СОБЕСЕДНИКИ Елены ВАЙЦЕХОВСКОЙ
Интервью с олимпийским чемпионом Сочи я хотела сделать еще после чемпионата мира в Бостоне, но там Максим со своей партнершей и супругой остался за пределами призовой тройки, и стало ясно, что триумфального возвращения в спорт после двухгодичного перерыва у легендарной пары не получилось. С тех пор прошел год, за который у Волосожар и Транькова родилась дочь Анжелика, а сами фигуристы вплотную подошли к решению завершить любительскую карьеру.
На интервью Максим приехал один, пояснив:
– Таня сейчас постоянно находится с малышкой. Нянь пока нет – жена не очень хочет доверять кроху посторонним людям, да и я не люблю чужих людей в доме.
– Вопрос с возможным продолжением спортивной карьеры вами уже окончательно закрыт?
– Процентов на девяносто.
– Насколько тяжело далось это решение? Не было внутренней ломки?
– Она до сих пор продолжается. Возможности послеспортивной жизни даже при наличии большого количества титулов очень ограничены, как оказалось. Я, честно говоря, рассуждал совсем иначе, когда прикидывал, чем могу заняться, уйдя из спорта. Считал себя достаточно творческим и гибким человеком и был уверен, что без работы не останусь. На деле же выяснилось, что все совсем не так. Найти себе применение в России крайне сложно.
– Как быстро вы начали это понимать?
– Почти сразу после того, как вернулись с чемпионата мира в Бостоне. В начале лета стало известно, что Таня беременна, поэтому я и начал активно думать о том, чем заняться, чтобы не сидеть дома. Продолжать тренироваться в одиночку мне не хотелось: я никогда не любил это делать. Попытался работать тренером и быстро понял, что все годы, что катался сам, смотрел на очень многие вещи сквозь розовые очки.
– Вы рассчитывали начать тренерскую карьеру там же, где катались – в школе Нины Мозер?
– Не то, чтобы рассчитывал. Просто пока мы с Таней катались сами, об этом неоднократно говорилось вслух. Что после окончания карьеры мы всегда можем прийти в команду. На деле все оказалось сложнее. Когда команда уже сформировалась, любой новый человек становится в ней просто лишним.
– Неужели не обидно понимать, что место для Робина Шелковы в этой команде нашлось, а для вас – нет?
– Если честно, для меня это до сих пор больная тема. Робина привели в школу Мозер мы с Таней. После того как Алена Савченко приняла решение продолжать карьеру, а Робин в статусе пятикратного чемпиона мира и призера Олимпийских игр остался за бортом, нам стало его просто жалко. Все-таки очень непросто столько лет быть "брендом" в парном катании – и в одночасье лишиться всего: без партнерши Робин не был нужен ни одному шоу. Да и нам с Таней было интересно почерпнуть у Робина какие-то профессиональные вещи – как это сейчас делают под его руководством Евгения Тарасова и Владимир Морозов. Они долгое время были в группе как бы "пятым колесом", никто в них особенно не верил, считали нестабильными, безликими, хотя на самом деле в этом сезоне стало совершенно очевидно, до какой степени пара способна заблистать.
– Глядя на этих спортсменов я неизменно вспоминаю те времена, когда у Мозер только начинали кататься вы с Татьяной Волосожар. Со стороны было очень хорошо видно, что ваша пара – это некий государственный проект.
– Так оно и было.
– На этот проект были брошены лучшие силы: привлекались нужные специалисты, обеспечивалась любая мелочь, то есть делалось все, чтобы на момент вашего олимпийского выступления исключить все слабые места. Сейчас же я просто не понимаю: почему после Игр тренерская команда не стала работать на Тарасову и Морозова с таким же рвением?
– Мы с Таней неоднократно разговаривали об этом с Ниной Михайловной – пытались убедить ее в том, что Женя с Вовой способны на очень большой результат. Но на них никто не делал какой-то особенной ставки. Возможно некоторый скепсис объяснялся тем, что Женя и Вова не так давно вышли из юниоров, а кроме того, в нашем виде спорта всегда было свойственно прислушиваться к тому, что говорят окружающие. С другой стороны, Тарасова/Морозов совершили достаточно стремительный взлет, начав выступать на взрослом уровне.
– Вы ведь какое-то время работали с этими фигуристами?
– Да. Ставил им программы в первом "взрослом" сезоне – сразу после Игр в Сочи. Не помню уже, как возникла эта идея, но ребята были не против. В том сезоне Женя и Володя стали третьими на чемпионате Европы и шестыми на чемпионате мира. Я очень горжусь той своей работой с ними.
– Это был ваш первый опыт подобного плана?
– С парами – да. На первый постановочный сбор я опоздал из-за того, что залечивал травму, поэтому работать над программами мы начали поздновато, да еще на новых ботинках. Тогда я, собственно, и понял, насколько уникальна Женя, как спортсменка. Она вполне способна стать такой же выдающейся партнершей, как Алена Савченко и Таня Волосожар – все задатки для этого у нее есть.
– В чем это заключается?
– Тарасова – очень по-партнерски гибкая – может подстроиться под любую ситуацию. Поэтому работать с ней было очень легко. Володя более упрям, но у него, в свою очередь, есть очень хорошие актерские задатки в понимании того, что он катает. Проще выражаясь, он артист, а не "домкрат", как в парном катании нередко называют партнеров.
* * *
– Самому вам "общественное мнение" когда-нибудь мешало?
– Разве что в самом начале, когда мы с Таней только-только встали в пару. У нас не очень хорошо получалось скатываться, но по этому поводу я не слишком переживал: так было со всеми шестью партнершами, с которыми я катался до Тани.
– Я уже успела позабыть, что партнерш у вас было так много.
– Ну, это если считать с самого начала. Три партнерши было в Перми, еще три – в Санкт-Петербурге.
– А что мешало скатываться более быстро? Не хватало партнерской "гибкости"?
– Я ведь на самом деле не очень хороший фигурист. Как бы ни любил и ни уважал свою пермскую школу, владению коньком там учат не очень хорошо. Я понял это, когда приехал в Санкт-Петербург к Людмиле Смирновой на просмотр – кататься с Ириной Улановой, отец которой был олимпийским чемпионом. Сама Ира довольно долго жила и тренировалась в Америке и каталась прекрасно. И тут – я, с "утюгами" вместо ног. Знал названия только базовых шагов.
Возились со мной тогда очень много: учили, объясняли, убирали из меня "деревню", как у нас любят говорить. А "крюки" и "выкрюки" я научился делать только когда лет в 25-26 перешел к Тамаре Николаевне Москвиной и нужно было приводить дорожки шагов в соответствие с правилами.
Вообще у меня в жизни все случалось достаточно поздно. В юниорских турнирах стал побеждать, когда до конца юниорского возраста оставалось всего два года. Выиграл за эти два года все, что только было можно, хотя до этого ни разу не выступал даже на этапах "Гран-при". С Таней мы тоже выиграли все высшие титулы, когда до Олимпийских игр оставалось совсем немного времени.
– Насколько тяжело далась лично вам та олимпийская победа?
– Самые тяжелые соревнования из тех, что мне когда-либо доводилось выигрывать – юниорский чемпионат мира в 2005 году. Мне никто не верит, когда я о нем вспоминаю, но это так. Это был единственный раз в моей жизни, когда я плакал, стоя на пьедестале. Почему-то в тот период карьеры был уверен, что первенство мира – это единственное, что я вообще могу выиграть, как спортсмен. На взрослом уровне тогда катались Петрова/Тихонов, Обертас/Славнов, Тотьмянина/Маринин, и я был искренне убежден, что в этой очереди мне сидеть – не досидеться. А первенство мира давало шанс попасть в первом взрослом сезоне на этапы "Гран-при", выступить на взрослом чемпионате России и потом уже завершить карьеру, чтобы продолжать кататься в шоу или где-то еще.
Просто нам с Машей Мухортовой тогда повезло: На чемпионате России мы неожиданно для многих стали третьими и даже поехали на чемпионат мира-2006, поскольку эти соревнования решили пропустить Тотьмянина и Маринин.
До того, как мы с Таней Волосожар начали кататься у Мозер, я очень боялся выступлений. Этот страх появился в тот период, когда мы с Мухортовой тренировались у Олега Васильева. Возможно, мне просто не подходила методика. Мы очень много тренировались, эти нагрузки я еще как-то выдерживал, но к соревнованиям почти всегда подходил измочаленным – не успевал восстанавливаться. После каждого соревновательного проката старался даже побыстрее проскочить микст-зону, потому что реально выходил со льда в полуобморочном состоянии и боялся, что меня начнет выворачивать наизнанку раньше, чем я дойду до раздевалки.
Мозер мне очень сильно помогла с этим страхом справиться. Пиковый момент в этом отношении случился, когда мы приехали на турнир в Курмайор – это был последний шанс, чтобы набрать технический минимум для участия в чемпионате мира.
Тренировались мы перед тем турниром всего пять дней, поскольку выступали в шоу Art on Ice, и я сразу почувствовал все прелести высокогорья. С короткой программой мы как-то справились, а перед произвольной я ходил бледный от ужаса. Нина Михайловна заметила это и совершенно спокойно сказала: мол, если все так плохо, значит, кататься мы вообще не будем. Я переспросил:
– Как не будем? А чемпионат мира?
Мозер так же спокойно ответила:
– Если хотите попасть на чемпионат мира, тогда идите и катайтесь.
Турнир мы в итоге выиграли, набрали нужные баллы и, уже уходя со льда, я вдруг понял, что ни разу за весь прокат не подумал об усталости. Тот старт в Курмайоре психологически стал для меня переломным. Я стал учиться думать, стал понимать, когда и как наступает усталость, как грамотно разложить силы, где можно добавить эмоций. Прежде чем выиграть чемпионат мира мы два года становились вторыми, поэтому победа в 2013-м воспринималась как само собой разумеющееся.
Возвращаясь к вопросу об Олимпиаде – для меня было главным не испортить Тане праздник, скажем так. Я как-то разговаривал об этом с Робином Шелковы, и он признался, что испытывал те же чувства по отношению к Алене. Так что это были прежде всего соревнования наших партнерш: мы с Робином исполняли роль героев второго плана.
* * *
– Вы ведь с Таней начинали олимпийский сезон совсем не гладко.
– Очень плохо начинали, чего уж там.
– Мне интересно другое. Не случалось ли вам в такие моменты испытывать дискомфорт из-за того, что рядом катаются и набирают ход Ксения Столбова и Федор Климов?
– Когда Ксения с Федором решили уйти от Людмилы и Николая Великовых к Нине Мозер, я даже обрадовался, что наконец-то у меня появится компания: сам после переезда в Москву общался только с Таней, но вне катка у нее была своя жизнь, а у меня своя. Просто спарринга со Столбовой и Климовым у нас не получилось: довольно быстро выяснилось, что я и Ксения просто не можем существовать на одном льду – начинаются конфликты. И Нина Михайловна развела нас по разным группам. Было ли мне дискомфортно от конкуренции с ними? Не могу такого сказать. Много раз слышал, что Столбова и Климов откатались в Сочи чуть ли не лучше нас с Таней, но дело в том, что технический запас у нас намного выше. Мы могли позволить себе даже упасть – все равно не проиграли бы.
– А сокрушительный провал на чемпионате мира в Бостоне переживали долго?
– Тот сезон вообще получился сложным. Принято считать, что вернуться в спорт тогда захотела Таня, но на самом деле я хотел этого не меньше. По-настоящему завелся после того, как пришлось долго и достаточно мучительно лечить травму плеча: не хотелось уходить из спорта на такой ноте.
Стратегия сводилась к тому, чтобы начать сезон выступлениями на этапах "Гран-при" и закончить его чемпионатом Европы. Но перед японским этапом, где мы должны были встретиться с чемпионами мира Меган Дюамель и Эриком Редфордом, у Тани случилась очень болезненная травма пятки. Разумеется, тут же начались разговоры о том, что мы просто испугались соперников. Это было обидно, потому что готовы мы были очень хорошо. Таня даже плакала, считала, что мы вынуждены все это выслушивать по ее вине. Осадок не ушел даже после того, как мы стали чемпионами сначала России, а потом – Европы. Ехать на чемпионат мира не планировали вообще, но тут начались разговоры, что Россия в силу сложившейся ситуации может потерять квоты на следующий сезон, ну и так далее. Короче, нас убедили в том, что будет правильнее поехать.
На тренировках все складывалось неплохо, но едва начался чемпионат, все с самого начала пошло не так. У меня даже волнения не было – только пустота. И единственная мысль: я столько раз проигрывал, что точно не умру, оказавшись еще один раз без медали. Помню, после выступления зашел в раздевалку, где уже находились Столбова/Климов и Тарасова/Морозов, и увидел, что ребята как-то очень странно на нас с Таней смотрят. Словно им неудобно, что они нас обыграли. Я всех поздравил и даже пошутил: "Все нормально. Акела промахнулся".
Тане я тогда сказал, что не вижу никаких поводов для расстройства. Раз все так сложилось, значит, это знак свыше. Значит, надо думать не о фигурном катании, а о ребенке.
– Какое впечатление произвели на вас китайцы Венцзинь Сюй/Цун Хань, которые стали в этом сезоне чемпионами мира?
– Они мне очень нравятся, причем не первый год.
– Вы же всегда выступали против того, чтобы парное катание продолжало усложняться?
– У этого дуэта нет каких-то особенных ультра-си. Есть четкий баланс между сложностью и хореографией.
– А четверной подкрут?
– Четверной подкрут делали в середине 80-х еще Катя Гордеева и Сергей Гриньков. При этом четверной выброс китайцы даже пробовать не стали.
– Мне кажется, или у вас какая-то давняя нелюбовь к этому элементу?
– Скорее, я просто не понимаю судейских восторгов и оценок "+2" только за тот факт, что пара делает четверной выброс, приземляясь кое-как. Получаются двойные стандарты: люди перестают понимать, как им кататься. Китайцы же делают фигурное катание понятным для меня, как для зрителя. Кроме того они симпатичны мне тем, что в них я вижу наше русское катание, нашу школу. Все то лучшее, что в ней когда-то было.
* * *
– Ваш с Татьяной центр подготовки фигуристов в Сочи продолжает существовать?
– Уже нет. У нас имелись некоторые обязательства, которые мы оговаривали после Олимпийских игр с бывшим губернатором Краснодарского края Александром Ткачевым в рамках развития в крае фигурного катания. Потом губернатор сменился, и на этом все закончилось. Но мы все свои обязательства выполнили.
– А хотелось бы иметь собственную школу?
– Это практически невозможно. Если бы мне дали государственный лед даже не в Москве, а где-нибудь в Подмосковье, я бы с радостью там работал. В частном порядке школа парного катания не может существовать в принципе. Откуда берутся почти все парники в нашей стране? Пермь, Ачинск, Гремячинск – то есть это люди без кола, без двора, которым, куда бы они ни приехали тренироваться, для начала нужно оплачивать жилье и питание. Откуда у их родителей деньги, чтобы это оплачивать? Есть и вторая проблема: деньги в фигурном катании тренеру приносят маленькие дети. В парном катании детей нет, потому что кататься в паре начинают в 14 лет. Соответственно тренеры зарабатывают копейки. К тому же на лед ты больше трех – четырех пар одновременно не выпустишь. Поэтому единственный вариант развивать в нашей стране парное катание – это когда какой-нибудь олигарх построит каток, выделит под парное катание отдельный лед и скажет: "Возрождайте традиции!"
– Значит, ваша работа в обозримом будущем может быть связана только с шоу?
– Скорее всего да. Где именно, пока сказать не могу.
– А где было бы интереснее вам?
– В Японии, в Швейцарии. Дело тут не в заработке: в таких шоу очень многому учишься просто в силу того, что рядом катаются сильные иностранные спортсмены. Соответственно ты видишь, кто и как тренируется, разминается, готовится к выступлению, просто относится к делу. Взять того же Ханю: понятно, что в Японии он может выйти на лед, прыгнуть два тройных сальхова, и зал все равно будет биться в истерике от восторга. Вместо этого Ханю каждый день проводит полноценную тренировку в зале, а на льду выдает такую разминку, от которой я давно загнулся бы.
– Вот и весь секрет непобедимости?
– Плюс японская физиология и японский менталитет. Казалось бы – ушел Такахаши, пришел Ханю, и дальше никого нет. Но появился же Шома Уно, который прыгает, как мячик, и скользит, как бог? Беда российского фигурного катания заключается в том, что у нас мало кто из тренеров учит кататься. Мы никуда не ездим, в то время как в той же Японии, как и в Китае, принято ежегодно отправлять своих спортсменов в тренировочные лагеря к самым разным специалистам, приглашать известных тренеров к себе. Тот же Натан Чен тренируется на протяжении сезона в трех разных местах – у Марины Зуевой – в Детройте, у Николая Морозова – в Хакенсаке и у Рафаэля Арутюняна в Калифорнии. То есть три бывших русских тренера учат американца, и на текущий момент этот американец – один из сильнейших в мире. Как тренируется Чен я тоже видел, когда был на сборах в Хакенсаке. Если бы наши одиночники выполняли хотя бы половину этой работы, мы бы имели сейчас совсем иное одиночное катание.
– За кого, кстати, вы болеете в мужских турнирах?
– За Хавьера Фернандеса. Ему тяжелее всех. Он в фигурном катании – как последний из могикан, все его соперники имеют азиатское происхождение: Чен, Патрик Чан, Денис Тен, Юдзуру Ханю, Шома Уно… А кроме того, катание Фернандеса – оно по-настоящему мужское. Сейчас это редкость.
– У вас есть объяснение, каким образом Фернандес и Ханю вот уже который год прекрасно уживаются в группе одного тренера?
– Все дело в том, что спорт на Западе базируется на контрактной системе. Ты платишь деньги, и тренер стопроцентно эти деньги отрабатывает, потому что понимает: если спортсмен останется недовольным, то просто уйдет. Фигуристов такая система тоже дисциплинирует: когда человек заплатил за тренировку из собственного кармана, он за эти деньги вынет из тренера все, что тот может дать. То, что у этого тренера катается кто-то еще, вообще никого не волнует. У нас же зарплата тренера такова, что он постоянно вынужден искать дополнительный заработок на стороне. Если вдруг спортсмен захочет обратиться за помощью к какому-то другому специалисту, сразу начинаются разговоры о предательстве. И все лишь потому, что тренер до жути боится спортсмена потерять.
– Получается, порочна сама система?
– Она не порочна. Просто устарела.
* * *
– Следующий сезон судя по всему станет первым, когда девушки начнут исполнять четверные прыжки.
– Я бы не спешил это заявлять.
– Но вы же наверняка видели ролики в интернете?
– Видел. Дело в том, что в мае очень многие фигуристы делают порой невероятные вещи. Четверные прыжки, четверные выбросы. Это объяснимо: форма в конце сезона всегда высока. Совсем другое дело – возвращаться на лед после летнего отпуска. Поэтому я предпочитаю дождаться начала сезона.
– А сама по себе тенденция превращения женского катания в детское вам нравится?
– Я бы сказал, что она имеет право на существование. Просто одиночное катание становится столь же "азиатским", как давно уже стала спортивная гимнастика, прыжки в воду. Противостоять этому натиску проще тем спортсменкам, которые еще не успели вырасти. Хотя если сравнивать олимпийские шансы Жени Медведевой и Алины Загитовой, у которой следующий сезон станет на взрослом уровне первым, я бы сказал, что у Медведевой они намного выше. Если Женя откатается в Корее чисто, она выиграет, как бы ни катались все остальные. Загитову я видел в прошлом году на чемпионате России. Она прекрасно прыгает, но ее второе место вызвало у меня вопросы – просто в силу того, что это – детское катание. Классно, что Даниил Глейхенгауз поставил ей Дон Кихота, я очень ждал этой постановки в юниорском катании.
– Почему?
– Эта музыка потрясающе подчеркивает прыжковые акценты. А юниорское катание – это прежде всего прыжки. Не сказал бы, кстати, что меня пугает тенденция, о которой вы сказали: на Загитову, что бы она ни прыгала, полный зал не придет. А на Каролину Костнер – придет.
– На чемпионате России вы комментировали соревнования фигуристов. Было сложно?
– Пока мы с Таней не выступали из-за моей травмы, я смотрел все телевизионные трансляции, слушал самых разных комментаторов, причем не только российских. Знаю, как комментируют на ESPN, на американских каналах. Поэтому было интересно попробовать свои силы.
– Почему не стали продолжать?
– Потому что это тоже оказалось никому не нужно. Если взять тех же американцев, которые уже бог знает сколько времени ничего в фигурном катании не выигрывают, они всегда присылают на главные старты по три-четыре канала, а в качестве комментаторов привозят таких людей, как Майкл Вайсс, Тара Липински, Джонни Вейр, Танит Белбин, Чарли Уайт. Для Японии соревнования комментируют Шизука Аракава, Дайсуке Такахаши, Нобунари Ода. Французский "Евроспорт" привлекает Натали Пешала и Фабьена Бурза. У нас же попасть на телевидение крайне сложно. Я комментировал соревнования почти весь прошлый сезон, но все это – благодаря Татьяне Анатольевне Тарасовой, которая ходила по кабинетам, убеждала, выбивала деньги на поездки. После чемпионата мира в Хельсинки лично мне было обидно слушать критические высказывания в адрес Тарасовой со стороны многих уважаемых мной людей. Эти люди просто не понимают: если уберут Тарасову, фигурного катания на нашем телевидении не станет вообще.
– О том, чтобы стать техническим специалистом, вы не думали?
– Скажу больше, меня просили об этом. В парном катании ведь не очень хорошо обстоят дела с судейством.
– Разве только в парном?
– В других видах в меньшей степени. Людей, кто сам бы катался в паре и остался после спорта в этом бизнесе, крайне мало. Поэтому парное катание судят преимущественно бывшие одиночники. В том же Бостоне одна из технических специалистов поставила нам с Таней за подкрут второй уровень сложности, хотя на протяжении всех предыдущих лет мы получали четвертый и "+3". Как я должен был реагировать, зная, что выполняю этот элемент всегда одинаково: с одного и того же захода, одной и той же техникой? Когда начались разговоры о том, что хорошо бы мне сдать экзамен и получить лицензию, ко мне вдруг подошел Шелковы и пригласил пойти куда-нибудь выпить пива. Мы пошли, и там, за пивом Робин сказал, что ему тоже предложили войти в судейский корпус. И что он отказался.
Мы стали все это обсуждать и поняли, что смотрим на вещи абсолютно одинаково. И Робину, и мне, столько раз доводилось приходить в раздевалку откатавшись откровенно плохо, но при этом выиграв, что мы не знали, как смотреть в глаза тем, кто объективно катался лучше нас – и проиграл.
Для себя я понял после того разговора с Робином, что не готов стать частью этой системы. Если великие чемпионы на моих глазах будут кататься плохо, я не смогу поставить их выше. Потому что был в этой шкуре и знаю, что это такое. Думаю, поэтому в числе судей нет выдающихся спортсменов.
– Что вам дало участие в “Ледниковом периоде”? Ну, помимо денег, разумеется.
– Сначала меня просто уговорили люди, которым я не мог отказать, скажем так. Потом, поразмыслив, я нашел в этой затее свои плюсы. Во-первых, я не сидел дома без дела, а катался. Свою партнершу по проекту Юлианну Караулову я, конечно же, кататься не учил – там не нужно быть спортсменом, важно уметь обманывать судей. К тому же Юлианна была постоянно занята. Поэтому мы ставили такие номера, где она почти не стояла на льду. А что дало – наверное, опыт. Я научился за неделю придумывать программы, генерировать идеи, обрел множество новых знакомств – у нас была реально классная компания, с кем-то мы общаемся по сей день.
– Вы с Таней постоянно "светились" в светской хронике, вплоть до рождения ребенка принимали участие в фотосессиях. Это было удовольствием, или необходимостью?
– По большей части необходимостью, хотя ряд проектов оказался по-настоящему интересен. У нас есть своя команда, которая занимается нашей раскруткой в СМИ и на телевидении. Уйти из спорта, поселиться в лесу, разбить там огородик и на это жить лично я не готов. А для того, чтобы оставаться востребованным, нужно постоянно мелькать на мероприятиях, в рекламе, на страницах прессы.
– А если оплачивать собственную пиар-службу вам станет не по карману?
– Этого я пока не опасаюсь. Непомерно больших трат у нас с Таней не предвидится, есть своя квартира, свой дом, машина, на то, чтобы оплатить квартплату и еду я уж как-нибудь заработаю. Если жизнь меня совсем уж на землю опустит, начну заниматься подкатками.
– Есть такой опыт?
– Нет. Если говорить откровенно, я вообще против подкаток.
– Почему?
– Потому что никто из наших чемпионов – начиная от Панина-Коломенкина и заканчивая Евгенией Медведевой – в подкатках никогда не нуждался и не брал их. Ни Плющенко, ни Ягудин – никто.
– Но ведь сам Плющенко сейчас занимается в своей школе как раз этим – выкатывает тех, кто не бог весть как талантлив, но готов платить по прейскуранту.
– Сейчас многие обсуждают суммы, которые Плющенко берет за месяц или за год обучения, хотя на самом деле это суммы достаточно небольшие. За подкатки – причем зачастую совершенно бесталанного ребенка – родители обычно платят тренеру две с половиной – три тысячи рублей в час. При том, что занятия иногда проводятся каждый день, то есть семь раз в неделю. Женя всего лишь сделал этот "теневой" прайс-лист открытым.
Максим ТРАНЬКОВ
Родился 7 октября 1983 года в Перми.
В паре с Марией Мухортовой был серебряным (2008) и бронзовым (2009, 2010) призером чемпионатов Европы, чемпионом России (2007), чемпионом мира среди юниоров (2005).
В паре с Татьяной Волосожар - олимпийским чемпионом (2014, в личном и командном турнирах), чемпионом мира (2013), серебряным призом чемпионатов мира (2011, 2012), чемпионом Европы (2012, 2013, 2014, 2016), чемпионом России (2011, 2013, 2016).