Комментатор, которого невозможно забыть. 70 лет со дня рождения Сергея Гимаева
1 января Сергею Наильевичу исполнилось бы 70 — и я очень хорошо представляю, как отмечал бы он этот юбилей со своей чудесной семьей.
Я очень стараюсь представлять его живым не только в этот день, но и вообще. Даже получается — в сыне-комментаторе, Сергее Сергеевиче, много от отца. В голосе, жестах. Чем старше Сергей Сергеевич становится — тем сильнее напоминает папу.
Даже знаменитая на всю Москву BMW X5 Гимаева-старшего с фантастической аэрографией стараниями сына до сих пор на ходу. Нарисованные на борту Эспозито и Харламов все так же заставляют улыбаться каждого, кто оказывается рядом в потоке. Только рычит эта машина теперь сильнее, чем прежде. Сергей Сергеевич что-то доработал в конструкции. Да и в аэрографию внес собственный штрих — кажется, дополнив Харламова Якушевым.
Я помню, как этот автомобиль после кончины Сергея Наильевича выставили возле музея хоккея на Автозаводской — и народ толпился, разглядывал...
**
Мне приятно вспоминать какие-то мелочи — как ездили в звездные времена «Трактора» с Гимаевым вместе в Челябинск. Сидели рядом на банкетах — и мне было интереснее слушать Сергея Наильевича, чем любого тостующего. Специально выбирал место неподалеку. Мне и ему вручали, помню, серебряные фигурки на память. Моя стоит вон, на полочке. Ту, которую получил он, увижу годы спустя в квартире на Речном, где оказался уже после смерти Сергея Наильевича. Однажды заглянул поговорить с вдовой Натальей Серафимовной.
В пресс-центрах чемпионатов мира я выискивал могучую фигуру Гимаева глазами — и стоило найти, становилось как-то спокойнее. Чуточку уютнее даже в самом уютном городе Европы — Братиславе.
Помню, толковал о чем-то Ружичка, тренер чехов — а Гимаев негромко произнес. Даже не для меня, сидевшего рядом, а как-то вообще:
— Помню-помню, как дрались мы с ним на турнире «Руде право»...
Ружичка глянул в зал, столкнулся глазами с Гимаевым. Очевидно, что-то ему этот взгляд напомнил. Наморщил лоб. Может, вспомнил, может, нет — но глаза отвел...
**
Прошло семь лет после смерти Гимаева. Такой странной, необъяснимой. Появились другие комментаторы, попадаются очень толковые. Окрепли, возмужали старые.
Но вот Гимаева как не хватало, так и не хватает. В череде сегодняшних звезд эфира он был бы точно так же органичен, как и прежде. Я думаю: почему? Ведь все забывается. И все. Я ж помню малолюдные похороны знаменитого комментатора Владимира Писаревского, последнего из тех, озеровских, времен. Спросить кого-то — где похоронен Владимир Перетурин, легенда советского телевидения? Да почти никто из телевизионных людей не ответит. Главное, не переспросит — «а где же?»
За семь лет Гимаев не забылся. Голос его как звучал, так и звучит в ушах. Быть может, потому, что так рассказывал, как никто не расскажет?
Я открываю его интервью — и отыскиваю подтверждение собственным соображениям. Читаю:
«— За что Моисеева прозвали Джино-пружина?
— Он невероятно был силен физически. Руки как клещи. Если он хватал, мог вырвать. «Пистолетики», свое любимое упражнение, 50 раз на одной ноге делал. Вроде и ноги не огромные, но резкие. Просто — ч-хх! — и делал.
— Самое страшное упражнение от Моисеева.
— 20-килограммовый рюкзак — представляете, армейский вещевой мешок с завязками — набивали песком и ковыляли в горы. Но это еще что — обратно с ним бежали. И все на время. Разбиться можно было. Но я вам скажу: Моисеев — лучший ученик Тарасова. В плане постановки физики, понимания методик. Плюс ко всему — большой импровизатор...»
Я знал Юрия Ивановича Моисеева. Обожал что его прибаутки, что рассказы всерьез. Впрочем, у него не разберешь, когда всерьез, а когда так, для разрядки. Он и бадминтон на льду для своей команды выдумывал то ли в шутку, то ли нет.
Помню, как привел меня в столовую, где обедал его «Ак Барс». Торжественно представил:
— Канадец из «Монреаля», центральный нападающий. Вы не смотрите, что он такой. Руки золотые! 48 килограмм накачанных мышц...
Я со значением поправил указательным пальцем очки на носу. Молча кивнул. Столкнувшись с недобрым взглядом хоккеиста Чупина, оторвавшимся от тарелки супа.
Чупин был прав, высматривая во мне конкурента. В ту пору могли привезти кого угодно. В Тольятти тех же лет Петр Ильич Воробьев зазвал вратаря Трвая. Так у него линзы были раза в три толще моих. Чуть ли не минус 20. И ничего — даже наиграл на какой-то рекорд. Как и все воробьевские вратари. Очаровал скаутов, уехал в ЦСКА — и уж там распробовали, ужаснулись...
...Завидев издалека Моисеева, невысокого крепыша в кепочке, я предвкушал то самое рукопожатие с хрустом. Он еще не протянул руку — а я уже чувствовал.
Но разве я рассказал бы о Моисееве так, как это делал Гимаев? И вот так — о чем угодно в хоккее! Зоркость к деталям поражала. Гимаев смотрел тот же хоккей, что и все мы. Но видел что-то свое.
**
Я сидел в квартире Гимаева, разговаривал с Натальей Серафимовной. Перебирал детские рисунки Сергея Наильевича. Руки мои дрожали. Даже в этом наивном творчестве — хоккей, хоккей, хоккей...
Цветным карандашом выводил маленький Сережа Гимаев что-то под вырезанными из газет фотографиями. Все вклеивал в тетрадочку.
Очень хорошо представляю, как протягивал эти тетрадки знаменитым хоккеистам той поры — и те, не вглядываясь, торопливо расписывались. Некоторая суета в этих закорючках проступает и годы спустя.
Я бы не разобрал ни одной — но Наталья Серафимовна за годы рядом с Гимаевым разбирается в хоккее получше иных тренеров.
Подсказывает, не ошибаясь:
— Вот это Олег Зайцев ему расписался.
Я всматриваюсь — и действительно, различаю в незамысловатой вязи буковку «З». Значит, Зайцев.
Тот Гимаев, юный, комментировал спорт мило и бесхитростно. Выводя печатными буквами вот такое, например — «Это и есть хоккей». Или — «золото наше». Глубина проникновения в суть игры придет позже.
Я перебирал фотографии, поражаясь снова и снова. Отыскивая среди хоккейных легенд еще и прочих. Угадывал в человеке рядом с Сергеем Наильевичем нобелевского лауреата Шолохова. Досадовал на самого себя — при жизни Гимаева и не думал расспросить обо всем этом. Все на бегу, коротко, про день сегодняшний — а настоящего, огромного интервью с Гимаевым так и не вышло. Некоторые коллеги такие интервью называют «программными». Сами они программные.
**
Я брал в руки «Тэфи» — должно быть, самую дорогую награду в телевизионной жизни Сергея Наильевича. Пытался представить, как принимал он эту статуэтку. Как вез домой в той самой BMW с аэрографией. Как ликовал внутренне — новый поворот в его жизни оказался таким толковым, интересным. Пусть платят ему на телевидении сущие гроши и приходится играть за «Легенд»...
На балконе той самый квартиры расставлены шлемы. Я пытался, не расспрашивая ни о чем, угадать последний.
Наталья Серафимовна поняла, о чем хочу, но боюсь спросить:
— Того самого здесь нет. Шлем, в котором Сережи не стало, сейчас на родине, в Туймазы. Там в музее много чего — форма, значки...
Ну почему, почему мы не затащили в «Разговор по пятницам» Гимаева? Необъяснимо!
Быть может, не вполне себе представляли, фигура какого масштаба Сергей Наильевич. Да и как представить? Гимаев всегда рядом, в пресс-центре. Почти такой же корреспондент, как и все мы. А на трибуне сидит Виктор Тихонов. Готовый разговаривать — но никто особо не расспрашивает. Вот так же мимо главной рубрики в нашем спорте прошел Вася Уткин. Звал в гости. Все собирались к нему, собирались. Да так и прособирались.
А люди ушли — и почти сразу доходит масштаб. Пытаешься что-то наверстать, разговаривая с близкими. Вот как я с вдовой Гимаева через пару лет после кончины Сергея Наильевича.
Я узнавал вдруг истории, о которых не слышал ни разу прежде. Ни в одном интервью, ни в одном устном рассказе Гимаева не мелькнуло даже слово об этом. Возможно, вспоминать Сергею Наильевичу было больно. Прекрасно его понимаю. Мне тоже крайне неприятно вспоминать собственные дорожные приключения.
Я вздрагивал, слушая Наталью Серафимовну:
— Как-то Сережа ехал с дачи, дороги узкие. Навстречу летел «Мерседес», кого-то обгонял. Я, говорит, вижу, что прямо в меня, уже не отвернет!
— Чем закончилось?
— Сережа съехал в кювет — и перевернулся!
— Боже.
— Самое интересное — тот даже не остановился. Так и полетел дальше, хотя видел, что Сергей кувыркается. Следом плелся какой-то «Жигуленок», дядечка остановился, подошел к машине: «Ты живой?» — «Да вроде да...» — «Заднее стекло у тебя разбито, вылезай через него». На эвакуаторе добирался в Москву.
— Ничего не поломал?
— Как обычно — по носу досталось. Голова была пробита, даже стекла я вытаскивала. Все промыла: «А теперь — в травмпункт» — «Никуда я не поеду...» Было у меня шикарное средство, профессор делал настойки. Лечат все! Обработала — через три дня все затянулось.
— Что с машиной?
— Купил этот джип месяцем раньше у какого-то родителя в ЦСКА. Как влетел — сразу продал. Решил, несчастливая машина.
— Говорите — «как обычно, по носу».
— Нос у него весь перебит.
— Это ужасная боль.
— Фотография где-то лежит — все у него заклеено. Зато серьезных травм не было...
Стоило расспросить Гимаева, как расставался давным-давно с ЦСКА. Потому что здесь была скрыта настоящая драма. Как почти у всякого хоккеиста той поры.
Это позже я узнал подробности — и был поражен аскетизмом в прощании. ЦСКА выиграл очередное чемпионство. Полный сил Сергей приехал в клуб готовиться к новому сезону. Вдруг слышит от Виктора Тихонова: «Ты-то что явился?» Так узнал, что отчислен. Уехал, кажется, в Ленинград...
**
Я обязательно заеду в Химки, на кладбище. Будто услышу снова его голос — «мастерюга»...
Кто бы после ни повторял за Гимаевым вслед это словечко — нет, не выходит. По-настоящему было только у него.
Без Гимаева хоккей стал куда скучнее. Думаю, не только для меня. Мне всегда думалось, наш хоккей полон ярких людей — но вот ушел один и пустота не затянулась. Так и оставшись пустотой.
Я пытаюсь отогнать эти мысли — но чем сильнее гоню, тем обиднее встречать 70-летие Гимаева без него. А вместо того чтоб говорить с ним — писать вот это «вспоминаю».
Все решает послевкусие. Послевкусие у гимаевских репортажей удивительное — после каждого казалось, ты и сам становишься сильнее. Энергичнее. Уже не сомневаешься — стоит жить эмоциями, стоит! Это правильно, это прекрасно!
70-летие без него — а все-таки с ним. Гимаевская интонация внутри у каждого из нас звучит, не забылась, не выветрилась. Семь лет прошло без его репортажей — а все ищешь знакомую фигуру глазами в пресс-центрах, возле комментаторских кабинок...
Он прожил прекрасную, яркую жизнь. Полную красок.
Только короткую.
