«При вас набираю номер. Будете говорить не со мной, а с товарищем Андроповым...» 95 лет со дня рождения Виктора Тихонова
Виктору Тихонову без пяти сто, он давным-давно на главной ваганьковской аллее рядом с Гомельским, Маслаченко и Старостиным — а я очень легко представляю Виктора Васильевича живым. Возможно, потому, что в последние годы Виктор Васильевич не слишком менялся внешне. Мне и сегодня кажется — разгляжу его, сдержанно улыбающегося, в самой почетной ложе армейского дворца. Куда лично мне хода нет.
С каждым прожитым годом он мне все интереснее, все занимательнее как человек. С каждым годом я понимаю Тихонова все лучше. Чего стоила ему череда побед, растянувшаяся на десятилетия.
Понимаю, чего стоил педантизм, в который Тихонов когда-то уверовал — и этот педантизм, стремление все учесть и записать доставили ему столько бед. Со столькими людьми рассорил. Но радостей, конечно, принес больше. Быть может, и вытащил-то тренера Тихонова на самый верх этот педантизм. Что-то фанатичное в натуре.
***
Я смотрю старый документальный фильм «Сор из избы», где Тихонова поругивают — кто мягко, как не потянувший в тренерстве Константин Локтев, кто жестче, как собственные хоккеисты, в момент съемок еще игравшие у Тихонова в команде.
Фильм снят талантливой рукой — и смотрится даже сегодня.
Виктор Васильевич, совершенно ошарашенный происходящим, открытыми письмами и заметками в молодежных изданиях, вяло что-то произносит в ответ — и в одном предложении опровергает самого себя:
— Я решил — ничего не буду говорить в ответ. Но я... Скажу. Скажу.
Еще нестарый, Виктор Васильевич улыбается какой-то дрожащей улыбкой в камеру — и толкует о том, что все тягости сборов переживает с командой вместе. Нет ведь такого, что они в Архангельском ждут своей очереди к единственному телефону, а главный тренер ночует в собственной квартире у Тишинского рынка.
Прошло время — и мне того Тихонова , из 89-го года, жаль, ужасно жаль. Он был искренним. Хочется дописать «в своих заблуждениях» — но что-то я сомневаюсь, что тихоновский хоккей можно назвать «заблуждением».
На проваленный Лейк-Плэсид Виктор Васильевич ответил не только комичной теорией о допинге у американцев. Хоть и ей тоже. Но главное — построил вскоре такую команду, что люди из других клубов казались растерянными: «Когда выходила первая пятерка ЦСКА — с ними невозможно было играть. Все настолько быстро, отлажено, не успеваешь шайбу глазами выхватить, а она уже у тебя в воротах...»
Я вспоминаю любой турнир — например, Олимпиаду в Калгари — и крупными, выпуклыми кусками память подбрасывает воспоминания. Как играли именно тогда.
Сегодняшний неулыбчивый тренер Никитин — это разве не эмоциональная калька с Тихонова? Чуть адаптированная к новым временам?
**
Мне приятно вспоминать уже постаревшего, размякшего Тихонова. Который при редких встречах обволакивал меня теплом. Я верил и не верил, что это — тот самый Виктор Васильевич, про которого столько...
Столько всего!
Он предлагал мне угоститься карамелькой из большой вазы — а я вдруг вспоминал, что не только карамельками потчевал свое окружение Тихонов.
Тренеры той поры запросто могли излечить собственного ученика оплеухой. Самым одаренным ученикам доставались самые звонкие. Кто-то шокирован был, услышал в каком-то фильме, как разговаривает со своими ученицами Ирина Винер. А кто-то знал, что иначе и не бывает.
Елена Чайковская рассказала нам недавно, как отхлестала свою фигуристочку в раздевалке чехлом от коньков.
— Это, наверное... больно? — выдавил чувственный корреспондент Кружков, чьи очки запотели от таких подробностей.
— Больно! — спокойно ответила Чайковская. — И обидно.
Хельмут Балдерис, уже лысоватый респектабельный мужчина, чей шоколадного цвета Bentley припаркован был рядом с хоккейным дворцом, в Риге 2006 года мне рассказывал:
— Приехали к нам «Крылья», и я на утренней раскатке бросил по воротам так, что угодил нашему вратарю Адонину в шлем. Ну, казалось бы, что тут такого страшного? С каждым бывает. И вдруг Тихонов ко мне подлетает: «Ах ты сволочь, такой-сякой, убиваешь вратарей...» И на меня с кулаками.
— Пощечину залепил?
— Да. Я ему: «Да успокойся, Витек, ну что ты творишь!» Бить его как-то неудобно было, просто за руки схватил. Потом спокойно пошел в раздевалку, переоделся — и домой куковать.
— Вы с ним всегда на «ты» были?
— Нет, но в тот момент мы одни были — что еще я ему скажу? (Смеется.) Я вообще всех этих обращений по отчеству на российский манер не любил. Мне нравилось всех по имени называть. И чтобы меня — только по имени.
— Тихонов себя не сдерживал в разговорах с игроками?
— Он, конечно, бывал чуть истеричным, но в целом вел себя достаточно сдержанно.
— В Москве он стал другим человеком?
— Да нет, таким же и остался. Игроков тогда было море, «незаменимых нет». И признанных, опытных звезд он старался от команды отодвигать. В те годы у нас ведь не было таких газет, как в США и Канаде, и о том, что Харламов, Михайлов или Балдерис делают сборной рекламу, никто не думал. Тогда было все равно, сборная ведь и без нас все подряд выигрывала.
Сам Виктор Васильевич заметно напрягался от таких воспоминаний. Но вот уже после его кончины все, рассказанное Балдерисом, подтвердил Валерий Иванович Гущин. Ближайший товарищ и сподвижник Тихонова. Как сформулировали бы в одном фильме, «консильери».
— Была пощечина Балдерису?
— Было такое.
— Как надо было допечь Виктора Васильевича, чтоб руки распустил?
— Почему — не помню, но вызвал Балдериса к себе в кабинет. А тот что-то начал высказывать. Вот Тихонов ему по щекам и надавал. Тот пришел, плачет... Ха-ха...
— Потом что было?
— Да ничего. А что может быть?
— Балдерис — с гонором.
— Тогда еще никакого гонора не было, позже появился. Тихий, мальчишка же — 21 год!
— Зато хоккеист уникальный.
— Он фигурным катанием занимался, поэтому так коньками здорово владел. Взрывной! Мы ему особенные задания придумывали. Катайся себе в средней зоне туда-сюда, в обороне ты не нужен. Потом резко из-под защитника выскакивай — и вперед!
— Два человека годы спустя не простили Тихонова. Ларионов и Балдерис.
— Знали б вы, сколько Тихонов сделал для того и другого. Насчет Ларионова — меня в блуд-то не вводите, ребята, не буду ничего про него говорить, ни к чему это.
**
При открытии памятной доски на доме Тихонова людей было столько, что душа радовалась. Мне-то казалось: ну, явятся человек пятнадцать, стыдливо сдернут покрывало. Раннее утро, воскресенье — ну куда?
А тут — оркестр! Не протолкнуться от звезд!
Кто спешил в тот день по делам через Тишинскую площадь — забывали обо всем. Вкручивались в эту толпу. Приговаривали, дотрагиваясь до чьего-то локтя: «Позвольте протиснуться...» Вдруг понимали — чуть потесниться просят не кого-то, а Владислава Третьяка. В каком-то странном головном уборе. Фуражка не фуражка, бескозырка не бескозырка. Но, кажется, с якорем.
Я рад был разглядеть в этой толпе сына Валерия Харламова Александра. Ну и довольно бодрую вдову Татьяну Васильевну. Вот кем все любовались! Невероятной силы женщина!
Похоронила самых близких мужчин. Ушел трагически сын Вася, угас после трагедии муж Виктор. Внук Витенька в Штатах.
А она остатки сил отдавала на этот памятник, доску на доме, где продолжает жить. Вот в этом скверике ее Витя выгуливал пудельков. Всех до единого с именем Нерон.
Я подошел, чуть пригнулся над ее стульчиком. Подбодрил:
— Как замечательно получился Виктор Васильевич на этой доске.
— Знали б вы, сколько я фотографий перебрала! — обрадовалась похвале Татьяна Васильевна. — Ох...
— Между прочим, Виктор Васильевич дал мне заглянуть в свои блокноты, — внезапно выпалил я.
— Я тут как-то давала интервью. Сказала, что никому эти архивы не нужны. К сожалению.
Я не мог поверить услышанному. Блокноты Тихонова никому не нужны?!
— Надо быть человеком, а великим нас сделают! — вдруг подытожила Татьяна Васильевна.
**
Я слушал рассказы близких товарищей, как уходил Виктор Васильевич, и мне становилось ужасно тяжело. Его последние месяцы были пропитаны невыносимой душевной болью. Жить не особенно хотелось.
Да и к чему — если погиб сын Вася, которого так любил? Про которого не только говорил, но искренне думал: «Это тренер сильнее меня!» Сам Василий Викторович морщился от этих определений: «Отец преувеличивает». Но Тихонов-старший повторял снова и снова: «Вася сильнее!»
Вася похоронен в самом дальнем углу Ваганьковского кладбища. В соседях — артист Филозов, режиссер Арцыбашев, искусствовед Святослав Бэлза, певец Александр Градский, великий писатель Борис Васильев. Неплохая компания. Кто-то, проходя мимо, всматривается в портрет: «Какой молодой! Кто это?» Почти тут же замечают надпись «Тренер команды ЦСКА».
— А-а-а, понятно...
**
Мне хочется годы спустя думать о Викторе Тихонове хорошо — и никак иначе. Мне симпатичны даже его пестрые рубахи и галстуки странной для полковника расцветки, над которыми в 80-е посмеивались все.
Кстати, на этих полугавайских рубахах, не подразумевающих застегнутую верхнюю пуговичку, у Виктора Васильевича она была застегнута всегда. Что тоже штрих.
Я вспоминаю Тихонова в победной раздевалке мытищинского «Атланта», когда тот смел ярославский «Локомотив» и вышел в финал Кубка Гагарина. Виктор Васильевич был радостный — но какой-то отрешенный. Будто высматривал кого-то в ликующей раздевалке — но не нашел. А вот своего бывшего хоккеиста из ЦСКА 90-х Олега Петрова попросту не узнал.
Через пару недель мы с Олегом смеялись, вспоминая все это.
— Виктор Тихонов каким вспоминается?
— Виктор Васильевич мыслил образно. Зубова, например, за медленное катание прозвал Тип-Топ. Мы были в Германии, Тихонов увидел рекламу фирмы с таким названием и сказал: «О, Сережа Зубов — Тип-Топ...»
— А вас как звал?
— Нераскрывшийся бутончик. «Когда же ты распустишься?» — спрашивал. Вот к сорока годам я и распустился.
— Тихонов заходил в раздевалку «Атланта» после победы в серии с «Локомотивом». Пообщались?
— Нет. Забыл меня Виктор Васильевич. Он Мозякина расцеловал, с Хомицким поболтал. А со мной двадцать лет не виделся.
— Могли бы сами к нему подойти.
— Неудобно. Вокруг толпа, камеры, у Тихонова брали интервью. По пути к автобусу у какой-то девчонки шепотом спросил: «Кто это?» Она глаза округлила: «Вы не знаете?! Это же Тихонов!» — «Правда?» И двинул дальше.
**
Я вспоминаю Виктора Васильевича на Олимпиаде в Сочи. Подумать не мог, что осталось жить Тихонову всего ничего. Походка была бодра!
Не узнал на сей раз Виктор Васильевич уже меня. Пусть заслуженному хоккеисту Петрову будет не так обидно.
Помню, как я отослал скорбную заметку в Москву о вылете нашей сборной от финнов. Плелся к своей квартирке.
Вдруг вижу — в холле пытается скрыться от озорной толпы волонтеров старенький Виктор Тихонов. Мне б кинуться на подмогу, остановить их своим тщедушным телом — но я так утомился от хоккея нашей сборной, что некоторые время наблюдал со стороны.
А потом все увиденное описал в репортаже.
«Скорость, которую способен был держать в свои годы Виктор Васильевич, безусловно, приятное открытие того вечера.
Но проворные волонтеры догнали его, как дедушку Корнея. Окружили и долго фотографировались. Но и когда вылетала птичка, Тихонов не выдавил улыбки. Переживал за внука, недооцененного в той команде.
Догнал Виктора Васильевича и я. Попросил что-то рассказать. Взгляд его, устремленный куда-то внутрь, прояснился. Глаза сверкнули яростью. Остановился:
— Ну что рассказывать? Вы же видели, как играла команда?!
Я кивнул. Конечно, видел.
— Ну и о чем говорить после такой игры?
Только воспитание не позволяло Виктору Васильевичу плюнуть на кафель».
**
Я пересматриваю документальные фильмы о Тихонове. Что-то перечитываю. Впитываю всякое воспоминание. Анализирую нелюбовь многих хоккеистов.
Я их пониманию. Но понимаю и его.
Сегодня догадываюсь, домысливаю: моя личная любовь к Тихонову имеет странные корни. Мне б самому хотелось обладать десятком его качеств. Но не получилось. Слаб человек. А вот Виктор Васильевич смог. Его «надо» для хоккеистов и себя самого было отлито из стали. Мое «надо» всегда с вопросительным, жалостным оттенком.
Мне хочется зарыться в блокноты Тихонова с позволения Татьяны Васильевны. Копаться до вечера, расшифровывая закорючки и рисунки. Хотя до меня все это проделал замечательный Дима Федоров, написавший с Татьяной Васильевной интересную книжку.
Мне бы очень хотелось прочитать честную книжку самого Виктора Васильевича. Но время не вернуть.
Поэтому довольствуюсь другим. Перечитываю в сотый раз интервью Виктора Васильевича нам с Кружковым. Пожалуй, ничего искреннее Виктор Васильевич не рассказывал. Всегда собранный, Тихонов в тот день как-то расслабился, расположился.
Я читаю и улыбаюсь.
— У Лобановского были глаза и уши по всему Киеву. А у вас — по Москве?
— Не сказал бы. Любое ЧП мгновенно становилось известно, моих ребят все знали в лицо. Были очень серьезные происшествия — и приходилось выручать.
— Одна история с Фетисовым чего стоит — тот подрался в Киеве с охранником стоянки.
— Да. Мы с врачом помчались к начальнику отделения — нам выдали на руки штук двадцать всяких документов. Я Фетисова тогда сразу из капитанов убрал.
— С Лобановским на эту тему говорили?
— Конечно. Тот усмехнулся: «Виктор, не верь сказкам. Фетисов с моими орлами гулял. Они по части выпивки — о-го-го». Еще был случай с Ларионовым, который сбил человека на машине. Счастье, что не насмерть — год парня лечили.
— У Жлуктова такая же история.
— Жлуктов, в отличие от Ларионова, поддатый был за рулем. Мне руководство говорит: «Выгоняйте его к чертовой матери!» Но я сохранил игрока для хоккея.
— Больших трудов стоило?
— Андропов дал полный карт-бланш. Так что я сам решал, кого убирать, а кого оставлять.
— Часто его именем пользовались?
— Я собирался отчислить одного из ветеранов (Александра Гусева. — Прим. «СЭ»). На партийном собрании на меня накинулись: «Что вы себе позволяете?! Это заслуженный мастер спорта, майор...» Вот тогда и сказал: «Сейчас при вас наберу номер. Будете объясняться не со мною, а с Юрием Владимировичем». Все моментально замолчали. Андропов, когда забирал меня из Риги, предупредил: «Спать будешь по три часа, но наведи порядок. Знаю, что происходит в команде. Любого можешь выгонять».
— У вас был прямой телефон к Андропову?
— Разумеется. Но ни разу им не воспользовался. Он сам вызывал. Например, в первый мой сезон в сборной на турнире «Известий» проигрываем чехам — 3:8. Тогда перед матчем напросился в команду экстрасенс. Я, говорит, могу поработать с Третьяком — он ни одной не пропустит.
— Согласились?
— Да. А Владик таких восемь шайб получил, каких в жизни не запускал.
— И что экстрасенс?
— Исчез. Не видел его больше. А у нас оставалась игра со шведами. Заехал посмотреть их матч, вдруг ко мне подходят люди из КГБ: «Вас Андропов вызывает». Подождите, говорю, досмотрю игру — и поедем. Они чуть голос повысили: «Виктор Васильевич, Андропов! Машина стоит».
— Бранился?
— Встретил хмуро: «Что скажешь?» Отвечаю: «Может, и к лучшему такое поражение. Вот-вот чемпионат мира в Праге, там будет легче». Андропов нахмурился: «А ты сегодня в трамвае, метро ездил? Слышал, что народ говорит об игре сборной?»
— В экстрасенсов вы верили, судя по всему?
— Как не верить, когда на моих глазах происходили чудеса! В сборную приезжали две женщины, которые действительно могли многое. Одним разговором снимали напряжение. Они, знаю, потом далеко продвинулись в этом деле. Ларионов в их способности не поверил. Дескать, это все ерунда. Они отвечают: ладно, садись. И он свалился со стула.
— Гипноз?
— Наверное.
— И вы со стула падали?
— Меня невозможно загипнотизировать. Они подтвердили — очень сильное биополе, воздействию не поддаюсь.
— Психологам тоже доверяли?
— Я все новинки отслеживал. Но психологов запускали в команды еще до войны. Затем убрали. Знаете почему?
— Нет.
— У каждого из них было высшее образование. А тренеры до среднего-то порой не дотягивали. Один Аркадьев имел высшее. Ребята потянулись к этим психологам, влияние на команду получили большее, чем тренер...
