Николай Прохоркин — нападающий, который не нуждается в представлении. В прошлом сезоне он пропустил всю регулярку из-за травм и сыграл всего семь матчей в плей-офф за СКА, а этим летом после испорченного повреждениями сезона оказался в скромной «Сибири».
В большом интервью корреспонденту «СЭ» он рассказал:
- в чем причина серии поражений «Сибири»;
- что ему не нравится в Новосибирске;
- как отреагировал на получение капитанской нашивки;
- воспринимает ли переезд в Новосибирск как шаг назад;
- легко ли ему играть в сочетании с Тэйлором Беком;
- почему большинство его команды выглядит так слабо;
- была ли его вторая поездка в «Лос-Анджелес» желанием поставить галочку в НХЛ;
- считает ли тренера «Кингз» Тода Маклеллана русофобом;
- нужно ли КХЛ запретить переподписывать контракты и сокращать заявку;
- как отреагировал на перевод из первого звена в пятое на первой двухсторонке СКА этим летом;
- почему его травма растянулась на всю регулярку и как он переживал период простоя;
- устал ли он за год в «Авангарде» от хоккея Хартли;
-
как его изменил в лучшую сторону Павел Дацюк.
Фото ХК «Сибирь»
Сделайте что-нибудь с мостом в Новосибирске
— Откуда растут ноги у этой черной серии «Сибири»?
— Конечно, можно искать причины вне льда. Но два из четырех последних матчей мы проиграли вчистую — и «Спартаку» на выезде, и «Автомобилисту» дома. Мы не показываем той игры, которую демонстрировали в предыдущей домашней серии, когда приезжали такие тяжелые команды, как СКА и «Динамо». Плюс у нас был сложный выезд со сменой часовых поясов — это все накладывается. Но нужно выигрывать, несмотря ни на что. Для меня новосибирский часовой пояс все равно в новинку — он дает о себе знать.
В принципе, мы и в начале сезона проиграли четыре матча. Но потом собрались и взялись за дело. Не думаю, что это критично. Все вернется. Главное — работать, не выключаться и не давать слабину в голове. Если будем сбиваться на то, что у нас тяжелый календарь и перелеты, ничего хорошего не выйдет. Сейчас у «Сибири» не менее сложный выезд, где все команды из первой четверки.
— Есть ощущение, что «Сибирь» сейчас не очень хорошо держит удар? С тем же «Автомобилистом» команда полностью переигрывала соперника в первом периоде, но сразу же рассыпалась после первой пропущенной шайбы. Аналогично — с «Трактором».
— Где-то — да. С «Автомобилистом» мы вообще ничего не могли сделать. Плюс шайба еще и не шла в ворота. Бывают такие дни, когда сколько ты ни бросай — она все равно не зайдет. А с «Трактором» — это чисто наша вина, тут даже сложно что-то сказать. Такие матчи ни в коем случае нельзя отдавать, ведя и по счету, и по игре.
— Одна из главных проблем «Сибири» — запредельное количество удалений в чужой зоне. Понятно, что большинство из них идет из-за агрессивного форчекинга, чрезмерного желания вернуть шайбу с места потери. Но как это желание нужно перевести в грамотное русло?
— Сложно сказать. Да, у нас есть беда с удалениями. В начале сезона вообще был какой-то ужас. Они в любом случае будут — с этим ничего не сделаешь. В зоне атаки мы идем в давление, и бывает так, что хватаем штрафные минуты.
Можно взять удаление Максима Сушко в матче с «Трактором». Человек (Максим Шабанов. — Прим. «СЭ») находится спиной в поле и тоже должен себя защищать, а не стоять и ждать, когда его в спину ударят. Не понимаю игроков, которые защищаются спиной. Понятно, что тебе рано или поздно прилетит в нее. Но мы в любом случае должны лучше играть в меньшинстве, потому что с нашим количеством удалений нужно улучшать этот компонент.
— Как отреагировали на передачу капитанской нашивки после нескольких матчей на старте?
— Честно говоря, никогда особо не стремился к капитанству. У меня ничего не поменялось. У нас адекватная команда, в которой нет иерархии. Любой парень — это лидер, который должен вести остальных за собой. Неважно, в каком ты звене играешь и есть ли у тебя нашивка — ты всегда можешь сказать свои мысли в раздевалке, подбодрить партнеров или подметить моменты, которые другие не увидели.
Капитанская нашивка в нынешних реалиях — не более чем формальность, которая дает право пообщаться с судьями. Может, молодым ребятам тяжело говорить с ними. Но меня все арбитры уже давно знают — я могу сделать это и без литеры. Однако нужно быть поспокойнее, потому что они могут и удаления навешать.
— Нынешняя «Сибирь» старается поменять свой стиль в сторону атаки. Когда пришли в команду, заметили, что некоторые хоккеисты слишком закрепощены?
— Это было в первых играх, которые мы проигрывали, потому что кто-то делал одно, а кто-то — другое. Такой дисбаланс действительно был. Потом все нормализовалось. Да и сейчас некоторые парни периодически выпадают и где-то хотят перестраховаться. Такое бывает. Тренеры стараются доносить, что все должны играть в одинаковом стиле.
— Когда вы приехали в Новосибирск и стали раздавать короткие интервью, то были недовольны чуть ли не всем. Плохой лед, пробки, узкие улицы. Николай Прохоркин когда-нибудь бывает доволен?
— Я не то чтобы недоволен ... Лед и правда оставляет желать лучшего.
— Сейчас он стал лучше по сравнению с первыми матчами?
— Проблемы есть — два периода держится, а в третьем рассыпается. Может быть, это связано с тем, что сейчас теплая погода. В каких-то матчах он был лучше, в каких-то — хуже.
Если говорить про пробки, то я даже не знаю... Мост — это вообще ад какой-то! Я живу по навигатору в 10 километрах от арены. Вчера мы с Антоном Красоткиным доехали до нее за 10 минут. Но на прошлой неделе мы добирались больше часа! Это как вообще? За это время можно было добежать спокойненько и размяться.
Понимаю, что сейчас там идет ремонт. Но люди бьются на нем каждый день! Еще не было ни одного дня, чтобы в навигаторе на мосту не было значка аварии, потому что все пытаются залезть.
Мне понравилось, что в Москве сделали очень много камер на перекрестках. Если заехал на него, то тебя сразу же штрафуют. В Новосибирске же лезут на любой сигнал светофора. Были бы камеры, за один день отбили деньги на их установку.
Хотя сам Новосибирск — прекрасный город! Мы были с детьми в зоопарке — считаю, он лучший в России. По сравнению с Москвой это космос — столько места, столько прогулочных зон. Много симпатичных улиц с новыми домами. Сам город — отличный. Только, пожалуйста, сделайте что-нибудь с мостом!
— На новой арене так же громко, как на старой?
— На новой 100 процентов громче. Во-первых, на ней банально больше народу. Во-вторых, люди-то приходят те же. Да, теперь нет стука по деревянным полам. Но как здесь болеют...
Жене говорю уже какой день: «Приезжайте! Послушайте! Нигде в мире такого нет!».
Никто еще не воспринимает меня тридцатилетним
— Мне тяжело воспринимать вас как хоккеиста, которому уже 30 лет. До сих пор кажется, что вы молодой и перспективный. Молодежь уже относится к вам по-другому?
— Мне кажется, что никто еще не воспринимает меня тридцатилетним. «Тебе уже 30? Не может быть!» Если честно, для хоккея это не возраст.
Да, в «Сибири» много молодых ребят. Они что-то спрашивают, что-то подсматривают. Но я всегда общался с парнями на равных. Когда сам был молодым, ребята постарше так же со мной общались. Стараюсь абсолютно всем подсказывать, что можно было бы улучшить. Потому что люди со стороны всегда подмечают чуть больше, чем когда ты сам находишься на льду.
— Сейчас в принципе дистанция между молодежью и ветеранами сократилась. Раньше возрастных хоккеистов называли чуть ли не по имени-отчеству.
— Ну нет. По крайней мере, не застал такие времена 13-14 лет назад, когда сам начинал.
Например, я играл в одном звене с Алексеем Яшиным. Он ведь одногодка с моим отцом — еще успели поиграть друг против друга. Я тогда подошел, замешкался: «Алексей, как вас можно называть?» Он ответил: «Расслабься! Леха — и все. Мы в одном звене играем. Если ты попал в команду, то ни о чем лишнем не думай».
Сейчас уже такого большого разброса и нет, чтобы 18-летний играл с 40-летним. Раньше старая гвардия играла подольше.
— Вы играете в звене, где тренеры собрали трех центров.
— Бек ведь не центральный.
— Он — центр поневоле.
— С тремя центральными никогда не играл. С двумя — точно было. В «Лос-Анджелесе» нас выпускали вдвоем с Джеффом Картером. Плюс с нами был чистый крайний нападающий Мартин Фрк.
Бек больше начал играть в центре от неизбежности. Он неплохо забирает вбрасывания с правой стороны.
— Бек тяжело сходится с партнерами. Как быстро нашли с ним взаимопонимание?
— Тэйлор — отличный хоккеист. Мне нравится, что он исполняет роль наконечника и нацелен на бросок. Для меня это самый удобный нападающий. Плюс Бек достаточно агрессивный. Когда забрасывают шайбу в зону, то он постоянно за нее цепляется.
У него высокий хоккейный интеллект — он точно знает, что нужно делать в атаке. Поэтому если у нас появляются свободные зоны, то он сразу же туда открывается. Тебе даже не нужно смотреть, там ли он или нет, — ты отдаешь, и он точно будет там. Нам не составило никаких проблем сыграться.
У Бека есть инстинкт убийцы. С тем же Гусевым, с которым мы играли в СКА, мне приходилось больше играть наконечника, потому что Никита исполнял роль плеймейкера. Алексей Морозов в ЦСКА тоже раздавал такие конфетки, и в тройке с ним я также был замыкающим звеном. Аналогично — с Хартикайненом в Уфе. С Тэйлором, наоборот, на меня ложится роль диспетчера. Почему нет? Знаю, что могу раздавать передачи, а он — успешно завершать атаки.
— Морозов не так давно рассказывал в интервью, что в ЦСКА Торчетти переламывал его и заставлял бросать не по «девяткам», а в дальний щиток вратарю.
— Это Алексей еще не доиграл до следующего сезона. Там все было еще намного интереснее (после этого Торчетти сменил на посту Дмитрий Квартальнов. — Прим. «СЭ»).
У меня с Торчетти все было нормально. Но я был молодым, и у меня получился отличный сезон с самых первых матчей. Выходил с Радуловым и Григоренко (Игорем. — Прим. «СЭ») — они друг друга читали как открытую книгу. Мне нужно было только подыгрывать им и завершать.
Не скажу, что при нем были какие-то проблемы. Может быть, у него ко мне и были какие-то претензии. Но я тогда плохо говорил по-английски и пропускал половину того, что он говорил. Повторюсь, тогда получился очень хороший сезон. Когда тренер видит, что у игрока все получается, то зачем перестраивать человека? Думаю, у него тогда больше произошел конфликт с ветеранами.
— Говорят, с Беком все равно сложно поделить шайбу. Шаров наотрез отказывался играть с ним в одном звене в равных составах.
— Да? Не знал про это. Тэйлор первые матчи играл с Энди Андреоффом. Нет, если он видит, что я открыт, то всегда отдает. Даже если взять матч с «Трактором», то у меня не получилось реализовать выход «один в ноль» как раз с его передачи.
Он не жадничает. Но если Бек чувствует силы, что может самостоятельно пройти среднюю зону, то без проблем подыграю ему. Если нет, то пусть забрасывает шайбу — пойду за нее бороться.
У нас нет такого, что кто-то говорит: «Дайте мне шайбу! Я буду с ней кататься!» Зачем постоянно возиться с ней, если нужно забивать и направлять все силы на остроту?
До сих пор люблю хоккей
— Что происходит с большинством «Сибири»? В прошлом году оно было одним из лучших в лиге, а сейчас — на последнем месте.
— Бека уже все команды разобрали. Под него подстраиваются и просто оставляют нас разыграть «4 на 3». Ну и мы потеряли Мерфи — разыгрывающего защитника с отличным броском. Сейчас вместо него подставляют ребят. Однако им нужно время. Кто-то еще не готов для этой роли, у кого-то вообще не получается.
Синяя линия — сложный участок. У кого-то не хватает уверенности, чтобы делать те движения, которые будут до последнего вытягивать соперников. Это огромный минус, что мы потеряли такого защитника.
Но с нас тоже ответственности никто не снимает — мы пока не можем подобрать этот ключик, который то появляется, то исчезает. Честно, пока не могу сказать, что конкретно не получается. Вроде бы делаем все, о чем договариваемся. Но то в зону войти не можем, то еще что-то. Надеюсь, все придет и наладится.
— Вас пробовали в «зонтике» и слева на полборта, и в центре расстановки. Где вам удобнее?
— Мне без разницы. Я играл вообще везде. Даже бывало, что выходил на месте защитника.
Главное — найти удобную позицию для каждого. Не просто «встали как встали», а чтобы каждый комфортно чувствовал себя. Чтобы, когда к человеку приходит шайба, он не думал: «А куда мне сейчас двигаться? Если меня с этой стороны будут загонять, что мне делать?» Думаю, мы либо наладим связи, либо совместно с тренерами будем подбирать другие варианты. Без сомнения, наладим этот компонент.
— Не было ощущения, что поначалу шайба вообще не доходила до вас в центр?
— Это же зависит еще от бригады меньшинства, которая против нас играет. Если она играет широко, то у меня появляется больше возможностей. Некоторые, наоборот, играют в узкий бокс: тогда у меня вообще нет никакого простора — я просто стягиваю на себя игроков и жду добивания.
— При подписании контракта с «Сибирью» не чувствовали, что вас воспринимают как мессию, которая избавит команду от всех бед?
— Я очень благодарен болельщикам за их отзывы. Все равно ведь следил за ними. Было интересно, что они думают о моем переходе. Знал, что в Новосибирске понимающие и ярые болельщики. Специально подписался на клубный канал в Telegram, чтобы посмотреть, как меня принимают. Мне очень понравилось, как они отреагировали.
Журналисты писали, что я приехал подзаработать и просто провести время. Нет, я до сих пор люблю хоккей. Для многих он становится работой. В каком-то определенном возрасте некоторые выгорают и играют на автомате. Для меня это — любимое дело, от которого я кайфую и заряжаюсь. Я приехал в Новосибирск после года простоя, и мне очень хотелось вернуться в большой хоккей, чтобы получать удовольствие, набирать очки и помогать команде.
— Многие воспринимают ваш переход в «Сибирь» как шаг назад, потому что вы до этого играли только в топ-клубах.
— А почему не сделать из «Сибири» топ-клуб? Даже не моим приходом. Например, залезть в плей-офф повыше и пройти пару раундов. Если добраться до финала конференции, то на следующий год ребята подумают: «Отличный город, шикарная арена, сильная команда. Давайте попробуем подписаться туда».
Понятно, если команда не попадает в плей-офф, никто не захочет из серьезных ребят ехать кувыркаться и спасать ее. «Сибирь» часто попадает в плей-офф и даже доходила до финала «Востока». У нее уже есть история. Почему бы не сделать так, чтобы команда попадала туда на постоянной основе?
В «Лос-Анджелесе» не ныл и не просил обмен
— Вы ведь пересекались с Андреоффом еще в «Манчестере».
— Да. У меня тогда было восемь игр в АХЛ, а он проводил уже второй сезон в системе.
— В те времена нереально было пробиться в «Лос-Анджелес» с вашим игровым стилем?
— Да нет. Когда приехал во второй раз, тоже играл в четвертом звене. Если нужно толкаться, то будем толкаться — я умею это делать. Понятно, что у меня немного лучше получается играть в другой хоккей. Но был готов пробиваться. Я большой парень, который умеет играть в силовую.
Просто тогда случился локаут, а у меня был действующий контракт с ЦСКА. Были серьезные заморочки, из-за которых не получилось остаться. Не могу сказать, получилось бы у меня при тренере Саттере или нет.
Понятно, что тогда был Копитар и ребята вроде Уильямса, которым он доверял больше играть в хоккей. Да, у него были два звена, которые просто топтали народ и принесли ему второй кубок. Говорят, Саттер — очень тяжелый человек.
— У вас не было опыта общения с ним?
— Не было. Мы немного потренировались в августе перед лагерем, а в конце месяца объявили локаут, и ребята разъехались в АХЛ и в Европу.
— Второй приезд в «Лос-Анджелес» не был желанием банально поставить галочку в НХЛ, как у того же Игоря Ожиганова?
— Нет, я хотел играть в НХЛ. Готов был к и жизни за океаном, и к перестройке. Хотел именно вжиться в Америку. Никогда не ныл, не просил обмен или еще что-то. Мне давали играть, и я играл. Даже если давали по девять минут, то старался выдавить максимум. Ни слова ни говорил, что мне нужно дать больше.
Тогда получилась странная ситуация. Начался ковид. Люди умирали повсеместно, и у нас остановили сезон. Мы с женой и детьми — в чужой стране. Было непонятно, что будет завтра.
Когда вернулись домой и начали разговаривать про новый контракт, клуб сказал: «Мы не знаем, что будет — откроется лига или нет. Жди до сентября — тогда все будет ясно». Потом НХЛ принимает решение доиграть плей-офф, и мне говорят: «У нас еще нет информации о том, сколько человек будет в ростере в следующем году. Мы не знаем, какие вообще контракты будут на фоне ситуации. Может быть, нам вообще урежут финансирование и сократят потолок зарплат. Жди до сентября». Но я не мог сидеть и ждать у моря погоды до осени. Если бы прождал и не получил контракт, то вернулся бы к вариантам с КХЛ, когда все команды уже упаковались. В итоге сделал выбор в пользу хоккея, а не в пользу мечты.
Да, можно было подождать. Но это ты уже сейчас понимаешь, оглядываясь назад. Из-за ковида было страшно в первое время. Это сейчас уже все нормализовалось. На тот момент мы этого не знали — тогда все было очень непонятно. Не жалею ни о чем. Мы остались живы, посмотрел на Америку и поиграл в НХЛ. Несмотря на мое игровое время и то, что команда «билась» за последнее место в чемпионате, доволен этим вояжем.
— Некоторые говорят, что главный тренер «Кингз» Тодд Маклеллан — русофоб. Ткачев отмечал, что при нем не заиграл ни Ковальчук, ни вы.
— Сложно сказать. Легче всего навесить ярлык на человека и сказать: «Это из-за него у меня не получилось». Так нельзя говорить. Что-то помешало нам пройти это.
Да, можно кучу всего навыдумывать, что он и Ковальчука убрал, и мне мало давал играть. Но я весь сезон провел в НХЛ на двухстороннем контракте и меня не отправляли в фарм — это тоже большой плюс. Если бы Маклеллан был русофобом, то пнул бы меня в АХЛ. А дальше — хочешь — езжай домой, хочешь — сиди в фарм-клубе.
Сейчас же Гавриков играет, и ничего. Никаких же русофобских намерений по отношению к нему нет. Маклеллан же тогда проводил первый год в «Лос-Анджелесе». Ему нужно было строить команду из молодых ребят, которые находились на контрактах новичка. У меня было однолетнее соглашение. Да, мне нужно было давать играть, потому что я задрафтованный. Он тоже не мог пнуть меня обратно, потому что я уеду и другие русские ребята скажут: «Да на фиг мне надо туда ехать! Там никто не играет!»
Думаю, Маклеллан понимал, что после этого сезона могу уехать в Россию. Если бы он меня чересчур наигрывал, то новички из-за меня недополучали бы время на развитие. Это тоже могло стать негативным фактором. Ему нужно было и их не обделить, и мне давать айстайм.
Ни в коем случае ни на кого не обижен. В «Лос-Анджелесе» была шикарная атмосфера. Даже не мог представить, что у ребят будет такое отношение ко мне. Со многими до сих пор общаемся. Они мне помогали буквально во всем. Никто не обращал внимания на мой английский. Наоборот, всегда советовали: «Главное — говори. Лучше мы тебя будем поправлять, подсказывать и заменять слова».
Тот же медицинский штаб всегда был со мной на короткой ноге. Когда Ковальчука убрали, то врачи видели, что мне тяжело одному. Тогда ходил в раздевалке — с этим тремя словами переброшусь, с другим поговорю немножко. Доктор подошел и спросил: «Как ты себя чувствуешь? Если что, у нас есть психолог. Если нужна помощь, то всегда обращайся. В нашей стране это нормально». Ответил: «Нет, спасибо. У меня здесь семья и нет дефицита общения».
— А на выездах как?
— Нам на выезде каждый день выдавали в конверте по 100 долларов в день на ужин, чтобы не платить из своих денег в гостинице. Но многие шли в рестораны, чтобы встретиться с друзьями и пообщаться. В итоге еда в отелях простаивала.
Кстати, они очень правильно делали, что высчитывали определенную сумму и давали выбор, где поесть. Ста долларов даже по старому курсу было достаточно, чтобы хорошенько поужинать.
— Но вас же все равно отправляли в «Онтарио».
— Да, меня отправляли туда в начале сезона, когда ребята поехали на выезд в Канаду, а мне забыли сделать канадскую визу. Мне было 25 лет, и девушка, которая занималась этими вопросами, спросила: «Ты ведь уже не молодой?» — «Да». — «А почему тебя нет визы?» — «Так я первый год приехал». А она смотрит на меня и не понимает. Подумала, что я уже играл в НХЛ и у меня должно быть все в порядке.
В итоге сыграл четыре матча. Но мне никто не говорил, что нужно что-то оформлять. Когда дождался звонка о том, что виза готова, то был счастлив.
— Что в таком достаточно зрелом возрасте вынесли из этой поездки?
— Не сказал бы, что приобрел что-то в плане каких-то технических навыков. Не было чего-то такого на грани фантастики. Да, там играют одаренные ребята. Но у нас все равно была достаточно молодая команда — нужно было подсматривать что-то друг у друга.
Разумеется, были Копитар, Браун, Даути. Смотрел на их профессионализм: как они готовятся к играм, как они ментально разгружаются после них. Потому что нельзя 82 матча думать о хоккее. Если ты проиграл и будешь постоянно сидеть переживать после игры, то на оставшиеся матчи выйдешь просто седым. Они часто собираются с женами и детьми у кого-то дома. Барбекю, американский футбол и ни слова о хоккее.
Нужно сокращать количество людей в заявке
— Правда, что до подписания контракта с «Сибирью» у вас был реальный вариант с «Амуром»?
— Да, такой вариант был. Но предложение «Амура» было очень странным: и в финансовом плане, и по другим условиям. Его невозможно было принять. Вроде неплохие деньги. Однако под контрактом был такой пункт, на который нельзя было пойти. Вообще не понимаю, зачем мне его отправили. Может, просто решили его «на дурака» отправить.
Мне тогда еще пришлось поменять агента, потому что со старым мы не сходились во мнениях и поиск команды не продвигался.
— После перехода к Шуми Бабаеву все решили быстро?
— Практически за два дня.
— Почти сразу стала известна сумма вашего контракта. Раньше игрокам не нравилось, когда такая информация всплывает в прессе. Некоторые говорили, что после нее люди пойдут резать им колеса на машине.
— А за что? Мы так же, как и все, платим налоги. Насколько помню, зарплаты начали раскрывать, когда еще играл в Уфе.
У нас ведь путь гораздо короче и опаснее — всегда можно закончить из-за какой-то травмы. Ты всю жизнь посвящаешь этому и с пяти-шести лет учишься только хоккею. За редким исключением, учеба проходит мимо игроков.
Не могу утверждать, но думаю, что сейчас стало больше профессий, где хоккеисты могут найти себя. Однако, по сути, после завершения карьеры ты — брошенный во взрослую жизнь мальчик, который должен искать себя. Да, всегда можно пойти тренером или открыть какой-нибудь кэмп. Но это тоже нужно уметь.
Зарплаты есть зарплаты. Не только спортсмены зарабатывают столько. Просто не у всех раскрываются доходы. Не знаю, для чего это делают журналисты, потому что люди у нас не умеют воспринимать такие суммы — они сразу же начинают злиться.
— Их раскрывают больше для того, чтобы оценивать менеджерскую работу. Посмотреть, кому переплачивают, кому — нет.
— Да, может быть. Но у нас сразу видят сумму и говорят: «О, офигели!» Я считаю, что это нормально. Вы же видите платежку размером 900 миллионов рублей. Должны же понимать, что эти средства выделяются и кто-то все равно будет зарабатывать эти деньги.
Считаю, что в НХЛ сделали все правильно — есть официальные цифры и потолок. Все равно каждый второй источник выставляет цифры и в 95 процентах случаев попадает.
— До сих пор убеждены, что потолок — лучшее, что случалось с КХЛ? Некоторые хоккеисты и агенты поспорят с этим, потому что он ограничивает ваши доходы.
— На мой взгляд, потолок — хорошая вещь, чтобы разгрузить другие команды. Но она не доведена до ума.
Во-первых, нужно делать ограничение на количество игроков в заявке. Чтобы у тебя не могло сидеть 40 человек на одностороннем контракте. 25 или, в крайнем случае, 27 человек — это все, что должно ездить с командой. Все остальные должны сидеть на двухсторонних контрактах и играть либо в ВХЛ, либо в МХЛ.
Если сделать так, то уровень сразу же усреднится. Иначе получается, что у одних 40-50 человек в команде и они могут делать ротацию, а у других — 23 землекопа, которых даже некем заменить в случае травм. И тогда команды могут выигрывать не за счет свежести, а за счет мастерства.
Во-вторых, думаю, потолок зарплат должен потихонечку, но расти. Не говорю, что он должен каждый год вырастать на 100 миллионов. Как лига должна расти, так и потолок. Если лига хочет развиваться, то и потолок должен тянуться за ней.
— В КХЛ не так много команд, которые могут позволить себе 50 человек в составе. С таким количеством игроков можно сформировать хоть какой-то костяк?
— Очень сложно. Все равно будут недовольные, все равно будут разочарования. Ты не понимаешь, чего ждать завтра. Это даже не напряжение, а недоумение. Все ведь хотят играть.
В таких ситуациях не можешь сконцентрироваться на играх, чтобы ты мог прийти на раскатку и спокойно готовиться к матчу. Всегда лучше, когда приходишь на стадион и не ждешь решения, будешь ли играть или нет. «Попал в заявку? Фух! Облегчение!» А ты уже не настраиваешься на матч, а думаешь о другом. Поэтому должен быть основной состав и не больше одной пятерки в ротации.
Травма
— Когда вас перевели после первого периода двухсторонки СКА в Новогорске из первого звена в пятое...
— Да, я уже сразу все понял, что это мой последний день на «Титанике».
— Как тогда объяснили это решение?
— Предельно просто. Зашел к тренерскому штабу, и мне сказали: «Поможем тебе с обменом. Спасибо за работу». Мы все — взрослые люди. Ругаться и обижаться на кого-то нет смысла.
Понимал, что в СКА очень много народу пришло, а у меня очень тяжелый контракт, который не входит в потолок. Наверное, был готов к такому повороту. Когда меня поменяли во время двухсторонки, уже все понял и смирился. Шоком это точно не стало.
— Этим летом очень много хоккеистов с тяжелыми контрактами переподписали их в сторону уменьшения. Стоит ли лиге запретить это делать?
— Думаю, стоит. Хотелось бы защиты контрактов. Иначе ты подписался на три года, отыграл один сезон, был расторгнут, а два других улетают куда-то в пустоту — это неправильно. Зачем тогда вообще подписывать на три года, если идет расторжение?
Хочется, чтобы менеджеры реально начали работать. А не «поехали ко мне», давали игроку денег, через сезон расторгали его, и дальше — моя хата с краю.
Плюс если и идет расторжение, то они должны входить в потолок, чтобы не было таких шальных подписаний. «О, давайте этого подпишем, он свободен. Возьмем его для красоты — забить баню народом». Понятно, что вряд ли получится сделать как в НХЛ, где выплачивают две трети контракта при выкупе. Но это будет правильно.
Тогда начнут развиваться и менеджеры, и те же скауты будут смотреть не только на статистику. Лига будет расти, если вместе с хоккеистами будут расти все остальные.
— Не было ощущения, что ваш трехлетний контракт со СКА — это утопия? Ни у кого нет уверенности, что тот же Толчинский отыграет пять лет в Санкт-Петербурге.
— Дай бог, чтобы у Сереги все наладилось. У него все тяжело начиналось, потому что Питер — тяжелый город. Когда ты приезжаешь туда первый раз — он съедает людей. Хочется, чтобы он отыграл полностью этот пятилетний контракт, который точно заслужил. Опять же говорю — нужна защита.
А так я ехал в СКА на три года с хорошими мыслями, эмоциями и планами. Тем более что мы купили дом, дети отдыхают там каждый год. Плюс играл уже там до этого — все знал в городе. Но меня подкосили травмы. Получилось так, как получилось. Ничего в этом плохого нет.
— Как вышло, что травма растянулась на всю регулярку? Первоначально клуб сообщал, что вы пропустите только два месяца.
— Мы долго не могли найти причину. Просто долго болело колено. Нашли одного доктора и сделали вообще не то. С таким же успехом могли прооперировать руку или другого человека. Вот абсолютно не то, что нужно было.
Прошло две недели после операции, мне сказали, что можно начинать. Начал тренироваться. Но что после операции, что до нее боль была один в один — все болит, вообще не могу кататься в посадке. И никто абсолютно ничего не знает!
Делаем МРТ — ничего не видно. Вроде бы и была какая-то точечка. Однако она была такой маленькой. Вроде подергали ее после первой операции, но она никак не отреагировала, и про нее вообще забыли. А она за два месяца развивалась и стала таким приличным пятном. В итоге обошли почти всех, кого можно: и китайцев, и мануальных терапевтов.
Ходили до тех пор, пока не попали к профессору Кузнецову — отличному человеку и просто мастеру своего дела. Он посмотрел на МРТ и ужаснулся: «Вы куда вообще ходили?» Все сделал, быстренько починил меня и назначил реабилитацию.
Получилось, что у меня было две операции подряд. Изначально сказали, что только после одной нужно восстанавливаться шесть месяцев. Все это время ходил на одной ноге — у меня там вообще уже все раскисло.
Но уже через три месяца начал потихоньку двигаться. Побежал играть, и у меня сразу же порвалась из-за перенапряжения вторая нога, на которой ходил. После этого у меня началась асимметрия: одна половина огромная, другая не доходила до нее. У меня было расхождение четыре сантиметра. Пришлось летом каждый день ездить к реабилитологу. В итоге за это время добрал три сантиметра регулярными тренировками.
— Прошлый сезон хочется вычеркнуть из памяти?
— Нет, он дал мне ментальную устойчивость. Меня эта ситуация не сломала. Я всегда был в форме и не набрал ни одного килограмма за все эти дни. Держал себя в правильном настроении, чтобы, грубо говоря, не забухать от того, что все пропало и мы не можем найти причину проблемы. У меня не было мыслей «гори оно все огнем». Понимал, что рано или поздно все решим.
Но когда получил вторую травму в январе, то было жесть как тяжело. Опять все заново, опять восстанавливаться, опять набирать всю форму. Тем не менее ни на грамм не сомневался, что все нормально сложится и начну играть.
— Вы оказались товарищами по несчастью со Швецом-Роговым.
— У него тоже очень сложная ситуация. Мы как раз тренировались летом вместе. Сейчас он вроде бы начал тренироваться с общей группой.
— В Санкт-Петербурге съедает сам город или клуб?
— Нет-нет, сам город. Хоккей мы здесь даже не берем. Речь о погоде, слякоти, дождях, депрессивности, унылых цветах домов. Летом в солнечный день Питер — шикарный город! Но вот эта регулярная унылость тебя съедает. Когда у тебя в 16 часов зимой садится солнце, это очень давит тебе на голову.
— Ротенберг — фанатик хоккея?
— Да, он 100 процентов живет хоккеем.
— Он больше менеджер тренерского штаба, чем непосредственно тренер?
— Честно, сложно сказать. Я ведь сыграл за СКА в том сезоне всего семь матчей. В регулярке больше был около команды, а в плей-офф уже была совершенно другая игра.
Ротенберг пытался больше ментально заряжать людей. Он присутствовал на всех собраниях по большинству и меньшинству. Плюс проводил общее собрание для команды и разбирал соперника. Но нужно смотреть непосредственно тренерскую кухню, чтобы понять, как они общаются между собой и какими идеями делятся.
— За такое количество матчей на трибуне немного по-другому взглянули на хоккей?
— Не заморачивался на этот счет. Просто приходил и наблюдал. Все равно внутри сидит желание поскорее выскочить на лед. Понимал, что у меня идет восстановление и мне нужно не сгореть раньше времени. Тем не менее все равно вышел раньше времени и сгорел.
— В каком-нибудь другом клубе с командой летает столько персонала, как со СКА?
— Конечно, нет.
Хартли — как вампир. За год устал от его хоккея
— Не жалеете, что позапрошлым летом не остались в «Авангарде»? Волков говорил, что вам предлагали новый контракт.
— Мне его не предлагали. Может быть, предложение и было, но до меня оно не дошло. Все реальные варианты были из Западной конференции. Знаю, многие болельщики писали: «Вот он такой, потому что не поехал в Омск». Поверьте, у меня не было ни с кем общения.
— За год в «Авангарде» устали от хоккея Хартли?
— Абсолютно точно. Даже не от хоккея, а от ментального пожирания. Хартли — как вампир. Если он приходил на стадион и видел кого-то в хорошем настроении, то сразу же его брал на видеоразбор и прессовал там. Ты потом реально выходишь высосанным. После этого тебе больше ничего не хотелось.
Вот там ты понимал, что это реально работа. Выходишь со стадиона, садишься в машину, едешь домой по пробкам, приезжаешь и понимаешь, что у тебя нет никакого желания ни на что. Просто смотришь телевизор или идешь гулять с собакой.
Никакой радости в регулярке вообще не было. В плей-офф он, наоборот, подбадривал всех: «Все, ребята, мы друзья! Давайте играйте!» У него такой подход.
— Эта та история, которая дает результат на сравнительно коротком отрезке?
— Думаю, да. Говорят, в футболе так же выжигает людей Моуриньо. Он делает результат, а после него остается выжженное поле. Мне кажется, что с Хартли такая же ситуация.
Да, то, что он много преподает, это правда. Он разбирает все нюансы. Однако иногда доходило до такого маразма, что на экране он начинал высчитывать и показывать миллиметры.
— Ротенберг отмечал, что вы сбавили в скорости.
— Я никогда не был суперскоростным. Это его мнение. Он ведь видел меня на сборах, где я готовился только на земле, потому что меня не пускали что-то делать на льду. Три месяца я только восстанавливал форму ноги. Потом приехал откатался 12 дней в лагере развития и потом сразу же отправился на сборы.
Естественно, я умирал там. А когда сделали по два льда в день, то вообще не мог ходить! Причем в буквальном смысле — у меня так все болело, что невозможно было что-то показать.
Да и как можно показать лучшую форму на сборах? Зачем это делать? У тебя месяц тренировок, затем — предсезонные игры. Не сторонник того, чтобы приходить на сборы стопроцентно готовым. Зачем тогда они вообще нужны? Чтобы выдать 150 процентов? Никто ведь этого не сделает.
— Удивляет, что СКА со своим стремлением к современным методикам и подходам до сих пор использует тест Купера, городки и кроссы?
— Те, кто не мог бегать, сдавали тесты на велосипеде. Да, тяжело. Но это вполне адекватно. Для меня бег — это вообще страшно. Кажется, ни разу в карьере не уложился в норматив.
Например, у Знарка тоже были тест Купера и фортлеки. Мы тогда были в одной упряжке с Гусевым — нас на два-три круга все обгоняли. Кому-то вообще не дано бегать. И как в таком случае бежать?
— Когда приехали в Новосибирск, то больше всего времени проводили с тренером по ОФП Дэвидом Гутшоном?
— Да. Честно говоря, думал, что буду выглядеть намного хуже на старте сезона. В начале сентября еще продолжал восстанавливать ногу. Но я понимал: как бы мы ни работали в зале, за короткий срок нереально набрать форму на земле. Только через игры, боль и пот.
Так и получилось — в первых матчах выходил со льда как выжатый лимон. Но знал, что рано или поздно кондиции придут. Главное — чтобы сердце быстрее начало работать и задышало.
— В чем изменился Николай Прохоркин за 10 лет?
— Наверное, в разгильдяйстве. Никто не учил меня, что нужно работать. Даже когда отец играл не на высшем уровне, он был для меня иконой хоккея. Тогда никто ни на кого не давил. Люди просто выходили поиграть в хоккей. Как-то это откладывалось в голове. Мне все всегда давалось легко: и в детской школе, и в МХЛ. Зачем что-то еще делать? Какие-то разминки, заминки.
Ничего этого не делал, пока не познакомился с Дацюком. Он как-то до меня достучался, что это нужно делать. После этого начал перестраиваться. Потом поехал в Америку и увидел, что все спокойно работают. Там никто никого не подгоняет, нет никаких «пойдемте все в зал». Хочешь — работай, хочешь — не работай. А когда тебя не заставляют, то мне как-то легче работается.