Тарантино на могиле Пастернака
Когда-то меня, начитанного мальчонку, водили по Переделкино. Писательским местам. Кое-что я соображал — и слушал, слушал. Не зря Тарантино, приехав в Москву, первым делом попросил отвезти туда, на могилу Пастернака. Сел возле холмика, оперся спиной о памятник — и нашептывал что-то. Фотография обошла все газеты — и вы ее, конечно, видели.
Мы тоже шли от могилы Пастернака — где шептали свое.
— Видишь старушку? — спросил меня тот, кто вел.
Старушка как старушка. Булка в авоське.
— Это Эстер Давыдовна, — растолковали мне мягко. — Вдова Катаева.
Я замер, пораженный в самое сердце. Вдова Катаева! Я уж понимал своим маленьким мозгом, что Валентин Петрович Катаев — это не только «Цветик-семицветик», но еще и «Алмазный мой венец». Это благодаря ему, покровителю, родился дуэт Ильф — Петров. Евгений Петров был его непутевым меньшим братишкой. Кстати, тоже жил здесь, неподалеку. Рядом с Константином Симоновым и Львом Кассилем...
Как все близко, как рядом — в одном рукопожатии! Как мне хотелось ее догнать, легонечко взять за руку, посмотреть в глаза. Донести сумку. Одолеть пустыми расспросами. Через тепло ее руки почувствовать руку Ильфа и Петрова.
Нет, не решился. Старушка завернула за угол, не чувствуя спиной взглядов, — а я стоял на пыльной обочине. Под теми самыми окнами Дома творчества, под той самой комнатушкой, где покончил с собой в ноябре 74-го Геннадий Шпаликов.
Ничего не осталось от старого Переделкино — лучшие его обитатели разъехались по погостам. Кто-то — как Роберт Рождественский — здесь, неподалеку от Пастернака. Кто-то — как Андрей Вознесенский и Булат Окуджава — в Москве.
Пережив на многие годы чудесных мужей, тихонечко отошли в вечность и их старушки. Красавицы ХХ века.
«Молодой человек, имейте совесть!»
Чему-то меня тот случай научил — став корреспондентом, я набирался наглости. Не поговорил толком с Анатолием Тарасовым? Так напрашивался к вдове Нине Григорьевне, изумительной женщине. Приходил в ту самую квартиру генеральского дома на Соколе, откуда Анатолий Владимирович уехал в госпиталь и уже не вернулся. Дотрагивался в коридоре до облупившихся клюшек, дожидающихся хозяина уж столько лет. Сидели в той комнате, где Анатолий Владимирович хранил наливочку и варенье, приготовленные своими руками на загорянской даче. В каком-то фильме мелькнул кадр — и я радостно зафиксировал: даже сидел я на этом самом кресле! Около этого шкафчика!
Проговорили мы часа три — Нина Григорьевна готова была еще и еще. Но дверь распахнулась, на пороге стояла гневная Татьяна Анатольевна. У нее-то разговоры короче:
— Молодой человек, имейте совесть! Маме 86 лет!
Я покраснел, встряхнулся. Распрощался как-то суетливо. В прихожей дотронулся украдкой еще разочек до тарасовской клюшки.
Когда еще смогу?
Балкончик от Василия Сталина
В том же доме на Соколе я отыскивал Зинаиду Ивановну, вдову Алексея Гринина, капитана легендарного ЦДКА. Елену Николаевну Боброву, вдову Всеволода Михайловича. Указывала на единственный балкончик: «Это Сева попросил Василия Сталина, чтоб разрешил. Тот распорядился — сделали...»
Я уходил из этого дома — дотрагивался до старых перил. Еще оттуда, из 40-х. Казалось, чувствую тепло прикосновений великих жильцов. Даже лифт там какой-то особенный.
Елене Николаевне дай Бог здоровья. Я глядел на ее улыбку — и понимал, почему Всеволод Михайлович выбрал эту женщину. Да и вы бы поняли.
Остальные ушли.
Квартира в Чапаевском парке
Ушли казавшиеся вечными — я приезжал к Виктору Шувалову, человеку из хоккейных легенд. Тот говорил-говорил — и вдруг вспоминал:
— Я ж не пообедал! Ох, упустил время! Все, все, все. Давай-ка я тебя провожу...
Надевал шерстяной костюмчик сборной Румынии, которую тренировал в начале 70-х, — и выходил со мной во дворик. Махал рукой:
— Во-о-н! Чапаевский парк!
— Чапаевский парк, Чапаевский парк... — повторял слово попугай я. Что-то ж у меня с Чапаевским парком связано.
— Лева Яшин там жил. Теперь — Валентина Тимофеевна.
Ах, точно!
Я подходил к тому самому дому 18/1, пытался угадать окна. Это сюда приезжал Франц Беккенбауэр к другу Льву. Сюда привезли Хулио Иглесиаса — и тот, бывший вратарь, начал вдруг целовать Льву Ивановичу руки. Смутил невероятно. Яшину и выдергивать неловко, а глядеть на это все русскому мужику сущее страдание. Как-то у нас не принято...
Сюда приехал на пике славы Харальд Шумахер, вратарь «Кельна» и сборной ФРГ. Уезжал ошарашенный — написал после в поразившем весь мир «Свистке»: «Яшин походил на выгоревший изнутри гоночный автомобиль...»
Сюда Рафик Нишанов привез звездочку Героя Соцтруда умирающему Яшину — и сдержался, не ужаснулся перед камерами худобе. Лев Иванович даже сел, набросил поданный Валентиной Тимофеевной пиджак. Первая полоса еженедельника «Футбол» была ужаснее некролога — даже очки были исхудавшему Яшину велики. Что уж костюм... Официальным «Героем» прожил лучший вратарь ХХ века дня три.
Все эти предсмертные мучения, боли ракового страдальца легли на плечи Валентины Тимофеевны. Не думаю, что кто-то сильно помог. Достаточно было взглянуть на обстановку в той квартирке, чтоб оценить — кроме «Волги» да мирового признания ничего великий Лев не заработал. Крах империи в 90-м только подступал — но агонизирующей стране уж было не до Яшина...
«Как вам фильм?» — «Ужасно...»
Валентина Тимофеевна, говорили, была лет семь-восемь назад плоха. Добиралась с муками на динамовское мероприятие — и просила нашу милую Дарьюшку Исаеву, королеву фотохроники:
— Девочка, родная, не надо меня фотографировать. Я так скверно выгляжу.
— Я уже, — потупилась Дарья.
— Тогда печатать не надо...
Печатать не стали — но я на карточки взглянул. Да, подумал, сдают даже самые железные люди. Валентина Тимофеевна постарела, что уж.
Но потом случилось чудо — и Валентина Тимофеевна, говорили мне, приободрилась. Расцвела. Ездила на Ваганьково к мужу, участвовала в динамовских беседах. Весьма творчески подошла к работе над сценарием фильма. Рассказывал мне Сергей Шмитько, знаменитый журналист советской поры:
— Я с Валентиной Тимофеевной, его супругой, старался осторожнее общаться — она женщина умная, журналист. Но после какой-то пресс-конференции под рюмочку подсаживаюсь: «Как вам фильм про Льва Ивановича?» Она оглянулась, склонилась над ухом — и шепотом: «Ужасно...»
Журнал про березы и отчизну «Родина» даже напрашивался к Валентине Тимофеевне на интервью — и та припоминала случаи, которые как-то не вспомнились прежде.
Вот это человек, думал я. Вот это закалка. До ста должна дотянуть!
«Вот умру я — о ком вы журналисты, будете всякие сказки рассказывать?!»
Тот же Шмитько рассказал:
— Это сейчас турнир Гранаткина никому не нужен — а в 80-е съезжались на него все, причастные к футболу. Ну и Яшин, разумеется.
— Так что?
— Как раз где-то в пригороде открывался царский дворец. Для участников турнира специально выкроили день отдыха — чтоб съездили, посмотрели. Висит афиша: автобус отходит во столько-то. Выхожу с утра — возле гостиницы огромные автобусы. Пустота — и стоит Яшин. Один-единственный!
— Ну и ну.
— Подхожу: «Здравствуйте, Лев Иванович». Ждем-ждем. Никто не вышел, только женщина-бухгалтер. Никого культпрограмма не интересовала. Отыскали нам какой-то рафик вместо автобуса — поехали втроем. А Яшин мужик с хитрецой — смотрит в окно и вдруг произносит: «Вот умру я — о ком вы журналисты, будете всякие сказки рассказывать?!»
Будут и про Яшина рассказывать, и про Валентину Тимофеевну. Только все меньше остается людей, кто с ним играл, кто здоровался за руку.
Как-то незаметно ушли в вечность фронтовики. Вот вчера еще было много, держались бодро, — а сегодня и нет никого.
Вот и с Яшиным так...
Сандуны
Как-то друзья из Сандуновских бань придумали — не пригласить ли сюда на обед вдов великих динамовцев? Пусть посмотрят, где проводили каждый день после матчей их мужья!
Пообедают старушки, а потом — в парилочку. Ну и меня пригласили. Сначала отобедать, а потом на выход. В парилке бабушки уж как-нибудь сами.
Как же это было сладко! Какой же это был разговор!
Тон задавала Валерия Бескова. Самая красивая девушка Москвы 40-х.
Вдовы Яшина и Еврюжихина не отставали. Поначалу говорили сдержанно, а потом веселее, веселее...
А если что забывали — подключался легендарный банщик Петр. Здоровенный дядя. Которого все футболисты той поры почитали.
— Костя Бесков каждый свободный день здесь проводил. Банный день никто и никогда не мог отменить, — вспоминал великий банщик.
— Это правда! — восклицала Валерия Николаевна. — Что б там ни было с вечера, воскресным утром Костя отправлялся сюда. Со своим веником.
— Здесь не только сто граммов, но и раков брал, — с блаженством поддержал тему банщик Петр. — Еще пивка. Настойка в Сандунах потрясающая была. Мне всегда говорил: «По пятьдесят граммов только дураки пьют!» Бутербродик, сто граммов — все красиво было. Выходит: свежий, прическа... Картинка, а не человек. Видна была стать. Как-то мне свою книгу привез, прямо у парилки подписал: «Патриарху Сандунов — от патриарха футбола».
— Лев выпивал нечасто, но если начинал — мог перебрать, — смеется Валентина Тимофеевна Яшина. — Я все время ему говорила: «Ты посмотри на Константина Иваныча. Поднял рюмку, отпил чуть-чуть — и отставил в сторону». Но только потом до меня дошло, что никогда нельзя говорить под руку.
— Почему? — интересуюсь.
— Потому что он, если под руку сказать, рюмку возьмет и, на меня глядя, до конца выпьет. Назло. Это значит — уже завелся. Но быстро пьянел.
— А помнишь, Валечка, как мы из Новогорска ехали? — рассмеялась Валерия Николаевна.
— Да как такое забыть... — улыбнулась воспоминаниям Яшина.
— Ехали на дачу в Подрезково с динамовской базы, — прочитав недоумение в корреспондентских глазах, начала рассказ Бескова. — Я была, Лева Яшин, Валя. Все выпили, но по Косте даже видно не было, сел за руль. Машину наши все знали, номер у нее был особый — 00-80. И вдруг нас начал преследовать милицейский автомобиль. Кричат в громкоговоритель: «Машина 00-80, прижмитесь к обочине!»
— Ужас какой.
— Не то слово! — всплеснула руками Валерия Николаевна. — Я рядом с Костей сидела, начала ему в рот совать какую-то жвачку, Лева с Валей на заднем сидении закурили, чтоб от нас хоть не спиртным, а табаком пахло... А та милицейская машина нас подрезала и встала поперек дороги. Не объедешь. Пришлось останавливаться. Все, думаю, конец нам.
— Чем дело закончилось?
— Вышел Костя, гаишник ему навстречу идет. Руками разводит: «Ну, Константин Иваныч... Сколько вы мне мяч обещаете привезти?!»
«Отрезала: прекращаю баню, больше не пойдешь!»
Рюмочка, другая — и принесли горячее. Дамы раскрепостились. Я сбросил пиджак, засучил рукава. Парилка рядом — жарко!
— А Лев Иванович, кажется, всегда ходил в определенной компании? — спрашиваю Валентину Тимофеевну.
— Совершенно верно, — кивнула она. — Причем из футболистов в этой компании был разве что Жора Рябов, больше никого. Одно время ходили по воскресеньям, так я как-то Леве разнос устроила: «Ты целый день в бане, а я дома с детьми — не уйти никуда...» Так переиначили, стали ходить по субботам. Кстати, была одна история, о которой я корреспондентам до сих пор не рассказывала.
— Так расскажите сейчас.
— Когда мы с Левой поженились, вокруг него полно было всяких... прилипал. Футболисты откуда-то приезжают — эти ребята их уже в аэропорту ждут. Причем мне не позвонят: «Поедешь встречать мужа? Может, за тобой заехать?» Чемоданы раскрывают, начинают что-то делить, потом столы какие-то накрывают. Первое время я смотрела-смотрела, потом сказала: все! Отшила эту публику. Потом с банными днями Льва начала бороться.
— Как?
— Каждое воскресенье часам к семи утра он едет в баню. Полдня там, не выспался, да еще поддаст там — возвращается и спит. А я целый день дома вынуждена сидеть. Отрезала: прекращаю баню, больше не пойдешь! Категорически!
— Прекратил?
— Лет десять не ходил. А потом я задумалась: «Господи, ну сколько же можно держать в узде мужика?!» Отпустила вожжи, и Лев снова стал ходить. Но уже с оглядкой. И возвращался нормальным. У него ведь еще язва желудка была, мучился страшно. Пока сезон идет, нервное напряжение, и проявлялась она редко, зато каждое межсезонье обострение было. Лежал в больнице. Как-то Якушин ко мне подошел, говорит: «Передай Льву: пусть на меня не обижается...»
— Что случилось?
— Оказывается, пришел Лев на тренировку и говорит — мол, не в состоянии сегодня работать. «Не могу падать, у меня желудок болит! Очень болит!» А Якушин в ответ: «Лева, хоть раз упади, и все, больше не надо...» Это за два дня до игры было. Еще был случай — я сама хотела в Сандуны придти и посмотреть своими глазам, чем они здесь занимаются.
— Пришли?
— Был в Левиной компании такой Матасов. Войну разведчиком прошел, потом в органах работал. Как раз в те годы из-за директора Елисеевского магазина большое дело торгашей приключилось, директоров снимали, и на их место ставили чекистов. Матасова так директором сделали. Двухметровый красавец — страшно заводной парень! Так он мне белый халат принес из своего магазина, говорит — выдадим, дескать, тебя за педикюрщицу. Так в баню и проникнешь. Обо всем договорились, утром встаю — а у меня температура 39! Ангина! Естественно, вся затея насмарку. Не суждено, видно, было.
— Лев Иваныч курил много?
— Тоже из-за язвы, как-то дым боль успокаивал. Ему даже в раздевалке курить разрешали. И без конца привозил из-за границы эти «Кэмелы», «Винстоны»...
— И вас курить научил?
— Сама научилась. Мне было лет 15-16, училась в техникуме, а экономику у нас преподавала дама из «бывших». Приходила в таком платье, что мы все засматривались. Вынимала серебряный портсигар, закуривала «Казбек». И делала это настолько красиво, что я думала: «Вот стану старой, будет мне лет сорок — тоже начну курить...» А когда мне действительно было 40, я работала на радио. Поругалась как-то с главным редактором, наговорила ему всякого — вышла в коридор, а там девчонки курят у окна. Дайте, говорю, сигарету. Так и пошло.
— На радио чем занимались?
— Вела выпуски известий для Московской области днем и вечером. Из-за этого и ругалась тогда — времени вообще не было. А потом дали мне программу, которая два раза в неделю выходила, и свободного времени стала масса.
«Волга»
— Кстати, знаменитая «Волга» Льва Ивановича сохранилась? — спросил я Валентину Тимофеевну.
— Сохранялась до прошлого года, я эту «Волгу» отдала дочке. А год назад одна радиостанция проводила благотворительный аукцион, деньги должны были пойти в фонд детских домов. Отдали машину на аукцион, начали ее продавать с 700 долларов, а ушла она тысячи за три-четыре. Сейчас хочу проверить, как использованы эти деньги.
— Вас же Лев Иванович как-то смешно называл? Я читал...
— Меня муж звал — «критик Белинский»! — рассмеялась Валентина Тимофеевна. — Как-то сказала ему — мол, кричишь много на поле. Так он будто оправдываться стал: «Я должен...» Потом как-то мне дома говорит: у тебя, Валя, ножки тоненькие. А я ему в ответ: «А у тебя вообще кривые!» И что вы думаете?
— Что?
— Возвращается после следующего матча. Спрашивает, как обычно: «Ну, как я торчал?» Нормально, отвечаю. Как всегда. Молодец. «А ноги как?» Я даже не поняла поначалу: а что с ногами? Лева говорит: «Да я и так перемещался, и эдак, чтоб не казались очень кривыми». И тут подумала: что я за идиотка?! Зачем ему такое сказала? Пришлось исправляться: «Не кривые они у тебя, успокойся!»
— Любимые удочки Яшина сохранились?
— Один спиннинг остался. Были и удочки, и блесны, но у меня два зятя. Они быстренько это разобрали.
— Представляете Льва Ивановича в современной жизни?
— Нет. Господи, прости мою душу грешную, вовремя, по-моему, он скончался. Иначе бы он умер от всего, что происходило в 90-х.
Исландские девчонки
Она была изумительной женой. Лучше не придумаешь. Всей своей трудной жизнью Яшин заслужил такую жену.
Друзья рассказывали — была бы при Игоре Нетто такая женщина, как Валентина Тимофеевна, и вся судьба сложилась бы иначе. Может, жил бы до сих пор. Но везет не всем.
Как-то разговорились с Анатолием Коршуновым, поигравшим и в московском «Динамо», и в «Спартаке». Мне кажется, это был один из лучших «Разговоров по пятницам».
Вспомнили и Льва Ивановича, куда ж без него.
— Яшина в настоящей злости видели хоть раз?
— Лева — добродушный, отходчивый. Для меня как наставник был, вместе всегда селили. Как-то приезжаем в Рейкьявик, два матча со сборной Исландии. Гейзеры посмотрели. А там белые ночи, спать нереально. Разве что солнца нет. Лева заснуть не может. Так мы окна одеялами заткнули. Утром выскакиваем на зарядку — ничего не поймем. Стоит толпа девок, штук двадцать. Симпатичные все, хохочут!
— Что ж не хохотать-то.
— Возвращаемся назад — подлетает какой-то товарищ. Через переводчика толкует: в Исландии надо укреплять расу. Приезжают американцы — к ним сразу исландские девчонки сбегаются. К англичанам с французами тоже. А русские для них вообще на вес золота, здесь их сроду не видели. Короче, надо...
— Детей налепить?
— Ну да. Для укрепления нации. Можно выбрать любую из толпы, все готовы.
— Грех отказывать — для укрепления-то.
— Мы бегом к Михею, объясняем ситуацию: Исландия в беде, нужно помочь! Якушин оглядел нас брезгливо: «Вы сначала обыграйте их, потом думайте о девочках. А сутенера, который девок привел, вышвырнуть к такой-то матери...»
— Надо выигрывать.
— Выиграли. Я счет открыл, Яшин произнес громко: «Толя первый забил — ему, наверное, первому и девка положена...» В Исландии раздевалки потрясающие. Полы стеклянные и тепленькие! Мы думаем — что такое? Оказалось — от гейзеров.
— Гейзеры — хорошо. Девицы-то дождались вас после матча?
— Нет. Никто больше не приходил. Так и пропали.
— Яшин, завершив карьеру, превратился в несчастного человека?
— Когда Лева закончил, у Центрального совета и московского городского совета «Динамо» не оказалось даже места. Яшина взяли в Управление футбола, работал «государственным тренером». Учился писать письма, все время приходил: «Толь, подскажи. Я правильно сформулировал?» — «Вот это выбрасывай, а это — оставляй». Год отработал — уже хорошо писал!
Брат мой с Яшиным дружил, вместе ездили в Кисловодск отдыхать. Мне говорил: «Какой же Лев молодец, быстро схватывает. Всем интересуется». Таскал его по театрам, музеям, концертам. На Галину Вишневскую выбрались, помню. Билеты взяли в первый ряд: «Чтоб Лев получше рассмотрел».
— Кесарев нам говорил: «Иногда мне казалось, что Беляев сильнее Яшина». Вы на таких же мыслях себя ловили?
— Вот именно — иногда! А в целом Лева понадежнее. Володя Беляев — блестящий вратарь. Если б не просидел за спиной у Яшина, играл бы в любой команде. Злой, всегда натренированный. Начинаешь ему бить — только подгоняет: «Еще! Сильнее!»
— Что ж не ушел?
— А вот не хотел покидать «Динамо». К команде привык, да и «звездочки» не последнее дело. Когда закончил, вернулся в свой Нальчик, там и умер. Зинка, его жена, такая высокая, плотненькая... Как молотобоец. Имела физическое превосходство. Все знали: если что — Зинка его убьет.
— После ампутации общаться с Яшиным трудно было?
— Да я бы не сказал. Хотя состояние у него было гнетущее. Мы, здоровые люди, приходим, все у нас в порядке, куда угодно поедем в этот же вечер. А он — не может. Радуется вроде, через час снова глаза тускнеют...
— Сейчас и друзья Яшина уходят, некому вспомнить. Царева не стало.
— Да никогда Царев его другом не был!
— Так рассказывал же.
— Рассказывать он любил — «этот мой друг, тот...» Царь делал вид, что он такой великий. Но я-то правду знаю. Яшин, вообще-то, держался особняком. А в друзьях у него были мой брат да Володька Шабров.
Подтяжки Кесарева
Это было великое поколение — как же я любил их слушать! Кесарев, Маслов, Минаев!
Не знаю, что будут рассказывать динамовцы ХХ1 века. Может, что-то про Бувача.
У прежних-то истории были повеселее. Тысячу лет назад рассказал мне Кесарев историю, с которой Валентина Тимофеевна в газете ознакомилась — и пожурила:
— Володя, ну зачем ты это рассказываешь?
— Так было же, Валентина Тимофеевна!
— Что с тобой сделаешь! Ну, рассказывай, рассказывай...
Я-то все помню — как это было. Каждое слово, каждую интонацию. Даже не верю, что никогда это не повторится.
Динамовский манеж. Буфетик. Владимир Кесарев, легенда из легенд московского «Динамо», снял кепочку. Бросил на столик так ловко, что и стакан с компотом не задела, и легла на газетку. А не на хлебные крошки.
Оттянул и щелкнул по животу подтяжечками. Кто сегодня носит подтяжки? А Кесарев — на полном серьезе!
В 60-м году сборная СССР стала первым чемпионом Европы по футболу. Но запомнился Кесареву город Марсель не футболом, нет. Совсем другим.
— Послала нас в Марселе команда хороших презервативов на всех купить.
Я обрадованно привстал. Перед глазами промелькнули всем известные, обветренные лица. Фамилии одна другой громче.
— Ну и?..
— Послали, значит, меня, Леву Яшина и Бубукина. Только, говорят, хороших купите.
— Как определить-то?
— В этом и история! Приходим в аптеку, а нам говорят — не туда попали. У нас medical, а вам в санитарию надо. А в санитарии, смотрим, выбор большой, экземпляров тридцать. Спрашиваем даму — какие самые надежные? Устойчивые к нагрузкам? Выбрала она нам три или четыре сорта. Хорошо, говорим. Надо попробовать.
— То есть?
— Она интересуется: «Где ж вы пробовать-то будете?» В гостинице, отвечаем. Смеется...
— Попробовали?
— Да, приходим — как пробовать? Мы с Бубукой презерватив держим, а Лев Иванович ведром воду наливает. Считает вслух. Какой-то на втором ведре лопнул. Отбрасываем в сторону: «Нет, давай следующий...» Один экземпляр так налили, что он раздулся во всю ванную. Вылили воду, с ним в руках в санитарию возвращаемся. Накупили на всю команду, сборную СССР.
— Сколько?
— Я уж не помню сейчас, но Бубука говорит — до сих пор в надежном состоянии. Рабочем. Он их чуть ли не миллион купил.
Эх, было ж время. Из этих весельчаков кто на Троекуровском, кто на Ваганьково.
«Кожемякин разжал руки и упал в шахту»
Семь лет назад встретили мы с Кружковым Владимира Пильгуя — и поразились: этот вратарь, поигравший в сборной, преемник Яшина, до этой встречи вообще журналистам ничего не рассказывал! Или не спрашивали?
Забыв про заготовленные вопросы, мы с жаром импровизировали. Вспомнили перчатки Яшина, которые тот передал Пильгую в прощальном матче. «Золотой мяч». Еще что-то.
Эти вопросы должны были задать Пильгую лет за тридцать до этого — однако ж не задали. А нам расхлебывать.
— Одна из легенд советского футбола — будто Яшин в прощальном матче передал вам перчатки. Этого же не было?
— Разумеется! Написал кто-то, и все подхватили. А Лев Иванович, уходя с поля, просто приобнял. Перчатки же у каждого свои. Посмотрите хронику.
— Перчатки Яшина в каком-то музее?
— В динамовском. Как и свитер, бутсы. Валентина Тимофеевна все туда передала. Сейчас жалеет, что не сохранила. Еще неизвестно, найдется ли «Золотой мяч»...
— То есть?
— Нет его. Ищут. Был в лужниковском Музее спорта, который закрыли на реконструкцию. Как-то спрашиваю Валентину Тимофеевну: «Дома остались вещи Льва Иваныча?» — «Ой, столько растерялось. И «Золотой мяч» найти не могут...»
— На вашей памяти Яшин хоть раз сорвался на крик?
— Если недобежал, уклонился от борьбы — от него влетит. Но после пропущенного мяча никому не пихал. Вне поля редко выражал неудовольствие. Помню случай на базе. Обед, Володя Уткин, парень из провинции, вилкой ковыряет в тарелке: «Опять котлета...» Лев Иваныч зыркнул: «А дома ты жрешь?» Или появился Толик Кожемякин в джинсовом костюме. Последний писк моды. Яшин нахмурился: «Вырядился, как водопроводчик!» В том костюме Кожемякин и погиб. Когда лифт застрял, Жуков раздвинул дверь, выбрался. Говорит Толику: «Давай, помогу» — «Нет, еще костюм запачкаю. Лучше подожду». Но потом все-таки решил вылезти. В эту секунду кабина тронулась.
— Писали, что его разрезало пополам.
— Нет-нет. Потащило вверх, он разжал руки и упал в шахту. Разбился насмерть.
— Яшина из-за этого сняли с должности начальника команды, обвинив в «ослаблении морально-воспитательной работы».
— Видимо, нашелся повод. Председатель ЦС «Динамо» генерал Богданов был далек от спорта. Не понимал, что Льва Иваныча нельзя убирать ни при каких обстоятельствах! Лицо клуба! Человек, которого знал весь мир! За границей, куда бы мы ни прилетели, первый вопрос: «Яшин здесь?» В Бразилии команда проводила зарядку на пляже. Защитник Миша Семенов, накачанный парень, отжимался на одной руке. Кто-то сфотографировал, в местной газете снимок сопроводили подписью: «В Рио гостит московское «Динамо». Два футболиста — Яшин и Численко. Остальные — легкоатлеты...»
— Увольнение стало ударом для Яшина?
— Еще каким! Жизнь ему это точно не продлило. Хорошо Колосков поддержал, позвал в Спорткомитет. Лев Иваныч выполнял там представительские функции. Но его дом — «Динамо». К сожалению, от игроков в той ситуации ничего не зависело. Это к отставке Бескова мы приложили руку, чего не могу простить себе до сих пор.
«Золотой мяч» вроде бы потом нашелся. Ну и отлично.
Тень в Химках
Последняя встреча — всегда странная, нелепая. С кем угодно. Откручиваешь в памяти, нащупываешь, вспоминаешь — и удивляешься...
Последнее стихотворение Окуджавы было написано в Париже, после ресторана: «Бамбук с китайскими грибами вкушал я жадными губами». На следующий день с высокой температурой попал в клинику парижского пригорода — из которой не вышел. Ну не странно ли — заканчивать поэтический путь такой строкой?
Я тысячу раз встречал Валентину Яшину, Валерию Бескову, Владимира Маслаченко...
А в последний раз увидел всех вместе в Химках. С кем-то играло «Динамо» — и двух вдов привез водитель на стареньком «мерседесе». В котором катался по Москве еще Константин Иванович. Откручивал, помню, на стоянке мерседесовский значок с капота — и клал в карман. Возвращаясь, снова прикручивал.
Стояли Валерия Николаевна и Валентина Тимофеевна чуть поодаль ото всех — и тут заметил их Владимир Маслаченко.
Вскричал, распахнул объятия издалека:
— Лерочка! Валя!
— Я очень на тебя обижена! — не смущаясь посторонних ушей, ответила Валерия Николаевна. Женщина гордая, язвительная. Даже произвела какой-то строгий жест.
Но Маслаченко, отодвинув милицейский заборчик, подлетел. Обнял, расцеловал одну, другую. Сжал в объятиях двух сразу. Валерия Николаевна фыркнула — и оттаяла.
Я глядел со стороны. Они были молодые, яркие, с характером. Ну хорошо — выглядели молодыми...
Допусти я хотя бы мысль, что больше никого из них не увижу живыми, — догадался бы вытащить из сумки, вскинуть фотоаппарат. Но мне в голову не пришло.
Заезжаю в Химки — оглядываюсь на ту колонну неподалеку от касс. Мне кажется, стоит закрыть глаза — и все вернется. Снова услышу голос Валерии Николаевны. Поймаю строгий взгляд Валентины Тимофеевны. Почувствую сладкий дымок от ее сигареты. А неподалеку мелькнет тень от распахнутых объятий Маслаченко. Переломанные пальцы бывалого вратаря делали ту тень очень индивидуальной.
Кто-то припомнит былые обиды, кто-то фыркнет, — но Владимир Никитич всех растормошит и отогреет...