«Маслаченко говорил, что Яшин испортил ему жизнь». Миллион историй от одного из лучших операторов советского ТВ

Большое везение — встречать таких героев.

Я предлагаю Борису Марковичу, оператору номер один советского телевидения, снимавшего все-все-все самое значимое в жизни СССР, быть смелым. Говорить, если устанет. Возьмем паузу.

Но не зря Саксонов специализировался на спорте. Во всей его многогранности.

— Главное, чтоб вы не устали! — смеется Борис Маркович. — Когда мне уже было за 50, казалось, что 80-летние — глухие старики. Старше быть не может. А мне сейчас 82 года — я катаюсь на велосипеде. Живу полноценной жизнью! Поэтому ваше предупреждение «если устанете»... Ха-ха! — Отсмеявшись, добавляет: — Думаю, скорее устанете вы от меня, чем я устану говорить.

Я не отнесся серьезно. А зря. Проговорили мы 13 часов. Забыв даже про физиологические нужды.

Мне всегда было любопытно наблюдать за старостью таких героев — чья юность и зрелость пролетела в командировках. Вот Борис Маркович — если и отлучался с телевидения, только лишь для того, чтоб стать приближенным оператором президента Горбачева. А потом снова возвращался. Начиная все по сотому кругу — Олимпиады, чемпионаты мира...

Старость оператора Саксонова восхитительна. Живет в Болгарии. Отвергает сухое вино: «Предпочитаю портвейн. Только настоящий!» Катается на автомобиле в Турцию и на велосипеде по окрестностям.

С радостью вспоминает все пережитое даже в режиме видеосвязи. Я слушаю — мне и грустно, и смешно.

Жена порой прерывает наш разговор:

— Нет, Боря! Все было не так!

— Теперь вы понимаете, Юра, почему у меня было пять жен? — грустно спрашивает мой герой.

— Вы говорите уже шесть часов! — доносится до меня женский голос с ноткой укоризны.

— А ничего! — отстреливается мой герой. — Я с Кобзоном 12 часов вытерпел.

Уже обнадеживающе мне:

— Я продолжаю!

Рекорд Кобзона мы перекроем на час.

50 лет на телевидении. Девять Олимпиад. Наверное, старость такой человек и должен встречать на морском берегу. Легко исполняя незамысловатые мечты. Вроде такой:

— Захотелось мне купить фэтбайк!

— В ваши 80 с лишним?

— Да. Электрический фэтбайк. Вдруг вижу такой, от которого сразу сошел с ума. Взял! Теперь могу чесать с любой скоростью по набережной. Главная неприятность в моей сегодняшней жизни — забываю сбросить переключатель скоростей, когда слезаю с велосипеда. Он вдруг дергается вместе со мной. Все, других бед нет.

— Что за местечко у вас?

— Это в 20 километрах от Бургаса. Город Поморье. Болгары очень приветливые. Ты должен знать, какие у них закидоны, — и все будет нормально. В ста метрах от меня жила Лидия Федосеева-Шукшина.

— Встречались?

— Хотел пообщаться! А соседка моя была знакома с ней еще по Москве. Как-то говорит: «Сегодня идем в ресторан. Присоединитесь?» Туда же приходит какая-то бабка. В здоровых черных очках. Садится напротив меня, что-то про кино начали говорить. Я даже заспорил с ней. Посидели-посидели — они встали и ушли. Я говорю: «Что за бабка-то была?» — «Это ж Шукшина...» Господи! Не узнал!

— Еще будет второй шанс, Борис Маркович.

— Не будет. Они апартаменты продали.

«Йося! К ноге!»

— Так что у вас вышло с Кобзоном? — припомнил я.

— Работаем мы в останкинской студии. Должен приехать Кобзон, спеть что-то. Старший оператор у нас Юрий Игнатов. По прозвищу Генерал. Вся Москва знала его жену.

— С какой стороны?

— Она была директором Дома актера.

— Эскина, что ли?

— Совершенно верно, Эскина! Сам он был страшный поддавоха. Хоть оператор неплохой. На телевидение пришел, когда операторское дело только зарождалось. Поэтому свой кусок сразу ухватил и никому не отдавал. Все время говорил, что горло у него пересохло. Постоянно человеку надо было принять.

— Что ж. Это страсть святая.

— Вот сняли какую-то песню и пошли перекурить. Вы в «Останкино» бывали?

— Имел несчастье.

— Коридор длинный-длинный. Кругом студии. Курить все выходили к лестничной клетке. Кобзон тоже с нами. Вот Игнатов мялся-мялся... Хотелось отметить окончание съемки пьянкой. А денег нет!

— Кобзон не достал портмоне?

— Стоим, курим. Вдруг Игнатов зацепился взглядом за Кобзона — и вскричал: «Йося! К ноге!»

— Ничего себе заявка на победу.

— Кобзон оборачивается с легким недоумением: что за фокусы? А оператор наш смотрит в упор: «Пятерочку давай!» Ха!

— Ну и?

— Кобзон спокойно достает бумажник. Вынимает пятерку, протягивает. Ни малейшего признака недовольства. Ну и пошли дальше снимать. Потом оказалось, Игнатов его снимал, когда Кобзон был совсем мальчишкой. Опекал его. Иосиф его как отца воспринимал!

— Чудесная зарисовка.

— У меня про Иосифа есть и другая. Когда я ушел с телевидения, много работал на концертах. Звали на эту халтуру. Моя задача — стоять на сцене с репортажной камерой. В паузах находился между сценой и кулисами. Артисту вот-вот выходить — и все мне что-то говорили. Я понял: у каждого есть мандраж! Какой бы «народный» ни был!

— Так что Кобзон?

— Какой-то концерт-«сборник». Кобзон стоит рядом. Спрашиваю вполголоса: «Иосиф Давыдович, сколько будет песен?» Он так горько вздохнул: «Да одну... Больше не дают!» Вот какие у него были печали!

— Кобзон-то сутками мог петь. Дело известное.

— Мне ли не знать!

— Снимали?

— Объявлено, что Кобзон дает последний концерт. Я с камерой на плече, провод тянется. Даже присесть нельзя. Так вот этот концерт начался в семь часов — а закончился в шесть утра!

— Господи.

— Это я на всю жизнь запомнил. Какими только словами его ни крыл! Уже ноги отнимались. Умирал несколько раз. А куда денешься?

— Деваться некуда.

— Сначала Кобзон спел весь свой репертуар. Потом подключился хор Московского военного округа. Все, что пели вместе, исполнили. Думал, на этом закончат. Куда там! Кобзон перешел к еврейским песням. Я и не думал, что их так много. Потом начал петь что-то из репертуара этого американца, как его...

— Синатра?

— Вот, из Синатры! Кто-то в зале вставал, уезжал. На это место садились новые. А мне-то куда деваться? Страшное дело! Впервые в жизни простоял за камерой 12 часов.

— Заплатили хорошо?

— Заплатил Кобзон отлично — 600 долларов. Чтоб я его не убил.

Муслим Магомаев

— Вы говорили про курилку в «Останкино». Каких людей она помнит — Игоря Кириллова...

— Кириллова я прекрасно помню. Но еще ярче мне запомнился в этой курилке Магомаев.

— Не отпущу вас без этого рассказа.

— Снимали Магомаева в первой студии «Останкино». Декорации скромные — какой-то натянутый задник. Световые пятна позади. Обычно режиссер нам говорил: «Ребятки, придумайте что-нибудь». Мы придумывали! Порой выходило боком. Вот так случилось с Магомаевым.

— Какой-то конфуз?

— Снимали его с нескольких камер. Общий план, крупный. Ну и поставили «лягушку». Снимали снизу.

— Так что?

— Идем на перекур после первого дубля. Стоим на лестничной площадке — тут появляется Магомаев. Взвинченный, прикуривает дрожащими руками. Я к нему: «Муслим, что с тобой? Что не так?» Он выдает: «Терпеть не могу, когда меня снизу снимают! Я пел — и все время хотелось ударить ногой оператора, который с этой камерой...»

Геннадий Хазанов

— Пересматривал я тут чудесную передачу «В гостях у Озерова». Это же вы снимали?

— Да, я...

— Это было сложно?

— Конечно, сложно. Все-таки квартира — пространство ограничено! Там не развернешься! По центру стол. За ним сидели все великие. Чтоб в одном месте собралось столько известных людей — это было что-то. Я тоже мелькаю в кадре. Стою с репортажной камерой на коленях!

— Я видел. Поэтому и спрашиваю.

— Режиссер был Ян Садеков. Вы же о нем писали?

— Писал. Чудесный человек.

— Вспоминаются какие-то эпизоды. Вот Лева Яшин захотел перекурить. Устроили перерыв, вышли на лестничную клетку. А я уже читал, что у него с ногами херово и все прочее. Стоим, затягиваемся — и говорю: «Лев Иванович, к чему вы курите? Вам же вредно!» — «Да один раз живем...»

— Прав.

— Принимал участие Хазанов.

— О, это украшение любой компании.

— Пару раз я Хазанова снимал — у меня сложилось мнение, что это за персонаж. По крайней мере в то время. Совершенно неинтересный человек! Актер, который талантливо проговаривает написанную роль. А тогда собрались лучшие люди Москвы, самые сливки. Знали, что у Хазанова какой-то концерт, должен приехать. Все с нетерпением ждали. Ясно же — сейчас явится и всех рассмешит.

— Как иначе.

— А тот приехал — и начал такую пургу гнать!

— Я поражен.

— Видимо, потому что сценария не было. Увидел аудиторию — и принялся нести ахинею. Такую, что люди начали засыпать. Прошло несколько лет. Я приезжаю на Бережковскую набережную снимать Хазанова. Отработали — потом ему говорю: «Можно, я вас спрошу?» Я всегда тактично, под дурачка. Хазанов поднимает голову: «Что такое?» — «Почему, когда вы на сцене, — это весело и смешно? А вот сейчас я вас снимал — это было вообще не смешно?» Знаете, что он мне ответил?

— Очень любопытно.

— «А вы хотите, чтоб я вас смешил 24 часа в сутки?» Ха! Слава богу, сейчас я не работаю на всяких ток-шоу...

Старая балерина и кусок шоколада

— Что запомнилось в квартире Озерова?

— Он же из такой яркой семьи, да и сам не промах... Все столетнее! Эта квартира — как музей. Какие-то комоды, картины. Квартира человека с традициями.

— Ничего камерой не задели?

— Вроде все уцелело. Ааа! Нет!

— Что-то расколотили?

— Я случай вспомнил. Приезжает группа снимать в квартиру. Операторы, режиссеры. Это люди более-менее культурные. Но есть еще осветители!

— Это совсем другое?

— Это люди случайные. Как грузчики!

— Таких пускали в квартиры?

— Вот это самая беда. Никто не мог поручиться, что они там что-нибудь не украдут. А взять-то было что! Вот однажды приезжаем снимать старую балерину. На столике увидели французские духи. Ну и выпили.

— Какой срам.

— Так она заметила! К ним: «Ребята, зачем вы это сделали? Попросили бы — я бы вам купила бутылку. Это же так дорого стоит...»

— Вы меня убили этой историей.

— Есть еще история про осветителей. Работали на кондитерской фабрике. Привезли свои здоровенные приборы, расставили... Вдруг видят — куски шоколада!

— Надо брать?

— Только куда денешь? Как украсть-то?

— Я не представляю.

— Уходя, засунули в эти приборы. Потом забыли. На следующей съемке включают, жар пошел — все потекло!

Куда пропал Сергей Ческидов

— Вы не знаете, куда пропал комментатор Сергей Ческидов?

— Живет в Таиланде. Лег на дно. Может, он обижен на белый свет. Все это для меня загадка.

— Что загадочного?

— Мы всегда были друзьями. Прекрасно общались. Одно время агитировал его купить апартаменты в Болгарии. Не срослось, хоть жена у него деловая. Вдруг узнаю — обосновался в Таиланде!

— Написали бы.

— Вот и думаю: напишу ему в соцсетях — Сережа ответит... Что вы думаете? Даже не отреагировал! Видимо, никакого желания общаться со мной нет. Не знаю, что с ним произошло. Наговорить-то могли что угодно. Вдруг ни с того ни с сего узнал, что я голубой.

— На вас бы я сроду не подумал, Борис Маркович.

— Стал докапываться: с чего пошло-то? Оказывается, пустили слух, потому что мы с коллегой жили в одном номере в командировках. Так в советское время всех командированных селили в один номер! Но всегда найдется сволочь, которая что-то придумает! Может, и Ческидову на меня что-то наговорили?

— Наверняка.

— Поначалу-то я думал, с ним что-то случилось. Ческидов всегда жаловался — была у него какая-то болезнь, внезапно становился злой. Нас предупреждал: «Ребята, не обращайте внимания, у меня опять приступ».

— Ни одной ссоры не было?

— Только одна. Чемпионат мира по хоккею с мячом в Архангельске. Погода ужасная — ветер и мороз! Камеру в перерыве притащили в помещение — она вся текла. Не знаю, каким чудом ребята из ПТС выдавали картинку. Американцы у кого-то выиграли — взяли друг друга за руки, разбежались и на животах проехались по льду. Наш режиссер, парень с гонором, на что-то отвлекся. Показал другое. Так комментировавший Сережка Ческидов ничего умнее не придумал, как произнести: «Как жалко, что вы этого не видели, операторы вам не показали». Я в наушниках все это слышу.

— Завелись?

— Не то слово как завелся! Первым делом после матча бегу к нему: «Сережа, ну-ка пошли со мной». — «Что такое?» — «Пошли, пошли...» Приходим в комнату, где собрались пришедшие с мороза операторы. А их еще комментатор с режиссером обосрали. Обращаюсь к режиссеру: «Ты видел, что это было на камере?» — «Да, видел». — «Почему не включил?» — «Другое показывал...» Поворачиваюсь к Ческидову: «Операторы не виноваты. А ты их только что обложил на всю страну. Извинись!»

— Он?

— Поник: «Ребята, если все так — я извиняюсь».

— Но приятных воспоминаний больше?

— Ой, сколько у меня с ним прожито, с Сережкой! Мы были знакомы задолго до того, как он стал главным на ТВЦ. Самая смешная история случилась в Нагано.

— Что такое?

— Ездил с нами парень-редактор. Мечтал купить в Японии недорогой автомобиль. Потом перегнать в Москву. С нами был приятель-полиглот, обещал помочь. Даже японский знал! Вот как-то едем, видим — стоят автомобили. Среди сотни праворульных один, «Фольксваген» 70-х годов, с левым рулем. Цена — две тысячи долларов. Редактор воодушевился: «Такая машина мне и нужна!»

— Купили?

— Идем в контору, наш полиглот объясняет: «Человек интересуемся вашим автомобилем». Японцы обрадовались до смерти. Не знали, куда сбагрить этот «Фольксваген». Кто такой хлам купит? Сразу всех нас повели в какую-то чайхану. Угощали по полной программе! Можно лохов-то накормить!

— Еще бы.

— Вроде сговорились. Встает вопрос: как перегнать в Россию? В Японии полно компаний, которые этим занимаются. Но Нагано... Там европейцев впервые увидели, когда Олимпиада была!

— Вот бы не подумал.

— Они вообще не в курсе, что в Токио происходит. Говорим, что надо гнать машину в Москву. Японцы отвечают: «Мы займемся этим вопросом». Собрали совет словно в Филях: стол, огромная карта, все расчертили... Решили: этот «Фольксваген» будет добираться вдоль побережья. Все на полном серьезе. Посчитали — стоить будет доставка восемь тысяч долларов!

— Отказались?

— Разумеется. Несерьезно! Видели б вы лица этих японцев — вчера угощали нас, кормили-поили...

Станислав Жук и значки

— В связке с Ческидовым работали?

— Он в моей памяти переплетается со Станиславом Жуком. Великим тренером из фигурного катания. Вообще-то познакомились мы со Стасом в 79-м году. Жили в Харькове в одной гостинице. Мы все время снимаем соревнования, он у бортика. Начали здороваться. Чувствуем — ему скучно. Как-то говорит: «Ребята, пойдете гулять, возьмите меня с собой». Ну, пошли. Видим — очередь к кинотеатру. Премьера фильма «Сталкер»!

— Зашли?

— Мне про Стругацких много рассказывали, говорю: «Давайте зайдем, должно быть отличное кино». Пристроились в очередь. Видим, девчонки, парни поворачиваются в нашу сторону, смотрят... Слышу, один произносит: «Гляди, гляди, это ж Водорезов!» Как раз Жук Лену Водорезову тренировал.

— Ну и как вам «Сталкер»?

— Мы досмотрели, а один оператор поднялся: «Ребята, я не в силах это терпеть». Правда, потом по компаниям рассказывал — «изумительный фильм».

— Так при чем здесь Ческидов?

— На Олимпиаде в Нагано Жук был постоянно рядом с нами. Даже на съемки мотался от скуки. Серега Ческидов — он же бывший фигурист, Жука хорошо знал. Однажды меня осенило — снять интервью с Жуком под огромным памятником жуку. Был такой в Нагано, метра три высотой. Стоял на задних лапах. Стас увидел, куда мы его привезли, — расхохотался... Но был нюанс!

— Это какой же?

— Жук с ума сходил от значков! Если видел новый — просто терял волю. Мы его снимаем, мимо идут англичане. Он раз — и к ним. Два слова на английском, и своими руками свинчивает их значки. Наглый был в этом отношении!

— Взамен ничего?

— У него карман был оттянут звездочками с кудрявым Лениным. Для октябрят. Брал-то он дорогие, эмалированные. А Ленина доставал из кармана с таким видом, будто осчастливливает людей. Я не выдержал: «Стас, давай доснимем — а потом занимайся своим значками!» — «Хорошо». Минуты не прошло — снова увидел на ком-то значок, кинулся вдогонку...

Москвина на стуле

— Тренеры из фигурного катания — особенные люди.

— Я сразу вспомнил маленькую-то... Как же ее...

— Москвину?

— Точно! Москвину! Дедушка старенький, фамилии забывает. Рост у нее, наверное, метр сорок пять. Ческидов говорит: «Надо ее снять». С фигуристами ему общаться легко, все его знали. Договорились, встали рядом. Москвина ему по пояс. Я набрался смелости: «Тамара Николаевна, вы не обидитесь, если мы вас поставим на стул?» — «А что мне обижаться? Ставьте!» Как раз они уравнялись. Так на последних словах я с камерой отъезжаю — и зритель видит картину целиком...

— Не обиделась?

— Я ей показал прямо в камере. Она расхохоталась. Потом говорит: «Пусть посмеются и другие. Показывай!»

— Татьяна Тарасова вам выдала бы за такое.

— Я знаю! Татьяну Анатольевну ты можешь снимать целые сутки — а на следующий день она пройдет мимо и не поздоровается.

— Снимали ее?

— Когда-то в Ереване. Больше с папой ее соприкасался. Миллион историй.

Анатолий Тарасов

— Нам торопиться некуда.

— В какой-то момент Тарасова из ЦСКА поперли. Чтоб чем-то человека занять, Женька Майоров предложил ему делать передачу. Что-то вроде «Золотой шайбы» на телевидении. Тарасов подписался под это дело!

— Вы снимали?

— Не я один. Выставляли четыре камеры во дворце ЦСКА. Я главный оператор. Приезжаем пораньше, все расставляем. Потом появляется Майоров, приходит Тарасов...

— Чем же все обернулось?

— А вы слушайте! Как-то утром слышу по радио: Тарасова вернули в команду. А у нас съемка! Приезжаю во дворец, расставляю камеры. Знаю, что отснимемся, а через пару часов у ЦСКА тренировка. Тут появляется Тарасов, идет ко мне. Словно в первый раз видит: «А что здесь происходит?!»

— Силен.

— Я оторопел. Выдавил: «Анатолий Владимирович, готовимся снимать программу». — «Все убирайте, у меня здесь будет тренировка!» Я обалдел.

— Вы обещали миллион историй.

— Работаем на чемпионате Союза по шахматам. Большой-большой зал, масса столиков. Я всегда ругался, когда операторы в микрофон какую-то пургу гнали. Надо только по делу говорить!

— Согласен.

— Но был один оператор — все время ходил и бубнил в микрофон. Думал, всем это интересно. Подходит к столику, где играет Михаил Таль. Смотрит как Наполеон на доску. Некоторое время наблюдает. Потом нажимает кнопку на рации — и отчетливо произносит: «По-моему, ему надо ходить конем...»

— Гнать такого оператора.

— У него недержание было.

— Тем более.

— Не мог удержаться — всюду встревал! Работал на хоккее. А этот Миша был страшный болельщик ЦСКА, вся команда его знала. Немножко подфарцовывал — постоянно просил хоккеистов ему что-то привезти. Они возили, им несложно. Вот стоит Миша на матче ЦСКА между скамейками. Там было специальное место для камеры.

— Неужели Тарасову начал подсказывать — как Талю?

— Надо знать Тарасова — ему только скажи под руку! Брякни поперек!

— Разорвет?

— Разорвет. А тут и ЦСКА еще проигрывает! Тарасов стоит — задницей уперся в бортик. Лицом к команде. Тут наш оператор начинает: «Валерку выпускай, Валерку!» Сначала тихо. Потом громче, громче.

— Тарасов расслышал?

— Повернулся: «Товарищ, не мешайте работать!» Если б это был не Мишка, которого он прекрасно знал, этот оператор вообще пропал бы. Не только для хоккея.

Вообще о чем бы ты ни начал говорить с Тарасовым — сведет разговор к хоккею. Фирсов вспоминал, как они грибы пошли собирать. Толя увидел белый, нагнулся, начал резать. Тарасов аж подпрыгнул: «Не так! Не так надо!» Фирсов перепугался: «А как?»

— В самом деле — как?

— Тарасов показывает: «Надо встать на одно колено и как шайбу его принимать...»

Russian grizzly

— Вы говорите — фарцевал оператор. Как?

— Наш Миша к приехавшим чехам не приставал. К финнам — тоже не особо. Специализировался на канадцах и американцах! Действовал через администраторов, которые готовят клюшки. При этом по-английски ни в зуб ногой!

— Как договариваться?

— Объяснял на пальцах. Представлялся: «I am a Russian grizzly!» Потому что звали его Миша.

— Забавно.

— Приклеился к одному канадцу. Что-то выклянчил. На второй день снова Канада играет — он опять к этому администратору! Тот не выдержал: «Слушай, что ты ко мне лезешь? Говори по-русски...» Какой-то украинец из бывших наших!

В подсобке Карабасова

— С великими хоккеистами близко соприкасались?

— А! Это вообще! Был у меня приятель — Женя Карабасов. Здоровый-здоровый. Заведовал продуктовым складом и болел за ЦСКА. Все его знали, все в друзьях!

— Отоваривались?

— Вот именно. Отоваривались. У него были какие-то колбасы из Белоруссии, копчености — сейчас таких и не представить. Как к нему заеду — непременно застаю кого-нибудь из великих. Либо артисты, либо спортсмены. Однажды прихожу — в подсобке «Небесный тихоход» сидит!

— Николай Крючков?

— Да! Я рядом присел — как на икону на него смотрю. А хоккеисты бывали вообще все — Петров, Викулов, Фирсов! Когда я приехал туда впервые, все это выглядело, как в номере Карцева и Ильченко: «Что есть?» — «Все!» — «А сколько можно?» Карабасов меня водил — а кругом окорока, ящики с консервами. «Жень, а вот этого можно?» — «Бери!» — «Сколько можно?» — «Сколько унесешь...»

— Не отказывал?

— Никогда. Но я для приличия всегда спрашивал. Оплачивал — и оставался послушать. Сколько было историй!

— Какая сразу вспоминается?

— Как-то приехал за колбасой Мишаков. Сидит и байки травит. Была, говорит, у меня золотая фикса. Выбили! Игра идет — а я ползаю, ищу. Судья склонился: «Что с вами?!» — «Это ж золото...»

— Еще.

— В этой подсобке я познакомился с Александром Виноградовым!

— Знаменитым хоккеистом ЦДКА?

— Я его особо не знал. Он сошел еще до того, как я начал сознательно болеть. Но вот продуктовая подсобка нас свела! Юморист страшный! Особенно запомнилась одна история. Рассказывал, что больше всего на свете боялся опоздать на тренировку. Для Тарасова страшнее провинности не было. Однажды, рассказывает, еду в метро, чувствую — не успеваю!

— Вот горе.

— Подъезжает к станции «Аэропорт». В руках фибровый чемоданчик, в нем тапочки для тренировок. Больше и нет ничего. Тут мысль: в вестибюле-то пустота! Только вдалеке ходит милиционер. Виноградов поставил чемоданчик на скамейку, отошел. Милиционер направился в его сторону. Виноградов подбегает к своему чемоданчику, хватает — и быстро уходит. В спину свисток: «Гражданин, задержитесь!»

— Так.

— Нагоняет: «Это ваш чемоданчик?» — «Мой! Я на тренировку еду!» Нет, говорит, пройдемте. Поднимаются наверх в комнату милиции. Виноградова поддерживают под локти, чтоб не сбежал. Допрос: «Если твой чемодан — что там лежит?» — «Тренировочные брюки да тапочки». Открывают — в самом деле.

— В чем фокус?

— Ему говорят: «Ах, извините, пожалуйста. Вы свободны». «Эээ, нет! — возмутился Виноградов. — Вы мне справку пишите — что задержали во столько-то, отпустили во столько-то...» А что для милиции-то справку написать? Будьте любезны!

— Какой остроумный человек.

— Приходит на тренировку. Тарасов со зверским лицом. А тот с порога: «Анатолий Владимирович, я ехал, успевал, но милиция задержала». Справочку ему тянет. Тот взглянул — крыть нечем! А про десятиметровую вышку вы знаете?

— Знать-то знаю. Только версия у каждого своя. Говорят, даже Тарасов сам прыгнул в назидание.

— Кто ж мне рассказал? Кажется, Рагулин... Тарасов погнал команду на вышку в бассейне. А в том поколении были люди, способные ответить. Сологубов сказал: «Анатолий Владимирович, вот вы прыгните, а мы за вами». Делать нечего! Тарасов, кряхтя, поднялся. Подошел к краю. Взглянул — и назад: «На сегодня тренировка в бассейне отменяется».

— Кстати, Виноградов прославился — все что-то изобретал в хоккее.

— Как же! Особую клюшку!

— Изобрел?

— Да. Поначалу-то клюшки были ровные, потом стали загибать. Размачивали, нагревали, клали под шкаф. Сплошная самодеятельность — промышленных-то клюшек не было вообще! Так вот Виноградов всех превзошел. Сделал клюшку с двумя загибами. Это у него просто навязчивая идея была. Вот как изобретают люди вечный двигатель — так и он с этой клюшкой носился, а все только смеялись...

— Над чудо-богатырем.

— Он вроде ЗМС и чемпион мира, а мужичок по комплекции обыкновенный. С меня ростом, худенький. Так и Ларионов щуплый!

«Кто такой Ларионов?»

— Знакомы?

— Вот история — мы ездили показывать хоккей из Воскресенска. Дворец такой забавный у них был — прямо за воротами какой-то местный художник выложил панно во всю стену: советские хоккеисты играют с канадскими. Чтоб не перепутали, написано поперек груди — «СССР». Просто кич какой-то! Кончается первый период, хоккеисты уходят. Моя камера между лавками. Гляжу — симпатичный мальчонка остался сидеть на лавке «Химика». Подхожу: «А ты что не пошел?» «А я, — отвечает, — только за юношей играю, мне пока туда рано». Какие-то юниоры должны были сидеть на лавке в запасе. «Как зовут?» — «Игорь...»

— Ларионов?

— Да! Так поболтали. Потом взгляд у меня упал на панно. Говорю: «Слушай, Игорь! Представляешь, пройдет время — и ты будешь играть за сборную СССР против канадцев...»

— Что Ларионов?

— Усмехнулся: «Да ладно, дядя. Что вы!» Я точно помню, так и произнес — «дядя». Прошло время — он уже начал играть за «Химик». Как-то приезжают в Москву, я подхожу на раскатке: «Игорь, ты меня помнишь?» — «Здравствуйте! Конечно, помню!» А я за ЦСКА болею. Ну и брякнул: «Давай к нам в ЦСКА!»

— Вы прямо судьбу ему расписали.

— Он фыркнул: «Нет. Не хочу. Хочу в «Спартак»!» Клянусь, так и было!

— Прошло еще время. И?..

— Проходит много лет. Приезжаем на Ширяево поле, там тренировался «Спартак». Делать интервью с Ковальчуком. Он только-только попер. Сидим в коридоре, я и Ковальчуку решил напророчить. Говорю: «Когда-то я встретил парня и предсказал, что он будет играть в НХЛ. Вот представь, что и ты там окажешься. Кстати, тем парнем был Игорь Ларионов...» Знаете, что Ковальчук мне ответил?

— Что?

— «А кто это такой?»

— Не может быть.

— Может, прикинулся. Он парень-то непростой, этот Ковальчук. Я опешил: «Ты что, не знаешь?» — «Не знаю...»

— С самим Ларионовым новостями не делились?

— На каком-то турнире встречаю Ларионова. Стоит за воротами. Подхожу, напоминаю, кто я такой и что напророчил. Он смотрит: «Я не помню». Может, решил, что я под таким предлогом в долг хочу попросить?

Коньки Петрова

— От великих хоккеистов что-то в вашем доме осталось?

— Ааа! Это тоже смешно!

— Я люблю, когда смешно.

— Я в 70-х, уже взрослый, играл на коробке в Выхине. Клюшка у меня всегда была Петрова, Харламова или Михайлова.

— Откуда?

— Чуть треснет — они бросают. Мы тут же подбирали. Ее склеишь — и как новенькая. Был у меня знакомый в ЦСКА, который виртуозно это исполнял. А вот ботинок хоккейных не было!

— Не выбрасывали?

— Видимо, не при мне выбрасывали. Говорю этому же приятелю: «Можешь найти какие-то бывалые ботинки? Мне новые-то не нужны!» «Я посмотрю», — отвечает. К следующей игре приносит.

— Чьи?

— Сказал — Петрова. На них страшно смотреть! Прошли огонь и воду!

— Что ж вы хотели.

— Но лезвия есть. Это главное. Отдал ему какие-то денежки. Был доволен — Володькины коньки, не чьи-то! Приношу домой — а задник так рассохся, что торчал внутрь. Врезался в ногу. Так и бросил их.

Букетик от Пегги Флеминг

— С какими людьми вы встречались — это с ума сойти.

— С самого детства!

— Первый великий, случившийся рядом?

— Вадим Козин.

— Это где ж вы соприкоснулись? Он же не выбирался из своей ссылки.

— Мой папа был командиром части на Чукотке. Сам обожал петь, организовал хор. Однажды пригласил из Магадана ссыльного Вадима Козина.

— Неужели старик приехал?

—  Приехал! Выступил! До сих пор помню, как на припеве «Подайте ж милостыню ей...» тянет иссушенную руку в зал. Женщины рыдали. А вечером пришел к нам домой на ужин! У меня вообще какое-то притяжение с творческими людьми.

— Например?

— Снимаю «Прожекторперисхилтон». Приезжает Хью Джекман. Врывается в студию, как расписано. Обходит стол, здоровается со мной — потом возвращается к Урганту. Я обалдел! Может, у него ассоциация какая-то? Я на папу его похож?

— Есть в этом какой-то секрет.

— Порой я даже чувствую — вот сейчас что-то случится. Когда-то в Москву приезжали все звезды фигурного катания. Устраивали грандиозное представление. Меня посадили у самого льда. Самые великие чемпионы выступают в конце. Наконец под аплодисменты выкатывается великая Пегги Флеминг. В руках букетик. Этого еще не случилось — а я уже представил: сейчас подъезжает ко мне и этот букетик отдает. Что вы думаете?

— Все так и случилось.

— Подъезжает и протягивает! Я растерялся. Потом вскочил, взял. А она в скользящем луче света поехала дальше. Как это объяснить?

Помидоры Юлиана Семенова

— Вы мне говорили — ездили в гости к Юлиану Семенову. Завидую!

— О, это одна из историй, связанных с Мишей Лещинским!

— Тем интереснее.

— Лещинский — одно из самых известных лиц советского телевидения. Ездили мы с ним очень много. Как-то затеяли программу «В эти дни сорок лет назад».

— Ездили по местам боев?

— Совершенно верно. Разве что за границу не выезжали. Надо было снять Юлиана Семенова. Тот же сколько писал про войну, встречался со Скорцени... Приезжаем в Ялту, селят нас в какой-то кемпинг. Жил Семенов высоко в горах, прямо под окнами расстилалось море.

— Мухалатка. Там сейчас музей.

— Приезжаем, встретил нас очень хорошо. Такой мужик приветливый. Посадил за стол. Сам сел во главе. «Мальборо» из рук не выпускал. Показывал какие-то фотографии, вспоминал... Вдруг спрашивает: «Ребята, вы, наверное, голодные?» А мы в самом деле были голодные!

— Что ж вы так.

— Утром уезжали из своего кемпинга — решили, уж Юлиан-то Семенов нас накормит. Вы же знаете, какие журналисты халявщики.

— Мне про это ничего неизвестно.

— Мы промолчали — и тогда Юлиан Семенов ставит полбанки: «Это чача. Мне местные подарили». Еще на столе стояли орешки. Домработница его, женщина душевная, поняла: если будем закусывать чау орешками — это не совсем правильно.

— Совсем не по-божески.

— За спиной у Юлиана стоял здоровый холодильник. Достает блюдо помидоров. Такие настоящие — «Бычье сердце»!

— То, что надо.

— Обошла Семенова и ставит на стол. Мы вздохнули с облегчением. Вдруг Юлиан раздраженно давит сигарету — и так мягко ей, укоризненно: «Ли-и-ля... Ну зачем ты принесла помидоры?! Лю-ю-ди же не хо-о-тят...» Она берет блюдо — и так же торжественно уносит. Никакого закусона не было.

— Вот так Юлиан.

— Зато сфотографировался с нами. Очень приятный мужик. Но жадный, сука.

Лещинский

— Вы знакомы с Лещинским. Это легенда из легенд.

— Лещинский был отличный мужик. Вся страна его знала. С той самой программой ездим по всему Советскому Союзу. Подходит женщина: «Мишенька, неужели ты меня не помнишь?» — «Не помню». — Мы же с тобой на войне вместе..." - «Может быть, но вспомнить не могу». Потом мне шепотом: «Я 45-го года рождения...»

— Вот она, слава.

— Все его за своего принимали! Миша пил только водку. Приезжаем в какой-то город. Нашу группу обязательно встречали партийные деятели. Надо ж произвести впечатление на Центральное телевидение. Первым делом везли в ресторан.

— Какая красота.

— Однажды приехали — а на столе стоит коньяк. Лещинский в сердцах: «Я же вам говорил, что коньяк не пью. Только пшеничную!» Партийцы засуетились.

— Принесли?

— Еще бы они не принесли. Михаил Борисович поставил бутылку пшеничной рядом с собой на лавочку. Разговариваем, кушаем — а он бутылочку достает и прямо из горла: буль-буль-буль... Вижу: отставил пустую.

— Вот это мощь.

— Что-то у него было с желудком. Говорил: «Так его лечу». Хороший мужик!

— Теперь и я вижу — хороший.

— В нашей группе была редакторша. Мы с Лещинским всегда жили в одном номере. Он тихо ночью вставал — и сваливал. Не знаю, где они встречались. Он это тщательно скрывал. Вообще был уверен, что я ничего не знаю. Я утром встаю: «Что-то голова болит...» Он всегда отвечал: «Хорошая голова никогда не болит!» Однажды наутро у него лицо перемятое. Ходит, охает. Я гляжу: «Михаил Борисович, что такое?» — «Голова болит...» Тут уж я с торжеством: «Хорошая голова никогда не болит!»

«Приходи, сказка»

— Не вы ли с Лещинским снимали вывод советских войск из Афганистана?

— Это легендарные кадры — мои. Только работал я с другим ведущим программы «Служу Советскому Союзу». Военные эту программу называли «Приходи, сказка».

— О, вот это сильно.

— Прилетели в Термез. Оттуда собирались выдвигаться. Селят нас в гостиницу: «Утром выходите, придет машина, отправитесь на съемку». Ждем — нет автомобиля! Находим офицера — и слышим: «Генерал сказал, чтоб машину вам не давали. Все заняты». Все провороним!

— Как быть?

— Мы скорее в штаб. Как раз подъезжает на «козлике» генерал армии. Видит этого корреспондента, узнает, счастлив: «О, любимая программа!» — «Помогите с машиной!» Этот генерал армии небольшого роста — поворачивается к тому генералу-амбалу, который нам отказал: «Ты что обижаешь людей? Найти им машину!» Тот под козырек. Но как только генерал армии скрылся из виду, повернулся к нам: «Машину? *** вам, а не машину!»

— Так и не дал?

— Помялся — и все-таки дал автобус. Очень нехотя. Вот эти легендарные кадры, как советские войска едут по мосту, я снимал!

«Моргунов сразу спросил: «Сколько заплатят за интервью?»

— Работа над документальными фильмами — моя мечта. А у вас воплотилась.

— Это большое испытание!

— В чем?

— Вот снимали мы документальный фильм про Гайдая. Надо привлечь Моргунова. Тот сразу выдал: во-первых, все репризы в фильмах Гайдая придуманы им. Но главный вопрос: сколько ему заплатят за интервью?

— Да. Это вам не Вицин.

— С Вициным тоже натерпелись. Вообще не тот человек, что в кино. Спокойный, совершенно непьющий. Но разыгрывающий какую-то свою роль.

— То есть?

— Долго не соглашался сниматься. Находил причины. Наконец ради Гайдая согласился. Уж на съемках начались страдания! Снимали в темном помещении, нужен дополнительный свет. Вицин светить запретил. Я ему про важность света в кино — он ни в какую! Что делать? Я включил все усилители на камере, жертвуя качеством картинки. Как только врубал хоть один осветительный прибор — Вицин немедленно отворачивался от камеры. Ясно было — он все понимает, но играет какую-то роль.

— Так и не сломался?

— Сломался. Ему надоело. Начал рассказывать истории. Расстались друзьями. Гению можно простить все.

— Надо думать, и до Никулина вы добрались.

— Никулина я потом отдельно снимал. Приехали к нему в цирк делать интервью. Он ко мне как к старому знакомому отнесся. А я знал, что он анекдоты собирает. Говорю: «Такой вы слышали?» Рассказываю — а Никулин: «О, этот я давно знаю. Я лучше сам тебе анекдот расскажу».

— Помните?

— Этот старый анекдот я тогда услышал впервые. Приходит Чебурашка в магазин. Говорит: «У вас есть песины?» Ему продавец в ответ: «Не песины, а апельсины. Вот когда научишься выговаривать, тогда мы тебе продадим». Проходит время, Чебурашка снова: «У вас есть песины?» Продавец рассердился: «Не песины, а апельсины. В следующий раз придешь и скажешь так — возьму молоток, гвозди, за уши прибью тебя к стене!» Через некоторые время Чебурашка заглядывает в дверь: «У вас есть молоток?» — «Нет». — «А гвозди?» — «Нет!» — «А песины?»

Калашников

— До Горбачева мы еще дойдем — кроме него яркие герои ваших документалок?

— Я про Калашникова фильм снимал!

— Ох. Мой сосед.

— Он что, разве живой?

— Нет. Но я в Мытищах — и он тоже.

— Тогда мы приезжали к нему в Ижевск. Тоже закорешились! Он такой был, любитель прихвастнуть. Дома у себя показывал маленькие автоматики: «Между прочим, стреляют пульками! Точная копия моего. К юбилею изготовили».

— Прелесть.

— Повез нас к себе на дачу. Шашлыки жарит — и говорит: «Я и шашлычницу эту сам придумал!» Тоже с какими-то особыми возможностями. Потом вместе полетели то ли на Камчатку, то ли на Сахалин. Вот там Калашников по полной отдуплился!

— Это как?

— Отправились на какую-то речку, как раз в это время кета шла на нерест. Несметное количество! Калашников в сапогах по пояс зашел в воду, сачком зачерпнул и показывает нам. Полон рыбы! Радовался как ребенок. Полетели на вертолете к гейзерам.

— Представляю картину.

— Да отдельный фильм можно снять. По одному гейзеру хоть часы сверяй — выбрасывал фонтан горячей воды минута в минуту.

Калашников фотографии передо мной раскладывал: «Я АК в 47-м году изобрел — был всего-навсего старшиной... Хочешь, я тебе макет автомата подарю?»

— Взяли?

— Что-то замялся. Да не стоит, отвечаю. А надо было брать! Водил нас в конструкторское бюро. Даже в цеха запустил. Вдруг говорит: «Знаешь, в чем секрет моего автомата? Все детали литьем плюс простота! Его и по песку возили, и в холодильник закрывали, и грязью обливали — а он продолжал стрелять».

— Хороший мужик?

— Отличный! Простой, без всяких понтов. Рукастый такой. А что нравилось ему прихвастнуть — так что ж? Обыкновенный мужик, волей случая превратившийся в оружейную икону.

Проханов

— Корреспонденты с вами в связке тоже работали яркие?

— Проханов!

— Батюшки! Работал корреспондентом? Как я?

— Мы ездили, снимали какие-то телевизионные программы. В ведущие взяли Проханова. Он был еще стройный, молодой мужик. Все время жили в одной комнате. Постоянно говорили за жизнь. Спорили. Рассказывал про свою коллекцию бабочек.

— Это новый штрих.

— Что вы! По всему свету их собирал! У Проханова вообще чванства ноль. Все на равных. Снимали где-то в Мурманской области учения десантников. От грибов все коричневое, косить можно. Проханову надо было уехать в Москву пораньше. Командование дает ему БТР — и отбывает.

Что-то мы без Проханова отсняли, вечером возвращаемся. Вижу — сидит в комнате! Глубоко несчастный!

— Что стряслось?

— Развешаны вещи. Рядом лежит фотоаппарат. Оказывается, они ехали по руслу реки, потому что дороги нет. Чемодан кинул внутрь, сам сидит сверху. Обхватил руками пулемет, чтоб не свалиться. Этот БТР заглох. В это время начался прилив. Река связана с океаном! Затопило БТР под самую крышу.

— Вот беда. Как уцелел-то государственник.

— Переживал он об одном — замочил свой старинный фотоаппарат ФЭД! Главное его сокровище! Сидит и продувает. Насколько хватает легких.

«Это что за ***?» — спросил наш водитель, указывая на Ельцина

— Давно камеру не брали в руки?

— Года четыре.

— Руки-то не забыли?

— Не забудут никогда! Я, кстати, вспомнил историю про Ельцина. Это вообще!

— Ельцин — это касса, это сбор. Рассказывайте скорее.

— Большой зал, сидят депутаты. Операторы стоят у камер. Я один хожу с камерой на плече. Подхожу к президиуму, где сидит Ельцин. Тот вдруг встает, как-то сутуло делает два шага ко мне — и здоровается первым. Я обалдел! Причем хватает меня за левую — правая-то занята камерой!

— Вот это да.

— Но я понял, в чем дело. Ельцину важен был любой кадр, любое появление на экране. Как раз небылицы плели, будто он на троллейбусе ездит. Но с тех пор я Ельцина по большой дуге обходил. Он-то в президиуме сидит, ему делать нечего. Но издали он мне все равно кивал.

— Выделял вас Борис Николаевич из толпы?

— Вскоре был шанс убедиться — запомнил!

— Это что же случилось?

— Едем по Москве с тем самым корреспондентом Сережей Черновым. Ищем материал. А у этого Сергея была идея-фикс — снять интервью с Ельциным! Постоянно об этом говорил!

— Ельцина народ уже знал?

— Да, был популярен. Мчимся по Фрунзенской набережной — а там в глубине, оказывается, филиал ВДНХ. Какая-то строительная выставка. Ну, думаем, заскочим. Сережка отправился разведывать. Вдруг прибегает белый: «Скорее! Там Ельцин!»

Я хватаю камеру, штатив. За углом вижу старую «Чайку». Стоит Ельцин. Видит меня: «О! Ну как вы там?» — «Все нормально, Борис Николаевич». Сережка уже с микрофоном около него. Начинается разговор. А возил нас Андрюха, деревенский-деревенский парень. Метр с кепкой. Ему любопытно стало, тоже подошел. Громко произносит, указывая на Ельцина: «Это что за ***?»

— Ельцин услышал?

— Возможно. Не знаю. Я прошептал: «Живо назад». Пока не дополнил вопрос. Была у меня с Ельциным еще одна история. Мало кому рассказывал.

— Считайте, пришло время. История настоялась.

— Как-то обратились ко мне люди, чтоб поспособствовал — организовал интервью с Ельциным. А его личный доктор всегда ходил на хоккей, был большой болельщик. Я его знал. Встречаю на каких-то съемках, передаю просьбу: «Можешь поспособствовать? Люди просят узнать». — «Я спрошу у хозяина».

— Спросил?

— Уж не знаю, что за «хозяин» — но когда встретились в следующий раз, говорит: «Две тысячи долларов». Все, вопрос закрылся.

Распутина на шее

— Вы работали на концертах. Вот это испытание для оператора.

— Вот вам случай. Работаю на сцене. Кто-то поставит камеру на штатив — ему достаточно. Другой вообще на пол установит, завалит кадр.

— Вы-то не такой?

— Я делал шоу одной камерой! Мне самому это нравилось. Вот выступает Маша Распутина. Манера у нее — «разгуляй». По сцене бегает. Вдруг пришло в голову — сесть мне на шею!

— Ого.

— Сейчас вспомнил, думаю — вот сволочь... Я-то с камерой то на четвереньках, то привстану. Вдруг она порхаючи так — и усаживается мне на шею! Народу понравилось, аплодисменты!

— А вы?

— Не сбрасывать же ее? Чертыхаюсь про себя. Но понимаю: это шоу. Надо терпеть. В первом отделении я работал слева. Справа другой оператор. Тоже с репортажной камерой. Слышу в наушники: смеется! На него тоже села!

— Есть в этом какие-то эротические подтексты.

— Я вам скажу — приятного мало. Вот еще смешная история. Была в телецентре крошечная операторская комнатка. Как-то заглядывает Лещенко: «Ребята, я у вас посижу?» — «Лев Валерьянович, конечно, заходи!» А мы кроссворд разгадываем. Говорит: «Можно, я с вами?» — «Давай!» Я читаю: «Знаменитый советский певец на «л»! Лев Валерьянович что-то предлагает. Говорю: «Вторая — «е». Он задумался: «Не знаю». Всем уже смешно. Произношу: «Третья — «щ»...» — «Ну-у, ребята, так же нельзя...»

Тараканы Богатырева

— Самые грустные воспоминания о большом таланте?

— Как фамилия актера, который играл в «Свой среди чужих» — но не Михалков?

— Богатырев.

— Да, Богатырев! Приехали его снимать. Жил в самом центре, какой-то древний дом. Причем квартира коммунальная. Все сняли — и зачем-то повел нас на кухню. Там я увидел то, чего не видел никогда в жизни.

— Что?

— Представьте: желтовато-белые стены, грязные трубы, залитая жиром плита. А главное, бегают огромные тараканы! В жизни не забуду!

— Еще кто из артистов удивлял?

— Я снимал спектакль «Двадцать лет спустя». Так по-пацански сошлись с Джигарханяном. Закорешились! На спектакль меня приглашал, контрамарки давал. Мне приятно — все-таки Джигарханян!

— Это ясно.

— Прошло лет двадцать. Как-то халтурю на «Русском лото». Наш режиссер хорошо знал всех актеров, постоянно приглашал. Что-то им приплачивали, призы давали. Прихожу как-то пораньше, народ начал подтягиваться. Вдруг вижу: Джигарханян!

— Подошли?

— Он уже с палочкой, какой-то парень рядом. Подходить неудобно — вдруг посмотрит как на идиота? Но решился: «Армен Борисович, вы меня не помните, но много лет назад...» Он прервал меня укоризненно: «Борис! Почему же я тебя не помню? Прекрасно помню!» Представляете, какая зрительная память?

— Профессиональная.

— Время спустя работаю на инаугурации в Кремле. Там все сливки общества. Выходы в Кремлевском дворце не очень широкие, толпа идет медленно. Как в Мавзолее. Впереди меня Джигарханян с Марком Захаровым. Разговаривают, я не окликаю. Захаров внизу пошел в туалет, а я думаю — проскользну мимо Джигарханяна. Обхожу — и слышу голос: «Боря! Ты чего со мной не здороваешься?»

«Филипп Киркоров, 15 лет...»

— Ваша «Экспресс-камера» была довольно забавной передачей.

— А как все получилось? Началась перестройка. В Питере создали «60 секунд». Популярность фантастическая. А в Москве ничего не было. Наш режиссер раньше работал в ООН корреспондентом. Году в 87-м в Нью-Йорке как-то они прокололись, оттуда выслали много нашего народу. В Москве надо было их как-то всех трудоустроить. Вот его поставили редактором. Отличный мужик. Большой любитель поддать.

— Вдвойне отличный.

— Вот он и придумал — надо сделать передачу, чтоб была не менее популярной, чем питерская. Задумался — и родил: «Я видел в Америке программу, делается с колес...» Решили — попробуем! Первый выпуск — выезжаем из редакции, на Садовом у театра Образцова ремонтируют часы. Все фигуры зверей расставлены на асфальте. Сняли!

— Смешного много было?

— Однажды приехали в концертный зал «Россия». Думаем: вдруг что-то есть интересное? А там Пугачева репетирует!

— О, удача.

— Там двери, обитые железом — и выход сбоку на сцену. Корреспондент подошел к Пугачевой: «Алла Борисовна, можно мы снимем репетицию?» — «Нечего мне мешать, валите отсюда!» Ей что «Экспресс-камера», что не экспресс.

Глядим — со стороны холла вертится чернявый пацаненок. Все время приоткрывал дверь и голову туда засовывал. Спрашиваем: «Ты что не заходишь?» — «Меня не пускают». — «Зовут тебя как?» — «Филипп Киркоров, 15 лет...» Как собачонка за ней ходил!

— Потешная история.

— Как-то приезжаем на Мосфильм. В цех, где делают всякую посуду для съемок. Нам интересно стало: вот бьют в фильме бутылкой по голове. Что за бутылка такая? Ведь не обычной же?

— Наверняка не обычной.

— Оказалось, из сахара отливают! Разлетается как стеклянная!

— Вот как?

— Закончилось тем, что мы одну бутылку выпросили. Как-нибудь, думаем, обыграем это дело. Залили туда чего-то красного, попросили милицейский наряд нам подыграть. Стучим в дверь квартиры: «Милиция, проверка документов!» Оттуда выходит парень. Наш, подставной. Видит милицию, человека с камерой — и без лишних слов бьет корреспондента Мишку бутылкой по голове. Все вокруг залито ненастоящей кровью. Мишка на руках у милиции. Делает вид, что отдает концы. Мы не представляли, какой будет эффект!

— Какой?

— Шухер на всю Москву! Прихожу на работу — ко мне кидается оператор: «Мишку-то убили?!»

Поцелуй Бори Моисеева

— Больше с Пугачевой не встречались?

— Встречался! А как же?! 95-й год. Приятель пригласил снимать «Рождественские встречи» Пугачевой. Все происходило на даче у Леонтьева. Дело было зимой. Я приехал рано, поставил машину. Захожу в этот дом. Раздеваюсь — а мимо пробегает какая-то неопрятная женщина. Наверное, думаю, уборщица Леонтьева. Потом снова мимо идет. Это ж надо, думаю, до чего страшненькая.

— Кто был-то?

— Оказалось — Алла Борисовна! Еще до грима!

— Батюшки. Что ж творится-то.

— Но с ней отличная гримерша работала. Смотрю — к съемке совсем другая картина. Весь бомонд съехался на те «Рождественские встречи». Пугачева номер снимала — ходит по улице, поет, за веточки берется. Потом меня спрашивает: «Как получилось?» — «Алла Борисовна, а вы подойдите, посмотрите». У меня камера Sony на плечах, видоискатель сбоку. Чтоб посмотреть — надо ко мне прижаться.

— Прижалась?

— А как иначе? Посмотрела — и вдруг говорит: «А мы с тобой хорошо смотримся!» Ха-ха!

— «Рождественские встречи» — это было что-то.

— Я на других «Рождественских встречах», в Хаммер-центре, снимал кабаре-дуэт «Академию» и Борю Моисеева с двумя бабами. Их еще знать никто не знал. Сколько меня Боря встречал после этого — всегда восклицал: «Это ты дал мне путевку на телевидение. После того сюжета все нас узнали!» Все бы ничего, но...

— Но?

— Бывали моменты — сидим перед концертом в зале. Приходит Моисеев, видит меня и кидается целоваться. Сука! Как я ни уклонялся, он доставал.

В сантиметре над головой

— У всякого оператора случаются опасные для жизни моменты.

— Однажды я снимал зимой спидвей. Вернее, кросс! Мне, дураку, захотелось занять точку поинтереснее. Прикинул, где они вылетают с трассы. Залег, взял план. Вот там меня чудо спасло.

— Что стряслось?

— Один вылетел — и железная подножка мотоцикла просвистела в сантиметре над моей головой. Если б попал — мы бы сейчас интервью не делали. Это уж точно.

Еще мне чуть голову не оторвало на Спасской башне.

— Я не ослышался?

— Когда вырос из коротких штанов, меня стали назначать работать на Красную площадь. Мероприятия, парады и демонстрации. Я снимал со Спасской башни, гостиниц «Москва» и «Центральная», с собора Василия Блаженного. Там была площадка между двух куполов. Даже с крыши ГУМа снимал Пола Маккартни.

Приятель-оператор говорит: «Мне обязательно надо снять механизм часов на Спасской башне. Съездишь со мной?» Почему нет? Поехали!

— Как туда подняться?

— Заходишь через те ворота, куда машины заезжают. Сразу будут ступеньки наверх. Поднимаешься на площадку, где камера стоит. Дальше просто катакомбы. Лесенка узенькая-узенькая, плечом цепляешься. А нам туда!

— Справились?

— Сняли механизм часов и полезли выше. Где до хрена всяких колокольчиков по периметру. Все на тросах. Тянутся вниз к барабану, к часам. Около каждого колокольчика молоточек. Когда начинается перезвон, мы сидим и смотрим. Вот так бьют куранты. Мой приятель говорит: «Общий план есть, а крупно молоточка нет». У меня моментально родилась идея — тросик натяну рукой, аккуратно отпущу. Полная иллюзия, что он ударяет.

— Ну и?

— Я тросик натянул — и он у меня сорвался!

— Ох господи. Хорошо, у нас не кровавая ежовщина.

— На всю Красную площадь — бо-о-м! Куранты бьют!

— А дальше?

— Спускаемся вниз. Там часовой механизм, здоровенный лом, на котором крепятся две стрелки. Туда-то я шел — его разглядел. А обратно забыл! В полумраке лбом в него со всей дури — ба-бах! Наверное, погнулось на Спасских часах...

Деньги в спичечном коробке

— Вот произношу — «Лужники». Первая ассоциация?

— В Лужниках у меня история вышла. При советской власти операторам часто предлагали деньги. Чтоб только выхватили камерой во время трансляции. А для меня это было табу! Мне казалось, это стыдно — на глазах у всех!

— Вы честнейший из людей, Борис Маркович. Кто-то брал?

— Брали! Еще как брали! Как-то работаю на хоккее под гостевой ложей. В перерыве подходят какие-то военные: «Слушай, мы с Дальнего Востока...» Ага, думаю. Обычная песня. Все с этого начинают. Ну и завершают как положено: «Покажи нас, пожалуйста!» «Нет проблем, — отвечаю. — Я вас покажу. А уж если режиссер это выпустит в эфир — значит, всем нам повезло». В перерыве отлучился, потом возвращаюсь — на моем месте стоит бутылка коньяка! Отыскал их глазами: «Ребята, уберите. Вы меня позорите!»

— Так что в Лужниках?

— «Спартак» играл с «Араратом». Камера стоит на татами. Недалеко от правительственной трибуны. Там не закуришь. А хочется! Отходил в сторонку, к зрителям поближе. Как раз туда, где куча армянских болельщиков.

— Тоже просили?

— Ну а куда без этого? Один говорит: «Я дома поспорил, что меня покажут! Сможешь, а? Я отблагодарю!» «Ладно, — говорю. — Садись на место. Постараюсь показать». Хлоп-хлоп по карманам — спичек нет! Тот быстренько достает свой коробок, мне подносит спичку. А коробок отдает: «Это на память. Смотри, Ереван нарисован». Ну, Ереван и Ереван. Матч заканчивается, иду к метро. Нащупал этот коробок, достаю — а там сложенная 25-рублевка!

Охрана Горбачева

— Много раз видел, как фотографы дерутся за место. Среди операторов такое случалось?

— Это интересный вопрос! Такое могло произойти знаете где? Где собираются случайные люди! Обычно-то операторы и фотографы живут дружно. У Горбачева был личный фотограф Юра Лизунов. Весил килограмм 150. Ходил, тяжело дыша, обливался потом — уф-ф, уф-ф... Подходил ко мне, просил: «Подержи мне местечко».

— Сам не успевал?

— Дверь-то открывалась — и все фотографы неслись как слоны на водопой. Чтоб встать у самой веревочки. А мне приходилось сразу два места занимать — себе и ему! Сложная задача!

— Представляю.

— Самое смешное — все знали этого Лизунова! Все же в одном пуле! Когда пробирался как паровоз — все расступались. Протискивался, разворачивался. Народ как домино отваливался.

— ЧП случались?

— У меня был случай во Франции. Съемка в небольшом помещении. Помню эту дверь, большой камин справа... Нас запустили — занимаю свое место. Мне-то снимать нужно по центру!

— Это ясно.

— Стою. Я всегда снимал с плеча. Со штатива — никогда. Заходят секьюрити в зал, начинают всех осматривать. Вдруг командуют: все на шаг от ленточки!

— Какое несчастье.

— Все стоят. Видать, я ему понравился — потому что ко мне подошел первому. Толкает в грудь. Делаю шаг назад — и вокруг меня смыкается пространство. Я оказался не у дел! Ростом-то не выделяюсь, чтоб снимать сверху, — передо мной только спины!

— Вот беда.

— Секьюрити продолжает всех сдвигать. Никто меня вперед не пускает. Вдруг вижу — передо мной две спины раздвигает чья-то рука: р-раз! Дотягивается до меня — и возвращает на место. В первый ряд. Помнит, что у меня было хорошее место!

А вторая зарисовка — у Горбачева был охранник. Татарин. Потом стал главным в охране Лужкова. Но такой вредный!

— Не сложилось контакта?

— Стою, у меня коронное место. Горбачев вот-вот войдет — но сначала охрана. Чтоб никто не выскочил из толпы. Так этот стервец обязательно встанет передо мной! Не сдвинешь!

— Поговорить пытались?

— Говорю ему однажды: «Слушай, ***! Что ты встаешь-то все время передо мной?!» А он покосился: «Все нормально». Представляете? Говнюк!

— Представляю. Везде такие.

— Эээ, нет! Работаем в Америке. Выходят секьюрити, вот такие здоровые шкафы. Передо мной встали сразу пять. На своем перешептываются. Как только появился тот, кого снимали, — сразу присели на корточки! Я отснялся — они встали. Вот это вот культура!

Лапоть

— Среди операторов яркие персонажи встречались?

— Престижно считалось спектакли снимать. Новости для программы «Время». Если тебя отправляли на спорт — это ссылка! Вообще никакого престижа! Поэтому и отправляли туда самых неходячих. Был такой Мельков. Его звали Лапоть.

— Почему?

— У него размер обуви — 47-й. Не знаю, как он вообще попал на телевидение. Еще то, черно-белое. Поставили бригадиром на хоккее. Как только появились трансфокаторы, увеличивающие объективы, — сразу стал перекрупнять.

— То есть?

— Одни крупные планы! Зритель понять не мог: что вообще на площадке творится? Зачем нам эти лица? Ему уже комментаторы стали говорить: «Юра, елки-палки! Показывай площадку!» Тот подумал — и проинформировал: «У моей тещи телевизор КВН. Когда ставлю общий план — она не то что шайбу, вообще ничего не видит! Поэтому буду так...»

— Какой милый человек.

— Глупости несусветной. Пришла новая ПТС — стал исследовать. Увидел какой-то тумблер. Взял — и вырубил. Камера отключилась. Даже инженеры еще не знали, как с этим всем управляться. К нему кинулись: «Что ты крутил?» — «Я не помню...»

— Такие люди заканчивают тоже ярко. Суют гвоздь в розетку.

— Этот решил исследовать герметичность холодильника. Ничего умнее не придумал — залез внутрь и захлопнул дверь! Смерти не случилось — жена пришла домой. Выпустила. Изнутри-то не откроешься.

— Вы меня поражаете.

— Мы, операторы, должны были явиться во Дворец спорта за час до игры. Выхожу на «Спортивной», иду. Вижу — обгоняет меня Мельков. Кричу: «Юра, привет!» Он ничего не отвечает и чешет дальше. Прихожу я не за час, а за 55 минут. Иду в буфет, там обычно спортсмены сидели. Вижу этого Юру — и он сразу: «Ты почему опоздал?!» Вот такие люди работали! Как-то прилетаем с ним на Байконур. Там сразу же отправлялись в универмаг.

— Зачем?

— Городок маленький — но много космонавтов. Лапоть увидел в обувном магазине ботинки 47-го размера. Примерил, прошелся возле зеркала — а мы приговариваем: «Юра, как здорово! Как красиво!» До этого ходил в каких-то стоптанных, страшных. Готовые в Москве купить не мог — ему такой размер шили на заказ люди, которые представления не имели о нормальной обуви.

— Купил?

— Узнал, сколько стоит. Произнес: «Подумаю». Так и улетели. Прилетаем на следующий запуск ракеты — сразу бежит в этот же магазин. Снова примеряет — и не решается. Говорит: «В следующий приезд непременно куплю». Словами его жадность не опишешь!

— Чем закончилось?

— Прилетаем в следующий раз. Бежит в магазин. Нет ботинок! Нашелся кто-то на 47-й размер!

— Кстати! Как вам с космонавтами работалось?

— Однажды моя вера в советскую космонавтику подорвалась.

— Что стряслось?

— Приезжаем в городок космонавтов. Надо было что-то снять. Я большой любитель бильярда. Подхожу к столу — и у меня шок! Шары не круглые, а щербатые!

— Безобразие какое.

— Я подумал: «Если уж для космонавтов, которые как иконы, не могут купить комплект шаров — это все, тушите свет...»

Мигуля и Карпин

— Всякий оператор сталкивается с претензиями персонажей. Как это было у вас?

— Был такой певец — Мигуля. Записывал песню в студии. Говорю ему: «Давайте покажу, как надо пройтись на песне...» Вдруг в ответ грубо: «Вам надо — вы и ходите! А мне не надо!» Вот так, сволочь, отшил меня.

— Из спортивных людей кто-то срывался?

— Чемпионат мира в Японии, 2002-й год. Мы постоянно терлись около гостиницы сборной. Пресс-секретарь был Гусев. К своим обязанностям относился ревностно — мы к нему даже не обращались. Я ездил от Седьмого канала. Зато я обращался к Львову! Вы знаете Львова?

— Весь цивилизованный мир знает Львова.

— Он был как бы при Романцеве. Москва просит интервью. Раз приезжаем — ничего, второй — ничего. Наконец Львов звонит, торжествует: «Ребята, я договорился, приезжайте! Хороший человек будет!» Что вы думаете?

— Я уже боюсь что-то думать.

— Мы приехали — оказалось: повар! Ха-ха!

— Вообще-то с поварами сейчас надо быть осторожнее.

— Так вот, не пускали, не пускали, и тут вдруг наши проиграли Бельгии. Приезжаем — ворота нараспашку! У меня почему-то ассоциация — помните, как Кукрыниксы рисовали пленных генералов на Нюрнбергском процессе?

— Не присутствовал, но помню.

— У всех наших вид был один к одному. Бродят как тени, никто не хочет давать интервью. Только убитый горем Семак что-то выдавил. Вдруг гляжу, идет компания: Карпин, какая-то женщина, еще кто-то... Я разворачиваю на них камеру.

— Ну и?

— Вот Карпин на меня полкана и спустил: «Вам делать не хера? Ходите здесь!»

Хиддинк

— За футбольной сборной России, значит, ездили?

— А как же? Вот Хиддинк тренирует сборную. Проигрываем в Израиле — и получается, спасти нас может только чудо. Которое потом и произошло. Мы с Витей Гусевым стоим позади журналистов. Заходит Хиддинк — на нем лица нет. Убитый напрочь. Вопросов ему почти не задавали. Посидел и пошел в нашу сторону. Я Гусева подталкиваю: «Скажите ему что-нибудь!» В утешение!

— Хиддинк Гусева выделял в толпе?

— Прекрасно его знал. Всегда был на глазах, рядом с камерой Перового канала. Хиддинк проходит мимо, Витя что-то произносит по-английски. У Хиддинка тут же меняется лицо — я вижу, что его отпускает! Будто в холодную воду наливает чего-то тепленького!

Еремина, Маслаченко, Орлов

— Про всех комментаторов поговорили — но некоторых забыли.

— Кто вас интересует?

— Нина Еремина.

— У меня сразу ассоциация: Нина всех устраивала в какие-то клиники. К спортивным врачам. У нее было столько знакомых в медицине — и в ЦИТО, и где угодно! Все схвачено! Вот наш оператор Мишка Савин жаловался с утра до вечера, что у него болит желудок. А все от жадности.

— Скверно питался?

— Нормальные люди идут обедать — а этот достает из сумки батон хлеба. Ходит и отщипывает по кусочку. Говорю ему: «Ну какой желудок выдержит сухомятку?!» Тут в Москве появился американский аппарат вроде МРТ. Здоровенный агрегат. Единственный на весь Советский Союз!

— Так что?

— Нина ухитрилась Мишку туда устроить. Уложили, проверили. Выдали заключение — здоров как бык. Пусть не придумывает. Задумался: «Да, я согласен». А Нина была хорошая баба!

— Это чувствовалось.

— Как будто вчера закончила в свой баскетбол играть. Ничего не изменилось! Веселая, разбитная. Приходила в редакцию — словно светлее становилось. Все к ней прекрасно относились.

— Ей казалось, что она совершенно неотразимая.

— У высоких женщин есть такое. Но она в самом деле была привлекательная. Кто еще интересует?

— Маслаченко.

— Мы с Маслаченко много времени проводили вместе. Я понял его жизненную трагедию.

— Это какая же?

— Яшин.

— Все ясно.

— Он постоянно мне говорил, что Яшин испортил ему всю жизнь. Тут уж из песни слов не выкинешь. А скольким людям Акинфеев испортил биографию! Понимаете?

— Еще бы не понять.

— Это настоящая трагедия! Маслак говорил: «В какие-то периоды я был лучше. Думал, после Чили у меня все наладится». Но у Яшина было столько дружбанов, что на все закрыли глаза. Хотя в Чили именно он проиграл.

— Так что с Маслаченко?

— У Маслака была своя яхта. Я уже перебрался в Болгарию, говорил ему: «Слушай, Владимир Никитич, покупай здесь же апартамент! Перегонишь яхту — будем вместе ходить на ней...» — «Это хорошая мысль». Потом узнаю — действительно, купил квартиру в Болгарии. Где-то совсем недалеко. Но мы так и не успели состыковаться. Умер совершенно внезапно. Даже не знаю — живут в этой квартире родственники, нет?

— У Маслаченко случился инсульт. Мне говорили старые телевизионщики, это история обычная. Все потому, что Останкинская башня излучает адским образом.

— Это все чушь. Никому не верьте!

— Запомню ваш наказ.

— Видите же — я дожил до каких лет? Ни Шуховская башня меня не сломала, ни Останкинская. Где только не был, мотался везде, где излучений до хрена. Включая Байконур. Ерунда все! Если человек предрасположен к инсульту — никуда не денешься.

— Яхту-то перегнал Владимир Никитич?

— Мне говорили — перегнал. Я до сих пор вспоминаю, как жили в деревне под Мюнхеном. А студия была километрах в трех. Лето, солнце, поля колосятся — и мы идем не спеша. Все время болтали. Так Маслак в каждый двор по пути заглядывал!

— Зачем?

— А вот ему нравилось. Говорил: «Смотри, красота неописуемая! Какие цветочки!» Кого еще вспомним?

— Друга вашего Геннадия Орлова.

— Мы с ним всегда вместе время проводили на Олимпиадах и чемпионатах мира. Так-то в разных городах, но часто перезваниваемся. Я очень люблю готовить. Что-то состряпаю в командировке — сразу: «Геннадий Сергеевич, готово!» Сели, выпили. Покушали. Как-то к нам присоединился Маслаченко. Свободные вечера проводили втроем. Однажды поехали из Лиссабона в Порту на матч. Вел репортаж Маслаченко, а Орлов за компанию. За рулем фургончика «Рено» я. Всю дорогу меня терзали: «Не так едешь, не так тормозишь, не так поворачиваешь!» А там километров триста. Я остановился, вышел: «Езжайте сами!» — «Да брось, мы пошутили, хорошо ведешь...» Ладно, тронулись.

На берегу океана увидели какую-то мастерскую, заехали. Чего только нет из глины! Все недорого!

— Что взяли?

— Смотрю, отдельно стоят какие-то чайнички — с носиком в виде члена. Все разноцветное. Вот это и куплю, думаю. Заканчивается футбол, собираемся назад. Вдруг к нам подходит Миша Козаков. А я его знал хорошо!

— Ой, как здорово. Обожаю его.

— Сразу ко мне: «Ребята, возьмете до Лиссабона?» — «Давай, место есть...» Посреди дороги остановились передохнуть, темнота. Тут меня осенило: «Миш, я такую кружку купил! Сейчас покажу...» Эти сидят, улыбаются. Достаю, протягиваю. Мне показалось, светло стало от того, как Козаков покраснел! Для него такой шок!

— Вот что значит культурный человек. Что-то сказал?

— Слова выдавить не мог. Молча протянул обратно. Я поскорее спрятал — а то, думаю, с человеком беда случится. Еще и виноват буду.

Особенно хорошо с Геннадием Сергеевичем в Ванкувер съездили. Вышли из метро — уткнулись в удивительное кафе. Нигде больше такого не видел. Крутится хреновина метра полтора диаметром. Набираешь чего хочешь, даешь повару — он при тебе перемешивает, жарит. Как закуска к мясу и пиву. С тех пор как встречаемся, так сразу: «Помнишь, как в Ванкувере?»

Вот еще история: 78-й год, зимняя спартакиада в Красноярске. Там появился первый раз Набутов. Таскал за мной по горам профессиональный магнитофон, назывался БЦМ-30. Американский. Он и весил 30 килограмм. Такой сундук!

— Ого.

— Потом мы с Набутовым ездили на чемпионаты мира по футболу, на Олимпиады. Его Первый канал приглашал. Он немножко понтяристый был. На каких-то заграничных соревнованиях подходит, показывает с торжеством — купил «Rado»!

— Это дорого. Если настоящие.

— Вот в том-то и дело! Как и «Rolex» — десятки тысяч долларов! Говорю: «Ты на каком рынке нашел?» Оскорбился! Долго изображал обиженного. Пока не признался, что купил на какой-то барахолке долларов за двадцать.

— Мои «Rado» с такой же историей.

— На Олимпиаде в Пекине это было любимое наше занятие — ездить в район, где как раз такие магазины. На каком-то этаже целые развалы с часами. Вот там можно было купить... Как Пушкин писал — «брегет». Один к одному! Я и приобрел!

— О, поздравляю вас.

— Сыну подарил. Дольше часа они не шли, останавливались. Но этот час отстукивали просто изумительно. Я из Пекина в 2008-м еще два айфона привез!

— Тоже через час останавливались?

— С одним сразу что-то случилось — я в Москве повез на рынок, где их ремонтируют. Парни как увидели — сбежались смотреть! Впервые такое чудо в руках держали, глаза округлились...

Донос

— Комментатор Писаревский мне рассказывал, сколько анонимок на него было написано. На вас — тоже?

— Писали, конечно!

— Рассказывайте.

— Приезжаем в какой-то сибирский город. Я главный оператор. Со мной группа, которую сам же набирал. Ребята берут выпивку, потом в гостиницу привозят каких-то баб. Начинаются танцы-шманцы. Я пытался вразумить: «Ребята, кончайте...» Чем все закончилось? Вызвали горничных. Те как-то успокоили. Наутро начали выяснять, кто старший. Ничего не подозревая, отвечаю: «Я старший!» Все записали. Отправляют на телевидение «телегу»!

— Вот вы попали.

— Это еще ничего — продолжение впереди! Эти ребята, поняв, что дело пахнет керосином, пишут на меня бумагу. Потом на ТВЦ их вызывали по одному — и на голубом глазу рассказывают, что они ни при чем, а все организовал я. Привел этих баб. Вот оно — телевидение.

— Тот еще гадюшник.

— В свое время у меня появилась идея стать спортивным режиссером. Иваницкий поддержал: «Конечно, давай!» Но мои же друзья-товарищи узнали — и решили, что им будет спокойнее, если я останусь оператором. Конкуренцию никто не любил.

— Клинических идиотов на телевидении было много?

— Олимпиада 1980 года. Я там занимался только бегом. Главный оператор был хороший, но дурак несусветный. Считал, что все мы должны явиться на работу за два часа до старта — и обязательно зайти на стадион строем!

— Действительно, человек с особенностями.

— Все это тянулось, пока нас не обсмеяли. А ему сказали: «Сережа, что ты дурака валяешь?»

К одному из наших операторов подходит иностранец. Как потом выяснилось — из BBC. Говорит: «Я смотрю, как работает советское телевидение. Есть международная операторская ассоциация. Желающие — заполните анкеты. Если вы специализируетесь на легкой атлетике — будем вызывать вас на соревнования в любой части земного шара».

— Какое предложение.

— Так этот главный оператор говорит: «Да вы что?! Это же враги народа! Он хочет... Хочет... Завербовать тебя! Для шпионской деятельности!»

— Точно для шпионской?

— Еще подумал и добавил: «Только никому не говори. Это же скандал!» На том и закончилось. Потом выяснилось — есть такая ассоциация профессионалов. Если ты попал в этот список — на всю жизнь в шоколаде. Если ты хороший оператор, всегда будут вызывать. Платили огромные деньги! А этот идиот взял и крылья подрезал.

— Зато сколько плюсов в телевизионной работе. Поездки, подарки.

— Я вам расскажу, что за подарки. Прихожу в Японии на съемку. Горбачев с кем-то встречается. Вижу: ленточками огорожены десятки пакетов с японскими иероглифами. Сразу смекнул: подарки для журналистов.

— Важно не проворонить.

— Вот именно. Уже картину нарисовал: что в Японии могут положить? Маленький кассетный магнитофон. Или часы. В общем, размечтался. Все заканчивается — я туда!

— Успели?

— Одним из первых. Японки с поклоном каждому дают пакет. Сверху запечатан. Неудобно при всех смотреть-то. Дотерпел до гостиницы, радостное возбуждение. Достаю... Матрешка! Подарки-то для японских корреспондентов!

Президент Буш

— Фильм-то про Горбачева вышел? Я что-то не видел.

— В YouTube есть, найдите. Называется «Частный взгляд на жизнь президента». Режиссеру, который делал фильм, все говорили: какого хрена тянешь? Смонтируй фильм, пока Горбачев президент! Совсем другой интерес!

— Не смонтировал?

— Нет. Протянул. Все вышло после отставки. Но презентацию устроили. Мы стояли, ждали, когда приедет Горбачев. Он выходит из машины — и, клянусь, сразу идет ко мне! Обнял меня за шею, как друга своего! Потом отстранился немного: «Как дела?» А для меня все так неожиданно — и я выпалил: «****, Михаил Сергеевич!» Он улыбнулся и пошел.

— Столько времени рядом с Горбачевым. Представляю, сколько в памяти.

— Два года мотался за ним по всему свету! Вот это интересно — я мог разговаривать с сильными мира сего совершенно спокойно. Без дрожи в голосе. Гораздо сложнее было с функционерами, которые близко стоят. Вот с Горбачевым мне было легко. Даже с этим, как его... Крючковым! Помните?

— Главный кагэбэшник.

— Да. Этот Крючков меня мог засунуть туда, где не нашли бы. Как-то на Мальте я жил с Горбачевым на одном пароходе. А Буш приплыл на военном корабле. На море волнение. Мы-то пришвартовались, а для американцев невозможно.

— Вот напасть.

— Их корабль стоял на рейде далеко от нас. Погода штормовая — и непонятно, когда Горбачев с Бушем встретятся! Бушу-то надо было пересесть на катер, чтоб добраться. Журналисты ходили по коридорам напряженные. Чувствовали — могут улететь несолоно хлебавши. Сводка погоды ужасная, шквалистый ветер. Ну какой Буш рискнет?

— Никакой.

— Вокруг меня в основном американцы. Они послушали-послушали, собрали свои манатки и уехали в гостиницу. А мне-то делать нечего, брожу по кораблю с камерой. Вдруг встречаю Крючкова.

— Я даже вздрогнул. Таким голосом произнесли, будто встретили Берию.

— Берия... То есть Крючков ко мне подходит: «Готовься! Буш едет!»

— Уму непостижимо.

— Я уже знаю, в какой комнатке они будут встречаться. Нормальные люди в Штатах покупали фотожилеты, а я парень деревенский — когда-то приобрел рыбацкий! Сзади у него карман для рыбы!

— Смешно.

— Чтоб я мог общаться с режиссером, мне выдали рацию. Еще огромный аккумулятор. Это был кайф! Чувствуешь себя человеком! Все рассовал в рыбацкий жилет. Тут все забегали, засуетились. Вот-вот начнется. Вижу: идут! Охрана меня запускает. Каюта небольшая, метрах в пяти от меня стоит Горбачев, чуть поодаль Буш. Перед ними журнальный столик. Пытаются его куда-то поставить.

— Сами?

— В том-то и дело. Видать, не очень устроило, как стоит. Я снимаю, на меня внимание не обращают. Вдруг моя рация как начала работать!

— Ох. Было у меня похожее.

— Горбачев с Бушем вздрогнули, обернулись. Не могут понять: откуда шум? А рация провалилась в карман для рыбы — не могу достать! Еле нащупал, а как выключить — не знаю. За секунду сообразил, оторвал аккумулятор. Бросил прямо на пол. Потом охрана меня за шкирку вытянула в коридор: «Что у тебя там?» — «Ребята, откуда я знаю? Надо было эту рацию сразу за борт выкинуть...»

— Без последствий?

— Последствия были потом!

— Это какие же?

— Американцы узнали, что на встрече присутствовала советская камера и от них не было ни одного человека. Устроили скандал, подали протест — должен быть паритет. Но на мне это никак не отразилось.

Печенье из президентского самолета

— Горбачев вам нравился?

— Лучше бы он был другим человеком. Его целиком сделала жена. Без Раисы Максимовны это был бы совсем другой Горбачев.

— Ну и как вам Раиса Максимовна?

— Святой человек!

— Сильны вы в определениях.

— Женщина необыкновенного такта. Удивительной культуры. Ее беда в том, что постоянно лезла в его дела. Не из любопытства!

— А почему тогда?

— Чувствовала: он не настолько умен, чтоб заниматься управлением такой страны. Она ему помогала! А всякие шавки завидовали. Я-то ее знаю — Раиса Максимовна ужасно мягкая по натуре. Мы сколько с ней летали в самолете! Это вообще анекдот!

— Анекдоты я люблю.

— Сколько Горбачев был президентом — в самолет никого не пускал. Только самых близких. Охрана летала во втором самолете. С ним был, может, повар. Вдруг Уралов, мой режиссер, говорит: «Михаил Сергеевич разрешил лететь с ним!»

— Откуда и куда?

— Кажется, из Сиэтла в Москву. Или из Вашингтона. У президента полсамолета — апартаменты. Туалет и прочее. Вторая половина — для советников и охраны. Нас, естественно, отправили туда. Нас кормят, поят из фарфора.

— Эх, жизнь.

— Все как в хорошем доме. Какие-то шоколадки, печенье. Ты берешь все это, кушаешь со слезами на глазах.

— Что ж со слезами-то, Борис Маркович?

— Думаешь: как бы хорошо привезти домой такое!

— Ах, в этом смысле.

— Но чтоб по карманам рассовать — даже не допускаешь такого. Подлетаем к Москве. А в первом ряду сидел главный советник Горбачева. Чтоб президенту далеко не ходить, если понадобится. Шторку отодвинул — и тот рядом. Вижу, открывает кейс — и двумя руками все печенье, все конфеты сгребает! Закрыл чемоданчик, поставил и ждет посадки. А я, дурак, всю дорогу мучился!

«А что это вы здесь делаете?»

— Вот ведь люди. Снять-то удалось в полете?

— Подошел кто-то из свиты, пригласил в президентский салон: «Михаил Сергеевич ждет». Хватаю камеру — и туда. Горбачев улыбается, шутит, здоровается со всеми за руку. О чем-то поговорили. Как я понял, он не слишком доверял советникам. Хотел послушать простого человека. Потом встряхнулся: «Как будем снимать? Где сесть мне, где Раисе Максимовне?» Говорю: «Мне нужна маленькая табуретка. Или пуфик». Горбачев отвечает: «Сейчас принесем!» — и пошел куда-то в сторону кабины пилотов. Мой режиссер за ним следом. Он и должен был брать интервью.

— Раиса Максимовна осталась?

— Раиса Максимовна сидит, листает газеты. Потом отложила — и мне: «Как им не стыдно?!» — «Кому не стыдно?» — «На складах столько продуктов, а в магазинах ничего нет. Потому что эти саботируют!» Я каждое слово запомнил.

Тут Раиса Максимовна кладет свою руку на мою!

— Господи, что делается-то.

— Как мне потом объяснили — чисто преподавательская привычка. Так и продолжаем разговор. Я, конечно, был не в восторге.

— Вернется Михаил Сергеевич с пуфиком, увидит — могут принудительно катапультировать.

— Да просто неудобно! Я на стол облокотился — а она держит свою руку на моей. Так и разговариваем. Вдруг появляется Михаил Сергеевич.

— То, чего я боялся.

— Смотрит на нас — и произносит: «А что это вы здесь делаете?!» Я сразу кино вспомнил! Руку отдернул, Раиса Максимовна что-то сказала со смехом. Начали снимать. Но приревновал!

Отречение

— Ну вы смельчак. Рейган говорил: «Когда я увидел на Горбачеве французский костюм и часы «Rado Manhattan», я понял — он продаст нам все». Что вы поняли о Горбачеве, сняв о нем фильм?

— Я понял — он обладает человеческими качествами. Ни разу не видел, чтоб он вышел из себя. Мы были в Америке — а в России в это время Ельцина куда-то выбрали. Я стою рядом, подходит кто-то из советников. Отчетливо произносит: «Ельцина избрали». Горбачев грустно так: «Я так и знал...» Он сам вырыл себе могилу!

В тот день, когда Горбачев подписал отречение, я снимал в Кремле. Он собрал журналистов в комнате, сам должен был сесть за стол. А я заранее нарисовал себе кадр, который хочу снять.

— Потому-то вы и великий, Борис Маркович.

— В общую массу снимающих я не полез. Справа от меня висели большие часы. Вот приходит Горбачев. К нему сразу Яковлев — и начинает рассказывать, как все должно происходить. Рядом встает женщина-режиссер. Тоже что-то дополняет. Михаил Сергеевич ничего не говорит. Потом медленно усаживается за стол, берет ручку... Все как в замедленном кадре!

— Можно понять.

— У меня создалось впечатление, что он до последней секунды не желал подписывать. А мне хотелось крикнуть: «Не делайте этого, Михаил Сергеевич!» Не знаю, что со мной сделали бы. Но удержался. Снял, как он вывел автограф. Потом медленно перевел камеру на те самые часы.

Налетело воронье

— Знаменитый фотограф Донской мне рассказывал, что снимал даже в Мавзолее.

— Я не снимал. Смысла не было. Донской-то фотограф, его куда ни пошлют... Хоть в жопу, хоть в Мавзолей. А что там снимать-то? У Ленина что, щетина растет?

— Я такой возможности не допускаю. Семью Горбачева вы снимали?

— Назначили день для съемки семьи. Присутствовал сам Горбачев, Раиса Максимовна, дочь Ира и внучка, лет шесть ей было. Снимали внутри Кремля, куда народ особенно не пускают. Горбачев устроил экскурсию девчонкам своим — ну и нам заодно. Потом вышли на улицу. На ту самую площадь, где все соборы. Вдруг налетело со всех сторон воронье!

— Как символично.

— Горбачев идет рядом — и говорит даже не мне, а будто себе самому: «Ну что налетели? Крови моей хотите?» Вот тогда я почувствовал — недолго ему осталось править.

Вскоре снимали его в Огареве, кажется. Обычно-то Горбачев живой, активный. А здесь по лестнице поднимался тяжелым шагом. Как будто все потеряно.

— На таких съемках охрана тоже мешала?

— Охранники Горбачева предупреждали — в его кабинете ни к чему не прикасаться. Никаких перестановок. А мне кадр надо строить!

— Как быть?

— Говорю: «Михаил Сергеевич, мне надо переставить». — «Да переставляй что хочешь. Как нравится, так и делай...» Вот он молодец, всех называл на «ты».

— Раиса Максимовна всюду присутствовала?

— Разумеется. Абсолютно везде! Горбачев все время устраивал ночные совещания. Даже в Италии. Все сидят за столом, никакой еды. Только разговоры. Я ходил вокруг, снимал — на меня никто внимания не обращал. Уже привыкли. Вот обычная картина: сидит Михаил Сергеевич, рядом Раиса Максимовна. Обязательно держит его за руку!

Или вот случай. Приехала в СССР самая популярная немецкая группа. Они еще песню о Москве написали. Солист у них в кепке.

— Это точно не «Браво»?

— Да какое «Браво»?! «Scorpions»! Я сам вспомнил! Должны были вручить Горбачеву чек на 100 тысяч марок для каких-то благотворительных дел. Я снимал. Пришли в комнатку, у них одна электрогитара. Тут появляется Михаил Сергеевич. Очень озадаченный, не в себе. Ребята вручили символический чек, о чем-то поговорили, спели. Я двигался в такт — можно было клип снять!

— Что Горбачев?

— Дослушал. Потом сразу встал, извинился и ушел. Осталась одна Раиса Максимовна. Этот Клаус вздохнул — и уже для нас зарядил свой хит «Wind of change». Безо всяких микрофонов и усилителей. Вот это был класс!

— С такой душой?

— Не то слово! Я двигался с ними в такт — и время от времени в кадре мелькала Раиса Максимовна. Со слезами на глазах. Вот бы найти ту запись! А потом сволочи из газет писали: «Неизвестно, на что ушли эти 100 тысяч марок...»

— К вам Раиса Максимовна расположилась?

— Очень. Из Японии Горбачев должен был отправиться в Южную Корею. А мы оставались в Японии. Улетал он не из Токио, а из какого-то городка. Ехали на скоростном поезде. За это время я снял большое интервью с ним. Казалось, в том месте все люди вышли Горбачева проводить! Огромная толпа!

А Раиса Максимовна говорит: «Вы с нами летите?» — «Нет, не планировали. Даже вещи с собой не взяли». — «Ребята, я вас прошу, полетели...» Просто канючить начала!

— Не отважились?

— Да куда там... Обратно едем, только нам поставят подносик с пивом и треугольным бутербродиком, несу ко рту — как режиссер: «Сними вот эту красоту за окном!» Я все бросаю. Пока камеру навожу — опять в тоннель влетаем. И не выпил, и не снял.

Проклятая камера

— Всякого оператора однажды подводит техника. Вас тоже?

— Была съемка в Японии. На камере две кнопки — свет и пуск. Горбачева в холле окружила толпа журналистов. Я знал, как все будет происходить, заготовил двухметровую стремянку. Залезаю, сверху мне все отлично видно. Беда в том, что со светом я снимал крайне редко! Всегда нажимал одну кнопку!

— Какая-то накладка случилась?

— Я как дурак включил свет — и стою! Думаю, что снимаю! Через несколько минут замечаю — не горит красная лампочка. Запись не идет. Так прошлепал половину сюжета.

В той же Японии чемпионат мира по футболу. Два часа на электричке ехали с корреспондентом к Романцеву. Приехали — а ничего не снял! Это интересно?

— Не то слово. Олег Иванович прекрасен непредсказуемостью.

— Олег Иванович здесь ни при чем, это я олух. Долго собирались из своего Симидзу, в последний момент что-то монтировали. Я начал суетиться, все проверил, уложил... Перед пресс-конференцией выставился, сверил план — все отлично! Микрофон на столе. Проверяю камеру — не работает.

— Что случилось?

— Кассету не вставил! Лезу в сумку — там тоже нет запасной. Бегу в палатки возле стадиона, там чего только нет. Прошу кассету, им ничего не стоит. Была бы — они бы дали. Везде ко мне с участием, но помочь не могут. У меня камера Sony — а генеральный спонсор Panasonic! Кассета не лезет!

— Вот напасть.

— Посидели с корреспондентом просто так, послушали. Я какую-то хренотень вокруг стадиона снял, он наложил текст. Вроде прокатило.

Как-то записывали интервью с Юрзиновым — в самом конце понимаю, что не нажал нужную кнопку. Хорошо, я его знал. Говорю: «Владимир Владимирович, извини, пожалуйста, с камерой неполадки. Давай сначала?» Он плечами пожал. Сначала так сначала.