«Надеюсь, отпустят», — улыбнулся Сергей Зубов, когда я спросил его, позволит ли ему, главному тренеру «Сочи», руководство клуба отлучиться на несколько дней в Торонто по случаю его включения в Зал хоккейной славы.
Мы беседовали в московской гостинице в середине сентября, примерно за два месяца до торжественной церемонии в канадской хоккейной Мекке. На следующий день «Сочи» в паре километров оттуда обыграет «Спартак» Олега Знарка — 1:0. Но в спорте иногда все происходит не так, как мы предполагаем. Боссы сочинцев быстро забыли, что в последних двух сезонах Зубов с весьма посредственной по составу командой с шестого места на Западе попадал в Кубок Гагарина. Стоило неважно начать новый сезон — и в октябре с ним попрощались.
Хорошее в этом было ровно одно — по крайней мере, теперь точно ничто не помешает Сергею слетать туда, где чествовать его будет весь хоккейный мир. А новую тренерскую работу он обязательно найдет — никуда от такой фигуры она не убежит. Тем более что он отлично понимает — тренер обязан убить в себе игрока. И не имеет права, глядя на то, насколько его хоккеисты слабее него самого, попрекать их этим.
Зубов был шикарным защитником, каких давно уже в России не делают, — дай бог, чтобы Иван Проворов и Михаил Сергачев со временем хотя бы приблизились к его уровню. Со сказочным катанием и видением площадки. Он стал одним из последних великих учеников Виктора Тихонова, до конца раскрывшимся уже в НХЛ. Да так, что он стал всего лишь вторым нашим защитником, попавшим в Зал славы. После Вячеслава Фетисова, чьи лучшие годы все же прошли до отъезда в Северную Америку.
Зубов же, напротив, золотое время на льду провел именно в Штатах. Хотя титулов успел изрядно выиграть и до отъезда. Началось с побед в 89-м на МЧМ с советской молодежкой и в чемпионате СССР — с ЦСКА. А после победы в Альбервилле-92 на Олимпиаде с тихоновской Объединенной командой без флага и гимна (играл он в паре со своим другом Владимиром Малаховым) он на стыке советских и российских времен уехал за океан и уже на второй сезон выиграл Кубок Стэнли. До того став самым результативным игроком — не защитником! — «Рейнджерс» в регулярке. При наличии Марка Мессье, Брайана Лича, Алексея Ковалева, Адама Грэйвза и еще кучи звезд.
Две зубовские голевые передачи в седьмом матче финальной серии с «Ванкувером» вы просто обязаны найти в Youtube. И, особенно глядя на первый гол, когда Брайан Лич перед отправкой шайбы в пустые ворота мог прочитать целый философский трактат, всем, кто не застал игру Зубова, все станет понятно.
Транзитом через «Питтсбург» он оказался в «Далласе», и его обмен в клуб из Техаса многие эксперты называют лучшим в истории «Старз». Более чем на декаду россиянин стал главной фигурой в обороне «Звезд», резко прибавив в исполнении прямых обязанностей — до того он рассматривался как ярко выраженный атакующий защитник. Но в плей-офф 99-го он проводил по полчаса в среднем за игру — и без него победы «Далласу» бы не видать. Недаром тренер той команды Кен Хичкок, которого многие обвиняли в нелюбви к российскому стилю игры, отвечал мне на этот вопрос так: «Нахожу этот стереотип юмористическим. Хотя бы потому, что один из моих любимых хоккеистов, с которыми я когда-либо работал, — это Сергей Зубов».
Cледующий из наших в Зале Славы? Могильный, Гончар
— Ваша карьера в НХЛ завершилась десять лет назад. Восприняли ли новость о приеме в Зал хоккейной славы как большую неожиданность или ждали чего-то подобного? — спрашиваю Зубова.
— Таких вещей никогда не ожидаешь. После окончания карьеры то здесь, то там всплывали разговоры на эту тему — но ничего не произошло, и я полностью, что называется, отпустил ситуацию. В прошлом феврале опять что-то началось — но тут я уж точно был скептически настроен. В голове вероятность такого развития событий не сидела однозначно. И когда раздался звонок, точнее, конференс-колл от Джона Дэвидсона и Лэнни Макдональда, я был в шоковом состоянии.
— Игорю Ларионову, единственному в истории нашему члену выборного комитета Зала славы, спасибо сказали?
— Конечно. Сразу и списались, и поговорили. Вообще, рад, что он вернулся. Человек с такими знаниями, опытом, авторитетом должен работать на российский хоккей — и слава богу, что люди это поняли!
— Кого следующим из наших ждете в Зале славы?
— Всех, кто достоин! (смеется) В первую очередь там должен быть Сашка Могильный. Безоговорочно. Думал, его введут туда гораздо раньше, если честно. Из защитников, наверное, Серега Гончар.
— Восходящие звезды — Иван Проворов, Михаил Сергачев — по-вашему, способны достичь вашего уровня?
— Потенциал есть. Думаю, история Сергачева — это подтверждение, что нужно дать парню шанс, правильно его использовать, и он потихонечку начнет раскрываться. То же касается и Орлова, и Проворова. Новый контракт, который подписал Иван с «Филадельфией», — на мой взгляд, очень адекватный. Удачи ему. Мне кажется, игровое время, которое он получает во «Флайерз», доказывает, на что он способен. Может, Проворов не так ярко показывает себя в нападении, но потенциал у него опять же есть, и, полагаю, он будет только прогрессировать.
— Читал якобы вашу цитату: вам было восемь лет, когда вы поехали в Канаду в составе нашей сборной и первый раз попали в Зал славы. Поразился — какая может быть сборная в этом возрасте?!
— Тоже видел эту цитату. Опечатка, конечно. Не восемь, а восемнадцать. Мы два года подряд ездили на суперсерии, проводили девять игр — по три со сборными каждого региона. У нас одна команда — у них все время какие-то новые бородатые ребята выходят. Отличный опыт! Представился шанс почувствовать этот хоккей, этот уровень.
И проездом на обратном пути остановились в Торонто. Возник вопрос: куда сходить? И нам посоветовали — в Зал славы. Даже не помню, с ребятами в итоге туда пошел или один. Помню только то, что это было — вау! Какие имена! Эти эмоции, которые ты там испытываешь, потом двигают тебя вперед.
— Не было мыслей, что однажды вы сами...
(Перебивает) — Да нет, какие мысли! Небо и земля. Эти люди, эти имена тогда для меня были чем-то нереальным.
Убийство первого тренера
— Не считаете ваше включение в Зал славы в какой-то мере компенсацией, что ни разу не выиграли «Норрис Трофи» и лишь раз на него номинировались? Многие считают это несправедливостью.
— Во-первых, всегда очень спокойно относился ко всем персональным наградам — и по-прежнему отношусь. Во-вторых, у каждого хоккеиста есть определенный уровень — выше не прыгнешь. И себя, свою игру ты оцениваешь через замечательных мастеров, которые подобные награды завоевывали.
— В вашем поколении был такой мастер. Чем вы были принципиально слабее Никласа Лидстрема, который «Норрис Трофи» брал аж шесть раз?
— С Ником тяжело было конкурировать. Не зря его называли — Perfect Human (идеальный человек, — Прим. И.Р.). Он действительно без каких-либо изъянов играл на протяжении стольких лет на высочайшем уровне. Как у него это получалось — никто не знает. Великий хоккеист.
— У вас есть объяснение, почему «Норрис» — единственный индивидуальный приз НХЛ, который никогда не выигрывали россияне?
— Наверное, мы не так хороши, и это идет из поколения в поколение. Все объясняется нашим спортивным воспитанием. Тем, как мы готовим хоккеистов, какой акцент делаем на современной игре в защите. Думаю, это кроется в самом начале карьер.
— Что вы имеете в виду? Где коренной недостаток?
— Самородки были, есть и будут всегда. Но, насколько знаю, в Северной Америке принцип таков: в самом маленьком возрасте пацанов, которые лучше всех катаются, определяют не в нападение, а в оборону. И для меня не может быть современного защитника без хорошего катания.
Если ты не катаешься, то не можешь противостоять сильным нападающим, будешь проигрывать позицию. И в нашем хоккее, считаю, должны это перенять. Наперекор мнению многих родителей, которые зачастую диктуют условия.
— Оно и понятно. В нападении больше очков, больше внимания — а значит, и больше денег.
— Это вообще, считаю, большая проблема в российских хоккейных школах. Где, к сожалению, тренеры не имеют права голоса.
— Когда вы начинали — подход был другой?
— В защиту меня поставил в школе «Москвич», где я начинал, тренер Борис Штанько — очень независимый и требовательный человек, который умел стоять на своем. По этой причине он много лет спустя и погиб. Это было убийство, которое сильно не афишировалось.
— Что произошло?
— Из «Москвича» Борис Анатольевич перешел в ЦСКА. Был очередной набор ребят — и с кем-то там, видимо, не поладил. Я уже играл в НХЛ, поэтому деталей не знаю. А в России наступили тяжелые времена. Но каким мужественным и справедливым человеком Штанько был в годы работы со мной, таким и остался. Поднимался в лифте домой, и его дождались...
Года в три выбросили на лед, дали пинка под зад: «Кати». И я покатил
— Два Кубка Стэнли в разных командах, олимпийское золото, победа на МЧМ, теперь вот Зал хоккейной славы — более чем достойная коллекция достижений. А в детстве о чем мечтали? И родители вас хотели видеть хоккеистом?
— Каких-то настойчивых призывов не было. Главным для родителей было, чтобы я занимался делом, а не шатался где попало. Мне повезло в том, что папа работал на авиазаводе Яковлева у метро «Сокол», очень близко от школы ЦСКА. Ему было удобно приходить и проверять меня, ведь мама трудилась далеко, в Орехово-Борисово — как сейчас это называют, в ЖКХ.
Папа неплохо играл в футбол, дошел даже до молодежки «Торпедо» — но порвал ахилл. Тогда не было такой медицины, как сейчас, и со спортом отец завязал. А его товарищ Михаил Титов попал в хоккейное «Динамо», отыграл в нем десять сезонов — даже в сборную СССР его привлекали. Отец меня возил на его игры, и я получал от него подарки — клюшки, например. Это не могло на меня не повлиять. Года, наверное, в три папа с дядей Мишей просто выбросили меня на лед, дали пинка под зад и сказали: «Кати». И я покатил.
— А как удалось перейти из «Москвича» в армейскую школу? Страшно представить, какая была в ЦСКА конкуренция.
— Тут надо вернуться к Борису Штанько. У нас был Кубок Москвы, в котором постоянно играли пять команд — ЦСКА, «Спартак», «Динамо», «Крылья» и «Москвич». И на одном из турниров, как мне потом рассказали, присутствовал Борис Шагас (легендарный селекционер ЦСКА, — Прим. И.Р.). После чего я и оказался в ЦСКА. Меня обменяли на четырех человек — так что и на том уровне, оказывается, были трейды (смеется). Самое интересное, что год или два спустя Борис Анатольевич тоже оказался в армейском клубе вместе с теми самыми ребятами, которые пришли в «Москвич» вместо меня. Он привел всех обратно! И мы воссоединились. Год или два работал с Юрием Румянцевым, а все оставшиеся сезоны в школе — вновь со Штанько.
— Если молодые игроки спросят, какие самые сложные моменты были в детстве и юности, когда решалось, стать вам большим хоккеистом или нет, — что ответите?
— Самые жесткие эпизоды оставлю для себя. Скажу лишь, что соблазнов было море. И мы шалили. Был на грани отчисления из школы — да всякое случалось. Но пришел к какому-то рубежу, который однажды перешагнул и полностью остался в спорте, сконцентрировался на нем.
— В школе ЦСКА учились у Вячеслава Фетисова, Алексея Касатонова? Ходили ли на матчи первой команды?
— Все время! Это было огромное везение. Школа у нас была на метро «Аэропорт». Класс у нас был на мужскую половину — хоккейный, на женскую — баскетбольный. И первая команда всегда была перед глазами. Почти каждый день или с кем-то из одноклассников приходил на тренировки, стоял, наблюдал за такими мастерами, что-то для себя подмечал, или вообще сам. И это очень сильно на меня повлияло.
Сунули в руки «Калаш» — и мы читали текст присяги прямо в спортивных костюмах
— Один сезон вы успели поиграть с ними в первой команде ЦСКА до их отъезда в НХЛ.
— Более того, какое-то время даже в первой пятерке! У Алексея (Касатонова, — Прим. И.Р.), кажется, в какой-то момент возникли небольшие трения с тренерским штабом, и первый матч в высшей лиге чемпионата СССР я провел с Фетисовым и тройкой Крутов — Ларионов — Макаров. До шайбы я практически не дотрагивался, мне ее не давали. Но, конечно, много навыков, особенно в плане видения игры, играя с этими ребятами, я развил.
— Вас трясло, когда первый раз выходили с ними?
— А как вы думаете? Со временем и опытом улеглось.
— «Пихали» сильно?
— Как без этого? И рукой на меня махали — все, мол, пропащий (смеется). Хорошо помню, что один из первых голов, а может, и первый, забил в Челябинске. Непонятно как мы оказались со Славой Фетисовым на пятаке (!) и разыграли «два в ноль». То, что два защитника оказались перед одним вратарем соперников и завели шайбу в пустые ворота, запомнилось мне на всю жизнь.
— Виктор Тихонов вас в спортроту отправлял?
— За какую-то провинность — один раз. Это было совершенно нормальное явление. А еще разок съездил на принятие присяги. Помню, мы готовились к МЧМ, и по возрасту, чтобы оформить выезд за границу, нужно было срочно стать военнослужащим. Посадили нас в автобус, отвезли в какую-то воинскую часть в Подмосковье, сунули в руки «калаш». Мы прочитали текст присяги прямо в спортивных костюмах, нам вручили военные билеты — и давайте, обратно на сборы.
— Вам в карьере довелось поработать с очень суровыми тренерами по обе стороны океана — здесь с Виктором Тихоновым, там с Майком Кинэном, Кеном Хичкоком. Кто из них вам больше всех дал?
— Да, все трое были жесткими и требовательными. Мое становление прошло у Виктора Васильевича. На его методах, построенных на постоянном давлении, вырос не только я, а целые поколения игроков. Но наибольшую роль для меня, наверное, все-таки сыграл Хичкок. Он что-то повернул внутри меня, я по-другому начал рассуждать о хоккее и относиться к своей роли на льду. Это заслуга как Кена, так и его помощника, тренера по защитникам «Далласа» Рика Уилсона. В общении с ним я провел очень много времени, и речь шла больше о психологии, чем о тактике. Уилсон даже в большей степени привил мне чувство ответственности за результат, за команду.
— К Хичкоку и «Далласу» мы еще вернемся, а пока скажите: постоянное давление со стороны Тихонова — это хорошо или плохо? Лично для вас?
— Сработало же! Но — со мной. Каждый человек — разный. К любому надо находить свой ключик.
— Ваш первый сезон в ЦСКА, 1988/89 года, был огненным. Ларионов тогда писал открытое письмо Тихонову в журнале «Огонек», Фетисов давал интервью «МК» под заголовком «Не хочу играть в команде Тихонова», две первые тройки шли в программу «Взгляд» с ультиматумом, что поедут на ЧМ-89, только если вернут из опалы Фетисова, Могильный с самого мирового первенства сбежал в Баффало... Как вы, совсем молодой игрок, все это воспринимали?
— Даже не парился, честно. У меня была своя цель, своя работа. Я концентрировался на том, как мне идти вперед, а не что происходит вокруг. Об НХЛ тогда еще не думал. Уже в 90-м, после МЧМ в Анкоридже на Аляске, ко мне подошел скаут «Рейнджерс». Понятно, что по-английски я тогда не говорил, но помог переводчик. Разговор был короткий: «Привет, как дела, ты нам нравишься, пока».
— Это было еще до драфта.
— Да. И как раз спустя полгода они меня и выбрали.
— Как мы узнали из фильма «Русская пятерка», «Детройт» провел целую спецоперацию лишь для того, чтобы в 89-м довести до Федорова и Константинова информацию о том, что они задрафтованы, и клуб готов платить им такие-то деньги. А вы как узнали?
— Агент Серж Левин поспособствовал. Были какие-то тайные собрания у кого-то на квартире около метро «Сокол». Нас там была целая группа ребят. Левин собирал, объяснял все детали.
— Убежать вам кто-то предлагал, как Могильному и Федорову?
— Нет. Решение ехать за океан нарисовалось больше от моего собственного желания. В «Рейнджерс» мест для меня объективно не было, там имелся полный боекомплект. В предыдущем сезоне, 1991/92, они взяли Президентский кубок, но во втором раунде плей-офф попали на «Питтсбург» и в шести матчах уступили — а «Пингвинз» потом не проиграли ни одного матча «Бостону» и «Чикаго» и завоевали Кубок. В общем, «Рейнджерс» тогда был очень сильны. Но у меня уже был агент, я ему позвонил: «Готов подписать контракт и валить отсюда».
— Увидели, что все из ЦСКА разбегаются?
— Тому поспособствовала ситуация в клубе. У Виктора Васильевича и Валерия Гущина, начальника команды, появился новый босс. Тогда время было такое. Возникали какие-то люди, клубы им верили и давали деньги, они исчезали. Мы подписали контракты на нормальные суммы, но в конечном счете этих денег не увидели.
— Помню, был такой президент клуба — Нугзар Начкебия. Пообещал в минобороны выбить из клубов НХЛ деньги за уехавших туда бесплатно игроков ЦСКА, ему дали 400 тысяч долларов, и он исчез.
— Да, это был он. Нам заплатили только отпускные — чтобы не помереть с голоду. Тогда решение уехать и пришло. И не только ко мне, а ко всем. После того сезона в ЦСКА осталось, по-моему, три человека. Это было коллективное решение. Разъехались кто куда.
— Клуб чинил юридические препятствия?
— Вообще никаких. 92-й год, страна другая, ситуации с Сашкой Могильным и Серегой Федоровым улеглись. Времена были тяжелые, но Россия встала на путь демократии. Мне повезло оказаться в нужное время в нужном месте. Тем более что и конструкторское бюро Яковлева, где работал папа, перестало существовать. Совсем без работы он не остался, но все ограничивалось какими-то небольшими подрядными работами.
Урок Кинэна
— Вы говорили, что самый первый вызов из АХЛ в «Рейнджерс» стал делом случая — Брайан Лич травмировался. Неужели думаете, что если бы лидер обороны ньюйоркцев был здоров, то весь первый сезон просидели бы в фарм-клубе?
— Кто же знает? Первый месяц в Северной Америке мне было тяжеловато — без языка, без опыта жизни там. Но потом освоился — жить-то надо. В принципе неплохо провел 30 игр в фарм-клубе. И меня не вызвали прямо вместо Лича после его травмы. Его позицию занял Джеймс Патрик, но им были не очень довольны. А если бы были? Так что все-таки помог случай. А потом — то, что нас, русских, в «Рейнджерс» было сначала трое, потом четверо. Общение помогало.
— Как много лет спустя пережили гибель одного из них, Александра Карповцева?
— У меня даже слов нет... Помню это утро поминутно. Моя супруга рыдала еще два-три дня не переставая, я не мог ее успокоить. Мы в течение нескольких часов собрались и сразу вылетели в Москву, а оттуда на машине с братом добрались до Ярославля. Эта трагедия унесла жизни многих великих людей и нашего хоккея, и не только. С тем же Паволом Демитрой у нас тоже были хорошие, теплые отношения. Моя жена через соцсети постоянно на связи с первой супругой Карповцева, Жанной. Иногда видимся.
— Мало кто помнит, что сезон выигранного вами, Карповцевым, Ковалевым и Немчиновым Кубка Стэнли-1994 вы начинали в «Бинхэмптоне», фарм-клубе, куда вас отправил скорый на расправу Майк Кинэн.
— Да, на две игры. Помню поездку туда на автомобиле с женой. Там мы жили в отеле рядышком с ареной. После второго матча подходим к номеру, пытаемся его открыть — а ключ не работает. Спускаемся на ресепшен: «Это наш номер, там вещи». — «Нет, это не ваш номер, и вещей ваших там нет». — «Как нет?!» — «Мы их уже сложили в кладовку. Забирайте и езжайте отсюда». Так мы обратно в Нью-Йорк и вернулись. Майк нормально, доходчиво дал мне понять свое недовольство. Потом я не вылезал из тренажерного зала, с велосипеда. Урок запомнил.
— Чем он был недоволен?
— Имелся лишний вес, жир. Пришлось немножко побегать.
— В итоге вы в той регулярке стали первым защитником в истории НХЛ — лучшим бомбардиром своего клуба. Кинэн после возвращения из фарма дал вам полную свободу действий? Из чужой зоны могли не вылезать?
— Хоккей таким раньше был — более открытым. Не было всех этих трэпов, систем обороны. Понятно, были какие-то каноны, которые нельзя нарушать. Но созидание преобладало. И начало получаться, тем более что команда была — будь здоров, с такими ребятами грех не сыграть хорошо. Мне отвели роль, и я почувствовал уверенность. Хороший был год!
— Капитан команды Марк Мессье «пихал» изрядно?
— Конечно! И не только он. А как иначе, если у одного — пять Кубков Стэнли, еще у пары человек — по четыре? Волей-неволей стоишь и хватаешь каждое слово. Такой опыт одноклубников ценен для каждого спортсмена. Ты с ними живешь, общаешься, и все эти маленькие советы и навыки впитываешь как губка. Говорю же — повезло мне!
Сжало хрящ, плечи сложились вместе. Была трещина ниже ключицы. Но это — финал!
— В России самая знаменитая история вашего финала против «Рейнджерс» — как Кинэн в самолете прыгнул на стол перед четверкой россиян и начал вам орать, что для вас Кубок Стэнли ничего не значит по сравнению с Олимпиадами и чемпионатами мира.
— Вы, может, удивитесь, но эту историю я помню очень смутно. Да, наверное, было. Но я больше находился на своей волне, игровой. Все время что-то анализировал, вспоминал, что сделал не так, прокручивал в голове моменты — и так каждый день. Мне важно было, против кого играю, что соперник сделал, как в дальнейшем этого избежать. И в дальнейшем корректировал свои действия против определенного игрока.
— Имеете в виду Павла Буре, затащившего «Ванкувер» в тот финал?
— С Пашкой мне было, наоборот, проще. Я знал, что он будет делать. Мне было легко действовать против всех ребят, с кем я играл вместе, чем против условных Момессо или Куртнолла — ну, понимаете.
— Во втором матче финала-94 вы попали под жесткий силовой прием одновременно Мартина Желины и Серджо Момессо, пропустили третью игру. А потом вышли на четвертую — и выдали 1+2. Тогда и поняли, что такое преодоление в финале Кубка Стэнли?
— Это, конечно, был сложный момент. Но желание победить — сильное средство против чего угодно.
— Адам Грэйвз говорил, что оставшиеся матчи вы играли с раздробленной ключицей, грудную клетку вам замораживали.
— Она не была раздроблена. Мне сжало хрящ, который посередине спины идет. Плечи сложились вместе. Чуть ниже ключицы была трещина. Ну, заморозили. День дышать было трудно, потом поколдовали, что-то сделали, дали обезболивающие — и вперед. А что делать — финал!
— У Владимира Тарасенко в этом году во время победного финала Кубка Стэнли ребенок родился. У вас была схожая ситуация.
— У меня — два! И в 94-м, и в 99-м! Внутренне подстегивала ответственность за семью. Потом парни ходили за мной и кричали: «Зуби, когда третьего?!»
— За пару дней до нашей беседы пересмотрел в Youtube, как в седьмом матче вы вытащили на себя полкоманды и отдали на пустые Личу, после чего он мог перед броском сигару выкурить. А потом и еще один гол сделали. Откуда у 23-летнего игрока такое хладнокровие?
— Сам этот момент был просто проявлением интуиции. Прочухал этот момент, подключился — сработало! Такое происходит на уровне подсознания. Но все это — детали, которые были бы невозможны без того, что произошло раньше.
— Что же?
— Мы праздновали победу в Кубке уже перед пятым, домашним матчем. Закупили шампанского, все готовы были только его открыть. Весь Нью-Йорк стоял на ушах — 54 года трофея не видели! И тут бам — 0:3. Мы сравниваем счет, а они нам еще три — ба-бах! Холодный душ. Потом поехали на шестой матч в Ванкувер, «Кэнакс» нас и там обыграли — 4:1. Точно помню — полночи не спал. И перелет этот еще через всю Америку...
Собрались с Сашкой Карповцевым, Лехой Ковалевым. И состоялся у нас разговор. Передавать содержание не буду — это уже наши дела. Порыв такой! Не люблю я проигрывать, натура такая у меня. Во что угодно — хоть в шахматы. Я должен победить. И вот эти моменты в седьмой игре — они именно от этого.
— В те годы Кубок Стэнли в Россию не возили. Не пытались просить об этом руководство НХЛ? И где провели свой день с Кубком?
— Поездки Кубка в Россию с «Детройта» начались. Там ребята были более авторитетные, имели подход к Гэри Бэттмену (смеется). В нашем случае даже разговоров таких не было. А трофей каждому дали на один день, как и остальным. Был он у нас просто дома, отмечали с соседями.
— А как насчет русского ресторана «Националь» на Брайтон-бич?
— Да! Эта вечеринка была буквально через день после седьмой игры. Нам четверым сказали — вы первые русские, которые завоевали Кубок Стэнли. Значит, должны проставиться. Должны — значит должны!
Это был вечер на всю жизнь. Там была вся команда. И сами ребята потом признавались, что для них это было самое прикольное празднование за всю жизнь. Месс (Марк Мессье — Прим. И.Р.) сказал: «Это что-то невероятное! Никогда в жизни не был в русском ресторане — и не имел представления, что такое вообще может быть!» Там и еда была со всем возможным русским колоритом, и напитки, и музыкальное шоу. Все по высшему разряду.
— Черной икрой, как Александр Овечкин, Кубок не заполняли?
— Нет. Тогда еще мы не были настолько богатые (смеется). Но наливали туда на протяжении всей ночи. Пока все не напраздновались.
— На Брайтон вообще часто заглядывали?
— Нет, где-то раз в месяц — продуктов русских купить, родную речь услышать. Жили далеко оттуда, рядом с тренировочным катком «Рейнджерс». Что же касается подоплеки вашего вопроса, то в межсезонье иной раз могли и «зажечь», но по ходу сезона — нет. Перед каждым из нас стояла цель — закрепиться в НХЛ. Из России тогда все, кто мог, уехали — кто в Америку, кто в Европу. Хоккей дома находился в таком состоянии, что пути назад не было. И мы делали все, чтобы зацепиться за лучшую лигу в мире.