«Сын Саддама Хусейна сказал: «Такой русский мне нужен». Один из последних живых тренеров с Олимпиады-80
Этот человек если не последний живой из главных тренеров, работавших на Олимпиаде-80, то точно один из последних.
Старик огромного роста, с широченными плечами, приезжает в нашу редакцию. Едва поднимается на третий этаж. Информируя на ходу: ноги — единственное, что тревожит. Голова светлая, душа юная. Чуть пригибается в дверях — и то едва не задевает макушкой.
Если есть на свете чудо-богатыри — вот он, настоящий.
Я успеваю разглядеть на лацкане мутноватую бронзу значка. Щурюсь — и отыскиваю подтверждение догадкам: «Заслуженный тренер СССР». Такой значок дороже ордена.
Его зовут Станислав Возняк. Недавно ему исполнилось 90. Всю жизнь тренировал метателей молота и ядра.
№1172
...Три часа он рассказывал удивительные истории о великих ушедших. Брумеля в его рассказах теснил Василий Алексеев.
Достав из папочки что-то особо ценное, Возняк усмехается, подвигает ближе:
— Видишь?
Я почти ликую:
— Аккредитация участника московской Олимпиады?!
— Да!
Следом достаются и раскладываются веером карточки с растрепанными уголками.
Станислав Владимирович теперь поражал не былинной мощью, а памятью. Козыряя и заграничными фамилиями, и датами. В 90 лет помнить вот это?!
Мне показалось, он какой-то иллюзионист. Я предположил вслух:
— Компьютером овладели за день?
— Вообще не владею. Телефон — видите какой? Кнопочный! Включил, выключил, все. Мне другой не нужен.
Это лишь добавило уважения.
Я млел от вывертов его биографии — из Ирака Саддама Хусейна Станислав Владимирович переезжал на Кубу к Фиделю Кастро. Оттуда — в Чили, страну Пиночета. Всякий переезд сопровождали приключения, разумеется.
Я задумался вдруг: заслуженный тренер — это ведь как народный артист СССР. Их было-то всего ничего. Много ли осталось в живых?
Удушив смущение, попросил отвинтить значок. И вот с этой задачей Возняк ручищей метателя тяжестей едва справился. Наконец, открутил — и я рассматривал обратную сторону, водя над значком очками, будто лупой. Номер едва различим, выгравирован вручную: 1172...
Я рассказываю, что волновался накануне встречи, словно юниор. Не смог заснуть ночью.
— Юра! — поощряет меня медовым басом Станислав Владимирович. — Я тоже!
Контакт полный. Теперь мы друзья навек.
Чайники ГДР
— А вот еще! — раскладывает вдоль стола Возняк диковины. — Это мое удостоверение на Олимпиаде-80. Читайте, что написано: «главный тренер». Жалко, забыл фотографию, как меня в Кремле награждают.
— Какая прелесть. А вот что за фотография с культуристами?
— Да это ж я. Член сборной страны, 1957 год.
— Невероятно. Ну и телосложение у вас было!
— А вот я позирую с городками для плаката. Это тот же год. Видите, какой плечевой пояс? Ясно — многоборец!
— А это что за труженики?
— А это я, главный тренер сборной СССР, в Таджикистане на уборке хлопка! Какой же год? 78-й, наверное. Вся сборная там была.
— Какие вы подтянутые.
— А то! Но мы здесь перед фотографом еще животы втянули. Потом-то выдохнули, конечно. А вот ребята из ГДР на фотографии. Си-и-льнейшие были метатели — Вольфганг Шмидт, Эвелин Яль, рекордсменка мира...
— Говорили, на этих восточных немцев целые допинг-лаборатории работали.
— Я часто был на сборах в ГДР. Нас ни разу не пригласили на ту базу, где их сборная ежеквартально проходила подготовку. Что уж они там делали, чем их накачивали — мы не знали. Хотя контакты с немцами из ГДР были хорошие. Год у них проводим конференцию, год — у нас.
— Как раз в те годы московский «Спартак» встречался с дрезденским «Динамо». Стоят две команды в подтрибунных помещениях, вот-вот выходить на поле. У немцев глаза бешеные, чуть ли не пена на губах. Ясно — чем-то накачаны. Вы по лицам метателей из ГДР ничего не замечали?
— Ни разу. Абсолютно! Но вспоминаю одну странность. Мы в Леселидзе организовывали командные выезды. Отправлялись в горы, устраивали шашлычок, брали хорошее вино...
— Спортсмены тоже?
— Конечно. Приглашали с собой немцев. Те зачем-то берут чайники. Поражаемся: зачем? Чай-то пить не собираемся! А они в горах полностью заливают их вином, разве что не выплескивается. На обратном пути прямо в автобусе из носиков пьют!
— Вот люди, а!
— Вернулись на базу — в номера не могли попасть. На ощупь заходили.
Охотник погиб — нож остался
— Реликвии у вас будь здоров. Так бы смотрел да смотрел.
— А что я мог еще принести, о-ох! Знаете, что мне снится?
— Что же?
— Особенно часто — Куба. Я там увлекся подводной охотой. Как-то плыву на глубине 12 метров, краем глаза замечаю — что-то блеснуло. Проплыл, потом вернулся. Ныряю глубже. Лежит огромный нож в ножнах!
— Ух! Пиратский?
— А вот слушайте. Беру этот нож, стал подниматься. Вижу — гарпун торчит в коралле. Вытащил и его. Откуда все это взялось на одном месте? Что там произошло? Не знаю!
— Но ведь догадываетесь?
— Догадываюсь. Скорее всего, охотник погиб. Я этот нож привез в Москву, до сих пор у меня.
— С акулой не встречались ни разу на дне морском?
— Как же? Встречался!
— С вас рассказ.
— Вообще-то выехать на подводную охоту в Гаване было сложно. Но посольские выбирались с семьями и меня тоже брали. Вот однажды отправились охотиться. Чего там только не было — и мурены, и барракуды... Ныряю, вижу — акуленок плывет прямо на меня.
— Как быть?
— Стреляю в него. А закон такой: если под водой выстрелил в дичь — должен гарпун, ружье бросить.
— Почему?
— Неизвестно, как себя поведет дичь!
— А, все ясно. Каждый выстрел — ценой в ружье?
— Нет, оно на тросе метров в сорок. Наверху поплавок. Попадаешь в акулу — сначала у нее шок, она падает и замирает. Можешь за ней наблюдать. Гляжу: акуленок вроде клюнул носом в песок. Он небольшой. Наверное, метр двадцать...
— Хорошо попали?
— Да. Подплываю к этому акуленку, начинаю подтаскивать к себе. А я пробил его насквозь. Чтоб вытащить гарпун, надо ушедшие в него лепестки соединить. Беру рыбину под мышку, плыву — и вдруг чувствую: слепну! В чем дело?
— Мне уже не по себе.
— Голову поднимаю — горизонт вроде виден. Больше ничего. На берег выйти сам не смог, ребята вытащили. Я ослеп!
— Какой-то яд от акулы?
— Вот! Оказывается, выделяется акулья слизь. Если попадает с водой на зрачок, веко опускается. Теряешь зрение. Промывал потом зрачки кокосовым соком. Домой боялся ехать, показаться жене. Точно на охоту не отпустила бы больше никогда...
— Как быть?
— Деваться некуда — привели меня домой. Глаза отекшие, что-то уже разглядеть могу. Охотники рассказали — от этого акульего выплеска слизистая оболочка глаза зависает, как тряпка.
— Могли совсем ослепнуть?
— Нет. Со временем отпускает.
— Добычу-то не бросили?
— Что вы, как можно?! Взял его к себе — потом препарировал...
— Что-о?
— Я там занимался препарированием. Была целая комната-музей!
Голова акулы для Виталия Смирнова
— Вы открываетесь с новых сторон, Станислав Владимирович.
— У-у-у, вот бы вам увидеть! Я написал письмо в московский зоомузей — просил переправить некоторые мои экземпляры с Кубы сюда, в Россию. Пусть забирают себе — главное, чтоб не пропало...
— Не ответили?
— Отвечают: «Согласны». Но это письмо мне в посольстве отдали, когда уже стал выезжать. А почему? Потому что посольские знали — все буду раздавать. Сам-то вывезти не смогу. Я глупость сделал — проафишировал, что сочинил письмо в Москву. У меня только акулят было пять видов! Все собрал, что по Кубе ползает и летает. Даже совы были.
— Сами резали?
— Ну, препарировал. В ванной у меня жили три маленьких крокодиленка.
— Живые?
— Живые! Потом их отпрепарировал — друзьям из Москвы дарил, когда уезжали на родину.
— На серьезного крокодила не замахивались?
— Мне большого крокодила подарили в самые последние дни, буквально перед отъездом. Я, дурак, отказался.
— А надо было?..
— Надо было его отпрепарировать, солью просыпать, свернуть и отправить в багаже. Проще простого. Не сообразил! Только в Москве додумался!
— Но что-то совсем удивительное до Москвы довезли?
— Там же, на Кубе, вручили мне препарированную голову акулы.
— Ох, боже!
— Так я ее в Москву доставил. Подарил здесь Виталию Георгиевичу Смирнову на день рождения. Мы с ним вместе учились в институте. Только он на педфаке, я на спортфаке. Не знаю, сохранил ли...
— Он обалдел, наверное, от такого подарка.
— Удивился! Голова-то здоровенная. Вот такая. (Разводит руки.) Но на таможне даже вопроса не задали.
Картонные дома в Чили
— Знакомый футболист, поиграв в Англии, до сих пор пьет страшную гадость — чай с молоком. Чему вас научили эти поездки?
— Мясо готовлю только на чилийский манер. Там кусок не режут — жарят целиком. Часов пять это тянется. Резать начинают, только когда в тарелки раскладывают.
— Ирак чему научил?
— Продуктами не запасаться. Все равно хранить негде, холодильник был крошечный. Идешь на рынок — берешь чуть-чуть. Ну и к орехам всяким привык.
— Знаменитый футболист олимпийский чемпион Алексей Парамонов мне рассказывал: поехал со «Спартаком» году в 45-м в Норвегию, попробовал там сок черной смородины. Говорил: «Этот вкус у меня до сих пор во рту».
— У меня такая же история с манго.
— Это манго сейчас на каждом шагу.
— Вы не представляете, что такое манго на Кубе! Да еще для советского человека, который знать не знал про это все! Сейчас в Москве пробую — ничего похожего на то, кубинское манго. Даже запах другой. Про вкус молчу. В Чили — папайя, апельсины. Тоже не сравнить с тем, что везут в Москву.
— Вы ездили по удивительным краям. Самый невероятный пейзаж, который видели? Для меня, например, кофейные плантации на Кубе, сползающие под гору...
— О, это я сразу вспоминаю — Чили! Выехали мы однажды на рыбалку. Лодка-моторка. Сами чилийцы говорили: «Там нога человека не ступала. Будем первыми». Отвечаю: «Да ладно...» — «Точно!» Действительно, вокруг какие-то дебри. Выходим на открытую воду — указываю: «Видишь, моржи на камнях? Сейчас подойдем ближе». Моржи нас чуть подпустили — и в воду: плюх, плюх... А вокруг утесы, красота! Никогда не забуду!
— Заехать на Кубе чуть вглубь — нищета фантастическая. Видели?
— Самая жуткая нищета, которую видел, — это Гватемала. Но вот если надо вспомнить конкретный случай — вспоминается почему-то Чили. Там увидел картонные хибары. Это на севере Чили. Приезжаем — нам говорят: «В этих местах полвека не было дождя». Домики из настоящего картона, куски пришпилены друг к другу. Мы огляделись, головами покачали, уехали. А на следующий день начинается ливень!
— Все развалилось?
— Как рассказали — смыло в море все эти нагромождения. Еще была картина. Привезли нас в Арику, это тоже север Чили, высокогорье. На высоте четыре тысячи метров на небольшом пятачке топчутся пограничники трех стран. Кажется, Чили, Боливии и Перу.
Катер Фиделя Кастро
— Я свою кубинскую поездку вспоминаю как великое блаженство. Но работать там — совсем другая история?
— Однажды в Олимпийский комитет приходит письмо за подписью Фиделя Кастро с просьбой пригласить преподавателей для центра подготовки к Панамериканским играм в Гаване. Пофамильно перечислены — кого именно хотят. Меня в том числе. Много было сомнений — но поехал... 69-й год.
— Всего 10 лет после победы Кастро.
— Отправили меня кубинцы работать с группой многоборцев — человек семь мужчин и пять женщин. Через год в Панаме Игры. Участвуют все страны Карибского бассейна. Возвращаемся оттуда — навстречу нам в открытом море скоростной катер!
— Это кто ж?
— Фидель! Лично встречает! Поднимается на борт. Сначала его накормили, а потом принял всю команду. Каждому пожал руку. Тренеров собрал отдельно. Нас, советских, было много.
— Потом с Фиделем встречались?
— Два раза. Он приехал в Олимпийскую деревню в 1971-м году, перед отлетом на Панамериканские игры в Колумбию. Вернулись оттуда — тоже прием у Кастро.
— Фидель был мастер ярких слов.
— Как раз при первой нашей встрече, после возвращения из Панамы вдруг говорит всей сборной: «Помогите-ка в уборке сахарного тростника». Вывезли всех нас на сутки в поля. Самое интересное, Фидель несколько часов ходил рядом с нами. Учил, как правильно рубить тростник. Уникальный человек.
— Приятный в общении?
— Да не то слово. Просто чудесный! Когда стоит рядом, говорить с ним необычайно легко. Настолько открытый, человечный. К каждому подойдет: «Какая у тебя проблема? Может, что-то надо? Как учеба?» Заставлял врачей внимательно относиться к каждому спортсмену.
— Как ни странно, медицина на Кубе прекрасная.
— Великолепная.
— На Фиделя было 637 покушений. Вас-то обшмонали, вывернули наизнанку перед встречей?
— Не особо. Ко второй встрече нас уже все знали. Мы же постоянно на глазах. Все спортсмены занимались в лагере «Конструксион». Там же жили, учились, тренировались...
— Че Гевару не видели?
— Нет.
— Мне на Кубе казалось — я здесь готов прожить до старости. Найду себе какую-нибудь Хуаниту...
— Я почему оттуда сорвался-то? В 71-м году возвращаемся с Панамериканских игр, федерация вдруг потребовала — едем соревноваться в Европу. Я был категорически против. Такой перелет перед Олимпиадой — тяжело же! Травмы пойдут!
— Не послушали?
— Нет. Меня тоже отправили в Европу с командой. Был у меня десятиборец Рамон Диас — прыгал в длину почти на восемь метров! Другой многоборец стометровку бежал за 10-02. Команда прекрасная. Но там, в Европе, люди из сборной СССР меня убедили: надо возвращаться в Москву, поднимать спорт дома. Я послушал.
— Кубинцы вас хотели оставить?
— Они мне уже продлили контракт на следующий год. Я ставлю вопрос перед посольством, чтоб помогли, желаю уехать в Москву. Так и вернулся...
— С Кубы в то время спортсмены бежали?
— Нет. Еще не началось. Ездили в Колумбию и Панаму — даже мысли ни у кого не было. Тренер такие моменты чувствует.
— Платили хорошо?
— У меня контракт был на полторы тысячи долларов. Но так как договор заключался с нашим олимпийским комитетом, до меня доходило 400 долларов. Все!
— Не скопишь.
— На «Волгу» мне потом хватило. Квартиру хотелось — на нее уже денег не осталось. Теща получила от своего министерства. Сейчас в ней и живем.
— Я много ездил по кубинским деревням. Это что-то бесподобное. Самое интересное место, которое видели там вы?
— Это опять же история про подводную охоту. Выбирались вместе с нашим парнем, который по контракту работал ихтиологом. Однажды приглашают меня в посольство, говорят: приезжает, мол, делегация из Москвы. Надо их снабдить лучшими ракушками.
— Здоровенными, которые только на дне морском?
— Вот именно. Спрашивают: «Знаете, куда поехать?» — «Знаем!» Выделили нам баркас, матросов. Целую ночь шли в сторону острова Пинос. Приплыли на рассвете.
— Какая романтика.
— Встали. Спустили две лодки с гребцами. Видно на три-четыре метра — дно прямо сказочное, зеркальное. Мы ныряем — достаем одну-две раковины и на борт кидаем. Набрали штук шестьсот.
— Себя не жалели.
— Моряки, кстати, не торопились. Говорят: «Что нам в Гаване? Здесь поныряем, отдохнем...» А ракушки-то на палубе. Солнце, жара. Начали тухнуть, вонища стоит! Эти моряки нас прокляли. Хоть сами и решили — торопиться не будем. Стали кое-как очищать раковины от мякоти. Тут важная тонкость. Мякоть надо засовывать в раковину глубже, а не вырывать. Если оторвется кончик — вообще задохнешься от вони. Ракушки привезли, посольские благодарили. Потом еще приезжала делегация из Советского Союза. Желали набить дичи, наловить рыбы и лангустов.
— Какие замечательные желания.
— Опять к нам: «Сможете?» — «А то?..» Опять едем куда-то. Насобирали лангустов. А тренер стрелков Коля Дурнев отправился к тому же Пиносу, набил дичи.
— Дурнев — стрелок-легенда. Даже в футбольном «Спартаке» был начальником команды.
— Вот поэтому Коля все время выезжал охотиться вместе с Фиделем. Тот Колю обожал, всюду таскал за собой. А у меня даже ни одной фотографии с Кастро не осталось! Представляете, как обидно?
— Почему?
— А не было фотоаппаратов. С Кубы привез всего две карточки — я с командой. Еще одну из Колумбии. Сейчас искал-искал — нет. Все утрачено!
Пули по воде: шлеп-шлеп
— На вас, надо думать, карточная система не распространялась?
— Со мной приехала жена и малый ребенок. В месяц могли получить на всех определенное количество картошки и курицу.
— Одну на всех?
— Да! Давали сколько-то овощей. Правда, на ребенка каждый день был литр молока. Это приносили, врать не буду.
— Как вы выжили и не отощали — не представляю.
— Выручало посольство. По их линии получали продукты. Был специальный отдел — ГКС. Всем снабжал. Крупа, шоколад, конфеты... В месяц раз дадут бутылочку коньяка.
— В магазине коньяк не достать?
— Чтоб что-то получить в магазине — надо выстоять очередь. Если хочешь каких-то овощей. Если пожелал мороженое — надо сегодня записаться, в течение дня несколько раз сходить отметиться, что ты живой. На следующий день получаешь.
— Да пропади оно пропадом, это мороженое.
— Я часто обедал после тренировок вместе со студентами, членами сборной команды. Помню, что им давали. На завтрак булочка, кусочек сыра, кофе. Мешок сахара стоял в углу — бери сколько хочешь. Апельсины, бананы на столе. Тоже бери. Завтрак всегда был легким. Обед поплотнее. Хорошая горка риса, кусок курицы или рыбы. Могла быть какая-то мешанина с фасолью. Сладкая булка, очень вкусная. Ну и графин воды. Обязательно отмечали, что ты уже поел.
— Это пир духа какой-то.
— Разнообразие небольшое, что уж. Но хоть что-то!
— Как простой народ там живет — думаю с ужасом.
— Мы ездили охотиться километров за шесть от Гаваны. Местечко просто райское — Аламар. Вот там народ питался очень просто. Что из моря вытащил — то и его. Раки какие-то, лангусты. Но нация трусливая.
— Что вы говорите?! Никогда бы не подумал.
— Боялись в море выходить.
— Почему?
— Акулы!
— Это уважительная причина.
— Была еще одна причина. Нельзя было уходить далеко от берега. Случались стычки с эмигрантами, которых звали гусанусами. Мы как-то влипли в ситуацию — пришлось отстреливаться!
— Ваша судьба драматичнее, чем я думал.
— Прежде чем выйти в открытое море рыбачить, мы брали разрешение на погранзаставе выйти в открытое море. Нам давали автоматы — если появится кто-то из гусанусов. Однажды выехали с людьми из посольства. У нас дюралюминиевая лодка-казанка с моторчиком вмещала человек пять. Уже собираемся возвращаться — вдруг показался катер. Кто в море нырял, сразу обратно в лодку. Ясно, что ситуация нехорошая. Только расселись — по воде: шлеп-шлеп-шлеп...
— Пули?
— Пули ложатся. Но было далеко. Может, напугать хотели. Заставить уйти. Но ложились очереди рядом. Мы скорее развернулись в сторону берега. Был с нами военный, подполковник. Как раз на руле сидел с автоматом в руках. Дал очередь в их сторону. Мы, мол, живые, так просто не сдадимся. Катер сразу развернулся и ушел.
— Это что за эмигранты?
— Люди, которые с Кубы бежали в Штаты. А от берега Америки до Кубы всего ничего.
— Километров восемьдесят.
— Использовали всякую возможность приблизиться. Иногда даже высаживались на берегу. Устраивали наскоки на кубинские деревни — показывали, что они что-то значат. Опасные люди!
90 лет
— Что такое 90 лет?
— Вообще не ощущаю. Только когда передвигаюсь. Вот тогда тянет колено. Иногда — левое плечо. Правый локоть больной еще со студенчества.
— Ядро-то толкать!
— Да, 10-килограммовое. Я был многоборец. Как-то толкал ядро в зале ГЦОЛИФКа — и отломал мыщелок в локтевом суставе. Не мог ни с шестом прыгать, ни копье метать, ни диск. Вот так и переманили меня из десятиборья в метатели молота.
— Там проще?
— Там нужна левая рука. После первой тренировки выворачивало наизнанку от этих вращений — боже ж ты мой... Кто-то, слышу, смеется: «На вторую тренировку точно не придет». А я пришел! Рядом выдающиеся спортсмены — а я сопливый перворазрядник. Жил в общежитии на Красной Пресне. Чтоб как-то до них дотянуться, каждый день вставал в 6 утра. Что дождь, что снег — иду метать гирю... Стал одним из сильнейших в стране!
— Метали гирю?!
— Да, был такой вид — метание веса. Со сборной США соревновались! Гиря 16 килограммов, небольшой трос и ручка.
— Бог ты мой! Надо будет попробовать на даче. В штанге тоже были сильны?
— 125 килограммов я вырывал на прямых руках!
— Здорово!
— В сборной я был — но меня травмы извели. То же колено и левое плечо. Ну и пошел в науку. Остался на кафедре, аспирантуру закончил, защитился...
Тыква — 54 кг
— Как строится день 90-летнего человека?
— Обычно месяцами живу на даче, в Шаховской. Встаю в 4 утра. Чай, три пряничка — и на улицу! Ковыряюсь в грядках, я большой любитель. У меня сад великолепный, сам прививками занимаюсь. Чего только нет: клубника, земляника, смородина шести сортов, ежевика, ежемалина, яблони, груши, сливы... У меня весь сад сделанный. Нашел дички, семена яблони и груши. Вырастил саженцы. Прививал их, в Тимирязевку ездил. Накупил черенков хороших сортовых яблонь — прививал к своим яблонькам.
— Ну и как?
— Часть погибла, а часть так плодоносит! Все соседи ко мне ходят как к садовнику. Кому сад помогу обрезать, кому просто подскажу. Рассадой делимся.
— Тыквы есть?
— О! Еще какие! Знал бы, что вы заинтересуетесь, — привез бы в подарок. Как раз одна лежит.
— Большая?
— Приличная. Вообще-то, по тыквам у меня рекорд — 54 килограмма.
— Я не ослышался?
— Я вам отвечаю! Сам поднять не мог, друзья помогали на тачку погрузить. Вы приезжайте летом, посмотрите. Я вам саженцы лучших сортов дам.
— Отказаться невозможно.
— Я к чему говорю? Чувствую себя молодым! Три часа снег гребешь или копаешь огород — потом плечи гудят. Наутро встаешь — снова наливаются силой. Выйдешь на крыльцо — птички поют... Я столько кормушек сделал!
— Это замечательно.
— Я их по голосам различаю — вот сойка поет, вот дрозд. Там скворец. Дятла-то ни с кем не перепутаешь, это ясно. Я себя ощущаю здоровым мужиком. Только колено подводит.
— Видел, как вы поднимались по лестнице.
— Да. Грыжа иногда выскакивает, хожу с поясом. Это от больших физических нагрузок.
— Звезд вашего уровня оперировала лично Зоя Миронова.
— Я побывал у нее с коленом. Вкалывала мне туда жидкий кислород. Два года после этого ходил спокойно! До этого к каким только врачам ни обращался — никто помочь не мог. А она знала, как надо.
— Фигура-то противоречивая.
— Для меня не противоречивая. Отличный доктор!
— Но вот сейчас копаетесь в земле, не думаете: вот оно, мое, настоящее?
— Это точно мое. Тяга к земле. Кору у деревьев глажу, листики промываю... Журналы по саду-огороду выписываю все, которые есть. Такая коллекция! Так что в этой профессии не пропал бы.
— Пошли бы по этой линии — стали бы директором совхоза. Героем Соцтруда.
— Я мог и по другой линии пойти. Мечтал стать летчиком.
— Что помешало?
— В 54-м после школы собирался ехать в Ейск, там летное училище. А военкомат не выдает приписные свидетельства. Упрашиваем-упрашиваем — никак! Набралось нас таких 13 человек. Прямо в военкомате офицер догнал, шепнул: «Ребята, пишите письмо в Москву Булганину. Я вам помогу текст составить». Тот был военным министром.
— Вот это ход.
— В Москву ушло 13 писем. Военкомат через почту узнал — чертыхались, грозили, но приписные выдали. А прием документов уже заканчивается!
— Как быть?
— Рванул в Москву. Папа мне сколотил чемодан, мама дала кусок сала и картошечку. Чудом берут документы в институт физкультуры. Тут телефонограмма из приемной Булганина!
— Господи. Что делается-то.
— Читаю: «Правительство предлагает вам приехать в город Чугуев, гарантировано место в летно-техническом училище». Проректор по учебной и спортивной работе задумался: «Подожди. В армию всегда успеешь, а уйти оттуда не так просто. Тебе осталось два экзамена, биология и немецкий язык? Сдашь без троек — получишь и стипендию, и общежитие». Так и не стал я летчиком.
— Ну и не ваше, значит.
— Тянуло меня это дело страшно! Я в авиамодельный кружок ходил. Правда, однажды приключилась история. Как-то из Канады летели в Чили с посадкой в Бразилии. Трясло как никогда. Я обычно спокойный, жизнерадостный — а тут стюардесса выходит: «Всем опустить головы, закрыть руками». Не по себе стало.
Сын Саддама
— Был знаменитый карикатурист Борис Ефимов. Прожил 107 лет. Его спрашивали: «Вам интересно сегодня жить?» Ефимов отвечал: «Нет». Вам интересно?
— Мне очень интересно! Я все время сравниваю. Помню Великую Отечественную войну. Помню, как эвакуировался в Среднюю Азию с Кубани. Корабль, на котором плыли через Каспийское море. Вспоминаю, как собирал хлопок. Как в школе заготавливали дрова, сами топили печь. Как мотался по белу свету — Куба, Чили, Багдад... Саддам Хусейн...
— С ним тоже общались?
— С ним — нет. А вот с его сыном Удеем постоянно.
— Этот Удей возглавлял олимпийский комитет.
— Совершенно верно. В 88-м году я еще тренировал сборную СССР на Олимпиаде в Сеуле. Вернулись оттуда — говорю знаменитому борцу Анатолию Колесову, заместителю председателя спорткомитета: «Анатолий Иванович, у меня плохо со здоровьем, язва желудка. Хочу уйти». — «Я тебя понимаю. Поезжай-ка ты в Багдад. Там большая группа наших специалистов — будешь над ними начальник. Заодно поработаешь с метателями...»
— Мне б на работе такие предложения получать при обострении недугов.
— В Багдаде работали 33 наших тренера. По всем видам из олимпийской программы. Только футбольных — человек пять. Удей был еще президентом федерации футбола. Поскольку я руководитель группы — каждую неделю к нему ездил. Каждый вид отчитывался о подготовке к Азиатским играм. Я присутствовал на всех этих совещаниях. Поначалу с переводчиком — потом сам стал мякать, вякать на арабском... Как-то понимали!
— С людьми вроде Удея лучше в споры не вступать?
— Я расскажу историю. К каждому нашему тренеру прикреплялся стажер из местных. А иногда и два. Обычно это были военные. Каждые два-три месяца стажеры менялись. Я пытаюсь что-то ему рассказать, показать — но чему он может научиться? Чему потом научит других?
— Бессмыслица.
— Я на одном из занятий олимпийского комитета высказался: «Это неправильно! Нужно, чтоб стажер за мной ходил как тень, все фиксировал, а в конце года сдавал экзамен. Вот тогда он станет тренером...»
— Ну и как отреагировал Удей?
— На следующий день мне в посольстве говорят: «Дружочек, собирай-ка вещи. Отправляем тебя в Москву. Какое ты имел право возражать Удею?!» Но я-то помнил, что смотрел на лицо Удея — ему нравилось, что говорю! Хоть такое случилось впервые — чтоб возражал иностранец. Но мне было все равно — выгонят меня, нет... Что думал, то сказал! Не понравилось? Не страшно, уеду.
— Но остались?
— Удей меня пригласил. Говорит: «Мне нужны как раз такие люди, которые способны высказывать мнение». Потом еще одна история. Со мной в аспирантуре учился араб, Ресан Хребет. Я и забыл про него. А дальше начались чудеса. Всей командой сидим под пальмами, ждем приезда руководства олимпийского комитета. Что-то рассказываю, все слушают... Вдруг вскакивают! Появляются человек семь в белых халатах. Один сразу ко мне — и обнимает.
— Тот самый Хребет?
— Да. Для всех вокруг шок. Эти семь человек — самая-самая иракская знать. Чтоб они кого-то обнимали — такого не представить... Да еще и русского... Это шейхи, которые управляли экономикой страны. Ресан — один из них. Я в Москве понятия не имел, что он такого происхождения! Вернулся домой — стал ректором университета в Басре. Узнал меня, сразу обратился к Удею: «Я Станислава забираю с собой, будет у меня преподавать». — «Я не отпускаю, мне такой русский самому нужен!» Как раз готовились к Азиатским играм.
— Наши люди, оказавшиеся в ту пору в Саудовской Аравии, поражались прилюдным казням. В Ираке такого не было?
— Не видел.
— Удей вам советы по составу команды не давал?
— Я расскажу, что сам наблюдал. Играют футбольные команды. Сидит Удей, группа иракских тренеров и человек пять наших. Матчи заканчиваются — Удей собирает всех, начинают оценивать каждого футболиста. Так формируется сборная. А мы тренируемся неподалеку — метание диска, молота, толкание ядра... Но к нам уже не подходит, советы не дает. Но все сломалось в одну секунду. Резко изменилось отношение к русским.
— Почему?
— Началась война с Кувейтом — и с этого дня к нам относились безобразно. За хлебом я уже не мог сходить. Советский Союз поддержал тогда американцев. С этого дня мне продукты доставляли сами арабы. На рынок выезжали вместе с нами, в каждый магазин заходили и все покупали за меня. Потому что каждый глядел на меня и думал: «А, русский, он за Америку...»
— Если б пошли сами — могли поколотить?
— Нет, было другое. Стоишь в очереди — и тебе не продают: «Все, продукты кончились».
— Опасного не было?
— Пожалуй, нет. Я не чувствовал. Хотя мы тренировались далеко за городом, рядом здание с плоской крышей, а на ней — большой пулемет.
— Обстановка невеселая.
— Внизу зал штанги, мы там тренировались. Поле с кругами для метания. Я заставил посадить пальмы вокруг каждого круга, перед каждой тренировкой сами их поливали. Молились они или до тренировки, или после. Я им говорил: «Молиться можете когда хотите — но чтоб каждый из вас вылил по ведру воды под пальму...»
— Удей тоже закончил печально. Как и папа.
— Знаю, что погиб.
Сыч дал ногой по двери
— Многие наши специалисты, оказавшись в таких странах, начинали люто пить. Лучший пример — Лобановский. Вы этого избежали?
— Так почему меня отправили в Ирак? Чтоб навести порядок среди наших сотрудников! Там безобразия творились даже не среди тренеров, а среди женщин. Друг друга ненавидели, стычка за стычкой.
— Русские против русских?
— В том-то и дело! Работники посольства жили в одном месте, а мы в другом отеле. Друг о друге знали все. Когда сосед просыпается, что ест, пьет... Начались ссоры. А мне все это утрясать.
— Ну и что говорить женщине, если она кипит от злобы?
— А очень просто. Подзываешь ее: «Если продолжишь так себя вести, завтра вместе с мужем отправляешься домой». Все! Попробуй возразить.
— В ваших силах было отправить?
— Разумеется.
— Боялись они такого расклада?
— Страшно боялись. Моментально приходили в себя. Еще занимались спекуляцией. Женщины могли уйти на рынок, что-то загнать...
— Приторговывать на багдадском рынке — это веселый аттракцион. Что продавали?
— А что привозили из Советского Союза? Кто утюг, кто еще что-то. С бытовыми вещами в Багдаде было не очень. Это тоже мне приходилось пресекать.
— Вы способны навести порядок?
— Все получалось. Спасибо Валентину Сычу, он научил этим вещам. Ох, какой молодец был!
— Научите и вы меня.
— Наши тренеры уезжали работать в республики Советского Союза. Сыч говорил: «Эти председатели местных спорткомитетов ведут себя как попало...»
— Высокомерно?
— Вот именно. Говорил: «Если вас где-то не принимают, держат часами в приемной, в чем-то отказывают — звоните мне в любое время дня и ночи. Вот прямой телефон...» Юра Тюрин, тренер по выносливости, отправился в Алма-Ату. Зашел к председателю спорткомитета просить транспорт. Тот не принимает. Передает — «в порядке очереди».
— Что тот?
— «Ах, в порядке очереди?! У меня команда! Несколько человек сидят голодные, холодные, без транспорта...» Тюрин отправляется на республиканский телеграф. Набирает Сычу. Тот фактически на должности замминистра. Председателем спорткомитета был Машин, а Валентин Лукич — второй человек. Еще курировал всю легкую атлетику и зимние виды спорта. Каждую неделю собирал нас в Москве — и отчитывались. Вот Тюрин ему дозванивается, Сыч вскипел: «Ты где?» — «На почте». — «Сиди там, тебя скоро найдут».
— Чем дело закончилось?
— Через какое-то время сам местный председатель его разыскивает. По радио объявляет: «Тюрин, вы где?» Тюрин здесь! Сыч после этого случая нам даже показал, как надо.
— Это как?
— «Вы приходите в республиканский спорткомитет. Вас не принимают. Открывать дверь к председателю нужно вот так» — и как даст ногой по собственной двери! Чуть не проломил! Смутился: «Только не так, чтоб дверь ломалась...»
— Сыча в вашу пору боялись страшно.
— Он был справедливый мужик. Вот история перед Олимпиадой в Москве. Надо было одевать команду, подали списки. В них тренеры, массажисты, врачи. Вдруг выясняется — оттуда вычеркнули массажиста Юру Болгова из Киева. Работал в сборной. Узнаю — так решил Ефименко, начальник управления. Я сразу к нему: «Анатолий Нестерович! Этот человек четыре года в моей команде круглые сутки массирует. У него в номере кресло, массажный стол. Никогда никому не отказал. Вы его вычеркиваете из списка на получение формы?!» — «Я так решил». Хорошо. В этот же день иду в кабинет к Сычу. Сижу в приемной. Вдруг открывается дверь — выходит этот Ефименко, с которым я ругался.
— Все понял?
— Ясно, на кого иду жаловаться. Но ни слова не сказал. Лукич меня выслушал: «Не волнуйся. Получит форму твой массажист. Но учти, Ефименко начальник, а ты дурак. Вот когда ты будешь начальником, он станет дураком».
Парагвайские девчонки
— Вы поработали в Ираке, на Кубе. Ненавистью к Америке пропитались?
— Вообще во мне этого нет. Я с американцами много общался. В 1996 году приезжал с чилийцами на Олимпиаду в Атланту, привез Герта Вайля. С чилийцами всю Латинскую Америку объехал. Меня пригласили в центр переподготовки тренерских кадров, который в Аргентине. Два раза там преподавал. Тренеры съезжались со всей Латинской Америки. Я общительный!
— Могли бы с такой коммуникабельностью работать там до сих пор.
— Меня пытались перекупить.
— Не американцы ли?
— Мы приехали с женой в Парагвай. В Чили у меня был контракт на полторы тысячи долларов. Такой же, как и на Кубе. На руки из них давали 400, остальное забирал наш олимпийский комитет.
— Выдавали долларами?
— Конечно. Вот приглашают с женой в Парагвай. Ладно, прилетаем. Как раз ураган назревал. Встретили в аэропорту, везут на машине. Жара страшная, душно, открыты окна... Останавливаемся на перекрестке — девчонки лет двенадцати лезут прямо в окна, предлагают себя!
— За 10 долларов?
— Я что, приценивался, что ли? Еще не хватало!
— Не стесняясь вашей жены?
— Да! Она посмотрела на все это — и сразу: «Все, никакого Парагвая. Забудь».
— Сразу обратно в аэропорт?
— Да нет, неудобно так-то. На следующий день нас принимали в олимпийском комитете. Потом повезли в государственный комитет по спорту. Там предложили контракт — две тысячи долларов в месяц. Я поблагодарил и полетел обратно в Чили. Там как узнали — сразу прибавили зарплату. Дотянули до тех же двух тысяч. Испугались!
— На ваших личных деньгах прибавка сказалась?
— Да. Стал немножко больше получать на руки.
— Хоть один скандал у вас в Чили случился?
— Был случай, после которого я сразу хотел послать их к чертовой матери. У меня билет назад был с открытой датой. Говорю: все, уезжаю...
— Что стряслось?
— Приехал туда, месяц меня возят на тренировки и обратно. Никакого контакта с руководством. Я не знал, что делать! Ну вас к черту, думаю. Но как только услышали, что завтра улечу, сразу вызвали к руководству клуба. Все наладилось. Контракт у меня сначала был в клубе, а потом в федерации, олимпийском комитете. Попросили составить программу. Совсем другое отношение!
— Это здорово.
— У меня была своя система. Сначала отобрал 12 выпускников университета, которые хотели со мной работать. Чему-то учил, потом устроил экзамен. Осталось шестеро. Стали моими ассистентами. Ездили по колледжам, собрали 80 школьников от 10 до 14 лет. Разбили на три группы. Их и учили. Потом я персонально занимался Марком Антонио Верне. Самым перспективным спортсменом. Это самый странный по характеру ученик в моей жизни.
— О, странных я уважаю, сам из этих. Как чудил?
— Рекорд страны в ядре был 20,14. Он побил. На тренировках смотрю за ним — это что-то удивительное. Раз толкнул 21,60. Следующий бросок — уже 21,70. Потом 21,85. Думаю: вот это человек! Вот-вот до 22 дойдет. Как раз я собрался в отпуск в Москву. Возвращаюсь — парня будто подменили.
— Что такое?
— Оказывается, начал без меня метать особым вращательным способом. Рассказывает: «Был дождь, я метал, поскользнулся — и травма, задняя поверхность бедра...» А мы готовимся к Олимпиаде!
— Парень был потенциально медалист?
— Однозначно!
— Ну и как выступил?
— Как-то пытаюсь его восстановить. Вроде получилось. Вдруг на Олимпиаде в Греции — три «баранки»! Первый раз швыряет вне сектора. Вторая попытка — цепляет во время вращения сегмент носком, не засчитали. Все, очко заиграло. С третьего броска не попадает в число двенадцати. После этого начинается концерт.
— Ищет виноватого — и находит вас?
— Сразу паника, истерика — «не буду больше, ухожу». Отвечаю: «Хорошо, ты уходишь — я тоже уезжаю домой». Вмешался Олимпийский комитет Чили: «Мы его уговорим, все будет нормально». Как с ребенком с ним возились. То так, то сяк. Уже меня все это достало. Только и думаю: когда ж все это кончится, когда уеду?
— Представляю.
— Улетел в отпуск в Москву. Вдруг звонок: «Я решил! Ты остаешься у меня по планированию и организации. Тренером по физической подготовке беру штангиста, по технике еще кого-то...»
— Обидно.
— У меня впервые за тренерскую жизнь слезы покатились. Думаю: вот мне больно, обидно. Но я перешагну через это — зато буду уверен в себе. Отвечаю: «Ну и работай себе на здоровье. До свидания. Я не вернусь». На этом с Чили закончил. Так он зимой с семьей явился ко мне в Москву!
— Уговаривать?
— Нет. Просто в гости.
— Как в Чили вспоминают Пиночета?
— Отношение к нему хорошее.
— Значит, привирала советская пропаганда?
— Меня как-то пригласили в военную академию провести занятие. Приезжаю — знакомят с полковником. Оказалось — сын Пиночета! Очень приятный человек. С чилийским президентом бывали в одной компании, как-то проводили Рождество вместе.
— Какая прелесть.
— Меня в Чили удивлял один момент — в колледжах все гоняют в хоккей с мячом. На травке.
— Что удивительного?
— Они же все время согнутые бегают! Что с осанкой делают? Ладно, если парень. А к девчонке какое отношение будет? Я их всех пытался перетянуть в легкую атлетику. Заставлял после тренировки раздеваться и босыми ходить по песку. Семенящий бег, подъем бедра. Нашел участок с мелкой галькой — стали ходить там. Тренировать свод стопы.
— Это все для чего?
— Готовил ребят и девчат для прыжков. Для всего годится — с шестом, в высоту, тройной прыжок...
Научил чилийцев пить крепкое
— Вы столько мотались по Южной Америке. Самые крутые бытовые ЧП?
— Грабить меня ни разу не пытались — я все время был рядом с командой. Ни разу не напился, не отравился. Мы с женой были на всех свадьбах. А свадьбы там своеобразные! Вот был у нас еврей — метатель молота...
— Извиняюсь — где?
— Да в Чили же. Решил жениться, нас пригласил. Гляжу — собралось 120 человек. За каждым столом по шесть человек. Все пьянствуют. Но как пьянствуют? Стоит кока-кола и вино. Ничего крепкого. Разве на такой свадьбе напьешься?
— Научили бы.
— Я и научил их пить крепкое. Собрал на свое 60-летие всех спортсменов и руководство клуба. За городом зона отдыха с мангалами. Думали, будет как обычно — а я в посольстве достал много водки. Набрались будь здоров!
— Вот это по-нашему, Станислав Владимирович.
— Они и плясали, и кувыркались, и боролись... Оказалось, пьют хорошо. Все убрали, что принес.
— Еще бы. Люди молот кидают.
— Но боялись пить!
— Почему?
— У них такие рюмочки-«мерзавчики». Только пригубишь — даже не чувствуешь, что выпил. Они и водку туда собирались наливать. Говорю: «Нет, так не годится». Стал их учить. Тоже привыкли по-русски! Мы с женой часто столы накрывали.
— Это вы большое дело сделали для дружбы народов.
— Да. Люди стали нормальными. Уже хорошими рюмками пили. Даже когда к себе в гости приглашали.
— Водка — она ведь полезнее кефира?
— Это смотря сколько выпьешь! Я никогда этим не увлекался, тяги не было. Если хорошее вино — почему нет? А какое же там мясо! О-ох!
— Да, Латинская Америка.
— Берут большой кусок — и до шести часов могут его жарить. Только потом режут. А в Аргентине мясо еще вкуснее. Ни с каким другим не сравнить. Свинину они не признают — только говядина. Меня часто приглашали на семейные мероприятия. В Чили был клуб немцев.
— Это понятно.
— Клуб итальянцев, французов. Даже еврейский был — а русского нет! Даже посольство было очень маленькое, когда я приехал. Потом разрослось. Чилийцев мы приглашали в гости, с послом я подружился...
— С вашей-то коммуникабельностью.
— Он был когда-то нашим консулом в Барселоне — а меня там обокрали. Вытащили и паспорт, и все-все-все. Прямо в автобусе, я даже ничего не почувствовал. Выхожу, по карманам хлоп-хлоп — пусто! Я сразу в консульство — и попадаю на этого грузина. Все для меня сделал. А потом встречаемся в Чили. Присмотрелся: «О! Я тебя помню...»
Три бутылки коньяка от Васи Алексеева
— Я все стесняюсь спросить — сколько ж метатели ядра едят? Тазами?
— Да нет, нормально питались. Не больше Васи Алексеева. Вот кто могучий-то! Мы за каждым его шагом следили. Каждый рекорд знали. Я глядел на него — диву давался: это сколько человеку отпущено? Фантастика же! Вроде сидим рядом, кушаем, разговариваем. Не подумаешь, что в нем такая мощь. Просто здоровенный мужик с виду.
— Это где ж вы так сблизились?
— Мы с ним вместе были на сборах в Подольске. Споры у нас какие случались — уф-ф! Василий все время критиковал наших толкателей ядра. Вы, мол, мальчишки сопливые. «Что толкаете так близко? Я подойду — вас обыграю!» Я слушал-слушал и закипел: «Вась, спорим, что не обыграешь ребят?» — «А давай!» На три бутылки коньяка.
— Ну?
— Вышли — проиграл без вопросов! Мне смешно: «Васенька, ну как?»
— Василий Иванович был мужик вредноватый.
— Я бы не сказал, что вредный. Он принципиальный был. Не врун! Открытая душа! Но не с каждым шел на контакт. Все-таки великий чемпион. Вася Алексеев был себе на уме! Понимаешь? Редко от него можно было услышать хорошие слова.
— Видел у него в Шахтах кучу самим придуманных, сваренных тренажеров.
— Я видел у него в Подольске особенные тренажеры. Но придумывал не он, а ВИСТИ.
— Это что такое?
— Научно-исследовательский институт спортивного инвентаря и оборудования. Чего только ни придумывали! Мы нарисовали и заказали им тренажер, который сейчас на детских площадках ставят. Стоишь и крутишься, разрабатываешь тазобедренный сустав. А уж у себя дома каждый выдумывал что мог.
— Кто был особенный фантазер?
— Валерка Брумель со своим тренером Дьячковым!
— Поражались фантазии?
— Не то слово! То так, то эдак. Положение лежа, ноги наверх, по рельсам спускается груз, надо его отталкивать. Мы присмотрелись — тоже стали использовать.
— Странно. Мне казалось, Брумель никого не пускал на свои тренировки, все держал в тайне.
— Это да. Но у меня-то с Валеркой были особенные отношения. Очень близкие! Я до сих пор благодарен — в начале 90-х мне здорово помог. С продуктами было тяжело. А у меня маленький сын. Молочка надо было.
— Перед Брумелем открывались все двери?
— О, вы не представляете! Звонил: «Стасик, приходи. Пойдем по магазинам». Друзья у него были везде. Через черный ход и мясцо выносили, и колбасу. Как он пельмени делал!
— Жаль, не дожил до нашего «Разговора по пятницам».
— Как-то собрались в Ленинград на его «Волге». Зимний чемпионат Союза. Сам Брумель за рулем.
— Вы вдвоем?
— Да. Игорь Тер-Ованесян собирался, но не смог поехать. Зима, метель. Под Вышним Волочком перевернулись!
— Вот это да! Я и не слышал про такой штрих в биографии легендарного.
— Брумель сказал: «Стасик, никому ни слова. Иначе нас из сборной выгонят». Вот и молчали.
— Сами побились?
— Погнули цапфу переднего правого колеса. Водители набежали, поставили нас на колеса. Нигде это не публиковали, вообще никто не в курсе — вы первый узнаете!
— Брумель под мухой был?
— Нет-нет. В Волочке резкий поворот. А пурга, вообще ничего не видно. Резко вывернул — и понесло...
— Ну и что за ощущения?
— Нас не на крышу бросило, а боком ползли по встречной полосе. Удивительно, что ни одной машины там не было. А потом вдруг со всех сторон люди: «Живы?» — «Живы...» — «Ну слава богу. Сами доедете?» — «Доедем!» Кое-как доплелись до станции техобслуживания. Там помогли заменить цапфу.
— Узнали там Брумеля?
— Еще бы! Вы даже не представляете, что это была за популярность в Союзе. Как Гагарин.
— Прям уж как Гагарин?
— Я вам отвечаю! В Ленинград приехали ночью. Намерзлись! В гостинице сразу включили горячую воду, вдвоем встали под душ. Отогревались.
Брумелю бордюром раздробило ногу
— Последние годы у него были тяжелейшие. Виделись?
— Я в это время находился в Чили. Не было с Валерой контакта, к великому сожалению.
— Всю карьеру Брумелю изломала другая авария, на мотоцикле. Как случилась?
— Все его бесшабашность!
— Нетрезвый был, что ли?
— Да вообще не он был за рулем. Какая-то девица, Валера сел сзади. Ехали из института, впереди мост. Рядом высокий бордюр. То ли она уходила от столкновения, то ли что. Резко повернула — Валере этим бордюром раздробило ногу. Вся лучевая кость, берцовая, сама стопа... Отрезать собирались!
— Вот это да.
— Уперся: «Поеду к Илизарову в Курган!»
— К чудо-хирургу, придумавшему особый аппарат?
— Совершенно верно. После этого еще 2,05 прыгал. Представляете, какой характер?
— Видели, как пытался восстановиться?
— Слухи ходили. Да и он сам отпускал какие-то такие реплики сквозь зубы — ясно было, хочет доказать: Брумель еще живой! На многое способен! Жалко как парня, ох...
— Этими 2,05 вас Брумель особенно удивил? Или было удивление посильнее?
— Особенно удивил, когда в институте физкультуры тренировался у Дьячкова. Как-то прыгнул — и достал ногой баскетбольное кольцо!
— Вы не шутите?
— Да вы что?! Потом слух пошел об этом фокусе, попросили для газеты повторить. Он легко снова сделал, фотография гуляла. С того момента на каждой тренировке Брумеля полно корреспондентов. Все ждут чего-то удивительного. Валера был, знаете... Сорви голова, что ли. У всех традиционные методы лечения — а он нет: «Поеду к Илизарову!»
— Ну и прав.
— Конечно. Традиционные-то ему предлагали ногу отрезать. Еще момент — Брумель ни в чем себе не отказывал. Особенно в питании. В самые тяжелые годы покупал здоровенный кусок мяса, приносил в институт шефу. Тренировка заканчивается — шеф ему готовит, Валера все съедает.
— Самомнение было колоссальное?
— Еще какое! Абсолютное осознание своей звездности!
— Я таким себе Брумеля и представлял.
— У него же был очень быстрый прогресс. Почти сразу стал звездой. Если Валеру похвалить — он горы свернет. Особенно если на большом стадионе выступает. Но он-то выступает в Москве или Ленинграде, где залы собираются. А мы сидим в Леселидзе или Эшерах. Где только эхо гуляет. Характер у Брумеля был удивительный, конечно. Безукоризненный!
— Это как?
— Сказал: «Будет только так и никак иначе». Все! На тренировки не опаздывал никогда. Просто фанат. Его тренер Владимир Дьячков у нас на кафедре был преподавателем. Мы часто пересекались. Говорил вдруг: «Все, мне надо бежать, сейчас тренировка с Брумелем». Знаете, как это выглядело? Отработали, Дьячков говорит: «Все, техническую часть закончили. Остальное на твое усмотрение». Вот тут Брумель начинал пахать по-настоящему! Штанга, гиря, метал ядро...
— По нему и видно было — спортсмен высокого уровня.
— Телосложение феноменальное.
— В вашей жизни та авария с «Волгой» Брумеля единственная?
— Как-то в Чили еду, тормознул перед тоннелем. Сзади в меня влетает мотоциклист!
— Живой остался?
— Да, как ни странно. Вскочил, выковырял свой мотоцикл. Поехал дальше.
— Что за автомобиль у вас был?
— Клуб дал мне крохотную Peugeot 205. Потом я выплачивал за нее. А в Москве «Волга» 24-01, конечно. Правда, лет пять уже за руль не сажусь. Тяжеловато.
— В 85 еще ездили?
— Вовсю! А сейчас «Волга» под окном стоит. Недавно считал — ей ровно 40 лет. Но в хорошем состоянии. Друг сына, полковник, скоро закончит служить, говорит: «Сразу заберу твою «Волгу».
Вскрыли квартиру — Фаина Мельник лежит на полу мертвая
— Вы вспомнили хирурга Илизарова. Многие ведь еще в те времена говорили: это какой-то проходимец, фантазер.
— Я с ним не встречался. Но Брумель о нем много рассказывал, другие спортсмены: рисковый, всегда идет на резкое обострение, чужое мнение не признает. Многое на собственной шкуре испытал. Что-то я сомневаюсь, что обычная медицина вернула бы Брумеля в строй. А я, видите, как хромаю?
— Что ж не поставите новый сустав?
— Да многие советуют! Но вот мой друг Коля Кулик, самбист. Руководил научной всей группой сборной СССР. Здоровенный такой. Кубанский казак — как и я. Нас даже путали. Один сустав сделал. Радуется. Радовался.
— А дальше?
— Не прижился сустав-то! Уехал на Кубань без жены, без детей. Через три дня нашли мертвым в комнате. Упал и не мог встать.
— Какая ужасная смерть.
— Такая же, как у Фаины Мельник.
— Это вообще легенда. Олимпийская чемпионка-1972. Первая женщина в мире, метнувшая диск за 70 метров. 11 мировых рекордов.
— А погибла вот так же. Абсолютно ни с кем не контактировала. Только со Светой Кривелевой, своей ученицей. Тоже олимпийской чемпионкой. Она и подняла тревогу — Фаина не подходит к телефону. Вскрыли квартиру с милицией. Лежит на полу мертвая.
— Своеобразный человек, судя по всему?
— Вот вам одна история: на 70-летие Фаины ее тренер Ким Буханцов преподнес ей роскошный букет роз. Так она взяла и при людях его отшвырнула!
— Ого!
— Вот такой был характер. А Ким ее олимпийской чемпионкой сделал. Переживал страшно из-за этой сцены, чуть ли не в слезах говорил: «Я в нее вложил столько сил, здоровья...» Да и до сих пор страдает.
— Вы же с ней работали в сборной?
— Вот вам история. В 1980 году открыли Олимпийскую деревню, все команды стали туда заезжать. Встал вопрос и о нашей. Сыч меня спрашивает: «Ты как считаешь, стоит?» — «Валентин Лукич, ни один метатель до выступления в Олимпийской деревне появляться не должен!» — «Я тебя поддерживаю...»
— Почему?
— Юра! Слушайте дальше! Фаина Григорьевна Мельник идет к Сычу жаловаться: Возняк, мол, отменил заезд в Олимпийскую деревню. Добавляет: «Я опытный человек, знаю, как готовиться. Буду в деревне». Сыч ей отвечает: «Нет, не будешь. Как решил Возняк — так и сделаешь».
— Очень любопытно. Вы отвечали и за женскую сборную?
— А как же! Конечно! Мельник была в команде. Володя Киселев, толкатель ядра, тоже пытался возражать. А когда выиграл Олимпиаду — на колени передо мной встал: «Спасибо, что настояли...»
— Почему не стоит жить в Олимпийской деревне?
— Сплошные соблазны. Танцы, фильмы, музыка. Кого-то уже прославляют.
— Сексуальные отношения, опять же.
— Это тоже! Поэтому я сказал: ни один мой спортсмен там жить не будет. Отсоревновался? Пожалуйста!
— Никто не заехал?
— Никто.
— Как великая Мельник выступила на московской Олимпиаде, напомните.
— Да она... (Машет рукой.) Никак! Не выполнила квалификацию, не попала в финал.
— Чувствую, отношения у вас с Мельник были те еще.
— Натянутые! Очень натянутые! Она потом стала стоматологом. Говорила: «Вот попал бы ко мне Возняк — я бы ему все зубы вырвала!» Я как узнал, хотел ответить: да у меня их и так нет. Света Кривелева, ее ученица, очень переживала, что у нас вот такие отношения.
— Что Мельник так на вас ополчилась? Что не нравилось?
— Жесткость, требовательность. Несогласие с ее прихотями.
— Может, стоило подстроиться под женщину-то?
— У меня такая теория... Да, она женщина. К ней должен быть особый подход. Внимание, отношение. Но все равно она член сборной команды. Должна подчиняться! Я же должен надеяться на человека?
— Разумеется.
— А если человек неуравновешен, нестабилен, его шатает из стороны в сторону — я задумываюсь! Вот брать ли его в команду? Нет? Может, лучше заменить молодым, который надежен? Это я и делал!
— Слезы ее видели?
— Ну, слезы... Я грубость ее видел!
— Это что ж за история?
— Я ей сказал: «Нет, Фая. Ты не поедешь. Успокойся». Она же от Сыча ко мне явилась, продолжала требовать. Ну и грубила! Про историю с букетом я вам рассказал.
— Были в прежней жизни какие-то недоразумения? Это же не просто так?
— Она была замужем за болгарином Велевым. Кима это здорово раздражало. Хотя относился к ней Буханцов... слишком по-женски, что ли. Даже я говорил: «Ты с ней пожестче. Будет лучше». Вообще-то он мужик суровый, требовательный. А Мельник оказалась вот таким человеком. Вы спрашивали про слезы? Я видел слезы — но не ее.
— А кто плакал?
— Самая памятная история — рыдала абхазка Саида Гумба, серебряный призер московской Олимпиады в метании копья. После медали подошла, плачет, обнимает меня. Я не знал, как ее успокоить, честное слово! Говорю: «Саида! Я тебя так уважаю...» Поцеловал ее. Подошел тренер, Илюша Гигаури. Тоже на глазах слезы. Говорю: «Ребята, вы такие молодцы! Хотите плакать — плачьте, и ты, и ты!»
Сестры Пресс — несчастные женщины
— Были в ваше время и другие звезды. Сестры Пресс, например.
— Самое светлое впечатление!
— Общались тесно?
— Особенно с Ириной. Я работал руководителем комплексной научной группы по всей легкой атлетике. Не только по метаниям. Переехали на стадион «Динамо». С Ириной Пресс общались несколько раз в неделю. Она была начальником управления. А у Тамары Пресс я был даже оппонентом на защите кандидатской диссертации. Выступал на ученом совете.
— Потрясающе.
— Она сама попросила меня оппонировать. Защитилась блестяще.
— Было бы желание — могли завалить?
— Нет. У нее все было грамотно.
— А банкет?
— Я на банкет не остался. Зато как-то с женой пригласила меня к себе на Ленинский проспект. Очень приятная квартирка, занавески такие милые.
— Если уж говорить начистоту, сестры Пресс — две несчастные женщины.
— Все так.
— Семьи не было ни у одной, ни у другой?
— Не было.
— Сестры хоть съехались в конце жизни?
— Нет. Хоть между собой ладили.
— Я как-то приехал в Питер к Галине Зыбиной, великой метательнице, олимпийской чемпионке 1952 года. Она выражалась просто: «Сестры Пресс — мужчины».
— Нет... Как бы вам сказать? У меня были очень хорошие отношения с Сашей Барышниковым, Надей Чижовой. Это тренеры сестер Пресс. Мы в Эшерах часто встречались. Наша-то база была в Леселидзе, но спорткомитет заставлял ездить и в Эшеры. Хотя там болотистое место. Метать молот там невозможно — уходит в ил! Каждый раз надо вытаскивать!
— Еще и не всегда вытащишь, наверное.
— В том-то и дело. Я категорически отказался туда ездить. А Валентину Сычу, который курировал легкую атлетику и представлял меня как главного тренера весной 1977 года, я сказал в Леселидзе: «Только здесь будем работать!»
— Так что с сестрами Пресс?
— С Чижовой и Барышниковым мы контактировали постоянно. Но ни разу не зашел разговор про сестер Пресс! Ни-ког-да! Но от некоторых спортсменов можно было услышать негатив в отношении Пресс. Что уж скрывать.
— Нина Пономарева, обладательница первой золотой олимпийской медали в истории СССР, их ненавидела.
— Нина своеобразный человек. Мы часто встречались... Говорила так: «Стасик, я с ними за один стол не сяду». Я спокойно отвечал: «Ну, не сядешь — и не садись». У них тяжелая судьба, поверьте. Говорил всем, кто на Пресс шипел: «Они нас защищали. А теперь вы поднялись на их уровень — и так относитесь...»
— Женщины из сборной даже не здоровались с ними?
— Ну.. Всякое бывало. Не показывай, будь выше этого! Ты же первая олимпийская чемпионка Советского Союза, дружочек ты мой! А Нина вот так себя вела.
— Галина Зыбина тоже слышать не могла про сестер Пресс.
— Галя тоже своеобразная натура. За что любить, если соревновалась с ними? Шли сантиметр в сантиметр?
— Я не могу понять — они и не мужчины, но и не женщины.
— Гермафродиты. По науке все объяснимо, а по-людски — сложно. Несчастные люди, что говорить.
— Будь ваша воля — допускали бы таких до женских соревнований?
— Сейчас — нет.
— В какой-то момент ввели гендерный контроль — и все спорные фигуры разом отвалились?
— Совершенно верно. Не только у нас. Сразу сошла румынка Балаш, прыгунья в высоту.
«Не будем говорить Литвинову, что побил мировой рекорд»
— Самый фантастический полет ядра или молота, который вы видели в своей жизни? На который смотрели, словно на волшебство?
— Был такой случай. Подольск, год... наверное, 84-й. На тренировку пришел Сережа Литвинов. Делает один бросок, другой. Я глазам не верю! Чувствую — как-то очень сильно полетело!
— Ну и?..
— Проверяем... Оба превышают мировой рекорд, что-то около 87 метров!
— Ого.
— Мировой рекорд был 86,60. Мы должны были выезжать на чемпионат Европы. Замеряем, переглядываемся с помощником — и он шепотом мне: «Не будем Литвинову говорить». Так и не сказали. Но это была фантастика.
— Ну и как он выступил на «Европе»?
— Там был очень сильный немец Штойк. Но Серега оказался на голову сильнее.
— Не задумались — в этом случае все было чисто по части допинга?
— Там точно все было чисто.
— Литвинов — великий спортсмен. На уровне гениального Юрия Седых.
— Там ситуация уникальная. Вообще-то, они друг друга стоили. Но если Седых в круге, Литвинов никогда его не обыграет. Если Юрки нет — Сережа может выиграть любые соревнования.
— Комплексовал перед ним?
— Думаю, да. Помню, выехали в Шотландию. Где и зародилось когда-то метание молота. За одно соревнование — трижды рекорд мира! То Седых, то Литвинов!
— Кто выиграл?
— Седых. Это было что-то колоссальное. Вот представьте — полный стадион на метании молота! А как они боролись на московской Олимпиаде! Это напряжение не передать, я даже сейчас вздрагиваю...
— Выиграл Седых?
— Да. Вообще-то, молот — самая престижная дисциплина у метателей. На Олимпиаде-80 весь пьедестал был наш. Юрка Седых царил!
— Вот это человек был уникальный!
— Не то слово. А по характеру какой золотой! Добрый, даже ласковый. Работяга. Как ребенок для меня.
— Умер во Франции не так давно. Совсем молодым человеком.
— Да, мы с Седых встречались там в 2005 году, на чемпионате мира. Наташка Лисовская, его жена, тоже там была. Но ее не видел. А с Юрой прекрасно пообщались. Да и с главным его конкурентом, Сережей Литвиновым, тоже долго разговаривали. Я не поверил, когда сообщили, что Седых умер!
— Я до сих пор поверить не могу.
— Он совершенно не собирался умирать, прекрасно выглядел. Сереги Литвинова тоже нет. Как и Юри Тамма, Никулина, Володи Киселева... Не пьяницы какие-то, нормальные мужики. Непомерные нагрузки, адские! Видели бы вы, как они работали!
— Как это выглядело? Маленький пример — чтоб все поняли?
— За тренировку человек делал до 30 бросков молота.
— Сколько весит молот?
— 7 килограммов 260 граммов. Центробежная сила в бросках за 60 метров доходила до 250 килограммов, а к 80 метрам еще возрастала. Такое разве пройдет бесследно? Спина почти у всех отказывала. Серега Литвинов жаловался еще на ноги.
— Количество покойников ужасает. Вот я думаю: а не последний ли вы живой главный тренер с Олимпиады-80?
— Из легкой атлетики никого нет. Я один.
— Такие спортивные были люди — и все поумирали. Как странно.
— Для меня это тоже необъяснимо. Витольд Креер, тренер сборной СССР по прыжкам, умер лет пять как. Саша Ушаков, тренер сборной по многоборью, тогда же. Юры Тюрина, тренера сборной СССР по бегу, давно нет. Самым первым ушел Валентин Чистяков, тренер сборной СССР по барьерному бегу. Через два года после московской Олимпиады погиб.
— Что случилось?
— Из Москвы ехал в Саратов на своей «Волге». Заснул и ухнул куда-то в пропасть. Там и нашли. А! Жив еще Ким Буханцов!
— Это легенда. Ему тоже лет девяносто?
— 93. Мы с Кимом перезваниваемся. Но вот в ноябре не смог его поздравить с днем рождения. Сначала говорят: «Приедет — мы передадим, что вы звонили». Набираю через месяц: «Он занят, звоните потом». Твою ж мать! Думаю: что случилось? Если живой — мне точно ответил бы. Если нет — наверное, сказали бы...
— Конечно.
— Янис Лусис, выдающийся метатель копья, умер пять лет назад. Анатолий Бондарчук, воспитавший Юру Седых и Юри Тамма, давно в Канаде. Контакта нет.
— Самый удивительный характер среди метателей?
— Юри Тамм. Какой-то уникум. Его папа привел на тренировку к Толе Бондарчуку в Киеве: «Парень здоровый, научи его кидать молот». Пошел, пошел, пошел... Стал в Союзе одним из сильнейших!
— Чемпионство на Олимпиаде не вытянул?
— Нет, брал только бронзу. В Москве и Сеуле. Потом уехал в Эстонию, на родину — заседал в парламенте, был вице-президентом олимпийского комитета. Но не выдержал, не смог там жить. Все-таки столько жил среди советских спортсменов. Вернулся в Киев. А умер в 64 года.
— В Эстонии жить сможет не каждый.
— Вот был Дайнис Кула, выиграл московскую Олимпиаду в копье. Что он, что его тренер Марис Грива — люди замкнутые, неговорливые. Такие, себе на уме. Хотя встречались как-то в Финляндии — обнимают. Говорят, что любят.
«У немцев в 80-м заиграло очко»
— Перед Олимпиадой-80 от большого начальства были накачки?
— Не поверите. Вообще не было!
— Вас вообще оставили в покое?
— Каждую неделю Сыч нас принимал — отчитывались. Говорили не только о наших спортсменах, но и о зарубежных. За разведку отвечала Елена Кайтмазова из ВНИВКа. Всю информацию за границей отслеживала и мне передавала. Я знал уровень своих ребят и их соперников. Но в спорте-то что решает?
— Что?
— Мелочи!
— Золотые слова.
— Почему немцы дрогнули в метаниях на московской Олимпиаде? Они ведь были сильнейшими в мире в толкании ядра, метании копья и диска! Уве Хон, мировой рекордсмен в метании копья, проиграл вдруг Дайнису Куле. Илона Слупянек из ГДР — сильнейшая в мире толкательница ядра!
— Неужели тоже проиграла?
— Выиграла. Но результат — намного ниже собственных возможностей. Вольфганг Шмидт, метатель диска, мировой рекордсмен.
— С ним что?
— Проиграл нашему Виктору Рощупкину. Вот тебе, пожалуйста!
— Есть объяснение?
— Очко заиграло.
— Сколько платили главному тренеру сборной СССР в 80-м году?
— Зарплату я получал не в спорткомитете, а у себя в институте — 420 рублей. Пока не улетел в Чили.
— Знаменитый футбольный тренер Герман Зонин до последних дней ходил в спортивном костюме, который в 1972 году получил как главный тренер сборной СССР. Синий такой, с гербом. У вас что-то осталось от тех времен?
— Недели три назад меня пригласили в ГЦОЛИФК. Я им подарил парадную форму. Белый пиджак, белые брюки.
— С гербом?
— А то! Еще у меня были два герба и буквы СССР из фетра. Такие, будто валенок. Тоже отдал. Говорят, все оформят в музее как надо.
— Выпросили у вас? Или сами решили отдать?
— У меня там сын, Олежка, работал. А внук Даниил сейчас там же учится на последнем курсе. Занимается керлингом. В аспирантуру собирается. Здоровее меня парень!
— Главное, что помнил тот белый пиджак?
— Я в 80-м году на параде в нем шел — фотографии остались!
— Не жалко было отдавать?
— Нет. Есть у меня одна вещица, сыну передал на хранение. Сейчас думаю: надо б отдать Наташе Лисовской, вдове Юры Седых. Они ж оба мировые рекордсмены. Когда-то на монетном дворе специально для них отлили огромные именные медали.
— Так и не передали?
— С Юрой увиделся в 2005 году в Париже. Говорю: «Есть вот такие медали. Будешь в Москве — позвони, отдам». Он, знаю, приезжал, но мы не встретились. Потом вдруг Юра умирает. Сын связался с Лисовской, уже ей говорит: «Наташа, эти медали у нас. Будешь — забери!» Но так и не позвонила. Я думаю: елки зеленые, что ж они валяются? Надо в какой-то музей отдать!
Письмо в «Правду»
— Большие тренеры могли и наорать, и пощечину дать — чтоб встряхнуть спортсмена. У вас случалось?
— Ни разу. Я мог с тренерами грубо разговаривать, а со спортсменами как-то боялся. Случалось другое. Тренер орет на своего ученика, а я подхожу: «Ты что себе позволяешь? Какое имеешь право так с ним разговаривать?!» — «Это мой ученик, а не твой!»
— На всякого большого тренера в ту пору писали доносы, анонимки.
— Да и на меня писали! Вот в ЦК партии вызывали. В газеты писали, в спорткомитет. В партком вызывали, к Сычу. Но все одно и то же: мол, жесткий, мертвого поднимет с кровати, заставляет тренироваться больного человека.
— Совсем нелепых вещей не было?
— Были у нас два тренера — Игорь Тимошков из Ростова и Юра Никулин, майор из Ленинграда. Я их приглашал на сборы в Леселидзе, все-таки их ученики у меня в команде. Так что они делали?
— Что же?
— Приезжали. Отправлялись куда-то за пределы сбора и поддавали. Как-то с милицией их вернули на базу. Два раза такое повторялось! Раз из Адлера их милиция доставляла, раз — откуда-то из пригорода Леселидзе. Сами их спортсмены, тот же Сережа Литвинов, подошли ко мне: «Пожалуйста, не надо их приглашать. Нам стыдно за наших тренеров». Я прекратил. Так что происходит? Вызывает меня Леван Санадзе, начальник управления...
— Грузии?
— Нет, в Москве! Строго: «Ты что себе позволяешь? Как можешь не приглашать тренеров таких спортсменов на сборы?!» Я рассказал, почему не приглашаю. Он только выдохнул: «Ну... Все-таки ты должен находить с ними общий язык!» — «Главное, что я со спортсменами нахожу, они мне доверяют».
— Вот это история! Еще жаловались на вас?
— Из-за Думчева вызывали в ЦК партии.
— Ого! У вас тренировался тот самый Юрий Думчев, ставший потом актером?
— А как же? Это такой фрукт...
— Расскажите-ка.
— Не хотел я эту историю вспоминать, но ладно уж... Я был ярым врагом одного московского тренера. Так тот написал на меня в газету «Правда»!
— О боже! Я в ней начинал когда-то. Что писал?
— Что я жесток. Могу больного поднять на тренировку. Не учитываю индивидуальные особенности спортсмена. Не всегда иду на контакт. Отдаю предпочтение не его спортсмену, а другому... А вот «его» спортсменом был как раз метатель диска Юра Думчев. Я этого Юру три раза спасал от петли, так скажу.
— Кажется, это будет яркий рассказ.
— Один раз попал при прохождении таможенного контроля. Мы выезжали в ГДР на сборы. Таможенники заставили его раздеться. Думчев снял обувь. В подметке нашли деньги.
— Кто-то «стукнул»?
— Не знаю. Задерживают всю команду. Я к таможенникам иду: «Ребята, зачем всю команду задерживать? Берите его одного!» Это 78-й или 79-й год. Мы готовились к московской Олимпиаде.
— Чем закончилось дело?
— Нас сопровождал Иван Андреевич Степанченок. Динамовец, майор. Обратился к таможенникам: «Парни, мы сами с ним разберемся».
— Доллары были?
— 25-рублевые бумажки!
— Зачем ему за границей рубли?
— В ГДР советские деньги ходили. Но слушайте дальше! Прилетаем в Германию. Думчева тоже пропустили. Размещаемся в отеле, день отдыха. Завтра начинаются тренировки. Ребята разбежались кто куда. Ким Буханцов мне говорит: «Станислав Владимирович, поехали-ка на трамвайчике в одно место». Ну, поехали...
— Кажется, я догадываюсь, каким будет продолжение.
— Спрашиваю: «Куда едем-то?» — «Подожди, скоро узнаешь». Конечная остановка. Площадочка, под зонтами столики. Вижу — сидят наши. Жора Колноотченко, Сережа Литвинов, еще кто-то... Думчев среди них.
— Выпивают?
— Литвинов нормально отреагировал. Приподнялся: «Станислав Владимирович, мы чуть-чуть выпили. Ничего страшного». А Думчев как размазня: «Да я, да вот все...» Настроение у меня поменялось, это ясно. Возвращаемся на базу. Собираю всю команду. Начинаю разбор: «Мы зачем сюда приехали? Готовиться, тренироваться — или что? Вы как себя хотите показать перед немцами?» Думчев там себя проклинал, клялся, что больше не будет, это тренер у него такой-сякой. Я смягчился: «Юра, не надо рассказывать. Я хочу, чтоб ты был нормальным парнем. Рассчитываю на тебя как на человека и спортсмена. Ты мне нужен в команде!» Ну хорошо, сбор прошел.
— Без ЧП?
— Никаких. Возвращаемся в Москву. Первое, что делает Думчев, — жалуется своему тренеру: «Возняк заставлял меня отказаться от вас». Я узнал — поразился: «Юра, ты что выдумал-то?!» Вот с этого все началось. Тренер Думчева, Владимир Попов, работал в профсоюзах. Мы с ним когда-то вместе работали в институте, оба преподавали. Отличные были отношения!
— Тут все испортилось, надо думать?
— Подхожу к нему: «Володя, я после этих выпадов Думчеву доверять не могу. Понимаю, что ты его защищаешь, но у меня отношение изменилось...» Попов взял и написал письмо в «Правду».
— Работал бы я до сих пор в «Правде» — разобрался бы честнейшим образом, поверьте.
— Чего только не написал — Возняк такой-сякой, «нам отказывает»... Вызывают меня в партком.
— Прошу прощения, неужели и заметка про вас вышла в газете?
— Разумеется. Раз до парткома дошло!
— Ну и что говорят?
— Так накрутили: «Нас завтра вызывают в ЦК партии». Туда уже я шел на ватных ногах. Представляете уровень?! Речь подготовил. Выучил слова, какие-то цифры. Тут появляется троица — Думчев с матерью и его тренер. Тот самый Иванов.
— Как драматично.
— Дают слово Думчеву, потом мамашке его. Следом мне. Все, что готовил, в ту же секунду забыл... Потому что увидел, в каком виде Думчев явился в ЦК! Вот представьте: в кедах на босу ногу, засаленной майке... У меня все вскипело!
— Как и у меня сейчас.
— Встаю, обращаюсь к матери: «Я воспитывался во время войны. Мама ночью форму выстирает, утюгом просушит и заставляет надевать сухое, чистое белье, чтоб я в школе был как человек. Вы сюда пришли с сыном. Посмотрите, в каком он виде! Вам не стыдно? Еще на меня клепаете! Ставите в вину, что заставляю их тренироваться. А он сопливый и больной. Вы просто взгляните на него. Мне он в таком состоянии не нужен...»
— Люди из ЦК обомлели?
— Встали на мою сторону. А люди были самого высокого полета. Говорят: «Нам обстановка ясна. Мы вам доверяем, Станислав Владимирович. Вперед!»
— Этих развернули?
— Разумеется.
Анаболики
— После этого Думчева в сборную еще привлекали?
— Ну а как же? И дважды цеплял его на анаболиках!
— Вот это герой! Даже жалко, что с ним уже не поговорить.
— Зимой мы проводили в Адлере чемпионат Советского Союза по метаниям. Для меня — важнейшее соревнование. Очень хорошо видно, какой уровень. Как человек готовится. Если дает зимой высокий результат — я сразу сомневался.
— Сидит на допинге?
— Да, что-то принимает. Мне такие люди не нужны. Я им не доверяю, в сборную СССР на выезд не включу. Мне проблемы за границей не нужны.
— Думчев признавался, что ест какие-то таблетки?
— Да кто признается? Когда возникло подозрение, я сказал и его тренеру, и руководителям: «Думчев в списках. Но как бы вы ни просили — в сборную его брать не хочу».
— Сам-то что говорил?
— «Нет, что вы! Как я могу?!» Но было заключение врачей. Что именно употреблял, я разбираться не стал.
— Еще были встречи с анаболиками в вашей жизни?
— Случай с Думчевым — самый памятный. Сильно удивила меня одна дискоболка из Перми. Хорошая девчонка, красивая. Та же история — анаболики! Говорю ей: «Ты-то куда лезешь? Зачем тебе это надо? Тебе же рожать еще! Потом будешь проклинать все и всех. Если тебя тренер заставляет — свою-то голову включи...»
— А она что?
— «Да я, да тренер...»
— Обычно заставлял принимать тренер?
— Некоторых заставляли. Но кто-то сам додумывался.
— С тренерами говорили на эту тему?
— О! Еще как! Но ведь поймать трудно. У меня на сборах человек пробыл две с половиной недели. Потом уезжает домой, а там что хотят, то и воротят. Мы, случалось, являлись к ним туда с проверкой, наводили шороху. Мне здорово помогал в этом Григорий Воробьев, старший врач сборной по легкой атлетике.
— Он чувствовал, кто сидит на таблетках?
— Еще бы. Опыт большой! Поэтому мы с ним проводили в Леселидзе отдельные сборы. Каждый тренер должен был представить на своего ученика план, где все расписано. Все подписывал их врач — а потом проверял наш. Так что контроль был колоссальный. Но кто-то проскакивал.
— Сами ребята в сборной Думчева любили?
— Нет!
— Почему?
— Я даже не могу объяснить. Так — «Юра, Юра», похлопают по плечу — и все. Наверное, догадывались. У спортсменов особое чутье. Сложно утаить! Сейчас вспомнил историю — в Леселидзе работала сборная СССР по гимнастике. Девчата. Я на их тренировки водил своих метателей.
— Зачем?
— Говорил: «Смотрите! Над каждой девчонкой стоит тренер с хворостиной. Что-то не получается — чуть ли не по заднице ее! А мы с вами разговариваем на равных, уговариваем...»
— Кстати, родился вопрос. Кто-то из тренеров мне говорил: перед соревнованиями для мужчины лучше воздержание, а для женщины — наоборот, максимум секса.
— Я такого не замечал. Я со многими большими тренерами разговаривал — с Дьячковым, Вайцеховским, Верхошанским... Нет, такого мне никто не говорил.
«Копье летит, летит... И в судью!»
— Почти вся история советского спорта прошла перед вашими глазами. Самая-самая личность для вас?
— Двое — Витя Санеев и Юра Седых. Они на равных. Санеева я тоже неплохо знал.
— Уехав в Австралию, развозил пиццу.
— Я узнал — был в шоке. Мне рассказывали, даже похоронили его на каком-то кладбище для бездомных. В голове не укладывается.
— Великому Санееву на Олимпиаде-80 судьи так все подтасовали, что человек лишился золотой медали. Как мухлевали в вашем виде спорта?
— Сами спортсмены или судьи?
— Да кто угодно.
— Судьям мухлевать было трудно — всегда была отметка, куда упал снаряд. Разве что чуть-чуть подтасовать — поставить колышек не там, где он коснулся земли, а где уже ушел глубоко. Один-два сантиметра.
— Сами спортсмены что придумывали?
— Пытались сдать свой диск, к которому привыкли. Вес тот, который положен. А ребро меньше. Кто-то увеличивал трос молота, кольцо. При замере один вес, а когда раскручиваешь — кольца растягиваются, молот становится на пару сантиметров длиннее. Значит, дальше полетит.
— Кому-то удавалось?
— После соревнований замеряли снаряды — результаты аннулировались. Не прокатывало!
— Футбольные вратари к штанге, мячу относятся как к живым. У вас с молотом или ядром таких ощущений не было?
— У метателей копья такое бывало. Янис Лусис возьмет копье — и поглаживает, поглаживает... Будто хочет, чтоб было продолжением его тела. Но это еще важнее для метателей молота. Молот — он на длинной проволоке. Там важнее прочувствовать контакт. Иначе хорошо не полетит. Знаю, что у штангистов была обычно особая штанга. Ее чувствовали — а другую нет.
— С интересными приметами сталкивались?
— Метательницы диска не ходили на тренировку, если моросил дождь. Старались вообще диск в руки не брать. Но это не примета!
— А что?
— Контакта со снарядом нет. А у них каждое движение отточено. Если после тренировки нет удовлетворения, они с этим ощущением жили сутки. Был метатель Ершов с Украины — тот постоянно возил с собой особенный диск. Пытался даже на соревнования с ним выходить. Но не пустили!
— Что за диск?
— Вот ему нравился. Привык к нему. Диск по весу проходит, а по размеру — нет. Ребро должно быть специальное.
— На вашей памяти в кого-то ядром или молотом попадали?
— Неоднократно. Помню, были соревнования на сочинском стадионе. Метали молот. Это год 60-й, наверное. Миша Кривоносов кидает — и молот летит на трибуну! Кошмар!
— Убил кого-то?!
— Какое-то удивительное везение — между рядами стояли чаши с цветами. Попадает не в человека, а в эту чашу. Та вдребезги! Вокруг паника! Да и у меня самого срывался молот еще в студенческие годы. Лопался трос.
— Что за ощущения?
— Довольно необычные. Молот летит в одну сторону, я в другую. Но тогда обошлось. А вот Володе Плеченкову ручкой молота попали в ногу. Икру как сняло.
— Фу, как неприятно.
— Жуткий случай был как-то в Москве, в Лужниках. Судья наклонился, что-то замеряет. А в это время швыряют копье. Народ замер — видно, что летит прямо в судью. Тот сидит на корточках, ковыряется, ничего не замечает. Копье летит, летит... В него!
— Насквозь?
— Насквозь! Тот как сидел на корточках, так и сидит. Не шевелится. Все оцепенели. Вдруг выдох на трибунах: «Ах!» Кто-то подбегает к судье, а тот весь трясется. Встать не может. Копье вошло точно под рукой — между телом и курткой.
Зыбина и Пикассо
— Галина Зыбина мне рассказывала, как встретилась случайно с Пабло Пикассо. Тот обрадовался, узнав, что перед ним олимпийская чемпионка. Вскричал: «Скорее же метни что-нибудь!» Она подобрала кирпич на его участке и черти куда закинула. Вы тоже камни метали по просьбам трудящихся?
— Это Янис Лусис практиковал такие фокусы. Заставлял своих спортсменов на сборах в Леселидзе кидать камни. Сам замерял — кто куда закинул. Сейчас вспоминаю, на Олимпиаде в Афинах толкателей ядра вывезли за пределы Афин. Слышали об этом?
— Никогда.
— Да вы что?! Как раз туда, где проходили первые Олимпийские игры. Обычный стадион с небольшими пологими краями. Оборудовали два сектора для толкания ядра. Рядом база для тренеров и врачей. Так лететь туда полтора часа от Афин самолетом! Это как раз то место, где зажигается олимпийский огонь.
— Ну и как вам Греция?
— Роскошно оборудованы места для тренировок. У каждого пять или шесть секторов. Своя штанга. Натянут тент. Там все-все-все! И сладости, и вода. А главное, спокойствие. Мы пришли, потренировались и ушли. Следом за нами явились американцы. На следующий день мне рассказывают: «Американцы за вами наблюдали. Вы ушли — они осмотрели каждую лунку...»
— Ну и молодцы.
— Так что они сделали? Встали в том же секторе, где тренировались мы. Специально ядро толкали дальше наших отметок. Сантиметров на 30-40. А для чего?
— Я догадываюсь, для чего.
— Чтоб мы, придя на следующий день, все это увидели. Сразу очко заиграет! Начнем мандражировать!
— Начали?
— Мы-то все это знали. Говорю: а давайте-ка все то же самое сделаем для них. Прежде сами этот фокус практиковали! Юра Седых для немцев в метании молота отметки делал.
— Действовало?
— На немцев-то? Еще как!
— Ваш вид спорта — простор для необычных упражнений. Самое странное, которое видели?
— Как-то тренировались рядом с испанцами. Они налегали на упражнения со штангой. Дошли до чего-то немыслимого. Заходят в сектор — вращаются со штангой на плечах. В момент, когда надо выбрасывать ядро, бросают штангу.
— Вы не повторяли?
— Боже упаси!
