Усы

Мы знали — папа Константина, знаменитый журналист-международник Юрий Выборнов, много лет проработавший собкором Гостелерадио в Италии, дважды делал интервью с Марадоной. На второе взял маленького Костю.

Юбилейное интервью с Выборновым-младшим — повод расспросить о многом. Вот мы и припомнили давнюю историю.

— Неужели не осталось фотографий? — спрашиваем. Зная, что наверняка ведь есть.

— Как не осталось? — поражается ходу наших мыслей Константин. — Сейчас найдем!

Пролистывает в компьютере десятки не тех — и мы замечаем вдруг поразительную карточку.

— А это что?! — вскричали одновременно. Пока не отлисталось совсем далеко.

Человек в офицерский форме старого образца, с подкрученными усами... Кто это? Не Выборнов ли?

Константин усмехается — и карточка становится больше. Пододвигает экран поближе — и мы ошарашены. Он! Теперь уж сомнений никаких!

— Это усы? — переспрашиваем. Хоть ясно без всяких подтверждений, что усы.

Выборнов кивает.

— Наклеенные?

— Безусловно, — смеется наш добрый товарищ.

— Константин, рассказывайте. Не тяните.

— Удивительная для меня история. 1996 год. Декабрь. Неожиданный звонок. Женский голос сообщает, что режиссер Глеб Панфилов желает пригласить меня на пробы к фильму «Романовы. Венценосная семья»: «Глеб Анатольевич хотел бы с вами встретиться. Можете подъехать?» — «Могу!»

— Ну и как вам Панфилов?

— Очень приятный, спокойный человек. Говорит: «Видел вас по телевизору...» Я тогда регулярно появлялся в программе «Время». Вел новости спорта. Понятно, что лицо мелькало. Панфилов продолжает: «Вы мне по типажу подходите на роль конвойного офицера».

— Конвойного?

— После отречения от престола Николай II и его семья сидели какое-то время под домашним арестом, охраняли их солдаты. Вот командира этих солдатиков мне и предложили сыграть. Роль эпизодическая, в кадре должен был появиться пару раз.

— Да ну. Несерьезно.

— Зато опыт совершенно новый. Картина масштабная, снималась в Чехии на студии «Баррандов». А Панфилов — выдающийся режиссер! Говорит: «Ну-ка повернитесь, сделайте вот так лицо, посмотрите... Ясно! Предлагаю вам роль». Согласился без лишних вопросов. Интересно ж!

— Не то слово. В Прагу-то за казенный счет.

— Вот в этом была проблема. У меня только-только сын родился, эфиры идут... А мне практически в отпуск надо уходить!

— Удалось?

— Полетел в Прагу, но сразу сказал, что максимум на две недели. Мне ответили, что дней за семь все отснимем гарантированно. Каждое утро приезжал на студию, надевал форму, сапоги солдатские, наклеивал усы. До вечера браво расхаживал по павильонам, наблюдал за киношными процессами. Активно участвовал в обеденных перерывах. С удовольствием подсматривал за работой режиссера. Панфилов шлифовал малейшие детали, любой поворот головы, количество шагов, интонации!

— Мы-то думали, он, как Балабанов. Снимал быстро. Раз — и готово.

— Наоборот! Во всяком случае, мне тогда так показалось. Может, еще и потому, что я неделю дефилировал по павильонам с усами, а до съемки сцены с моим участием так и не дошло. Подхожу к помощнице: «Мне вообще-то завтра улетать...» — «Ты вещи раздал?» — «Да».

— Что за вещи?

— Зимние кофты, варежки, шапки для съемочной группы. Выяснилось, прилетели они весной и до конца лета должны были все отснять. А это уже февраль.

— Ничего себе.

— Вот мне родственники и надавали всякой одежды. Тут я и осознал, что творческий процесс в Праге — штука непрогнозируемая. Может, еще две недели продлится. А может, два месяца.

— Вам хоть заплатили?

— Да! Приятно удивили, я ведь, по сути, к работе так и не приступил.

— Сколько?

— Долларов пятьсот, кажется. Говорю Панфилову: «У меня основная работа, ждать больше не могу». — «Ну ладно, улетай. Что ж делать...» Так и не стал кинозвездой.

— Что особенно поразило в съемочном процессе?

— Подход к проработке деталей. Это завораживало! Правильно говорят — дьявол в мелочах. Целый день съемочная группа может сцену пятисекундную выстраивать. Прогонов немыслимое количество. Но режиссер не получает того, как именно он видит!

— Дубль за дублем?

— Один сняли — к другому не приступают. Разбор! «Ты сидишь не так. А ты должен войти резче, не тем шагом...» Пересели, мотор — и по новой.

— Потом фильм смотрели?

— Разумеется. На память о съемках и осталась эта фотография. Сделал ее, кстати, на пробах сам Панфилов. Не думал, что мне так усы идут.

Марадона

— Давайте теперь про Марадону. В Неаполе ваш отец встречался с ним дважды. Чем запомнилось первое интервью?

— Лето 1987-го. В Риме как раз начинался чемпионат мира по легкой атлетике, и Марадона через своего пресс-секретаря попросил привезти фото Сергея Бубки с автографом. Тут помог добрый знакомый отца — комментатор «Маяка» Сан Саныч Курашов, работавший на турнире. А уже после интервью, которое проходило в доме Марадоны, к папе с просьбой обратилась Клаудия, жена Диего. Сказала: «Я собираю для дочки коллекцию кукол из разных стран в национальной одежде. Русской пока нет...»

— Неожиданно.

— Отец позвонил мне в Москву, говорит — иди, покупай. Прилетел к родителям на зимние каникулы в Рим, привез куклу — с косой, в кокошнике. А тут и второе интервью с Марадоной подоспело. Папа взял меня с собой.

— Как добирались до Неаполя?

— На машине. Из Рима — два с половиной часа. Выехали с запасом, но в центре Неаполя попали в классическую итальянскую пробку — с самозабвенными спорами, клаксонами и полнейшей неразберихой. Посреди огромной площади, забитой автомобилями, возвышается полицейский. Который умудряется одновременно дуть изо всех сил в свисток, жестикулировать и вести оживленное общение с водителями. А те как будто и не спешат никуда ехать, нравится им поорать друг на друга от всей широкой неаполитанской души. «Порка Мадонна...», далее, как в кино, непереводимая игра слов с использованием местного жаргона. В общем, движения нет. Десять минут, двадцать. Глухо! Вижу, отец начинает закипать.

— Сколько до интервью?

— Меньше часа. Он открывает дверь, идет к полицейскому. Короткий разговор — и возвращается, садится за руль. Спрашиваю: «Что ты ему сказал?» — «Я советский журналист, еду к Марадоне брать интервью. Помогите!» Смотрю — теперь уже полицейский подходит к нам. Хмуро: «Так, шутникам здесь не место. Предъявите права».

— Ну и поворот.

— Отец: «Какие шутки?!» Показывает удостоверение. «Мы правда к Марадоне. Его дом наверху во-о-он по той улице». В ответ скептическая ухмылка: «Ага, к Марадоне, как же. Что вы врете-то?» — «Да я клянусь! Мы уже сильно опаздываем».

— Занятный диалог.

— Полицейский смотрит максимально подозрительно, снимает фуражку, произносит: «Ну ладно. Сейчас лично провожу вас до его дома. Чтобы убедиться — вы лгун! И тогда милости не ждите. К Марадоне он, видите ли, торопится. Чего только не придумают, чтобы проехать». Направляется к своему мотоциклу. Резкими жестами раздвигает машины, делает маленький коридор. Включает мигалку, показывает: «Давай за мной!» Минут через десять мы уже у ворот виллы в престижном районе верхнего Неаполя.

— А дальше?

— Полицейский ехидно: «Вам же сюда? Ну-ну, звоните». Уверенный, что никто нас не ждет. С годами я понял, насколько неправдоподобной выглядела вся ситуация. Сказать в Неаполе: «Я — к Марадоне...» Там гораздо быстрее поверили бы, что ты с Марса. А тут обычный человек из плоти — да к самому Богу, вот так запросто на автомобиле! Отец нажимает на звонок. Появляется Клаудия: «О, Юрий, здравствуйте! Вы с сынишкой? Отлично, проходите. Диего на тренировке задерживается, но уже скоро будет». Я специально обернулся на полицейского. Надо было видеть его лицо.

— Вытянулось?

— Не то слово! Ни один актер так не сыграет удивление. Вошли в дом, папа вручил куклу. Пока они о чем-то беседовали, я рассматривал стены, аккуратно увешанные фотографиями Диего. И тут... Как выразился однажды Владимир Федотов: «Что-то рядом прыгало»?

— Ага.

— Так и здесь. Началось какое-то движение. Вижу маленького кудрявого человека. В спортивных трусах, майке, с улыбкой до ушей. Марадона! Мне, 14-летнему, не самому высокому пацану, по плечо! У него же рост 160 сантиметров.

— 165. Если верить «Википедии».

— Ребята, 160! Поверьте на слово. Кстати, именно такие цифры указаны в буклетах к ЧМ-1982 в Испании и ЧМ-1986 Мексике, да и во многих итальянских справочниках.

— Чудеса.

— С папой они общались как старые добрые знакомые. А мне после интервью Марадона вручил плакат с собственным изображением, написал: «Константину от Диего». № 10. И автограф.

— Сохранили?

— Да, дома лежит. Как и несколько фотографий. Одна из них смешная. Пожимаю руку Диего. Он добродушно смотрит в кадре на меня снизу вверх, а я — в другую сторону, на папу, который нас щелкает. Получилось, будто я надменно от Марадоны отвернулся.

— Забавно.

— Провожая, Диего сказал: «У «Наполи» сейчас не самое лучшее настроение, главному конкуренту только что влетели 1:4». Тут я со своей осведомленностью в кальчо: «Вы же в ближайшем туре принимаете «Фиорентину»? Уверен, выиграете минимум 3:0!» Он улыбнулся, переспросил: «Точно?» — «Сто процентов!» — «Если счет будет 3:0 или крупнее, подарю тебе свою форму. Майку и трусы».

— Как сыграли?

— 4:0 в пользу «Наполи». Я бегом к отцу: «Звони Марадоне! Он мне форму обещал!» Но не срослось, не стал его папа по таким пустякам беспокоить.

Отец

— В 1985-м ваш отец взял интервью у Адриано Челентано — первое для советского телевидения.

— Это было событие! Челентано уже тогда крайне редко соглашался на эксклюзивы, а зарубежным журналистам к нему и подавно не пробиться. Но отец обладал уникальным качеством.

— Каким?

— Умел расположить к себе, причем естественно, без наигранности. Я вообще не помню, чтобы ему в интервью кто-то отказывал. А Италия по части знаменитостей благодатная страна для журналиста. Культура, спорт — много выдающихся людей. Тот же Челентано после их первой встречи обращался к нему не «синьор Выборнов», а просто по имени и на контакт шел легко.

— Поразительно.

— Для телевидения отец был фигурой, безусловно. Помимо того, что большой профессионал, еще и трудоголик. Работой прямо горел. В Италии — ни дня без строчки. Репортажи для всех мыслимых и немыслимых программ — «Время», «Сегодня в мире», «Международная панорама», «Утренняя почта» и так далее.

— Плюс регулярные радиоэфиры?

— Да. В отличие от коллег, которые трудились в корпунктах Гостелерадио в США, ФРГ, Англии и были вынуждены в основном делать материалы политического характера, отец в любимой своей Италии от казенщины старался уходить. Много снимал о людях, о жизни, футболе, музыке, кино, местной кухне... Такие сюжеты смотрели у нас на ура, их с удовольствием брали во все программы.

— У вас сохранились репортажи отца?

— Да. Когда папе исполнялось 60, сделал ему подарок. Три 180-минутых кассеты с его сюжетами, в разные годы выходившими на ТВ. Все, что смог отыскать в главном архиве Гостелерадиофонда, в Красногорске, Реутове. Надо, кстати, оцифровать.

— В какой момент отца отозвали из Италии?

— В 91-м Гостелерадио в привычном виде прекратило существование вместе с СССР. Начались глобальные перестановки, пришли новые руководители, сказали отцу: «Возвращайся». Но папа решил остаться в Риме. Знакомые итальянцы предложили заняться совместным бизнесом. Вышло не слишком удачно и через два года он вернулся в Москву. Снова устроился на ТВ, уехал собкором в Австрию, а потом в Израиль.

— Отец умер в 2017-м. Болел?

— Да, онкология. 26 марта ему исполнилось 71. На следующий день скончался.

— Вам до сих пор его не хватает?

— Да. И чем дальше, тем больше. Многое не сделали, о многом не поговорили, остались вещи, которые не выяснили... Когда я первый раз пришел на «ВТБ Арену», внутри кольнуло: «Эх, не дожил он до открытия нового стадиона!» Отец же «Динамо» обожал. В дни домашних матчей у нас был целый ритуал.

— Как звучит.

— Говорил: «Сына, одевайся!» Брал за руку, и сначала мы шли на Малую арену «Динамо», где всегда кто-то в футбол гонял. Оттуда перемещались в Петровский парк, смотрели на шикарные битвы в городки.

— В городки?!

— Ага. В парке энтузиасты сделали специальную площадку, по выходным собирались бойкие мужички. Азартные, юморные, со своим сленгом. Разбивали фигуры, сами же всё и комментировали. Народ вокруг угорал. Потом мы с отцом отправлялись к огромной таблице с результатами матчей, там находилась легендарная трепаловка.

— Она же брехаловка.

— Ну да. В день игры всегда толпа, обсуждают футбол, последние новости. Постоим, послушаем — и на трибуну. Как-то в разгар сухого закона садимся, а перед нами два мужичка в кепках. У одного в руке пакет. Что в пакете — окружающие легко могли догадаться.

— Пол-литра?

— Чекушка. Мужик оглядывается по сторонам — ни милиции, ни контролеров. Протягивает пакет товарищу, который сразу же начинает пить, не вытаскивая бутыль на свет. Мы с отцом только успеваем считать — бульк, бульк, бульк. Наконец с наслаждением выдыхает: «А-а-а...» Икнув, возвращает бутылку. Теперь второй прикладывается. Хоп — а там ничего!

— Как?

— Мужичок в недоумении снимает пакет и видит — чекушка пустая. Поворачивается к приятелю: «Ты что сделал, гад?» Тот примирительно, подумав секунд пять: «Ну, тогда ты мою закуску съешь...» Весь сектор лег от хохота. Какой там футбол?! Театр!

«Динамо»

— Отец же в Одессе родился?

— Да. На стадион «Пищевик» ходить начал, когда никакого «Черноморца» еще не было. Рассказывал случай — при счете 0:0 на 89-й минуте судья ставит пенальти в пользу гостей. Вратарь хозяев, игравший в кепке, в сердцах бросает ее в ворота. Через несколько секунд в падении ловит мяч. А дальше...

— Что?

— Аплодисменты, восторг болельщиков. Крики: «Жорик, браво!» Тот поворачивается в сторону трибун, раскланивается, кому-то машет. Потом, не выпуская мяч из рук, заходит в ворота, поднимает кепку, надевает. Судья свистит и показывает на центр. Гол!

— Старый футбольный анекдот.

— Какой анекдот?! Отец говорил, что история абсолютно реальная, он был на стадионе, видел все своими глазами! А знаете, почему он в Одессе стал за «Динамо» болеть?

— Теряемся в догадках.

— В 1953-м приехал туда «Спартак». Выиграл. После матча расстроенные одесситы брели домой. Папе было семь лет. Как и его дружбану, который сказал: «Буду теперь за «Спартак» болеть». Папа спросил: «А кто еще в Москве в футбол играет, кто может «Спартак» надрать?» — «Ну «Динамо». Отец: «Тогда я за «Динамо», нечего Одессу обижать!» Пронес эту любовь через всю жизнь.

— Поразительно.

— За «Динамо» болел и в футболе, и в хоккее. Скупал все справочники, которые выпускались. Сам в огромной тетради рисовал турнирную таблицу, после каждого тура вырезал из «Советского спорта» отчет о матче, аккуратно подклеивал. Собственные комментарии оставлял.

— Например?

— После пары поражений выводил аршинными буквами: «Доколе?!» Либо, наоборот, что-то позитивное писал — если любимая команда давала повод. Тетрадь делилась пополам. Одна часть футбольная, другая — хоккейная. Так сезон за сезоном. Насмотревшись на отцовские кондуиты, я еще в школе начал делать что-то похожее.

— Про «Динамо»?

— Вообще про футбол. Больше всего увлекали чемпионаты мира. Каждому посвящал отдельную тетрадку начиная с ЧМ-1974. Статистика, фотографии, вырезки из газет и журналов. Не только советских, но и зарубежных, которые привозили из командировок. А уж когда отца отправили собкором в Италию, вот тут я развернулся от души.

— Представляем.

— Увидев первый раз в Риме газетный киоск, впал в ступор. Что было у нас? «Союзпечать» у метро. Там «Совспорт», раз в неделю «Футбол-Хоккей». Да пара журналов по праздникам — «Спортивные игры» и «Физкультура и спорт». Всё!

— А там?

— Десяток ежедневных спортивных газет и бог весть сколько футбольных журналов! Глаза разбегались. Помню, спросил папу: «А можно мне купить всё?!» Отчасти благодаря этому хобби я и на телевидение попал.

— Каким образом?

— По блату, ха-ха. Учился на третьем курсе МГИМО. В гости к отцу пришел товарищ — Олег Максименко. Они друг друга сто лет знали, в тот момент Олег работал заместителем руководителя спортивной редакции ОРТ. У них застолье, а я своей кипой журнальных вырезок занимаюсь. «Что это?» — спросил Максименко. Я объяснил. Его особенно впечатлила подборка про итальянский футбол. Я же с детства следил за кальчо, года с 1984-го по 1994-й знал о нем все! На любой вопрос ответил бы с закрытыми глазами.

— Надо же.

— Максименко говорит: «Раз так любишь футбол — может, будешь у меня сюжеты об иностранных чемпионатах делать? Есть программа «Спортивный уик-энд», я ее курирую».

— Заманчиво.

— Конечно! Так и оказался в «Останкино». «Блат» на этом закончился. Дальше сам, никого ни о чем не просил. Отец принципиально в мои первые робкие деяния не вмешивался. Давай доказывай, что можешь. В итоге прошел все ступеньки редакционной работы — съемка, монтаж, тексты. Очень помогло потом. Года через три начал вести новости спорта. А вот когда предложили комментировать, поначалу отнекивался.

— Почему?

— Казалось — не мое. В конце концов убедили попробовать. Первый репортаж в Лужниках, матч «Спартак» — «Ротор». До сих пор как вспомню ощущения, так вздрогну. 90 минут внутри все полыхало. Внутренние органы периодически вопрошали: «Эй, парень, когда ты успокоишься?» Потом еще два-три матча колотило-лихорадило — и отпустило. Исчез психологический барьер, который сам себе нарисовал.

Оговорки

— У всякого телевизионщика возникали технические накладки в прямом эфире. Как это было у вас?

— О, неисчерпаемая тема! 8 марта. Коллеги в телецентре уже в середине дня начали дам поздравлять. Со всеми вытекающими. У меня эфир в 18.00. В конце выпуска новостей и рекламного блока ровно минута в кадре. Без картинок. Отстрелялся, выхожу из студии — народ хихикает. Мне ни слова. Вскоре звонок: «Да что у вас творится?!» Выяснилось, что в аппаратной после рекламы не на ту кнопку нажали. Вывели в кадр пустое кресло. Без ведущего.

— То есть без вас?

— Ага. Зато звучит мой голос: «Добрый вечер! В эфире новости спорта. Начнем с футбола...» Секунду спустя коллеги замечают, что в эфире картинка с пустым комментаторским креслом, а голос при этом звучит. Как же меня в кадр вернуть?

— Ну и как вернули?

— Микшером. Из картинки с чистой студии элегантно перешли на другую. Я нарисовался в кресле, продолжая как ни в чем ни бывало читать текст. Зритель был в полном недоумении... Другому ведущему новостей еще больше не повезло.

— А с ним что?

— Студию решили переоборудовать. Соорудили постамент, на нем стол и кресло на колесиках.

— И?

— Первый же выпуск, прямой эфир. Блок рекламы. Ведущий в это время усаживается, проверяет кнопку звука. Все работает. Слегка откидывается на спинку — и вместе с креслом валится с постамента вверх тормашками. Хорошо, это за кадром осталось. Кресло заменили мгновенно.

— Забавные оговорки в эфире случались?

— Конечно. Одна из них произошла в то время, когда текст для новостного выпуска писали от руки и относили в машбюро. Потом надо было отдать на суфлер. Проверить я не успел. Прибегаю с листочками в студию. Сажусь, читаю. Совершенно безобидное: «На чемпионате мира в Будапеште сборная России по художественной гимнастике победила в командном зачете».

— Есть ли место для подвоха?

— Машинистка ошиблась в одной букве. В последнем слове. Вместо в «зачете» — в «залете»! Так и прочитал. Поправился, а дальше самое трудное...

— Что?

— Смех разбирает, слышно, как коллеги в студии даже не ржут — рыдают. Мне же надо невозмутимо дочитать оставшуюся часть текста. А в 2002-м в Волгограде комментировал матч Россия — Албания. Октябрь, дождь проливной. Кержаков красиво забивает, 1:0. Еще через пару минут опасный момент с его участием. Видно, заряжен, все получается. Камера показывает Александра крупным планом, и я, воодушевленный столь бодрым началом матча, принимаюсь форварда нахваливать: «Да, сегодня Кержаков в ударе. Забил и продолжает настойчиво рваться к воротам соперника». Короче, большой молодец! В конце хвалебной тирады закругляю: «Вот именно таким, напористым, твердым, жестким и должен быть настоящий член национальной сборной!»

— Блистательно. В Москве вам напихали?

— За такое, как правило, не ругали. Нагоняи были, если допустишь фактическую ошибку. Однажды мне выволочку устроили после эфира в программе «Время». Но не за ошибку.

— А за что?

— Зима. Вернулся из отпуска. Был с семьей на море. В студии оттарабанил текст, все в порядке. Вдруг вызывают к руководству. Слышу: «Что себе позволяешь?!» Я ничего не понимаю: «Да что случилось?» — «Ты себя в зеркале видел? У людей февраль на дворе. И куда ты со своим загаром? Тебя еще и загримировали так, что вообще черным стал! Не мог нормальное лицо сделать?!»

Кибиточка

— Какой репортаж стоил вам особенных нервов?

— Выделю три. На Фарерских островах, в Базеле и в Москве на Восточной улице.

— Начнем с Фарер.

— Стадиончик там изумительный. С двух сторон окружен маленькими трибунами, сразу за ними поля, где на пригорке пасутся овечки и лошадки. Антураж забавный. Мы с Андреем Головановым оценили. Потом — к делу. Спрашиваем: «А где комментаторская кабина?» Указывают на строительную бытовку. На сваях. По деревянной лестнице поднимаемся на второй этаж. Растерянно озираемся. Ремонтные работы в разгаре, кругом какие-то доски, опилки. Электричества нет.

— Как быть?

— Помните, как в фильмах про Великую Отечественную радист разматывает провода? Вот так же их тянул для нас из соседнего сарая фарерский мужичок. Но куда ставить комментаторский пульт, который из Москвы привезли? Пришлось самим из валявшихся стройматериалов быстренько сооружать настил. А тут еще одна проблема. Окна!

— С ними что?

— Размером с бойницы, вдобавок заклеены крест-накрест с внешней стороны. В итоге одно окно сумели открыть, а комментировали так: Голованов смотрел в левое, я в правое, и вместе в центральное, из него треть поля было видно.

— Это испытание вы вынесли с честью. Чем удивил Базель?

— Матч Швейцария — Россия. Впервые опоздал на эфир, хотя приехал на стадион часа за четыре до стартового свистка. Но долго не мог найти свою комментаторскую позицию. Спрашиваю техников, те пожимают плечами — мы не в курсе. Звоню в Москву — отвечают: будем разбираться. Вдруг узнаю, что мой пульт из ложи прессы перенесен на противоположную трибуну. Иду туда — не пускают.

— Почему?

— Это трибуна для болельщиков, проход исключительно по билетам. А у меня журналистская аккредитация. Пока искал билет, договаривался со стюардами и службой безопасности стадиона, команды выстроились в районе центрального круга, заиграли гимны. Тут организаторы на все плюнули, провели меня через поле. Я было выдохнул, но увидел свою позицию и обомлел. В самой гуще швейцарских фанатов обнаружил маленький одинокий столик, а на нем монитор, пульт и наушники.

— Стул-то был?

— Да, но сидя вести репортаж было невозможно из-за болельщиков, которые постоянно вскакивали и загораживали поле. Работал стоя. В правой руке держал наушники с микрофоном, в левой — мобильный, чтобы слушать Москву. Куда-то сбоку пристроил пульт и монитор. Все бы ничего, если бы не соседство с фанатами.

— Криками докучали?

— Хуже. Хозяева повели 2:0, потом наши сравняли. Дубль сделал Игнашевич. Так после каждого его гола швейцарские фанаты обильно поливали меня пивом.

— Осталось выяснить, что на «Торпедо» приключилось.

— Стадион на Восточной улице был прекрасен всем. Уютный, камерный, поляна близко. Но комментаторская кабина — крохотная, как кибиточка. Никакого кондиционера, духотища. И вот лето, два часа дня, матч «Динамо» — «Зенит». Жара градусов 35. А в кабине вообще ад. С меня пот градом. Минут через десять снял рубашку, затем брюки...

— Картина.

— Да уж. Слава богу, меня никто не видел. Вел репортаж в одних трусах! В полуобморочном состоянии. Несколько бутылок воды, которые принес с собой, выдул сразу. В перерыве оделся, пошел в буфет, купил упаковку минералки. Во втором тайме уже не пил, просто обливался...

— Вы же не только футбол комментировали?

— В основном футбол и хоккей. Хотя больше всего кайфовал, когда работал на биатлоне и гандболе. О, историю вспомнил! Олимпиада в Сиднее, гандбольный финал у мужчин. Россия против Швеции.

— Эпохальный матч! Первая половина осталась за шведами, а после перерыва наши вколотили семь мячей подряд и вырвали золото.

— В репортаже я никогда не отказывал себе в удовольствии громко поболеть за своих. Мне кажется, это правильно. У комментатора должны быть эмоции. Монотонный бубнеж никому не интересен. А тут еще такая битва! Ух, я завелся!

— Мы вас не осуждаем.

— Сижу перед VIP-ложей. В середине второго тайма во время тайм-аута ко мне подходит мужчина в черном костюме, начинает что-то говорить, тычет пальцем в сторону ложи. Я отмахиваюсь — не до тебя, дядя, прямой эфир! Подробности всплыли позже.

— Так-так.

— Оказалось, в двух шагах от меня сидели шведские король с королевой. Которые были не в восторге от эмоций российского комментатора. Особенно когда мяч влетал в ворота Швеции. Кончилось тем, что Карл Густав и его супруга Сильвия пересели на другой конец ложи. Коллеги смеялись: «Ну вот, прогнал королевскую чету».

Уход

— В 2009-м вы внезапно покинули Первый канал. Прокомментировали емко: «Разошлись с руководством в вопросах оплаты труда и творчества». Ждем подробностей.

— В какой-то момент я почувствовал, что пропал драйв. Все как у Луспекаева в «Белом солнце пустыни»: «Опять ты мне эту икру поставила!» Здесь то же самое. Работа превратилась в бег по кругу. Однообразный и предсказуемый. Хотелось чего-то нового.

— А конкретно?

— Телевизионных форматов много, всегда можно придумать что-нибудь интересное. Например, свою программу. Или что-то еще.

— Начальство ваши пожелания восприняло без энтузиазма?

— Да. Из ответа я понял, что глобально ничего не поменяется. Делай то, что скажут, — и ни шага в сторону. Ни влево, ни вправо. Комментируй матчи, веди спортивные выпуски новостей. Все. Но мне стало тесно в этих рамках. Я уже не получал удовольствия от работы.

— Еще и зарплата, как мы понимаем, не устраивала?

— По телевизионным меркам она была совсем смешной — 70 тысяч рублей. Расти не собиралась. Не знаю, как сейчас, а в те годы руководство придерживалось такого подхода: «Первый канал дает вам популярность. Ну и монетизируйте ее самостоятельно. Мы не против».

— С Константином Эрнстом перед уходом встречались?

— Да.

— Отговаривал?

— Нет.

— Что же сказал?

— «Ты почему такое решение принял?» Я объяснил. В ответ: «Ну, ты подумай...» Весь разговор.

— О зарплате — ни слова?

— С Эрнстом этой темы не касался. Честно, деньги тут для меня шли последним пунктом. Довеском, за который пытаешься цепляться, прежде чем сделать резкий шаг. Самое главное — эмоции, желание, драйв. В любой профессии так. Когда все становится обыденностью, надо заканчивать. И я написал заявление.

— Как отец отреагировал?

— Тоже говорил: «Подумай...» Да у всех была одинаковая реакция: «Ты спятил? Сам уходишь с Первого канала?!»

— Хоть раз пожалели?

— Нет. Это же было не импульсивное решение. А взвешенное, я бы сказал прочувственное. Шел к нему года полтора.

— Свой последний репортаж помните?

— Олимпиада в Токио, в паре с Сашей Гришиным комментировал на Первом церемонию открытия. До этого как внештатника меня привлекали к эфирам на футбольных турнирах — Евро-2016 и двух чемпионатах мира, в 2014-м и 2018-м.

— Продолжение следует?

— Едва ли. Я спокойно перешел в разряд слушателей. На Первом спортивная редакция сейчас укомплектована, футбол отлично комментируют Денис Казанский и Рома Гутцайт. С одной стороны, конечно, скучаю по работе в прямом эфире. Иногда бы с удовольствием к ней возвращался.

— А с другой стороны?

— Я понимаю, что с листа классный репортаж не получится. Ты постоянно должен быть в тренинге. Профессия комментатора требует стопроцентного погружения и фундаментальной подготовки с точки зрения фактуры. На это у меня сегодня нет времени. Загрузка в Олимпийском комитете о-го-го!

Олимпиады

— Работа у вас с яркими встрясками. Не заскучаешь.

— Девять лет я в ОКР. Никогда прежде не знал такой турбулентности. Как в 2014-м началась история с допингом в легкой атлетике — так и понеслось. Ни одной Олимпиады, которая прошла бы спокойно, в привычном режиме! Перед Рио доклады Макларена. Вообще в последний момент решалось, участвуем мы или нет. Нервяк жуткий! Дальше Пхенчхан, совершенно непонятные отстранения. Которые так никто и не объяснил. Миллион предписаний, которые нужно соблюдать. Потом Олимпиада в Токио, на год перенесенная из-за ковида, и Пекин.

— Везде без российского флага?

— В Рио он был. В Пхенчхане — уже особый статус. Команда называлась ОAR. Olympic Athletes from Russia. Флаг с пятью кольцами. В Токио и Пекине был флаг Олимпийского комитета России. Это не нейтральный статус, разница принципиальная!

— В Париже будет как раз нейтральный?

— Хорошо бы нам всем знать, что будет в Париже... МОК-то не понимает! А если и понимает, то не говорит. Пока есть рекомендация, что из России и Белоруссии могут принять участие спортсмены, которые не представляют ни страну, ни Национальный олимпийский комитет. Просто под своим именем и фамилией.

— Сами и будут решать, ехать или нет?

— Да. Президент сказал: это отдельный выбор каждого. Их приглашают как индивидуальных спортсменов, без участия каких-либо организаций, включая ОКР. А все расходы по безопасности, проживанию и питанию берут на себя оргкомитет и МОК. Кстати, о флагах — в Токио был интересный момент. В Олимпийской деревне выхожу на балкон. Смотрю — рядом с флагами стран-участниц два наших стяга развеваются.

— Померещилось?

— Нет. Я же видео снял. Оно сохранилось в телефоне, сейчас вам покажу. Цвета узнаете?

— Бело-сине-красные.

— Правильно. На самом деле один словацкий, другой словенский.

— А где гербы?

— Вот! Такой же вопрос я задал организаторам, когда включил видео. Говорю: «Мы-то, конечно, не против. Но у вас возникнут проблемы...» Те в панике, сразу всё поменяли. Изначально же почему-то повесили флаги, где герб лишь с одной стороны. Если смотришь с другой — российский триколор!

— И все-таки — неужели в Олимпийском комитете интереснее, чем на ТВ? Вы ведь фактически превратились в чиновника. Полированный стол в кабинете, взвешенные строчки пресс-релизов...

— Хм. Вот сейчас вы взяли и отсекли от моей работы в ОКР практически все, что связано с креативом. У нас же много проектов — именно творческих. Издаем журнал «Команда России». А на двух последних Олимпиадах, в Токио и Пекине, совершили прорыв в соцсетях.

— С этого места поподробнее.

— Мы не только освещали выступления наших спортсменов на всех этапах в режиме онлайн, но и показывали, что происходит вокруг Игр. То, что раньше оставалось за кадром. Олимпийская деревня. Номера атлетов. Закрытые зоны на аренах, где нет телекамер. Обычному журналисту туда не попасть. Теоретически там вообще снимать нельзя. Но мы это делали!

— Вот как?

— Немножечко хулиганили. Рассуждали так: если люди от МОК запретят — ну что ж, подчинимся. К счастью, они не ставили нас в жесткие рамки. Наоборот, хвалили за неординарный подход. Говорили: «Мы и не думали, что для аудитории закулисье Игр интереснее самих соревнований». У нас же некоторые ролики в соцсетях собирали миллионные просмотры!

— Например?

— Соня Позднякова выигрывает индивидуальное золото, бросает саблю, бежит к отцу. Станислав Алексеевич поднимает ее через перила и сжимает в объятиях... Откуда эти кадры, облетевшие весь мир?

— Откуда?

— Я приехал на финал, сел рядышком с Поздняковым. Ну и заснял.

— Сделать это могли только вы?

— Да. Потому что камер в той зоне нет и быть не может. С ними просто не пускают. А с телефоном — пожалуйста. Тем более если ты пресс-атташе сборной. И я успел записать 20-секундное видео.

— Отлично, Константин!

— Или уникальная победа наших девушек в командной рапире. После награждения спускаются с пьедестала. По дороге в микст-зону Марта Мартьянова бледнеет и медленно оседает на пол.

— Читателям напомним — финал она заканчивала с разорванными связками голеностопа. По правилам поменять рапиристку мы уже не могли. Если бы Мартьянова не вернулась на дорожку, России засчитали бы поражение.

— Так и есть. А здесь один из тренеров подхватывает Марту, другой куда-то убегает. Через пару минут возвращается с инвалидной коляской, в которую усаживают нашу фехтовальщицу. Та от боли едва не теряет сознание. Опять же рядом ни камер, ни журналистов. Только мой телефон. Я все снял, выложили в соцсети. За сутки — миллион просмотров!

«Мины»

— Когда-то вы говорили, что работа в Олимпийском комитете — бег на минном поле. «Мина», на которой вы подорвались за эти девять лет?

— «Подорвался»... Не было!

— А чуть не подорвались?

— Вот таких ситуаций полно. Как начинаешь вспоминать... Возьмем Пхенчхан. Дичайшие ограничения, строжайшие! Приглашенным спортсменам запрещено ассоциировать себя во время проведения Игр с национальной символикой. Так что вы думаете? В один из первых дней Семен Елистратов в шорт-треке выиграл бронзу. Журналисты его окружили, просто достали вопросом, кому посвящает медаль.

— Это ясно.

— А Сема — человек эмоциональный, открытый. Ну и выпалил: «Да кому? Всем нашим парням, которых сюда не пустили, вычеркнули! Эта медаль для тех, кого незаконно отстранили!» Естественно, пошло по заголовкам. Тут же вопрос — даже не мне, а руководству нашей делегации: «Что у вас спортсмен говорит?»

— Все отслеживалось?

— Тщательно! В Пхенчхане люди от МОК сразу подошли, представились: «Мы здесь для того, чтобы наблюдать».

— С такими не поладишь?

— Как ни странно, оказались очень адекватными. Честно, с их стороны желания мгновенно выследить и наказать не чувствовалось. Говорили: «Мы видим, вы всё сделали и организовали так, чтобы не подставить спортсменов». Тактично себя вели.

— Это удивительно.

— Еще их слова: «Понимаем, вас будут провоцировать. Скорее всего, сильно. Не волнуйтесь, с западной прессой мы ведем беседы». Я уж с нашими ребятами говорил постоянно. Где мог — там присутствовал лично. Растолковывал: «В момент эмоционального подъема вам обязательно будут задавать вопрос, как выступается без флага и гимна. Не стыдно ли...»

— Что должен отвечать спортсмен?

— «Я рад, что выиграл для себя и страны эту медаль». Элементарно! В крайнем случае можно ответить: «Без комментариев».

— Кто-то ответил?

— В Токио Даня Медведев вышел к прессе, и какой-то бесноватый начал изводить его вопросами. Кажется, чилиец. Всё на одну тему — «флаг, гимн»! Один раз Медведев ему сказал: «Не буду отвечать на эти вопросы», второй. На третий подозвал супервайзера. Говорит: «У гражданина вопросы политические, провокационные. Можно его убрать?» Того натурально вывели! О, вы спрашивали про «мину» — я вспомнил! Это была не «мина», а крушение «Титаника» в моей голове!

— Образно.

— В Пхенчхане какие были договоренности? Делегация России проходит Олимпиаду без нарушений — и в день закрытия нам возвращают статус, флаг, гимн и прочее. Миллион раз предупредили ребят: «Не дай бог, кто-то проколется на допинге! Соберитесь с мыслями, исключите малейшую вероятность. На вас ответственность за весь российский спорт на много-много лет...» Конечно, никто из них на анаболиках не сидел. Каждый прошел кучу проверок к тому моменту. Возможен был только недосмотр. Неосторожность. Глупость.

— Вроде препарата от простуды?

— Вот-вот. Или от аллергии. Стартует Олимпиада — и бу-бух! Крушельницкий! В ситуации, когда только дай повод, получить такое!

— Было эффектно, помним.

— Главное, всем понятна бредовость ситуации. Обнаружили-то мельдоний. А он в керлинге ну никак не может помочь. Это вообще детективная история, у которой нет финального итога.

— Неизвестно, как попал?

— А никто не знает!

— Расследование было?

— Было. Все указывало на то, что это какая-то дичь. Факты не укладывались в стандартную ситуацию.

— Говорили, чуть ли не таблетка от похмелья всему виной.

— Должно было быть 25 таблеток... Детали разглашать нельзя, но количество странностей огромное. Вы уж поверьте. Дважды два — всегда четыре. «Пять» никак не получится. А там выходило то «пять», то «шесть». Версии самые фантастические! Главное, на Олимпиаде от таких новостей эффект ядерной бомбы! СМИ 24 часа говорят только об этом, никаких других тем!

— Что же нас спасло?

— Всеми процессами начал заниматься Поздняков, тогда первый вице-президент ОКР и руководитель делегации. Не представляю, каких сил и дара убеждения ему стоило, чтобы нас не наказали мгновенно за тот случай. Как-то удалось разъяснить. Думаю, если бы это был не мельдоний, пришлось бы намного тяжелее. С 2016-го и тех громких историй с последующим оправданием к нему вообще никто не прикасался. А уж в керлинге — ну смешно говорить!

Поздняков

— В МОК поняли бредовость ситуации?

— Конечно. Повлияла еще и полная наша открытость. То, что медаль мгновенно отдали.

— Это что за процедура?

— Надо вернуть награду, выехать провинившемуся из Олимпийской деревни, быстро отправить его домой. Параллельно затушить все пожары с западной прессой, которая прямо: о-хо-хо... Кое-как с этим полыхающим костром разобрались. И тут ужас номер два.

— Что такое?

— Утро. Запланированная пресс-конференция Позднякова. Идет Станислав Алексеевич. Вижу, на нем лица нет. Я только успел сказать: «Здравствуйте...» — «Сергеева». — «Что Сергеева?!» Был же второй случай!

— Ах да! В бобслее.

— Трындец! Главное, никто еще ничего не знает, Позднякову предстоит об этом рассказать. Как-то выдержать удар. Все четыре телефона Станислава Алексеевича звонят одновременно. Я поражался его выдержке.

— Пресс-конференцию уже не отменить?

— Да можно было сдвинуть! Это же наши внутренние дела. Но все равно через полчаса станет известно о допинг-пробе. Поздняков побеседовал с журналистами — и отправился решать вопрос...

— Уф.

— Планировалось-то, что нам к последнему дню все вернут — на церемонии закрытия пройдем с флагом. Вдруг такое! Наши оппоненты сразу: «Да вы что? О чем тут говорить?!» Позиция была максимально жесткая.

— Это понятно.

— Перед членами МОК выступили Поздняков и Женя Медведева. В итоге к церемонии закрытия нам ничего не вернули. Зато всё отдали на следующий день после завершения Олимпиады. Как сказали в МОК: «Страницу перевернули, начинаем новую жизнь!»

— Как сложно. Что было у Сергеевой-то?

— Потом даже доказали — это какая-то ошибка. Что-то ей прописали, она принимала... Словом, вины спортсменки никакой.

— Какие аргументы отыскал Поздняков, чтобы нас снова простили? С двумя залетами по допингу.

— Я могу предполагать — учитывая, что косвенное отношение к этому имел. Он говорил, что с индивидуальными случаями будем разбираться. Что к делу и Крушельницкого, и Сергеевой очень много вопросов. Две темные истории. С Олимпийским комитетом они напрямую никак не связаны. А все условия, которые сформулировали для ОКР, мы выполнили. Грубо говоря, там изучили: «Ага, 18 пунктов выполнено, два — нет... Ну, ладно». Но чтобы это «ладно» случилось, дискуссия была мощнейшая. Оппоненты выступали жестко. Грести под одну гребенку в МОК не стали. Хотя могли.

Фигурка

— А как с Елистратовым ситуацию разрулили?

— Люди от МОК адекватно относились. Видели, что он в общем-то не был расположен кого-то критиковать. Стоит мальчишка, весь в слезах, переполняют эмоции, только что выгрыз эту медаль... Правда, на следующий день едва не рванула другая «мина»!

— Где?

— Наши фигуристы взяли серебро в команднике. Выходят в микст-зону. Начинают давать интервью. Прямой эфир на федеральном канале. Все эмоциональные, счастливые. Неподалеку канадцы дают интервью своим. Вижу, растягивают флаг — и начинают на камеру голосить: «Канада! Канада!» Так что вы думаете?

— Наши решили перекричать?

— Журналист, который берет интервью, вдруг произносит: «Ой, как канадцы-то отмечают свое первое место! Давайте и мы крикнем — «Россия!» Вижу — наши набирают воздуха в грудь. Человек от МОК стоит рядом. Готовится фиксировать. Представляете, что было бы, если бы крикнули?

— Что?

— Лишили бы медали! Сто процентов! Хорошо, Медведева опомнилась: «Ребята, нам же вроде нельзя?» Все сразу встряхнулись: «Да-да, нельзя. Дома покричим...» Я выдохнул!

— Как вы только не поседели за эту Олимпиаду.

— А ситуация с Валиевой на Играх-2022? Потом считал — в Пекине больше всего дней я провел на тренировках фигуристок. Где выход с катка, там толпа западных журналистов. Будто финал чемпионата мира по футболу. За руки не хватают, но орут на все лады. Про допинг кричат. А много ли надо девчонке, чтобы вывести?

— Всего ничего.

— Поэтому я ходил с Валиевой — прикрывал от этой толпы. Фактура помогла. За моей широкой спиной до нее хрен докричишься.

— Вы как телохранитель?

— Кстати, кто-то из западных написал: «К Валиевой приставили секьюрити»! Мы читали — ржали.

— Чем завершилась для Валиевой та Олимпиада, все мы помним. Бедная девочка.

— Я был около раздевалки...

— Ну и что там творилось?

— Камила у кромки льда не плакала. Совсем девчонка — а эмоции контролирует на удивление. Хотя разрыдаться могла в любой момент. Даже на льду. Когда упала столько раз, сколько за всю жизнь не падала! Но там сдержалась. Потом идет к раздевалке, следом Трусова. Уже никаких камер. Вот здесь эмоции и выплеснулись наружу. В этот самый момент выигрывает Аня Щербакова. А рядом никого нет! Она в одиночестве!

— Почему?

— Потому что все заняты ликвидацией последствий эмоциональных трагедий. Аня в растерянности: «А мне что делать?» Вскоре начинается пресс-конференция. Должны быть призеры. Если бы Валиева завоевала медаль, то все результаты под пересмотр, никого не награждали бы. Большой вопрос, проводить пресс-конференцию или нет.

— А тут все решилось само собой.

— Да. Организаторы радостные. Говорят: «Можно Трусову в пресс-центр?» А я вижу, у Саши на лице написано — в радиусе километра лучше не появляться. Легко сказать — «приведите»!

— Удалось?

— В конце концов все успокоились. Трусова выходит из раздевалки уже с чемоданчиком. Говорю: «Саша, надо на пресс-конференцию». — «Хорошо». Вот здесь такое случилось!

— Что?

— В зале за столом сидят Щербакова и японка Сакамото. Рядом свободное место для Трусовой. Она аккуратненько ставит чемодан. Надо пройти несколько метров мимо журналистов. Так корреспондент одного нашего телеканала, увидев Трусову, сует ей длинный микрофон: «Камила, ну и как вы ощущаете себя после стольких падений?»

— Нет слов.

— Я почувствовал, что меня ее внутренней взрывной волной выносит из этого зала. Испугался — сейчас Саша совершит что-то выходящее за рамки общечеловеческих ценностей.

— Совершила?

— Трусова — кремень! «Я не Камила». Отвернулась и пошла к столу. Потом этого корреспондента спрашиваю: «Ты больной, что ли?» — «Да переклинило...» Вот сколько мы с вами «мин» насчитали.

— Фигурное катание — особый мир.

— Давление на этих девочек сумасшедшее. Все они тогда были у Этери Георгиевны. Внутренняя конкуренция дикая. Почему Трусова-то и кричала: «У всех есть золотая медаль, кроме меня!» У Камилы в командном турнире. У Ани индивидуальная. А Саша со своими шестью четверными где? Прорвало!

— Интересные девочки?

— Самодостаточные. Со стержнем. Каждой восхищаюсь. Щербакова ведь прямо на Играх раскатывала новые коньки!

— Мы что-то слышали.

— Когда я был на этих тренировках, Аня постоянно падала. До слез! Сто раз было сказано, что Щербакова — такой боец, который может падать сколько угодно. Но наступит момент, когда надо выйти — и вот там не упадет. Так и получилось. Причем если Аню спросить, как она это делает, думаю, и сама не ответит.

— У вас-то есть версия?

— Наверное, гены. Щербакова, Трусова, Валиева — как бильярдные шары. По ним бьют, бьют, бьют — и они все равно остаются шарами. Даже когда мимо лузы пролетают. Не раскалываются. Это впечатляет. С виду маленькие, хрупкие девчушки. Но какая же внутри мощь! На женской фигурке в Пекине зал просто ходил ходуном. Не сомневаюсь, рано или поздно о тех драматичных событиях напишут книгу и снимут кино.

Ролики

— Вам не 19, как Щербаковой и Трусовой. Подступает первый серьезный юбилей. Вот и расскажите — что утратили по сравнению с самим собой 20-летней давности?

— Какой философский вопрос... Тогда мог спать три часа в сутки и нормально себя чувствовать. Сейчас уже тяжеловато. Играть в футбол и хоккей так, как делал это в 30 лет, тоже не могу.

— Но все-таки играете?

— Нет. Зовут коллеги по хоккейной тусовке, с которыми лет пятнадцать выходил на площадку два раза в неделю. Как часы. Есть футбольная команда в ОКР. Тоже приглашают! А я все никак. Надо размять больное колено, чтобы снова вернуться на поле и на лед. Просто выйти и быть шлангом я не хочу.

— Что с коленом?

— В 13 лет прилетел на каникулы к отцу в Италию. Там и случилось нежное родительское наставление: «Все пацаны на роликах катаются, а ты что?» Тут же появились ролики.

— Освоили легко?

— Думаю — да что тут сложного? На лыжах, на коньках меня никто не учил — встал и поехал! Вижу — горка. Асфальт. Спуск довольно крутой, внизу поворот.

— Догадываемся, что было дальше.

— Ветер свистит в ушах. Перед поворотом доходит: ехать-то я могу — а вот тормозить не умею. Вообще не представляю как. Куда сейчас вылечу?! Понимаю за секунду, что как минимум ждет меня больничка.

— Ну и куда вылетели?

— Вывернул ролики, вижу обочину, дерево... Успеваю выставить руку и ногу. Но врезался только коленом. Блым-с!

— Кто вас эвакуировал?

— Ролики снял, кое-как доковылял до дома. Потом к врачу. А тот человек циничный: «Ну че? Колено? Дай-ка...» Сдавил с двух сторон. «Больно?» А я слова выдавить не могу от боли!

— Ох.

— Тот усмехается: «Перелома нет. Скорее всего, трещина. В футбол пока не играй. Через пару недель придешь, покажешься». Вот для меня пытка-то была! Две недели ходил с кислой физиономией — а мои итальянские приятели хохотали вслед: «Гы-гы-гы...»

— Само все зажило?

— Да. Сейчас колено бегать вроде не мешает, но чуть некомфортно. Возрастное, наверное. Еще на футболе как-то неудачно лупанул этой ногой, повредил надкостницу. А на хоккее ключицу поломал.

— Попали под силовой прием?

— Нет, у нас ветеранские правила. Играем без силовых. Чистой воды случайность! Двое бегут к шайбе за ворота. Мне человек попадает коньком в конек. Я лечу вперед, понимаю: если сейчас воткнусь головой в борт — хана! Удалось сгруппироваться — врезался плечом. А масса-то у меня большая.

— Этому мы свидетели.

— Меня в компании так и звали — тяжелый танк КВ-71.

— Ха!

— Разве что не Клим Ворошилов. Но инициалы те же. Всякие юркие и шустрые говорили: «Пока тебя оббежишь, площадка закончится». «Правильно, — отвечаю. — На то и расчет!» А вперед я шел, пока сам не натыкался на такого же габаритного. Больше никто остановить не мог. В общем, я, как Лев Яшин.

— То есть?

— Он же ногу сломал, играя с мальчишками на озере. Вы не в курсе?

— Впервые слышим.

— Да была история. Про Яшина я знаю все!

— Откуда?

— Я ж про него документальный фильм делал. Разговаривал со всеми друзьями-товарищами. Мне описывали, как они его отговаривали: «Лева, Лева, не заводись! Ты чего?» А тот если вышел играть — то все по-настоящему. Никаких поблажек. Иначе какой смысл?

Медаль

— Как называется фильм?

— «Лев Яшин. Легенда на все времена». Я работал в компании, которая занималась производством документальных программ. Мне говорят: «Ты многое знаешь про Яшина, потомственный динамовец...» Слово за слово — решили делать про Льва Ивановича. Начало было вообще фантастическое.

— Мы любим, когда фантастическое.

— Где-то я вычитал, что он в Тушине работал на заводе. Там и начал в футбол играть. Приезжаем туда, видим поле. Бродим, что-то записываем. Вдруг подходит человек: «Ребята, а что вы тут делаете?» «Да вот, ­- отвечаем, — приехали снимать. Здесь же Яшин начинал». Гражданин меняется в лице: «Вы собираетесь что-то делать про Яшина?! Так я его официальный летописец!» Первая наша реакция — дядя, вы молодец, уважаем ваш возраст. Только не мешайте.

— Подумали — городской сумасшедший?

— Да нет, на сумасшедшего он не походил. На бомжа тоже. Пожилой человек невысокого роста, чистенько одет. Говорит: «Вы подождите меня часок, я сбегаю домой, кое-что вам принесу». Нам-то что? Все равно снимаем.

— Гражданин вернулся, судя по всему?

— В том-то и дело! Притащил здоровенный альбом, полный фотографий и вырезок. Говорит: «Мы с Левой в одном цехе работали, там и подружились. Я в какой-то момент стал вести летопись. Все, что о Яшине выходило, вырезал и подклеивал. Мы вообще с ним проводили много времени, дружили заводской компанией до последних дней...»

— Вот это находка для фильма.

— Я листал альбом — не мог оторваться! Там же вещи, которые нигде больше не найти. Не просто вырезки из послевоенного «Советского спорта», а личные фотографии. Вдруг вижу медаль. Спрашиваю: что такое?

— В самом деле — что такое?

— А это, говорит, медаль, которую мы Леве подарили на 50-летие. По кругу написано: авто, мото, рыба, фото, баня, радио, баян.

— Любопытный набор.

— Начинаю расспрашивать. Усмехается и рассказывает — Лева был страшный автолюбитель. Целыми днями ковырялся в своей «Волге».

— Мото?

— Я тоже заинтересовался: откуда «мото»? Объясняет: «Да вы что — у него же был мотоцикл! Возился с ним постоянно, запчасти доставал...» С рыбой вопросов не было. А фото?

— Да.

— «Он же страстный фотограф! Вот, смотрите, его снимки...» Дальше выяснилось, что всей компанией постоянно ходили в баню, парились. Это было обязательной программой. Спрашиваю: «А радио?» — «Вы не представляете, какой Лева был радиолюбитель! Состоял в клубе...» — «Как и в клубе баянистов?» — «Насчет клуба не знаю, но на баяне играл отлично».

— Невероятно.

— Все это он рассказал на камеру и вдруг заржал. Когда я выключил запись, услышал: «Вообще-то неловко с медалью получилось. Сначала на ней немного другое было написано. Мы Леве подарили, он дома повесил. А Валентина Тимофеевна пригляделась: что это там про баб написано?!»

— Присутствовали бабы?

— Было написано не «баня», а «бабы». Лев Иванович пользовался большой популярностью. Пришлось срочно надпись затирать — и слово менять на другое. От греха.

— Какого свидетеля вы откопали. Это просто чудо.

— Сколько ж людей нам рассказывало про Льва Ивановича! Вы не представляете! Я два года делал фильм. Дотянулся до всех, друживших с Яшиным. Мне самому стало интересно докапываться: куча историй друг другу противоречили. Спросите меня — сколько я сделал интервью для этого фильма?

— Сколько вы сделали интервью для фильма, Константин?

— Семьдесят! Отправились в Бразилию. Общались с Сократесом, Ривелино, Зико, еще был кто-то четвертый...

— Сократес-то против Яшина не играл.

— Зато как говорил! Позже-то они пересекались. Рассказывал про Яшина будто про лучшего друга. С которым выпил сто литров водки. Сократес — доктор, вышел в белом халате... Сейчас, думаю, из тех наших героев в живых осталось процентов десять. С Бразилией вообще удивительно получилось. Подтвердилась странная вещь, вычитанная в книжках.

— Какая же?

— Люди, которые даже по телевизору Яшина не видели, воспринимали его как гения. Это же уникально! Вы помните, кто приехал в Москву на прощальный матч Яшина? Все звезды, все! К кому сегодня приедут Месси, Криштиану и Неймар?

— Не представляем.

— Если сборная СССР отправлялась в зарубежное турне с Яшиным, платилась одна сумма. Если без — совсем другая. Как-то в Бразилии его пригласили в студию местного телевидения. Говорят: «Если сейчас великий Яшин десять раз попадет мячом в угол ворот, получит такую-то сумму». Довольно большую. Лев Иванович попадает, ему выписывают чек — и он заявляет: «Хочу передать эти деньги на нужды детей, которые растут в фавелах». С того момента вся Бразилия была его — там не принято было так поступать! Причем ясно — жест спонтанный.

Яшин

— Самая удивительная история, которую услышали про Яшина?

— К Льву Дурову я ездил четыре раза!

— Невозможно было наслушаться?

— Да. Начинает говорить — и ощущение, что ты на спектакле. Например, описывает ситуацию. Яшин далеко выбрасывал мяч. Руки длинные, размах широкий. А тут какой-то назойливый нападающий прыгает перед ним, крутится. Не дает выбросить! Мерзкий человек! Что делает Лев Иванович?

— Что?

— Мяч выкидывает — но будто случайно кулаком задевает этого по уху. Тот падает, хватается за голову. Судья подбегает, хочет сказать: «Я вас удаляю!», но... Произносит: «Вы предупреждаетесь!»

— Ну да, карточек-то еще не было.

— А самая памятная история такая. Сижу, говорит Дуров, на стадионе «Динамо». Матч со «Спартаком». Ставят пенальти в ворота Яшина. Сальников с мячом подходит к арбитру и что-то шепчет. Потом удар — Яшин берет! Судья свисточек: «Перебить! Заступ!» На это прежде никто внимания не обращал — но Сергей со Львом отрабатывали пенальти в сборной. Про два шага вперед Сальников знал. Ну и предупредил судью. Сдал Яшина!

— Каков, а!

— А дальше начинаются чудеса! Судья говорит — перебить. Лев стоит, сложив руки. Сальников разбегается, бьет — гол. Яшин не реагирует. Демонстративно. Даже голову не повернул. Арбитр указывает на центр — и тут Яшин, взяв мяч под мышку, надвигается на Сальникова. Тот пятится. Догнал его на противоположном углу поля.

— И?!

— Вот все ждут — что будет? Яшин молча положил перед ним мяч — и спокойно пошел к своим воротам. Как это было рассказано!

— Мы гостили у Льва Константиновича. Представляем.

— А я сразу вспомнил рассказ Маццолы: «1963-й, иду бить Яшину пенальти. До этого всегда и всем забивал. Но тут смотрю на мяч, на Леву... Он такой огромный! А ворота такие маленькие! Разбежался, в последний момент зажмурился — и катнул по центру».

— Тот пенальти и мы бы взяли.

— Насчет пенальти мне еще Бубукин рассказывал. Я, говорит, понял, что надо делать. «Яшин действительно казался огромным. Если ты начинаешь на него смотреть — это конец. Будто под гипнозом. Я разбегался и лупил со всей силы, не глядя в ту сторону. Вот тогда забивал — если попадал в ворота, конечно...»

— Самое чувственное интервью из тех семидесяти?

— Понедельник заплакал прямо на камеру.

— Ох. Виктор Владимирович вообще был чудесный.

— Еще вспомнил, как играли в Бразилии товарищеский матч. Лев всегда нырял головой и руками в самую гущу. Вот так нырнул — а кто-то двинул ногой мимо мяча. Точно ему в лицо!

— Боже.

— Случайно, конечно. Но Яшин без сознания. Кое-как привели в чувство, унесли на носилках. Понедельник рассказывает: «Остается пять минут, мы завелись. Я забиваю, побеждаем 2:1. Матч заканчивается, у нас никакой радости. Летим в раздевалку: как там Лев?»

— Кстати — как там Лев?

— «Прибегаем — Яшин лежит на лавочке. Склонились над ним: «Лева, как?» Он едва слышно произносит: «Счет?» — «Выиграли 2:1» — «Кто забил?» — «Понедельник». — «Пусть подойдет...» Я подхожу, он приподнимается, обнимает меня, целует и опять — бух-х на скамейку! Так и пролежал несколько часов».

— Самое неожиданное, что узнали про Яшина из тех рассказов?

— Лев Иванович чуть не умер в 1982 году в Испании. Его Пушкаш спас.

— На чемпионате мира?

— Да. Льва Ивановича не хотели выпускать. По каким-то причинам вычеркнули из состава официальной делегации. В Советском Союзе такие вещи были распространены. Ведь Яшина когда-то и в гибели Кожемякина винили. Не уследил как начальник команды!

— Вот это история известная.

— А Яшин все близко к сердцу принимал. Как после ЧМ-1962 в Чили, когда его сделали крайним и он уехал из Москвы, в футбол возвращаться не собирался. Вернул к жизни Александр Пономарев, тренер «Динамо», сказал: «Лева, хватит дурака валять». А тут в Испанию не пускают.

— Тоже распереживался?

— Ужасно. Оргкомитет обо всем узнал — и оформил для Яшина персональное приглашение. Поехал через другие каналы. А в Мадриде жара, Лев Иванович весь на нервах. Прямо около «Сантьяго Бернабеу» стало плохо! Отошел в сторонку и начал терять сознание. Хорошо, что должен был встречаться с Пушкашем. Тот подходит, видит эту картину — срочно отправляет Льва Ивановича в реанимацию. Откачали!

— Впервые слышим.

— Так вот знайте. У каждого была своя история про Яшина — очень любопытная у Беккенбауэра. Прилетает в Москву, идет в гости к Яшину. В Чапаевском переулке Лев Иванович указывает на дом: «Вот этот мой». Беккенбауэр в восхищении: «Какой большой! Но ты достоин, Лев. У вас умеют ценить героев...» — «Да не весь дом мой, квартира!» Франц чуть сник. Ладно, зашли, сели. В какой-то момент захотелось ему в туалет. А в ту пору принято было вешать в санузлах плакаты, календари. У нас дома, например, висела какая-то певица. Хоть мама и не одобряла: «К чему это?»

— Боимся представить, что украшало туалет Льва Ивановича.

— Большой плакат с Беккенбауэром! Тот выходит обескураженный. Говорит: «А что это я там делаю?!»

Кортеж

— Такой фильм мог растянуться и на десять часов.

— Запросто!

— А вышло сколько?

— Час двадцать.

— Ну и какая у него судьба?

— Находится в собственности ФК «Динамо». Компания, которая владела правами, все ему передала. По телевизору фильм не показывали, зато пустили на клубном динамовском канале.

— Не обидно? Столько работали — а почти никто не увидел.

— Ну, все же многие поклонники «Динамо» посмотрели. Меня поражает другое. Сейчас про Яшина снимают столько документального, художественного — и такое количество фактурных несоответствий...

— Тогда напоследок. История про Льва Ивановича, оказавшаяся легендой?

— Многие слышали, что юный Яшин пропустил от чужого вратаря. Мне всегда казалось — какая-то выдумка. Но нет, правда! А как это было — мало кто знает.

— Так давайте разгоним этот туман.

— Взяли его в «Динамо». Первый матч на сборах. Вратарь другой команды выбивает — а Яшин уже тогда начал далеко выходить из ворот. Пошел на перехват, внезапно сильнейший порыв ветра. Мяч через Яшина — гол! Народ обалдел. Никто такого не видел. Все: «Кто этого клоуна привел?» Потом была еще одна история!

— Да что вы?

— Первый его официальный матч — против «Спартака». «Динамо» вело 1:0. Яшин побежал на перехват — и не успел. Головой забили, 1:1. Руководство распорядилось: больше этого долговязого чтобы в составе не было. Сослали к чертовой матери. А через какое-то время вытащили — вышел на замену с Тбилиси.

— Ну и как?

— Москвичи вели 3:1 — с Яшиным в воротах проиграли 3:4. Три пропустил! Что говорили — это не передать!

— Для нас биография Льва Ивановича открывается с новой стороны.

— Его карьера должна была закончиться, не начавшись! А историю про звезду героя знаете? Как ее вручали?

— А что, к звезде прилагалась драма?

— Поздравлять и чествовать динамовца Яшина приехали три спартаковца — болельщик Хазанов, Симонян и Парамонов. Снимал Саркисьянц. Так вот он потом рассказывал, как это было. Лев Иванович уже без двух ног. Последняя стадия рака желудка. Шесть дней до смерти. Яшин не желал никаких наград!

— Отказывался?

— Изо всех сил. Вздыхал: «Ребята, мне уже ничего не надо...» Кое-как взбодрили, уговорили принять эту звезду. Надели на него пиджак, выпили по 20 капель. Валентина Тимофеевна накрыла стол. Лев Иванович чуть воспрянул, начал что-то вспоминать, смеяться. Ждали награждающую делегацию. Тут звонок по телефону — никакой делегации не будет! Не могут приехать!

— Кошмар.

— Вот представьте, как из воздушного шарика выпускают воздух. За десять секунд человек стал совсем другим. Саркисьянц рассказывал: «Мы молча садимся в автомобиль. Настроение ужасное». А из Чапаевского переулка два выезда. Поехали бы влево — ничего не было бы. А они свернули направо.

— Что случилось?

— Навстречу им кортеж! Рафик Нишанов со звездой героя в коробочке! Вернулись, поздравили. Лев Иванович улыбнулся: «Хорошо, пиджак не успели убрать...»

— Кто звонил-то?

— Нишанов попросил помощницу. Что-то не получалось. А потом вдруг получилось! Вообще во всей этой истории мне странно, что к Яшину приехал не глава государства.

— Нам тоже сегодня странно.

— Уж Михаил Сергеевич мог бы вручить самолично. Это вопрос об отношении к героям спорта.

Подарок

— Константин, юбилей ваш близок. Многие ужасаются цифре — 50.

— У меня не только ужаса нет, но и вообще ничего тяжелого. Ну, пятьдесят. Для кого-то рубеж. Говорят про «новый этап жизни». Но это не моя история. За философскими изысканиями — не ко мне. Всегда думал, что подобная нумерология скорее от желания отметить круглую дату. Так что у меня отношение практичное. Юбилей? Хорошо! Есть повод собраться.

— 50 — это ведь не старость? Мы тревожимся. У самих дата на подходе.

— Да вы о чем?! Я знаю многих 70-летних, к которым слово «старость» не относится никак. Живут полноценной жизнью. Вот моей маме далеко за 70 — она в полном порядке! Катается на велосипеде, в лодке сидит на веслах, ухаживает за своей фазендой...

— Лучший подарок самому себе за последнее время?

— (После паузы.) Недавно впервые в жизни приготовил суп из белых грибов, которые сам же и собрал!

— Как мило.

— Выражение «сварить суп» всегда было для меня чем-то космическим, недоступным для понимания. А тут подумал — почему бы не попробовать, раз уж из леса целую корзину приволок. Да и время позволяло.

— Супчик удался?

— Обалденный! Впрочем, главным подарком стал, конечно, не суп, а недельный отпуск, который в кои-то веки позволил себе провести без телефона.

— Отключили?

— Нет. Приехал в такое место, где не было ни мобильной связи, ни интернета.

— Необитаемый остров в Тихом океане?

— Ха! Деревня в Тверской области. Гостил у родственников. В детстве частенько там отдыхал, а потом долго-долго не приезжал. И вот наконец-то добрался.

— Знали, что мобильный в тех краях не ловит?

— Предполагал. Для меня это был серьезный челлендж. Я же привык, что постоянно кто-то звонит, пишет. Круглые сутки на телефоне! Не умолкает! А здесь хватаешься за него и через секунду себя одергиваешь. Вспоминаешь — связи нет и не предвидится.

— Новости по ТВ узнавали?

— Телевизора в доме тоже нет. Так что на неделю вообще от всего отрешился. Да мне и не хотелось ничего узнавать. Ловил рыбу, собирал грибы, гулял по лесу, читал книжки, по вечерам на звезды смотрел... Наслаждался тишиной и спокойствием. Это лучший отпуск в моей жизни!

— Кризис среднего возраста дотягивается до каждого.

— Был период апатии. Плывешь по течению и не хочешь смотреть ни вправо, ни влево. Перестаешь реагировать на многие вещи, которые делают жизнь разнообразной. Если из этого состояния себя не вытащишь — значит, наступила старость.

— Никогда бы не подумали, что у вас, жизнерадостного человека, такое было.

— В 2017-м умер отец, плюс навалились семейные неурядицы. Вот в тот момент вообще ничего не хотелось. Ноль желаний. Что будет — то и будет. Хотя для меня это несвойственно. Зато теперь точно знаю, что нельзя делать в подобной ситуации.

— Расскажите скорее. Кого-то это спасет.

— Нельзя сидеть на одном месте и погружаться в лирические воспоминания. Потакать своим слабостям. Чем дольше в таком состоянии находишься — тем сложнее. Сила в движении! Это я вам не только как потомственный динамовец говорю.