«В день гибели Виталика видела плохой сон». Роковой обрыв героя грузинского футбола Дараселии
Мы открываем новую рубрику. Почти за тридцать лет в спортивной журналистике историй у нашего обозревателя Юрия Голышака скопилась уйма. Всякое новое наводит его, моложавого ветерана редакции, на мысль — а ведь была когда-то история...
Вот эти истории и будем вспоминать. Надеюсь, каждую неделю. Назовем просто и ясно — «Голышак вспоминает». На память Голышак пока не жалуется. Ох, вспомним!
Да и любимый всеми «Разговор по пятницам» будет выходить регулярнее. Читатели просят.
***
Неделю назад я вернулся из Грузии.
Каждый отпуск кажется мне лучшим в жизни — но у этого оснований много. Лучший из лучших!
Мне казалось, я знаю Грузию. Но такую еще не видел.
Гора девяти крестов со свисающими цепями — забраться можно, имея некоторые способности альпиниста. Мне удалось — и забраться, и спуститься живым. Всем читателям «СЭ» на радость. В 47 лет такие подтверждения собственным атлетическим способностям важны.
Месхетинский перевал, где смотришь сверху — а облака под тобой. Дикие цветы необычайной красоты. «Вот ты какая, горная лаванда», — думал я.
Оказалось, никакая не лаванда. Крокусы. Ну и ничего.
Одно неверное движение на серпантине — и все, эти крокусы станут украшением твоего последнего полета.
А рядом брошенные на зиму дощатые сараюшки чабанов...
***
Эта Грузия была совсем новая — хотя, поездив по Сванетии когда-то, я был готов к чудесам.
Но дотягиваешь почти до границы с Арменией — и начинаются пейзажи какие-то исландские. Озера, мерзлые степи и даже церквушки в том самом, исландском духе. Как странно!
А чтоб запутать путешественника окончательно — утро встречает метелью. Настоящими сугробами. Благодаришь судьбу за зимние колеса на прокатном автомобиле.
Едешь скорее туда, где теплее, — и тем же днем попадаешь в другую Грузию. Где 24 тепла. Уже и не веришь воспоминаниям о собственном утре — было ли это? Со мной ли?
***
На третий день кажется, что впечатлений столько — не хватит душевных сил удивляться новым.
Но въезжаешь в городок Абастумани — и попадаешь в сказку. В ХIХ век. Не сон ли это? А может, рай — где еще могут быть целые улицы из резных теремов дивной красоты?
А посередине — церковь Александра Невского. Она и есть главная шкатулка с секретом — на счастье, подсказали мне, в каком домике отыскать ответственного за ключ старика. В Грузии все просто: попросил — открыли. Не рассчитывая на 10 лари премии — но благодарно принимая.
Всю церковь расписал внутри великий художник Михаил Нестеров! Тот самый Нестеров, чью кисть не спутать ни с чьей. Здесь даже святой Нино придал черты своей любимой. Не знаю, грех ли это.
***
А узнав про заброшенный горный монастырь неподалеку — конечно же, штурмую. Забираюсь. Судьба благодарит за отвагу своеобразно: натыкаюсь в каменных развалинах на груду потемневших человеческих черепов — должно быть, кто-то готовит к перезахоронению монахов из прошлых веков. Смотришь — и глазам не веришь. Встряхивает!
На следующий день — новые чудеса. Городок Болниси — называвшийся когда-то «Люксембургом грузинским». Где до сих пор указатели на немецком — «штрассе» такая-то. Немцев не осталось — в 41-м выслали всех скопом в Казахстан. Но архитектура — чистый Кельн! Возможно ли это? Верить ли глазам?
Я перебираю фотографии — снова верю. И не верю. Вот грандиозные санатории Цхалтубо, гордость Страны Советов. Красота и мощь.
Сегодня в запустении. Живут беженцы — без света, без воды. С заколоченными крест-накрест шахтами лифтов.
Пробираюсь с фотоаппаратом опасливо — будут ли рады такому интересу бедствующие люди?
Но мне рады! Чудесные элегантные грузинские деды ловят на обшарпанных балконах остатки осеннего солнца. Соломенные кресла — тоже как привет из СССР. Сидят, опершись подбородком на палки.
— Давно здесь живете? — спрашиваю самого живописного.
— Ровно 30 лет! Как бежали из Гагры. А вы из Москвы? Снимайте, снимайте, не стесняйтесь. Храни вас Бог.
Я ухожу и понимаю: приехал этот дед сюда молодым человеком. Сорокалетним. Так жизнь и прошла — без света, без всего. Здесь и закончится, наверное.
Это тоже встряхивает.
***
После всех этих картин даже Кутаиси, хоженый-перехоженный в прежние приезды, кажется особенным. Неизведанным. Открытия за каждым углом.
Вот, например, милейший памятник Майе Чибурданидзе. Я и не знал, что она отсюда.
Возвращаюсь в Москву — и расписываю другу своему Отару Кушанашвили через Facebook, как люблю этот город. В Кутаиси время останавливается. А Отар отвечает письмом: «До влажных глаз, ЮРА! Я б с дорогой душой сослужил бы чертовым влажноглазым гидом. Спасибо за добрые слова! Блестящего настроения! АЛЕКСАНДРУ — привет!»
Александру — это Кружкову. С которым, бог даст, еще приедем сюда. Где спортивных героев столько, что я удивляюсь: почему руки не дошли до сих пор? Почему не спешим?
***
Я езжу — и понимаю, почему все грузины возвращаются домой. Почему, имея возможность жить в любом городе мира, замечательный футболист Владимир Гуцаев выбирает Тбилиси. Почему не остается в медовом Милане Каха Каладзе — едет в свой город. А тот отвечает любовью — сегодня Каладзе мэр. Почему великий технарь Кинкладзе в Москве учтив, но не слишком улыбчив. Мы встречались, делали когда-то «Разговор по пятницам». Зато в Грузии — другое дело! Человек-солнце!
Еще живы герои великого тбилисского «Динамо» начала 80-х — я обязательно туда еще раз доеду и поговорю с ними всеми. Быть может, даже с Тенгизом Сулаквелидзе. Если отыщется переводчик. В советские-то времена великолепный Тенгиз по-русски формулировал с трудом. Сейчас и те пять слов забыл, наверное.
Я ведь помню, что рассказывал Геннадий Логофет, сладко затягиваясь сигареткой в Тарасовке. Вспоминал, как помогал Бескову в сборной СССР:
— Играем в Венгрии с «Татабаньей», Серега Андреев крови мне много попортил — моментов шесть запорол... Минут за двадцать до конца Сулаквелидзе в свои забивает — 0:1 проигрываем. При всех грузина ругать нельзя, я после игры к нему подхожу, шепотом: «Сул, как же ты так?» — «Олегыч, я даю — она выходит...» — «Подожди, — говорю. — Кто — «она»?» Думаю, может, женщина какая по трибуне прошла? Отвечает: «Она, Дасаев...»
***
А с кем уже не поговорить — навещаю на Сабурталинском кладбище. Между двумя моими любимцами расстояние огромное — без помощи добрых людей не найти. Но добрые люди в Грузии на каждом шагу — меня ведут буквально за руку. Счастливые от такого внимания москвича к футболу и «Динамо».
Внезапно умерший в 55 Рамаз Шенгелия в одном конце погоста. Обрел покой среди сосен. Свежие цветы — Грузия помнит своих любимцев. Хоть кладбище от центра далеко-далеко. Как мне показалось.
Последние прижизненные фотографии Рамаза вызывают оторопь: блестяще выглядел! Почему ушел? Зачем поторопился?
До Давида Кипиани от Рамаза идти и идти. От одной церкви до другой.
Если у Шенгелии, дважды лучшего футболиста СССР, стоит портрет, то Кипиани русскому человеку самому не отыскать. Темный гранит, все слова по-грузински, изображения нет.
Подходит вдруг священник и рассказывает — один из сыновей великого Дато то ли поет, то ли служит в этом же храме при кладбище. Вполне можно застать в воскресенье.
Однажды я приеду и застану. Поговорим и с ним. На всякий случай записываю телефон.
***
Я слышал тысячу рассказов, как погиб Виталий Дараселия. Автор главного гола в истории тбилисского «Динамо» — в финале Кубка Кубков. Успевший стать большим футболистом к 25 годам.
Слышал про горную дорогу. Про то, что с автомобилем управлялся Виталий едва-едва. Опыта почти никакого.
Слышал, что разбитый автомобиль отыскали в горной речке — а тело унесло далеко-далеко. Искали несколько дней. Уж не рассчитывали найти — но вот он, голос крови! Отыскал родной дядя — из ила высовывалась рука. То ли в семи километрах от места падения автомобиля, то ли в тринадцати.
Все это мне рассказывал Давид Кипиани. Да и не только он. Я пытался представить это место, этот день — ну и сложилась какая-то картинка в голове.
А тут еду из городка Зестафони — и, уже проскочив, понимаю: было на обочине что-то важное. Обязательно надо остановиться, вернуться. Еще не понял толком, что именно, — но память, память! Подкидывает обрывки разговоров из далекого: «Было это у Зестафони...» — и я все понимаю. Еще не выйдя из автомобиля.
Точно! Я убыстряю шаг — и вижу камень. Надпись на грузинском. Буковка «Д», которую ни с чем не спутать. Каменный мячик наверху.
Когда-то я искал фотографии этого места в интернете — не нашел ничего. Только догадывался — наверняка есть память. Как не быть?
Сидит чумазый мужичок неподалеку. Я указываю в сторону камня: «Дараселия?» — и тот кивает. Дараселия!
***
Ох. Я подхожу к обрыву — который оказывается совсем не таким, каким представлялся. Будто переношусь в декабрь 82-го — наверняка не было тогда отбойника. Не было этого кафе неподалеку. Не было запаха шашлыков.
Но обрывчик невелик. А речка кажется мелкой. Правда, от дороги совсем недалеко — достаточно одного движения рулем, чтоб все закончилось.
Я представляю, как летел автомобиль с великим игроком. Как падал. Уф... Лучше не буду.
Будь машина понадежнее, с подушками — мог бы и выжить. Хоть я верю в предначертанное, в мистику. Была же история — в киевском «Динамо» начала 90-х раздавали футболистам и тренерам «Мерседесы-190». Кажется, было их 18 штук. Все до единого побывали потом в авариях. Бились даже самые аккуратные водители — вроде Павла Яковенко. Кто-то переворачивался и выживал чудом — как вратарь Александр Жидков. Для кого-то этот «Мерседес» стал гробом — как для Степана Бецы. Разбили свои машины Юран, Лужный, тренировавший дубль Виктор Колотов... Как после такого не верить?
***
Я стою на краю этого обрыва, рассматриваю камни. Лишившие жизни такого парня. На ледяную реку.
С Виталием Дараселией жизнь сводит в который раз — уже после гибели.
Вспоминаю, как колесил когда-то по Абхазии. Доехал до Очамчиры — городок, разбитый войной. Так толком и не восстановленный. Вижу будто облитый кислотой семафор перед заросшей одноколейкой. Автобусную остановку с полукругом выцветших букв «Очамчыра 2500». С советских времен уцелевший призыв «Водитель! Скорость в г. Очамчыра до 50 км/час».
Вспоминаю, что здесь похоронен Дараселия, — и тут же (опять мистика!) замечаю старое кладбище. На самом краю, с дороги видно, огромный мемориал. Я думал, братская могила, подошел ближе: золоченый профиль Виталия!
Пятнадцать букв — и никаких дат. К чему они?
Спросил кого-то, копошившегося у оградки неподалеку: а есть ли в городе родственники Виталия?
— Да, — ответили мне. — Мама жива-здорова. Вон в том переулочке ее дом. Сразу узнаете — самый красивый.
Мама оказалась древней старушкой. Совершенно чудесной. Договорились, приду через два дня — только сочиню вопросы да отыщу в абхазских универмагах что-то похожее на диктофон.
Это интервью не забуду никогда — на следующий день, искупнувшись в море, узнал, что такое ротавирус. Температура, выворачивает наизнанку. Жить не хочется!
А договорились же! Как быть? Наевшись таблеток, еду в Очамчиру — хоть предупрежу бабушку, что не в силах. Отложим на несколько дней.
Приехал — а бабушку родня подготовила к встрече. Самое нарядное платье в горох, разложили альбомы, фотографии...
Язык не повернулся произносить то, что собирался. Попросил боженьку дать сил на пару часов. Чтоб только не тошнило. А потом — будь что будет.
Вот оно — чудо! Ровно два часа было туго — но терпимо. Держался, расспрашивал. Потом вышел к машине, тронулся. Видел в зеркало, как машет мне вслед родня великого Виталия Дараселии. Племянник, чудесная мама по имени Мери...
Завернул за угол, тормознул на первой же обочине. Едва успел выскочить — вывернуло наизнанку. В этот вечер умирал. На следующий день тоже. Откуда передышка в два часа? Божий промысел!
Ну как не верить в чудеса?
***
А интервью стало открытием — я и не представлял такие подробности гибели Дараселии.
— С похоронами большой скандал вышел. Шеварднадзе требовал, чтоб хоронили в Тбилиси со всеми почестями, в Пантеоне великих людей. Это понятно, грузины его своим считали... Но мы, родня, хотели хоронить только здесь, в Очамчире. Я сына насильно сюда забрала. Два дня споров было.
— Грузинский ЦК можно было переспорить?
— Мы своих мертвых забираем. Это традиция. А в день его гибели я сон плохой видела, — приложила платок к глазам Мери. — Будто открываю дверь в гараж — а там два больших венка из белых-белых цветов. Оба падают. Так страшно стало! Это ночь, Виталик еще жив был. Только собирался выезжать из Тбилиси сюда. В тот день его ждали. Мы еще на берегу моря жили. Стол накрыли родители невестки моей, она тоже из Очамчиры. Мамалыгу, мясо варили. Нету, нету, нету...
— Потом узнали, что случилось?
— Кто-то сказал — авария. Весь город Виталика искал, все туда поехали. Дома пустые стояли, делай что хочешь. 13 дней тело найти не могли. Самое страшное время! Не помню, чтоб я хоть на минуту заснула. Никто из родни не спал. Думала, вообще не найдем! Я считала, он живой!
— Разбился на «Волге»?
— На «Жигулях», «копейке». В ГАИ ее после аварии оттащили, там и осталась. Можете себе представить, во что превратилась, — рухнула с сорока метров! Те «Жигули» были первой его машиной. Затяжной поворот, десять метров трасса, метра два обочина и обрыв. Хорошо представляю, как все это было: Виталик, вписываясь в этот поворот, чуть-чуть выехал на встречку. Увидел перед собой автомобиль — и стал его обходить по дуге. Понесло боком в пропасть. Уже в воздухе у него разрыв сердца случился.
— Речка тело унесла?
— Отыскали чудом. Кто-то искал три дня — и уходил домой передохнуть, переодеться. А эти двое, которые нашли, не уходили никуда. Дядя Виталика и мальчишка-сирота из его деревни. Тело Виталика было целиком в песке, не разглядишь. Увидели поднятую кверху руку.
— При этом хоронили в открытом гробу.
— У нас так принято — только открытый гроб. Долго держат, не хоронят. Люди хотят видеть. После того как нашли, два дня Виталий лежал в Тбилиси. Еще два — здесь, в Очамчире.
Тогда же декабрь был, холодно. Никакого разложения. Еще у нас традиция — если кто-то умирает, семья ни копейки на похороны не тратит. Люди не позволят! Один говорит: «Я — друг, покупаю гроб...», другой: «Стол с меня».
— В гроб Виталию кто-то положил бутсы.
— Думаю, потом забрали. Там много чего клали и много чего доставали. У нас вообще это принято. Например, кто-то ворует платок, которым прикрыт мертвый. Потом передают самому близкому из семьи.
