и шапке на бровке стоял, подгонял своих. На поле вышел во втором — и ничем не запомнился. Вася Кульков его закрыл. Наглухо!
— Вы и сегодня за рулем?
— Нет, с 2016-го завязал. С тех пор как дачу продали, мне уже некуда ездить.
— Зачем продавали?
— С возрастом стало тяжеловато добираться. Хотя место отличное, неподалеку от Черноголовки. Раньше к нам туда часто гости заглядывали. Даже Хосе Бирюков с дочками приезжал.
— Знаменитый баскетболист?
— Ну да. Вы разве не знали, что моя Томочка — его крестная?
— Впервые слышим.
— История такая, — перехватила инициативу Татьяна Николаевна. — Мама Хосе — испанка, зовут Клара. В 1937 году ее на пароходе привезли в Советский Союз, когда в Испании бушевала гражданская война. В Иванове был приют для детей политэмигрантов, туда Клару и отправили. Потом вышла замуж за шофера, родила двух сыновей. Старший — Юра, младший — Хосе. Вот Юра-то и женился на моей подруге, с которой я много лет отработала на телевидении. В 1979-м Ян крестил их дочку Консуэлу. А я — Хосе.
— Где это было?
— В церквушке на Воробьевых горах. Юра стал детским врачом, ну а Хосе играл в баскетбол за московское «Динамо» и юниорскую сборную СССР. В 80-е Клара решила вернуться в Испанию — и увезла всю семью. Практически сразу Хосе подписал контракт с «Реалом».
— Классный был игрок! — добавил Садеков. — Впрочем, других в «Реал» не брали. Мы по-прежнему общаемся. Когда помоложе были, прилетали к нему в Мадрид. Дома у него на видном месте большая фотография — король Хуан Карлос пожимает руку Хосе, поздравляет с очередным чемпионством «Реала».
— Чем сейчас занимается?
— У него в Мадриде свой ресторан. А когда узнал, что у Томочки инфаркт случился, была операция на сердце, передал деньги на лекарства. Золотой человек!
Давка
— Котэ Махарадзе в последних своих интервью говорил, что терпеть не мог Маслаченко. Из-за какой-то трансляции у них чуть до кулаков не дошло. Знали о таких взаимоотношениях?
— Понятия не имел. Да я с Махарадзе ни разу и не работал. Вот с Перетуриным дружили семьями. Ольга, жена его, стихи писала. Потом почему-то перестала. Прошло, говорит, вдохновение.
— Какой матч или трансляцию вспоминаете с содроганием?
— 1982-й, «Лужники», «Спартак» — «Харлем». Я видел, как после гола Швецова на противоположной от меня трибуне началась давка.
— В эфир ничего не попало.
— Разумеется. В те годы это было немыслимо. Когда прозвучал финальный свисток, я сразу ушел на камеру среднего плана, показывал, как спартаковцы обнимают друг друга, поздравляют с победой. Комментатор быстренько попрощался, и мы закончили эфир. А камера-то продолжает работать! И я вижу завал на лестнице, сломанные перила, люди с пятиметровой высоты падают на бетонный пол... Кошмар!
— Трупы, сложенные у памятника Ленину, тоже видели?
— Нет. «Скорые», милиция, трупы — это всё с другой стороны. А я был в ПТС, где правительственная трибуна. И когда на улицу вышел, о трагедии вообще ничего не напоминало. Сел в машину, поехал домой. Только потом узнал, что в давке погибло 66 человек.
— Наверное, работали вы и на хоккейном матче, когда Тарасов увел команду с площадки?
— Да, с Озеровым. 1969-й, «Спартак» — ЦСКА, Брежнев на трибуне. Скандал разгорелся в третьем периоде из-за отмененного гола Петрова. Когда Тарасов понял, что арбитры решения не изменят, крикнул своим: «Уходим в раздевалку».
— А вам что делать?
— Ушли и мы — из эфира. Когда минут через двадцать игра возобновилась — вернулись, Озеров продолжил репортаж как ни в чем не бывало. А вот Леонид Ильич ждать не стал, уехал. Тарасову не простили, что так себя повел на глазах генсека. Уже на следующий день сняли звания «Заслуженный мастер спорта» и «Заслуженный тренер СССР».
— Еще подстерегали неожиданности в эфире?
— Как-то на Восточной играли «Торпедо» и «Спартак». Внезапно погас свет. Причем именно в этот момент забил Кечинов! Уже в сумерках. Гол засчитали, хотя его невозможно было разглядеть на общем плане. Только на крупном, с нижней камеры худо-бедно удалось показать. А случай в «Останкино»? Первый час ночи, сидим в студии на 11-м этаже с Аней Дмитриевой, она озвучивает теннис для какой-то программы. Вдруг крик звукорежиссера: «Стоп!»
— Почему?
— Звук поплыл. Это длилось несколько секунд, мы ничего не могли понять. Деваться некуда, пришлось переписывать. А наутро из новостей узнали — как раз тогда в Москве произошло землетрясение! Но больше никак не ощущалось.
Козьмич
— Вы же за «Торпедо» болеете?
— Всю жизнь! Я чемпионский состав 1960-го до сих пор помню! Назвать?
— Нет-нет, верим на слово.
— Виктор Маслов, тренер той команды, очень тепло ко мне относился. При встрече всегда обнимал: «Янчик, здравствуй! Как поживаешь?» Однажды предложил: «Хочешь, в «Советском спорте» о тебе напишу?» Я засмущался: «Ну что вы, Виктор Саныч, не надо...»
— Скромный вы.
— А в 1972-м перед тем самым кубковым финалом со «Спартаком» я со съемочной группой приехал на торпедовскую базу в Мячково. Поручили подготовить сюжет для программы «Голы, очки, секунды». Маслов нас увидел, нахмурился: «Сынок, ну что ты, мне и ребятам сейчас не до интервью...» Но у меня нашелся железный аргумент.
— Это какой же?
— Говорю: «Сегодня другая телевизионная бригада побывала в Тарасовке. Получается, о «Спартаке» сюжет будет, а о «Торпедо» — нет?!»
— Что Маслов?
— Смягчился: «Ну ладно...» Пообщался с корреспондентом, в конце тот поинтересовался: «А где Виктор Шустиков, капитан команды?» Маслов рассмеялся: «Да трусы в бассейне стирает».
— Захватывающая подробность.
— Так мы и Шустикова на небольшое интервью уломали! Хотя говоруном он никогда не был. В финале «Торпедо» выиграло по пенальти. Победный гол в серии забил мой сосед Володя Краснов. На следующем матче Маслов, увидев меня, подмигнул: «Молодец, Янчик! Здорово получилось...» А Валя Иванов, когда главным тренером стал, просил: «Ян! Ну ради бога — если мы проигрываем, меня не показывай».
— Такой мат?
— Невероятный. Еще и выражения замысловатые. Звукорежиссеру говорю: «Только заглуши...»
— Так и по губам читали. Козьмич-то выразительный. Потом шли на улицу Королева тревожные письма от глухонемых.
— В том-то и дело! Поэтому Козьмич говорил: «Крупным планом меня вообще не показывай». Но когда выигрывали — это блаженный человек! Мы старались, но не всегда мат удавалось перехватить...
— Помним, как на Олимпиаде в Сеуле Дмитрий Харин выговорился перед Гелой Кеташвили.
— Вот-вот — иностранные-то режиссеры русский язык не знают. Дают всё. В Союзе уже не заглушить. Еще на стадионе «Торпедо» у меня была задача — выцепить камерой Эдуарда Стрельцова.
— На трибуне?
— Он обычно стоял в тоннеле. Недалеко от скамейки запасных. Говорил ему: «Эдик, умоляю — не уходи! Не прячься!» А он как камеру видел — сразу натягивал кепку поглубже, отворачивался. Такой стеснительный — просто ужас!
— Выпивали с ним?
— Не довелось.
— А с Козьмичом?
— Исключительно кофеек. Когда торпедовцы попали под влияние директора Большой арены Алешина, Козьмичу выделили в Лужниках апартаменты. Где даже спальня была. Прихожу перед матчем на расстановку камер, заглядываю к нему: «Козьмич, привет!» — «Здорово, Янчик! Давай по кофейку...» Так и сидели до самого эфира.
— Фильм про Стрельцова смотрели?
— Нет. Ни первый, ни второй.
— Почему?
— Не хочу портить впечатление об Эдике. Ну какой из Петрова Стрельцов?! Совершенно не похож. Да и как актер...
— Слабый?
— Просто его стало слишком много. А качество работ не пробирает.
— Кто, на ваш взгляд, мог бы сыграть Стрельцова?
— Из современных? Не представляю. А из предыдущего поколения... Наверное, Олег Янковский. Если покороче подстричь. Вот это был талант! Совсем другой масштаб!
Олимпиада
— Как узнали, что будете главным режиссером московской Олимпиады?
— На Играх-1976 в Инсбруке. Там и сказали — следующая Олимпиада в Москве, ты главный по трансляциям. Ё! Три с половиной года на подготовку! С чего начинать?!
— Представляем ощущения.
— Потребовал в трех экземплярах схему всех стадионов Москвы. Даже несуществующих. «Олимпийский» и «Битцу» только возводили. Раздал строителям — указал, где нужны площадки для показа. Отметил на плане, как собираюсь расставить камеры. Решили по три-четыре сигнала гнать в «Останкино» — пусть каждая страна выбирает, что ей интереснее. Мы берем Санеева, англичане — Хоу... Гимнастика? Тоже четыре сигнала!
— Ловко задумано. А что с марафоном?
— Вот с ним была головная боль! Извините меня — это ж сколько надо камер? Бегут вдоль набережной, через Крымский мост, Парк культуры, разворачиваются у Киевского вокзала... Так я два вертолета заказал!
— Зачем два? Чтобы подстраховывал — если один упадет?
— Вертолет с камерой мог находиться в воздухе не более двух с половиной часов. Первый заканчивает съемку — второй начинает. Плюс со стороны Москвы-реки корабль сопровождения. Все продумал!
— Хоть одну вашу идею начальники забраковали?
— Олимпийский бассейн только строился — предлагаю: «Можно одну стенку сделать полностью прозрачной? Закрепим камеру — будто под водой!» Как было бы здорово!
— Ну уж, это перебор.
— Стали проверять. Нет, говорят, никакое стекло не выдержит давления воды. Еще была мысль установить на дне бассейна стеклянный квадрат с камерой — на прыжках в воду. Человек ныряет на самую камеру, перед ней разворачивается. Тоже не смогли. Жалко!
— Иваницкий нам рассказывал — придумал в трансляциях что-то такое, чего никто в мире прежде не делал. Кажется, что-то с концепцией крупного плана.
— Да ладно! Он борец, олимпийский чемпион. Пришел из ЦК комсомола — что мог «придумать»?! Ничего в этом не понимал! Он командовал, ходил к Лапину, а по-настоящему ведал всем Рудольф Незвецкий.
— Это кто?
— Первый зам Иваницкого. Когда с технической частью разобрались, вызвали в Москву со всего Союза режиссеров спортивных трансляций. Кого-то я лично знал — как Эрнеста Серебренникова из Ленинграда, дружка моего. Или челябинского Володю Бычука, он «Трактор» показывал. Спрашиваю: «Хочешь поработать с Евгением Майоровым?» Тот обрадовался: «А то!» Даже не спросил, на каком виде спорта.
— Кстати! На каком?
— Хоккей на траве!
— Интересно.
— Одного определил, думаю. Приехали 33 режиссера. Еще пятеро — в резерве. Вдруг кто-то заболеет? Специальное общежитие им отвели. В десять утра начинали заниматься. Как работать над общим планом, как над деталями. Ваш друг Иваницкий про деталь говорил?
— Умолчал.
— Ха! Как искать драматургию кадра? Как в баскетболе искать траекторию, полет? А в волейболе — когда уйти на общий план?
— Только один режиссер знал, на каком виде спорта будет работать?
— Еще Асатиани из Тбилиси попросил, чтобы отдал ему бокс. Серебренникову говорю: «Эрик, ты недавно работал на чемпионате по плаванию. Возьмешь водные виды?» — «Легко!» Отправляю его с бригадой на молодежный чемпионат в Киев. Пусть готовится. Трое, получается, знали. Остальные — нет. Но постепенно распределял.
— Слышали мы, отправляли вы операторов с камерой на плече мчаться вслед за победителем. Человек умирает — а вы кричите: «Давай, давай!» Возникает вопрос — сколько ж весила та камера?
— То ли пять кило, то ли семь.
— Это еще ничего.
— Он же не всю дистанцию бежит, не угонится — только финиширует с ним рядом! Как же терять такой кадр? Да, тяжело. Лето 1980-го было жаркое. Я операторов эксплуатировал — страшное дело...
— Народ оценил?
— Я вам скажу, как нас после Олимпиады в Лозанне встретили. Стали давать фрагменты наших показов. Бег — и ноги, ноги, ноги! Крупным планом. Затем медленно камера поднимается на лица. Одно такое, другое сякое, третье перекошено. Бегут мимо камер. Уходят на вираж. Общий план. А сразу после финиша — мой оператор Гена Зубанов! Кадры — кто-то упал и лежит. Кто-то сидит... Или вот эпизод — мой Гена держит в фокусе ложбинку с водой. Ничего не происходит. Лишь отражается светильник Большой Спортивной арены. Чуть-чуть колышется.
— А дальше?
— Через три секунды в эту лужу — десятки ног! Одни, другие, третьи! Брызги на объектив!
— Ну и как отреагировали в МОК?
— Аплодисменты!
— А тогда состав МОК был будь здоров. Шейхи сидели, адмиралы, принцы.
— О чем и речь. Решили — оценка «отлично».
Космонавты
— Вам Госпремию обещали.
— Не дали. Только медаль «За трудовую доблесть». Много чего обещали — но мало сбылось!
— За такой показ могла бы советская власть и на «Знак Почета» расщедриться.
— Орден «Знак Почета» вручили Курашову, комментатору. Говорят: «Яркие у тебя были репортажи». Хотя они должны опираться на изображение, правильно? Репортаж-то и по радио можно провести!
— Расскажи, как тебя в Англию приглашали, — напомнила Тамара Николаевна.
— Ближе к концу Игр вызывает в «Останкино» Незвецкий. Захожу — рядом с ним мужик сидит. Англичанин, большой начальник. Говорит: «Будем счастливы видеть вас на нашем канале. Готовы сразу после Олимпиады подписать контракт».
— А вы?
— Я не успел рта раскрыть, как Незвецкий выпалил: «Благодарим. Но такими ценными кадрами разбрасываться не можем. У Садекова помимо Олимпиады очень много работы...» Все, вопрос закрылся.
— Яша без выходных вкалывал. Как ишак! Это я любя его так, — погладила Тамара Николаевна мужа по голове.
— Столько спорта показывали при советской власти?
— Не то слово! — оживился Садеков. — В час у меня хоккей в Лужниках. Вечером еду на футбол — в Петровском парке играют «Динамо» с ЦСКА. Два матча в день — в порядке вещей! Плюс разные программы...
— «Футбольное обозрение»?
— Была и другая — «Голы, очки, секунды». А еще тематические передачи, часовые! «Мастера советского спорта», «Мастера зарубежного спорта», «Зовут дороги дальние»... Каждый день что-то снимали.
— Самый памятный выпуск «Футбольного обозрения»?
— Хм. Пожалуй, тот, что вел Озеров. Сидел в студии с тренером «Локомотива» Евгением Роговым, а потом к беседе подключились космонавты. Прямо с орбиты! Кто конкретно, уже не помню, но за футболом они следили, спокойно поддержали разговор. А я придумал концовку сюжета.
— Так-так.
— Была у нас художник, рисовала заставки. Попросил ее в парке собрать кленовые листья. И вот Озеров прощается с космонавтами, я даю микшером эти листочки и включаю «Землян»:
«И снится нам не рокот космодрома,
Не эта ледяная синева,
А снится нам трава, трава у дома,
Зеленая, зеленая трава».
— Ловко.
— А когда Роднина и Зайцев выиграли Олимпиаду в Лейк-Плэсиде, я готовил сюжет для программы «Голы, очки, секунды». Показал крупно слезы Родниной на пьедестале, подложив под эти кадры проникновенную композицию «Песняров»:
«Заветную память храня обо всем,
Мы помним холмы и проселки родные.
Мы трудную службу сегодня несем
Вдали от России, вдали от России».
— Как мило. Вот вы упомянули Виктора Санеева, великого прыгуна, трехкратного олимпийского чемпиона. Правда, что на Играх в Москве его обманули?
— Впервые слышу.
— Юрий Рост рассказывал нам: «На моем фотоаппарате видно, что Санеев в финальной попытке прыгнул дальше всех — 17,24. Но еще раньше наши судьи натянули чемпионский результат молодому эстонцу Яаку Уудмяэ — 17,35. Перестраховались. Боялись упустить для страны золотую медаль».
— Ерунда. Мы же всё показывали, да еще с повторами. Было четко видно, куда Санеев прыгнул, куда эстонец. Нет-нет, никто не мухлевал. А Виктора жаль. Мог бы стать четырехкратным.
Штурм
— В нашем разговоре всплыла фамилия Эрнеста Серебренникова. Мы как-то приехали к нему делать «Разговор по пятницам». Встретил нас на джипе Volvo, сели в кафе. Вскоре выяснилось, что и заведение тоже его.
— Что ж у тебя ресторана-то нет? — улыбнулась Тамара Николаевна.
— Не знаю! — чуть раздраженно ответил наш герой. Не оборачиваясь.
— Прямо в его доме кафе, — зачем-то добавили мы.
— Видно, Эрик другого немножечко склада, — закрыл тему Садеков.
— Яша у меня очень скромный, — вздохнула Тамара Николаевна. — Сколько уж ему говорила: «Попроси Николая Николаевича...»
— Озерова?
— Ну да. Это сейчас рядом с домом метро выкопали. «Селигерская» называется. А раньше добираться на работу было сложно. Мы бы отдали свою квартиру, а взамен взяли бы что-то поближе к центру. Где угодно!
— Озеров способен был решить такой вопрос?
— Скольким он людям помог с жильем — знали бы вы! — воскликнул Садеков. — А я, ближайший его товарищ, не просил. Вот не мог — и все. Жене тоже запретил подходить с этим вопросом.
— Какие зарплаты были на советском телевидении?
— Я, режиссер высшей категории, получал 300. Еще 50 доплачивали за «главного». У жены было 250. А потом 90-е — и все рухнуло...
— Где вы были в октябре 1993-го, когда телецентр штурмовали?
— К счастью, дома. В отличие от Перетурина, который сидел в «Останкино», для «Футбольного обозрения» что-то монтировал. Днем позвонил: «Ян, ты мне нужен. Приезжай». Я ответил: «Хорошо. Жену провожу — и к тебе». Она в командировку отправлялась, в Казань.
— От Первого канала?
— От ВГТРК, уже там работала. Приехали мы на «Яму», Томочка пошла забрать камеру. И услышала от начальства: «Скорее дуй на вокзал. В сторону «Останкино» двинулась военная техника...» После таких новостей соваться туда не имело смысла, я сразу помчался домой.
— А Перетурин?
— Когда грузовик проломил дверь в здании АСК-3, где на втором этаже располагалась спортивная редакция, Володя бросил монтировать и рванул на улицу через запасной выход. Он с противоположной стороны, ближе к железнодорожной станции. А вот один из наших редакторов с испугу через окно вышел.
— Со второго этажа?
— Да. Сломал ногу, но кое-как до станции доковылял. В любом случае ему повезло больше, чем другому сотруднику, не из спортивной редакции. Тот при штурме выглянул в коридор из монтажной — и получил пулю в лоб. Дурак, надо было тихо сидеть, не высовываться.
Уход
— Как вы с телевидения уходили?
— Последнее «мое» — чемпионат мира по фигурному катанию. Москва, 2005 год, показательные выступления. Андрюша Голованов комментировал, а я показывал.
— Знали, что этот день — последний?
— Конечно. А 31 декабря собрались, поздравили...
— Проводили вас?
— Да никак его не проводили! — вспыхнула Тамара Николаевна. — Яша! Они же просто праздновали Новый год. Сидели, выпивали. Никаких слов не сказали. Даже небольшой конверт не догадались положить! Я была в шоке. Весь день проплакала. Таких людей, как Садеков, провожают иначе!
— Вы тоже были там?
— Да. Девочки-редакторы на меня смотрят: «Ой, Тамара, что вы плачете?!» Я в туалет уходила — чтобы Ян не видел моих слез.
— Я и не знал... — поразился Садеков.
— Да что я тебе буду рассказывать? Ладно!
— А что за благодарственное письмо от Константина Эрнста на стене?
— Это позже прислали... Мне кажется, Малышев, руководитель спортивной редакции, мог бы сходить к Константину Львовичу, сказать: «Мы провожаем Садекова». Эрнст бы все организовал — прекрасно Яна знает!
— Что ж не сходил?
— Боялся за свое место.
— После того как меня в 2005-м за штат вывели, я еще девять лет помогал по договору, — уточнил Садеков. — Получал 15 тысяч рублей в месяц. Но спортивных эфиров на Первом становилось все меньше. В какой-то момент практически совсем исчезли. Да и сейчас там в фаворе только фигурное катание.
— Выходит, окончательно с телевидением распрощались в 2014-м. К трансляциям сочинской Олимпиады имели отношение?
— Нет. Наши режиссеры на Играх уже не работают. Это в 1980-м решили, что своими силами покажем Олимпиаду. А теперь под нее МОК собирает режиссерские бригады со всего мира. Например, биатлон показывают финны, коньки — немцы... Так и в Сочи было.
— Нынешний режиссерский пульт — словно кабина самолета. Управились бы?
— А как же? Все ясно: здесь спецэффекты, здесь повторы... Кайф на такой аппаратуре работать. У нас были «Томпсоны». Французские ПТС. Тоже хорошие! На крупных соревнованиях я контролировал десять камер!
— Как у вас мозги-то не лопались — за всем уследить?
— Ну-у... Десять камер — нормально! Можно работать. Хотя в человеческих силах, как я читал, одновременно следить за семью-восемью камерами. Но привык.
— Много лет вы отработали в связке с Раисой Паниной. Как сложилась ее жизнь после ухода с Первого канала?
— Раису тоже убрали в 2005-м. Но если я еще хотя по договору сотрудничал, то ее больше не привлекали. Устроилась на «Спартак-ТВ», транслировала матчи молодежного состава, а со сборов — и основного. Умерла в 72 от инсульта.
— Вам в этом году 85.
— Круглые даты идут за мной по пятам. В ноябре — юбилей, а в феврале 2022-го, если доживем, — бриллиантовая свадьба, 60 лет!
— Невероятно.
— Самим не верится. Когда отмечали с Томочкой золотую свадьбу, нам от государства пять тысяч рублей перечислили. На изумрудную, это 55 лет, тоже что-то выплатили. Интересно, сколько полагается за бриллиантовую?
— Даже не представляем. Скажите честно: скучаете по телевидению?
— Нет. Все-таки возраст, надо быть реалистом. Хотя...
— Что?
— Иногда смотрю какую-нибудь трансляцию. Думаю: «Да я и сегодня мог бы футбольчик провести!»