Газета Спорт-Экспресс № 70 (2862) от 30 марта 2002 года, интернет-версия - Полоса 8, Материал 1

КАСПАРОВ

Гарри Кимович своим чемпионством выразил время, пока наиболее сложно поддающееся толкованию. Когда в итоге почти все надежды, питавшие граждан разных возрастов, обернулись ситуацией, плохо поддающейся расчетам. Тем не менее героем - даже при утрате формального шахматного титула - остается импульсивный логик Каспаров.

Не новость, что шахматный чемпион обязательно выражает свое время. Самый буквальный пример - Ботвинник. В долгом лидерстве Михаила Моисеевича даже временные неудачи воплощали, подтверждая, большой стиль советских времен. Самые удачные наскоки претендентов на его звание ярче всего символизировали зыбкость разного рода оттепелей.

Бронштейн еще в сталинские времена подкупил было шахматную аудиторию энергией талантливой молодости, но споткнулся о порог принятой в социалистическом обществе субординации. Ограничился ничьей, достаточной для сохранения Ботвинником звания. Смыслов в уже постсталинские времена выиграл матч у чемпиона. Но на год подготовки к обусловленному реваншу его в чемпионском качестве не хватило. Непримиримости к противнику, свойственной эталонному советскому человеку, у Ботвинника снова оказалось больше. Гениальный Таль органично превратился в символ оттепели. Но столь же естественно нес на себе давящую печать ее кратковременности. Ботвинник великолепно воспользовался его богемной незащищенностью.

Уступил свой титул железный Михаил Моисеевич лишь тогда, когда для менявшихся времен и сам он оказался излишне романтичным. Его сменил сверхосторожный Петросян. Некой предтечей Каспарову в плане суперменства - и не только интеллектуального - стал одолевший со второй попытки Петросяна Борис Спасский. Но вызывающее суперменство девятого чемпиона мира выглядело по советским меркам слишком уж преждевременным. К тому же, за внешней бравостью стала постепенно проглядывать особо криминальная на взгляд властей рефлексия.

Проигрыш Бориса Фишеру вызвал у чиновников от идеологии более чем досаду. Однако и тайное облегчение - не годился нам неуправляемый рефлексирующий чемпион. И когда шахматное первенство стал надежно удерживать Анатолий Карпов, всем - и наверху, и внизу (при всем сочувствии диссидентствующей части общества Корчному) - казалось, что лучше не придумаешь.

Вспоминаю обсуждение в Доме кино документального фильма о Каспарове - "Тринадцатый" (Гарри стал тринадцатым в истории шахмат мировым чемпионом) - крепкого по ремеслу фильма, сопоставленного, однако, в перестроечной горячке с "Покаянием" Абуладзе. Новый чемпион исполнил в нем роль игрока, пришедшего с наступлением времен свободы от советских догм, чтобы ниспровергнуть имперского чемпиона Карпова - и оконфузить в невозмутимом лице Анатолия Евгеньевича строй, столько лет прославляемый достижениями крепостных, как позволено стало считать, шахматистов, но, между нами говоря, и превративший шахматы в партийно-государственную, то есть финансово гарантируемую властями, спортивную дисциплину. Старожилы, надеюсь, упомнят, что точно также на рубеже шестидесятых мы приветствовали юного Таля, сумевшего опустить - на год - сталинского шахматного сокола Ботвинника.

Однако наставником Каспарова стал не Таль, а именно Михаил Моисеевич, рекомендовавший подававшему огромные надежды юнцу мудрую стратегию жизни в шахматной державе. За спиной суровой власти можно, считал Ботвинник, совершенствовать себя, как за каменной стеной.

Наставшее время разрешило выбыть из прежнего обратного адреса. В матче за мировое первенство Каспаров победил как раз того, кого и следовало победить для превращения в чемпиона иного толка. Каспаров выиграл титул в переломный для страны момент - и впечатление от его победы политической символикой превосходило чисто спортивную значимость. Он весьма своевременно вошел в достаточно пестрый круг людей, мнивших себя победителями и в конце восьмидесятых, и в начале девяностых.

Но была на то Господня - а чья же еще? - воля, чтобы большинство из громыхавших тогда на всех перекрестках имен память до сегодняшнего дня не сохранила. А ведь у большинства разноликих перестроечных знаменитостей оставалось существенное преимущество перед молодым чемпионом. Они-то в основном торговали воздухом тех перемен, что в этом же воздухе носились. Гарри же, ринувшийся в политику с нерастраченным пылом и премьерским апломбом рисковал едва ли не всем.

Неудачный ход за доской сразу бы подставил под сомнение остроумные шаги на общественном поприще. Только черно-белые поля оставались для гроссмейстера антеевой землей при любом вираже на гражданской арене.

Он доверился интуиции, ощутив тесноту внутри титула, отвечающего принятым стандартам. В его разрушении системы чемпионатов эгоизма, на мой взгляд, не больше, чем у Капабланки, заставившего Алехина потомиться в претендентах, а потом у Алехина, отказавшего Капабланке в праве на реванш. Как историк, он безошибочно почувствовал, что никакие другие времена не давали возможности победителю в древней игре выразить все разнообразие качеств, иногда, на натренированный взгляд, вроде бы и взаимоисключающих.

Конечно, и в Крамнике сконцентрированы выдающиеся достоинства бойца не просто за высший титул, но и за абсолют лидерства, что сегодня - в пору кажущегося господства пиара поважнее. И все же драматургия карьеры Каспарова пока увлекательнее. В ней выражена не только победительность силы, но и одновременность присутствия в победителе силы и слабости, что для наших дней характернее.

Александр НИЛИН