«Доктор помолчал — и решился: «Слушай, у тебя дырка в сердце...» Они сотворили главную сенсацию в истории ЧМ
Самая дорогая медаль
Как же приятно возвращаться из отпуска к добрым новостям!
Вот приехал, проспался. Бродил с утра по квартире словно Саша Емельяненко. То же движение рук, ног, тот же взгляд. Да и выговаривал те же слова, ворочая чугунным языком: «Не дождетесь...»
Две недели шатался за Солигаличем — где и лесовозные дороги заканчиваются, перетекая в километры адских болот до самого Архангельска. Плутая между урочищами Высоко и Дмитрий-Грива, научился отличать медвежьи кучи от кабаньих. От всякой треснувшей ветки бледнел, сжимал влажной ладошкой перочинный ножик. Шептал как тетка Чарли: «Я легко не дамся...»
После таких отпусков любому проявлению жизни будешь рад — а уж когда твои старые знакомые берут с латышами медали на чемпионате мира... Радуешься, словно ты лично стоял в воротах этой сборной. Времена такие, что и малую радость не стоит упускать.
Харийс Витолиньш непременно вернется в наш чемпионат — и снова будет самым любезным, самым обходительным человеком в КХЛ. Каким и был прежде — оттеняя грозовой фон своего шефа Олега Знарка.
Только теперь, думаю, роль ассистента Харийсу никто не предложит — после такого-то самостоятельного прорыва. Дадут поработать самому.
Все мы догадывались о вкладе Витолиньша во все успехи тренера Знарка. Перешептывались — вся, мол, тактика на Харийсе. Знарок настраивает. Вращает очами. Трясет в воздухе кулаками.
Но сезон-2023 поставил в спорах и недоговоренностях избыточно жирную точку. Все мы с интересом смотрели, как тренирует Знарок «Ак Барс» без Витолиньша. Теперь поглядели, как работает Витолиньш без всяких начальников. Тут и дописывать ничего не надо — жизнь все сказала за нас.
Эта бронзовая медаль окажется в домашнем музее Витолиньша — и, полагаю, будет самой дорогой наградой. Даже на фоне тех золотых медалей, которые получал как обладатель Кубка Гагарина.
Какие-то медали от Харийса ускользнули — но судьба компенсировала щедро. Если уж Латвия объявила выходной для всей страны — то и орден для главного тренера отыщется. Иначе как-то и неловко.
«За спасение утопающих»
Кстати — про уплывшие медали...
— Ускользнула от меня медаль «За спасение утопающих», — рассказывал мне как-то Витолиньш. — Мог бы получить!
— Что случилось? — воодушевился я.
— Было мне лет четырнадцать, — усмехнулся Харийс воспоминаниям. — Еду на велосипеде по мосту, вдруг вижу — в речке мальчик тонет. Бабушка с берега кричит, на помощь зовет. Сам я не очень здорово плавал, но тут, недолго думая, прыгнул в воду — и к нему. За пару дней до этого по телевизору показывали передачу, как правильно спасать человека. Запомнил, что нужно со спины брать. А мальчишка уже нахлебался, брыкается. Еле-еле вытащил его. Смотрю — народ бежит, кто-то лодку несет. Но я не стал никого дожидаться. Сел на велик и уехал.
Хотел бы я однажды оказаться в том домашнем музее, про который Харийс рассказывает так вкусно, с таким значением. Повертеть в руках медали. Подержать за краешек фотографии.
Прежде я что-то слышал про коллекцию клюшек, оставшуюся от отца и деда. Но все оказалось куда легендарнее, чем представлялось.
— Все сохранилось! Дедушка участвовал в довоенных чемпионатах мира!
— Ого, — чуть не сел я мимо стула. - Вот это подробность.
— Вместе с другими латышскими хоккеистами его приглашали в ВВС. Но бабушка категорически не хотела перебираться в Москву. Он отказался, и это спасло ему жизнь — в 1950-м самолет с хоккейной командой ВВС разбился под Свердловском. А клюшек осталось штук шестьдесят. Есть первая клюшка, которая вышла с конвейера в Латвии. Ее вручили отцу, когда был на открытии завода. Она деревянная, чем-то вратарскую напоминает. Сейчас, конечно, кто-нибудь увидит коллекцию и усмехнется — что за рухлядь? Но это теперь в любом хоккейном магазине клюшек навалом. Глаза разбегаются. А раньше выпускали одну модель в год. О том, чтоб фирменную достать, не было речи. Кроме «Кохо» да «Титана», мы ничего не знали.
— Вы не пополняли коллекцию?
— Закончил с этим делом в конце 80-х, когда активно начали ездить за границу. Стало неинтересно.
— На этом музей и свернулся?
— Все сложил в хоккейные баулы и убрал в сарай. В квартире места нет. А клюшек было больше, но какие-то я по малолетству во дворе переломал, когда брал тайком от родителей. А одну бабушка сломала, соорудив подпорку для кровати.
— У Знарка в рижском доме музей.
— Только не дома, а на чердаке. Собраны свитеры всех команд, за которые он играл, медали развешаны, на стенах — старые фотографии. «Динамо», сборная. Смотришь — и вспоминаешь. Нынче-то уже почти никто не печатает фото — снимают на цифру и закачивают в компьютер. А у Олега на чердаке все как в былые времена.
«В крови две с лишним промилле алкоголя...»
Когда-то мы крепко дружили с Павликом Стрижевским, отличным хоккейным корреспондентом. Вместе мотались по командировкам, куролесили как могли. С фантазией все было на высоте. Да и работе не мешало, как ни странно.
На рижском чемпионате мира-2006 добрались до Хельмута Балдериса. В ту пору еще расположенного к журналистам. Отвечающего на звонки.
— О! — предвкушал я. — Надо расспросить, как Тихонов дал ему пощечину. Как забил четыре гола Третьяку за Ригу. Как стал самым возрастным задрафтованным в Штатах...
— Все это ерунда! — поморщился коллега Стрижевский. — Кому это интересно? Надо говорить о сегодняшнем латвийском хоккее!
Я поперхнулся собственной слюной. Какой латвийский хоккей? Опомнись, Павлик! О чем тут говорить? На это ли разменивать интервью с Балдерисом — если уж повезло встретиться?
Убедил — и на следующий день подъехавший на «Бентли» Хельмут в подробностях рассказывал и о тихоновской пощечине, и о четырех голах Владиславу Александровичу.
Прошло время — я внезапно открыл для себя, что и о латвийском хоккее можно говорить интересно. Помог Харийс Витолиньш.
Где-то я вычитал, что сборная Латвии «продала лед корейцам». Надо, думаю, спросить.
Харийс хохотнул — и раскрылся во всей красе:
— История яркая! Играем с ними в группе С, они попросили нас задержаться на пятнадцать минут. Но мы и так собирались позднее приехать на раскатку. А доктор в сборной — большой юморист, постоянно что-то придумывает. Журналисты подтягиваются к раскатке, смотрят — катаются корейцы. Доктор говорит: «Вы не знаете? Наш тренер за три тысячи долларов продал им лед». — «Не может быть!» Все посмеялись, а один репортер помчался в редакцию. Наутро выходит: «Сенсация! Наши льдом торгуют!»
— Скандал?
— Тут же звонок из федерации Балдерису, главному тренеру: «Ты как додумался лед продать?» — «Какой лед?!» Хельмут рассвирепел, приказал — чтоб ни один журналист к гостинице, где живет сборная, ближе чем на пятьдесят метров не подходил.
— Играя в группе С, всякого повидали?
— Я приезжал уже на финальные турниры. Успел посмотреть, как северные корейцы парами ходили. С сопровождающим, в одинаковых костюмах и ярких шапочках. Потом так же строем их в гостиницу загоняли. Думаю: как же мы играть-то с ними будем?
— И как?
— Чуть-чуть тебя ударит — поклонится и говорит: «Извините». Счета были астрономические, под тридцать шайб. С Австралией играли, Израилем... В полуфинале встретились со словенцами, так Балдерис подмахнул протокол перед матчем не читая. Судья пять минут спустя подъезжает — этот защитник играть не имеет права, не заявлен. И убирает нашего лучшего, Матыцына, в раздевалку. Следом другого, Семеряка. Мы оторопели — кого еще отправит отдыхать? Балдерис побледнел: «Ребята, я не в курсе, не читал». Кто знает, что там в протоколе было? С той поры я протокол всегда изучаю.
— Владимир Крикунов говорил, что Рига 80-х была самым пьющим городом в Союзе. «Ночники» на каждом углу...
— Мест, где можно ночью посидеть, там, конечно, было больше, чем в Москве или Ленинграде. Но тут вот какой момент. Костяк рижского «Динамо» много лет составляли хоккеисты из России. А в конце 80-х заиграли Ирбе, Катлапс, Грундманис, я. Болельщики прозвали нас «латышские стрелки». Постоянно на виду, живем с родителями. Поэтому мы не могли куролесить, как русские ребята, которых селили в общежитие. Одни в чужом городе — что им еще по вечерам делать? Так что в свободное время почти не пересекались. У них была своя компания, у нас — своя.
— Кроме Сергея Жолтка, кого из той команды уже нет в живых?
— Сергей Гапеенко трагически погиб. В Риге на него возлагали надежды. В 1986-м с молодежкой он стал чемпионом мира. За ту сборную играли Белошейкин, Татаринов, Константинов, Каменский... Виктор Хатулев умер на улице от сердечного приступа. Говорят, спился. Тоже очень талантливый форвард. Между прочим, первый советский хоккеист, которого поставили на драфт НХЛ. А бывший капитан рижского «Динамо» Владимир Дурдин разбился на машине в Финляндии.
— Вы за рулем приключений избежали?
— Да вот в Швейцарии был случай. Дочка ведет машину, я рядом сижу. По встречной полосе несется автомобиль. Скорость — километров 150 в час. Не вписавшись в поворот, он в лоб сталкивается с легковушкой, которая едет перед нами и перелетает через нее. В воздухе переворачивается, я вижу днище машины и понимаю, что сейчас она рухнет прямо на нас. В последнюю секунду дочь успела вывернуть руль. Зацепило по касательной.
— Повезло.
— Не только нам. Из первой машины вышли два пенсионера. Они не пострадали. А другой автомобиль оказался разбит так, что не понять было, какая это марка. Тем не менее из нее сама выкарабкалась девушка — и тоже ни царапины!
— Пьяная?
— Абсолютно. В крови две с лишним промилле алкоголя. Притом что максимум — 0,3. У меня в голове не укладывается — в Швейцарии, в два часа дня встретить за рулем пьяную девицу!
Пан Юлиус на жеребце
Еще сильнее переживаю я за Артиса Аболса. Чудесного человека. Их давний штаб из рижского «Динамо» — Шуплер и Аболс — само добродушие.
Как-то на чемпионате мира я, зная про трагические повороты в судьбе Артиса, горячо желал с ним поговорить обо всем этом.
Ну и писал: «Артис, давайте встретимся, поговорим...»
Глупый Т9 переправлял «Артиса» на «Артиста» — и замечал я это, уже отправив. Срочно телеграфировал вдогонку: «Артис, простите, это телефон...» — и снова не замечал, как «Артис» переправлялся в «Артиста».
«Артист» не обиделся, нет. Сам пришел в пресс-центр кельнской Lanxess-Arena. Сели в уголке, долго-долго разговаривали. Впечатление — фантастическое. Старик Шуплер кое-что понимал в людях. Знал, на кого ставить.
Теперь-то я знал, какой главный матч в его жизни. Но прежде уточнял — и Аболс укорял меня взглядом за невежество:
— Я же играл в знаменитом матче на чемпионате мира-2000 в Санкт-Петербурге. Против сборной России.
— Когда латыши выиграли? Ну и ну.
— Да, 3:2. Так дома нас встречали, будто не в четвертьфинал вышли, а выиграли этот чемпионат мира! Никогда такого не было! Забивал я на чемпионатах мира только раз — норвежцам в 2001-м. Тогда собрались все лучшие хоккеисты, которые были у Латвии. Американцев обыграли. Зато проиграли Украине.
— На питерском чемпионате кое-кого поймали на допинге.
— О, точно! Наутро после матча с Россией собираемся на тренировку, радио включено: «После вчерашней игры у хоккеиста сборной Латвии обнаружен допинг»... Боже! А кто ходил?
— Кто?
— Я! Как стоял, так и сел. Паника страшная. Даже не за себя, а за команду — что ж теперь с нами сделают? Что я мог съесть? В панике кинулся к доктору. А потом выяснилось — какая-то ерунда. Ошибка.
Не знаю, какие установки давал латвийский штаб своим хоккеистам, но школа у этих тренеров была отличная. Было откуда черпать.
— Мой папа в тренерстве — Юло Шуплер! Ооо, это такие концерты!
— Какие?
— Мы могли приехать на раскатку, а Шуплер ее внезапно отменял: «Сейчас отправляемся гулять к морю!» Приезжаем туда — а на берегу уже заказан обед в ресторане. Юлиус все рассчитал. Когда игра не клеится — надо что-то придумывать, встряхивать. Вот Юлиус фантазирует как никто. Столько было смешного!
— Например?
— Где-то в Москве делает установку перед матчем. Магнитная доска, расставляет магниты: «Это противник, это мы...» Тут выясняется — одной фишки не хватает. Юло не растерялся — ткнул в доску пальцем: «Парни, то не палец, то защитник!»
— Забавно.
— Или дает характеристику сопернику: «Пытаются играть в точный пас...» Тут мы вообще попадали — «пытаются играть»!
— При вас пан Юлиус на жеребца забрался?
— Ну да. Это же в Риге было. Проспорил — пришлось исполнять.
— Впечатления?
— Юло молодец!
Дырка в сердце
Я знал, какую драму пережил Аболс. Латвийские друзья нашептали про историю с сердцем.
Спросил — и Артис замолчал. С полминуты сверлил меня взглядом. Потом слегка пристукнул ладонью по столу:
— Ладно, рассказываю! Да, в 2006-м провел полное обследование. Есть сердце и предсердие, такая стенка. Вот в ней у меня оказалась дырка!
— Дырка?!
— Да. Выяснилось, врожденное.
— Страшно слышать.
— А сколько раз до этого мне делали кардиограмму! В тот-то раз случайно обнаружилось. Травмировал колено, делали операцию. Не вышел на матч «Лада» — «Рига-2000». На всякий случай решили сердце посмотреть. Лежу-лежу, доктор смотрит: «Ага, сердце увеличено на столько-то процентов, стенки потолще...» Вдруг замолкает. Что-то, думаю, долго он меня смотрит. Окликаю: «Что случилось?» Доктор посмотрел на меня, еще помолчал — и решился: «Слушай, у тебя дырка в сердце...» Мне казалось, я ослышался.
— Что было дальше?
— Прежде такие вещи оперировали — натурально вынимали сердце и штопали. А тут узнали, что в Словакии провели первую в истории операцию — пропускали шнур через пах, заковыривали эту дыру изнутри. С помощью Шуплера мы отправили диск в Словакию докторам. Потом отправился на операцию. Лежал в полном сознании и смотрел на экране, как ковыряются в моем сердце.
— Кино на любителя. Уж лучше спать.
— Но я смотрел! Почему нет? У меня вообще тот год хороший был, я ничего не боялся. На операцию шел спокойно. Уверен был — все пройдет отлично. В Риге был чемпионат мира, сборную принял Петр Воробьев. Я уверен, что играл бы в этой команде. Но пришлось отказаться.
— От сборной — но не от хоккея?
— Мне на полгода запретили большие нагрузки. Но что я могу, кроме хоккея? Денежных запасов не было вообще. Значит, надо выходить и играть.
— Прежде у вас сердце не прихватывало?
— Никогда! Да я нагрузки переносил как собака. Может, и оперироваться не стал бы, но доктора насели: «Тяжелый вид спорта, то, се...» Маму мою проверили — у нее оказалось такое же сердце, с дыркой. Тоже прооперировали. А у детей все нормально.
— Что-то чувствовали во время операции?
— Боли не было вообще. Изнутри вдруг — оп! Будто сердце кувырок сделало! Доктору говорю: «Это что такое?» — «Не волнуйся, это мы тебе в сердце вошли...»
— Сколько после этого отыграли?
— Три сезона.
— Ого.
— Еще бы играл, но кисть сломал. Вот это была боль так боль, ничего страшнее не испытывал. Чтоб не орать, собственный палец зажал зубами.
Ну и как не переживать за этих ребят?
