Артем Истомин в текущей структуре сборных команд России по биатлону работает с женским резервом, с парой оговорок, фамилия у которых на двоих одна, — Халили. И Настя и Карим остались с Артемом. Перипетии весны, когда Истомин был объявлен тренером резерва, а Даниил Серохвостов перешел в группу Юрия Каминского, уже в прошлом, как и непонимание многими концепции централизации подготовки сборной и фактически восстановления советского подхода — основа, резерв, молодежка.
По факту у Артема есть команда, где он может продолжать выстраивать ту схему подготовки, которую считает правильной — с теми спортсменами, которые ему доверяют. А вот какая это подготовка, на чем она строится и почему обрела именно такую форму — Артем рассказал «СЭ» в выходной день между пасьютом и индивидуальной гонкой на Кубке сильнейших в Раубичах.
— Ты пришел в сборную в 2018 году с большим теоретическим багажом, но почти без тренерской практики. Прошло шесть лет. Насколько изменились твои взгляды, какой объем иллюзий исчез?
— Из-за того, что серьезного опыта у меня в тот момент не было, я, как и многие, думал, что он не так важен по сравнению с возможностью правильно применять теоретические знания. И сейчас, по прошествии лет, могу сказать, что замкнул круг, сначала постепенно уходя от теории к практике, а затем возвращаясь к теории и убежденности в том, что те идеи и принципы, с которыми я пришел, были правильными и их стоит придерживаться. Теперь есть практический опыт, есть и ошибки, и неудачи, и хорошие выступления. Конечно, я стараюсь все это анализировать, а не просто делать и забывать. Стараюсь понять, почему получилось именно так, а не иначе, и это касается всего — гонок, этапов подготовки. Пытаюсь прежде всего понять, что бы я сделал иначе.
— Что бы ты сделал иначе в подготовке к Олимпиаде 2022 года?
— Я тогда работал с мужской командой Юрия Михайловича Каминского. Подготовка сложилась, по моему мнению, достаточно успешно, вплоть до соревновательного сезона. Декабрьский блок показал, что выбранная концепция — две равнозначные группы, которые идут разными путями, себя оправдала. Были успешные выступления как у группы Сергея Башкирова, так и у группы Каминского.
Несколько скомканным оказался именно последний этап подготовки к Олимпиаде, мы не совсем удачно его провели. Это был год пандемии, в январе заболел Эдуард Латыпов, как раз после ключевого сбора в Белмекене. Эдик был в очень хорошей форме, и когда мы спустились с Белмекена в Оберхоф — очень хорошо бежал Даниил Серохвостов, а ведь Латыпов в Белмекене смотрелся сильнее его. Но коронавирус подкосил его и полностью смазал всю подготовку к Олимпиаде. Естественно, никто этого не ожидал, Латыпов был одним из лидеров команды и в личных видах, и в эстафетах. В этих обстоятельствах пришлось принимать оперативные решения по дальнейшей подготовке. Запланировано было не так, как получилось в итоге, возник форс-мажор.
— Как часто возникали форс-мажоры за последние годы? Появился опыт адаптации к ним?
— Как говорит Михаил Викторович Шашилов: «Главное — маневры». Нужно уметь адаптироваться, менять подход. И это все-таки не то, чем я хорошо владею. Мы можем принимать оперативные решения, но они не всегда получаются правильными. И тогда, в олимпийскую зиму, пришлось делать это очень быстро, да и затем, в последующие сезоны, также приходилось менять планы перед главными стартами. Где-то это было связано с болезнями, где-то — с особенностями подготовки, и так далее.
Например, Кубок сильнейших в Раубичах. Мы еще осенью не знали, что поедем сюда, строили подготовку под Сочи. Я не оправдываю результаты, которые показаны на данный момент. Когда у тебя есть четкое понимание того, куда ты идешь, где будут соревнования, ты готовишься к этой трассе, к этим условиям. Но потом приходится все перестраивать, потому что изменилось место проведения старта. И та подготовка, которую ты не одну неделю продумывал, представлял, уже не подходит. Поэтому, да, навык адаптации к форс-мажорам так или иначе появился.
— Если в принятии оперативных решений брать баланс интуиции и расчета, что доминирует?
— Интуиция никогда не доминирует — в моем понимании это должен быть четкий расчет. Когда все просчитано и у тебя получается результат, от этого больше удовольствия по сравнению со сценарием, когда ты понадеялся на интуицию, и это сработало. Можно взять, допустим, прошлый год, подготовку Карима Халили к Спартакиаде. Все было просчитано, хотя мы, можно сказать, выбирались со дна — перед Новым годом он очень сильно заболел. И никто не мог даже думать о том, что уже в феврале Карим будет фактически в лучшей своей форме.
Мы тогда отменили все старты, и он отправился на сбор в горы. Все было просчитано — количество дней, время на акклиматизацию и так далее, чтобы к первой гонке на Спартакиаде он был уже готов. И все получилось — на протяжении всей Спартакиады он был если не на пике формы, то в очень хорошем состоянии, выступил достаточно успешно. Можно было лучше, но и этот результат можно считать хорошим.
— Когда ты пришел в сборную, молодой парень, без большого опыта, имел место кризис доверия со стороны спортсменов. Когда ты почувствовал, что преодолел его?
— Всегда так происходит, что, когда у спортсмена начинает что-то получаться, доверие к тренеру растет. Его очень сложно завоевать, но легко потерять. Не сразу, не с первого года, но это доверие начало обретать форму. Но не со всеми спортсменами сразу, постепенно — с одним, с другим, с третьим. Первым был Матвей Елисеев, который поверил в работу, которую мы делали, в направление, которое было выбрано, и его результаты стали расти. Он достаточно успешно провел чемпионат мира 2019 года, был хорошо готов, но реализовал себя только в эстафете, выиграв свой этап, причем вполне уверенно. На следующий сезон впервые в своей карьере заехал в призы в личной гонке Кубка мира, став третьим в спринте в Эстерсунде. Затем поверил Эдик Латыпов, ну и остальные ребята тоже подтянулись.
— Были те, кто так и не начал доверять?
— Так или иначе — я не старший тренер, поэтому вопрос связи, доверительных отношений — это больше вопрос к человеку на этой должности, на нем и ответственность. И прежде всего с ним спортсмен должен выстраивать контакт. Очень важно, чтобы спортсмен доверял тренеру, а тот мог доверять спортсмену. Тренер не всегда на сто процентов уверен в том, что выбранная схема подготовки сработает, есть много факторов, в том числе личных, семейных, какие-то внутренние переживания спортсмена — все это может влиять на подготовку. Поэтому такую связь спортсмену нужно выстраивать в первую очередь со старшим тренером.
— Последние три года добавили как минимум один фактор переживаний для всех — отсутствие международных стартов. Ты почувствовал это в работе?
— Конечно, это чувствуется, и прежде всего у лидеров, у тех, кто выступал на международных стартах и был готов продолжать там бегать. У них были какие-то свои цели, планы, которые резко обрушились. В той же мере это отразилось и на нас, тренерах. Потому что на Кубках мира, чемпионатах ты можешь проверять какие-то свои подходы, методические направления, новые наработки на фоне лидеров мирового биатлона. Внутри страны это практически не удается. Тем более, кто бы что ни говорил, я уверен на сто процентов, что лидеры на внутренних соревнованиях не мобилизуются и не выкладываются так, как если бы вышли на международный старт.
— Самый яркий пример кризиса у спортсмена? Кто-то серьезно думал о завершении карьеры?
— Нет, такого не было. Но я помню, как мы готовились к Олимпиаде, это небо и земля. Мы говорили ребятам, что они должны помнить — на каждого из них может лечь ответственность, в самый критический момент, когда нужно будет вытащить команду в эстафете, и поэтому они должны с этой точки зрения подходить к работе, не давать себе слабину в тренировках, выдерживать те принципы, которых мы придерживаемся.
Тренировочный процесс, особенно летняя подготовка, — это сложно и монотонно. И в какой-то момент спортсмен может начать терять ориентиры, понимание того, куда он движется. Но мы должны стараться его постоянно удерживать в рамках этого понимания.
— Тебе самому стало тяжелее работать на протяжении этих трех лет?
— У меня за последние три года ситуация менялась каждый сезон. В первый постолимпийский год мы сформировали сильную, конкурентоспособную команду, что и показала зима. Следующий сезон оказался смазан по разным причинам. И именно по его итогам было принято решение, что нужно вернуться к формату основы и молодежки. Так как сезон был не слишком успешным, почти все наши лидеры выпали из основы, за исключением Насти Халили, которой разрешили продолжать подготовку в нашей группе. Сейчас мы работаем с молодежным составом, и мне в этом плане попроще, потому что у нашей команды несколько другие цели. Да, в нашей группе есть два взрослых лидера — Настя и Карим Халили, у них свои задачи. Но у остальных молодых девочек задачи несколько иные.
— У тебя за эти годы накопился опыт работы как с парнями, так и с девушками. С кем тебе проще?
— В чем-то проще с парнями, а в чем-то — с девушками. Первым можно многое доверить в принятии решений, со вторыми все чуть иначе, они больше доверяют тренеру, слушают его: что он говорит — то и делают. Принять самостоятельное решение они, может быть, в силу возраста, может быть, в силу отсутствия опыта чаще всего не могут, в отличие от парней. В этом плане с девушками посложнее, но в то же время они более открыты.
— Это добавляет ответственности, потому что решение за тобой, а не за спортсменом.
— Да. Я отработал четыре года с мужчинами, и мы могли делегировать какие-то решения им, потому что в любом случае главный тренер для спортсмена — он сам. Ему лишь можно подсказать какие моменты, то, как нужно поступить, а там уже он должен принять решение. Поэтому, после парней, когда я начал работать с женской командой, первый год оказался достаточно сложным.
— Тебе приходилось сталкиваться ситуациями, когда спортсмен вроде бы тренируется по твоему плану, но по-тихому его корректирует, как-то меняет и пытается это скрыть?
— Нет, это сразу чувствуется, ты видишь, если подобное начинается, и в случае со спортсменом высокого класса можно просто подойти и поговорить. Сесть и структурировать все, прописать, обсудить корректировки, прийти к варианту, который будет понятен вам обоим. Это проще и для спортсмена, и для тренера. Но за годы своей работы я попыток что-то делать по-тихому даже не замечал.
— Когда после ОИ-2018 пришел Анатолий Хованцев, он привнес концепцию объемной низкоинтенсивной работы с целью улучшения утилизации лактата. Это было тяжело для спортсменов, потому что они не привыкли так тренироваться. Нынешнее поколение, приходя в сборную от личных тренеров, воспринимает такой подход легче или проблема сохранилась?
— Тут есть тонкий момент. Когда мы начали ездить с Анатолием Николаевичем по регионам и проводить семинары, поначалу мне казалось, что мы делаем хорошее дело. Но потом я обратил внимание, что тренеры, особенно детские, начинают слепо копировать подготовку взрослых спортсменов. И получается, что мы не выстраиваем преемственности, а просто даем те наработки, которые есть в сборной, но люди начинают применять их на детях. Так не должно быть, это неправильно. И сейчас, когда я провожу семинары, выступаю на курсах по улучшению квалификации, то стараюсь в подобных вопросах быть аккуратнее. То есть, если до них доходит обсуждение, стараюсь тренерам максимально емко и доступно все объяснить, чтобы они не совершали таких ошибок.
Действительно, подготовка спортсмена высокого класса, уровня национальной команды предполагает большие объемы, но это связано с тем, что у нас очень плотный и насыщенный календарь стартов зимой. И мы просто не можем зимой заниматься скоростью и высокоинтенсивными тренировками — не выдержим соревновательный график. Поэтому мы строим прочный фундамент, закладываем его летом за счет объемной аэробной работы, лишь отчасти низкоинтенсивной. Ее нельзя назвать низкоинтенсивной на самом деле, это зона средней интенсивности. Много работы в зоне средней интенсивности, это было предложено Хованцевым, я и сейчас работаю почти по такому же принципу. Какие-то скоростные работы все равно подключаем, чтобы стимулировать эти процессы, заниматься поддержанием скорости, но это касается летней подготовки. Ближе к сезону начинается более интенсивная работа.
— Это немного не соответствует популярному норвежскому методу — поляризации подготовки, когда тренировки либо очень легкие, но объемные, либо очень интенсивные, в соревновательном режиме.
— Да, норвежцы раньше пропагандировали этот подход, многие про него говорили, а у нас в России до сих пор говорят как о передовом. Но на одном из последних семинаров норвежские лыжники сказали о том, что выкосили подобным методом очень большое поколение талантливых спортсменов. Они признали, что да, действительно, эта концепция дает рост результатов на какой-то — достаточно короткий — период. Но затем следует либо перетренированность, либо травмы, либо заболевания, из-за которых спортсмены не могут продолжать карьеру. Это связано с тем, что норвежский метод в совокупности больших объемов и ударных высокоинтенсивных тренировок приводит организм в состояние сильнейшего стресса, следствием чего являются травмы или переутомление. И мы в своей практике тоже это проходили, просто вовремя диагностировали проблему и постарались ее нивелировать, чтобы спортсмена вытащить, восстановить. Иначе все могло быть намного хуже.
Поэтому сейчас весь мир циклических видов спорта, особенно лыжные гонки, легкая атлетика, триатлон, пришли к тому, что много работают именно в средней зоне интенсивности. Это умеренный стресс, контролируемая нагрузка. Сейчас все больше ориентируются не на тот объем, который нужно выполнить, а на тот, который организм может в принципе переварить. Серьезное внимание уделяется субъективному восприятию нагрузки, вплоть до того, что в некоторых тренировочных протоколах оценка тяжести фиксируется после каждого интервала, каждого повторения. И тренировка может быть завершена из-за того, что спортсмен чувствует, что она идет тяжелее, чем должно быть. Мы также используем это в своей работе, объясняем спортсменам, какой нагрузка должна быть по ощущениям. Если она с ними не совпадает — тренировку нужно прекращать, перенести на другой день.
— Этот подход требует от спортсменов абсолютной честности.
— Да. И с этим существуют сложности, потому что у нас спортсмены в большинстве случаев максималисты. Они хотят все сделать и считают, что если не выполнили ту или иную нагрузку, то будут слабее именно из-за этого. На самом же деле они будут слабее, если выполнят, а нагрузка будет лишней.
— Часто приходится убирать людей с тренировки почти насильно?
— Очень часто, особенно молодежь, для них это настоящий стресс: «Как это меня сняли с тренировки, как это мне сказали закончить? Все делают, а я не делаю. Я буду слабее, чем они!»
— Эта проблема характерна для молодежи в любой стране, она гормональная, возрастная или же это часть нашей русской культуры?
— Это часть нашей культуры, наверное. Допустим, если мы берем Норвегию или Швецию, у них тоже есть такие проблемы. Но в большинстве случаев спортсмены там имеют неплохую теоретическую базу. Когда ты с ними разговариваешь или слышишь, как спортсмен, еще не очень высокого уровня, дает интервью, то замечаешь, что он уже говорит достаточно профессионально, объясняет, что он делает, почему он это делает. Интервью, которое мне запомнилось, давал Альвар Мюльбак, шведский лыжник, 18-летний парень, который в марафонах начал заезжать в призы. И он рассказывал о своем тренировочном процессе, постоянно используя местоимение «я». То есть он ставит себя на место тренера и говорит: «Я сделал здесь так-то», «Я отработал здесь так-то», «Я сделал это, потому что мне нужно было то-то». То есть он объясняет, почему он что-то делает. Не что сделать и как, а почему. Именно к подобному пониманию, подходу мы и должны стремиться.
С первого года, как я начал работать с девушками, мы постоянно говорим им — вы должны быть профессионалами, вы должны уметь самостоятельно и правильно выполнить тренировку, самостоятельно построить себе тренировочный план хотя бы на неделю, то есть выстроить подготовку. И сейчас, общаясь с девушками, я вижу, что они в теоретическом плане уже хорошо прогрессируют — могут сами выстраивать подготовку, построить ее план, могут тренировку объяснить, почему им надо сделать именно ее и как именно нужно ее сделать. С одной стороны, это приятно, но с другой — мы должны во всех командах стараться двигаться в направлении, чтобы спортсмены стали более самостоятельными.
— Тебе не кажется, что это проблема отражает нашу культуру в целом? Если в Европе налоги рассчитываешь и платишь сам, то у нас это делает работодатель. У нас ты все время ждешь, что за тебя кто-то решит, а там их с детства приучают думать самостоятельно. То есть мы говорим об изменении менталитета не просто группы биатлонистов, а по сути всего поколения.
— Да, действительно так и есть, но я думаю, что мы уже на пути к изменению ситуации, по крайней мере в спорте, и это касается не только биатлона. Наблюдаю, как спортсмены дают интервью, участвуют в каких-то подкастах, рассказывают там о своей подготовке, принципах, подходах. И говорят о данных темах уже на достаточно высоком уровне. Это интересно и приятно слушать. Например, все наши теннисисты. Те же хоккеисты, причем молодые. Про легкоатлетов я вообще молчу, там ребята шагнули хорошо вперед. Пловцы, у них, конечно, сильная база в этом плане, потому что проходит очень много семинаров, тренеры уже хорошо подкованы. Про лыжников я тоже молчу — там я чаще всего, наверное, сталкиваюсь и разговариваю с ребятами из группы Егора Сорина.
— Группа Сорина почти вся использует круглосуточный мониторинг восстановления, вариабельности сердечного ритма, качества сна. Вы в биатлоне подобные вещи применяете?
— Именно то, о чем идет речь, в биатлоне использует только Даниил Серохвостов. Для решения некоторых задач мы летом использовали портативные носимые глюкометры, в период, когда все тренировки нужно было полностью контролировать с точки зрения расхода и поступления энергии. Помимо этого, берется очень много проб лактата, порядка 600 за год, и основной их объем приходится на летнюю подготовку. Я уже говорил, что мы много работаем в средних зонах интенсивности, а это требует постоянного контроля, потому что ошибка может грозить срывом адаптации и перетренированностью.
— Ошибки были?
— Были негативные случаи, как, например, с Каримом Халили, когда в постолимпийский сезон мы приняли решение, что увеличим и общий объем, и объем в средних зонах интенсивности. Но не учли, просто не продумали вопрос восстановления и питания, сохранения энергетического баланса. Мы видели, что он теряет жировую массу, при этом у Карима сохраняются и даже несколько увеличиваются мышцы. Этот момент уже потом ввел меня в ступор, потому что считается, что если жир уходит, но мышцы сохраняются, то организм адаптировался к нагрузке. Сначала подготовка в таком режиме шла у Карима достаточно успешно, он на летних стартах выступал так, как никогда до этого — мог бежать, давить темпом, при этом еще и на финише добавлять. Если бы это продолжилось и зимой, то можно было бы сказать, что мы нашли свой идеальный подход, по которому будем работать дальше. Но ближе к сезону у него произошел срыв адаптации, и зиму Карим провел тяжело, несмотря на то, что выиграл общий зачет Кубка. Это далось с большим трудом, он собирался на каждую гонку, чтобы компенсировать отсутствие нужного хода стрельбой. Он выдержал, но летнюю подготовку, конечно, мы потом пересмотрели.
— Причину поняли?
— Дефицит энергии. Потребление калорий было меньше, чем их расход. Мы не сразу проверили и поняли, что он находится в постоянном дефиците, а мышечная масса сохранялась только потому, что он постоянно пил протеиновые смеси. Но жировая-то активно горела. И мы должны были сразу из-за этого скорректировать нагрузку, либо питание, но не сделали этого.
— Сам спортсмен не жаловался?
— Он не жаловался. Понятное дело, что у него все было вроде бы хорошо. Тренировки идут, нагрузку он держит, никаких там проблем нет. Только вот сезон показал обратное.
— При этом доверие к тебе у него сохранилось?
— Да. Предположу, потому что я не из тех тренеров, кто будет винить во всем спортсмена. Я понимаю, где мог сам, как тренер, накосячить. Думаю, его доверие сохраняется, потому что я открыт для него, и он открыт для меня. Мы можем с ним все полностью обсудить, он участвует в тренировочном процессе так же, как и я. То есть я не указываю ему, что делать, мы на одном уровне, решения принимаем вместе.
— Выводы сделали только по Кариму?
— Нет, по всем спортсменам. Каждый спортсмен заполняет таблицу, он утром снимает данные и фиксирует их — там есть оценки сна и восприятия тяжести нагрузки, данные по питанию на тренировках — что и сколько они съели и выпили. Два раза в неделю мы проводим оценку состава тела — кожно-жировой и мышечной массы. И помимо этого, конечно, у нас есть еще и биохимия.
— Все это имеет своей целью повышение готовности спортсменов. Ты хоть как-то пытался сравнить своих и тех, кто бегает на Кубках мира? Это возможно?
— Можно лишь сравнивать показатели стрельбы в приблизительно одинаковых погодных условиях. Но в то же время, если бы мы были там, то, конечно, спортсмены адаптировались бы к тем скоростям работы на рубеже, которые характерны для Кубка мира. Это можно увидеть по тому, как у нас сейчас стреляют те лидеры, кто успел выступить на таком уровне. Со скорострельностью у них все в порядке. Все зависит от той среды, в которой ты варишься или успел повариться.
Если все-таки говорить о скорости хода, тут все сложнее. Каждый тренер сам смотрит на спортсмена и анализирует. По крайней мере, я это делаю. И по движениям можно как-то увидеть, как спортсмен выглядел на фоне элиты мирового биатлона. Могу точно сказать, что Даниил Серохвостов в той форме, в которой он был в декабре, был бы в пятерке по скорости хода на Кубке мира.
— Карим?
— Если бы это был Кубок мира, он бы по-другому работал, потому что все-таки те гонки несколько мобилизуют. Но если взять, допустим, Карима образца прошлого года на Спартакиаде, то это был бы тоже достаточно высокий уровень, потому что он там был ногами в топ-3, отдельные гонки даже выигрывал ходом. Показывал реально хорошую скорость на лыжах, по дистанции было видно, что он идет легко, с запасом, и способен добавить, можно сказать — работал играючи. Но на данный момент Карим не в той форме, в которой был в прошлом году на Спартакиаде, во всяком случае это можно сказать по итогам спринта и пасьюта здесь, в Раубичах. Посмотрим, как будет дальше, окончательно анализировать что-то пока рано. На данный момент форма близка, но точно еще не та.
— Если вам скажут в апреле — все, ребята, нейтральный статус, вперед, в олимпийскую зиму. Команда стрессанет?
— Конечно, стрессанет, но это хорошо. Мы к этому готовы, на сегодняшний день уже есть план как по местам проведения сборов, так и по самой концепции подготовки, вплоть до того, что мы уже сейчас контактируем в местами проведения сборов при подобном сценарии. Прогнозируем работу, знаем, где будет Олимпийская деревня, знаем, где мы будем готовиться. Точнее, есть два варианта плана, где мы будем готовиться, проходить заключительный этап подготовки и как будем выстраивать подготовку перед этим.
— Это не Россия?
— Заключительный этап подготовки — это точно не Россия. Летняя подготовка, естественно, в основном Россия, но хотим еще съездить в Цахкадзор. В прошлом году нам не удалось, хотя тоже планировали, надеюсь, что в этом году получится. Вопрос же еще в том, как будет выстроена система отборов и когда эти отборы будут проходить. Если, предположим, допуск будет с начала сезона, то отборы, скорее всего, состоятся, как обычно, в ноябре. Но самый главный вопрос — мы пока не знаем, как будет организован допуск. Окажется он пофамильным или по каким-то общим критериям.
— Учитывая стресс, который может возникнуть, нужно ли приглашать психолога?
— Не думаю. Те спортсмены, которые считают, что им нужна помощь, так или иначе уже с ними работают, каждый со своим. Уровень Олимпийских игр, особенно в нашей ситуации, предполагает, что мы должны ввести туда людей, готовых конкурировать.
— Которым психолог не нужен?
— Не то чтобы не нужен, а тех, кто действительно готов. Без разницы — с психологом или без. Если они будут готовы, то нужно просто их вести, и все. Конечно, есть момент, что, во-первых, мы знаем, как те или иные спортсмены чувствуют себя в горах, а стрельбище на Олимпиаде будет на высоте 1670 метров над уровнем моря. Во-вторых, сам знаешь, что много было случаев, когда люди приезжали в Европу и не реализовывали себя по той причине, что для них все это вокруг было большим стрессом. И данные факторы надо учитывать.
— Ты будешь готов на тренерском совете сказать, что победитель национального отбора — мандражист, это все прекрасно знают, поэтому на Олимпиаду его везти нельзя?
— Думаю, что большинство тренеров, особенно тренеров сборной, так или иначе понимают, кто и на что способен. Отборы — это лишь формальность, которая должна подтвердить уровень формы на данный момент.