Коньки
Главная тайна и трагедия советского спорта 60-х. Как убили гениальную конькобежку Ингу Артамонову
Инга Артамонова
Родилась 29 августа 1936 года в Москве.
Конькобежка. Многократная чемпионка СССР
Четырехкратная чемпионка мира в классическом многоборье (1957, 1958, 1962, 1965). Многократная рекордсменка мира.
Убита 4 января 1966 года в Москве своим мужем, конькобежцем Геннадием Ворониным.
29 августа Инге Артамоновой исполнилось бы 85. Газеты не вспомнили.
Все это очень странно. Инга была в нашем спорте звездой первого ряда. Красавица, лучшая конькобежка мира! Да еще и трагический конец — в самом расцвете убита собственным мужем...
Та история — до сих пор не до конца приоткрытая тайна. Возможно, главная тайна и трагедия нашего спорта 60-х.
Может, и я бы не вспомнил — да напомнил брат Инги Владимир.
— Сам я только после операции, на кладбище не приду, — рассказал он. — Но жива же лучшая подруга Инги — Ева Иванова. Тоже конькобежка сборной СССР. Она наверняка придет. Все-все про Ингу знает.
Сколько ж ей лет? Если и знала «все-все» — то помнит ли?
Уже через полчаса аккуратно выведываю: никогда и никому Ева Георгиевна не рассказывала то, что знает. Но с радостью готова поделиться. Если молодым интересно. А помнит все — будто вчера случилось.
Ах, сладкое репортерское предвкушение: вот-вот распахнется тайная дверь. Только доехать, только расспросить — не забыв ни о чем. Чтоб ничего не сорвалось. Чтоб никто не передумал.
Всякое бывает, знаете ли. Собирался я так когда-то к шахматисту Корчному, заглянувшему на день в Москву. Обо всем уговорились, еду в гостиницу у Киевского вокзала — и вдруг звонок. Виктор Львович, голос холоден: «Знаете, я передумал. Никаких интервью».
Еду на Ваганьково.
***
Ева Георгиевна приехала пораньше — и уж два часа убирается, дожидаясь меня. Отложив секатор, протирает гранитное лицо подруги влажной тряпочкой. Потом гладит рукой.
Кажется, вот-вот заплачет.
— Вы ровесницы?! — поражаюсь моложавости Ивановой. Добравшейся на метро из своего Бутова до центра.
— Инга на год старше была. Мне 84. Видите, девочки наши помнят, приходят — лежат цветочки...
Кладет рядом свои гвоздики.
Кладбище
Могила Артамоновой у самого входа — за спиной у Высоцкого. Рядом большой артист Столяров, Листьев. Братья Квантришвили с одним ангелом на двоих. Не запутаешься.
Памятник чудесный, притягивает взгляд издалека. Редкость для кладбищенских портретов — выбитая в камне Инга похожа на себя. Только вот тянется через белизну мрамора огромная трещина.
— Памятник хороший, правда? — будто читает мои мысли Иванова. — Это Володя такой камень нашел, молодец. А с трещиной надо что-то делать. В «Динамо», что ли, обратиться? Инга-то за них бегала...
— Думаете, помогут?
— Да вряд ли. Инга погибла — Спорткомитет память о нее просто вытравливал! Чтоб нигде — ни строчки, ни слова!
— Что за кошмар? — поражаюсь я.
— Так убили же! Разве возможно такое, чтоб в Советском Союзе кого-то убивали? Немыслимое дело! Зачем напоминать? А рядом мама и бабушка ее лежат. Мама-то долго прожила, а вот бабушку хоронили на сороковой день после Инги. Сердце не выдержало.
— Проезжаете мимо этого кладбища — сразу Ингу вспоминаете?
— Я ее и так каждый день вспоминаю...
Ева Георгиевна замолкает, присаживается на краешек скамейки. Смотрит на мраморное лицо. Дотрагивается до листочка шиповника.
— Представляете ее 80-летней?
— Не-е-т! Пытаюсь — и не могу!
— Какой помните?
— Вот сейчас вспоминаю — бежит со мной рядом в Кирове. Молодая, сильная. Тогда она выиграла приз Кирова — так после все председатели, весь комсостав явился с подарками. Инге какую-то стелу вручили. Специально для нее сделали. Мы потом целую ночь просидели, не спали.
— Разговаривали?
— Говорит: «Что ж делать — я с собой платье не привезла, забыла!» Зато взяла из Москвы тафту, материал такой. Блестящий-блестящий, вроде как золотой. Давай, говорю, свяжем!
— За ночь?
— За ночь как раз и связали — на руках! До утра глаз не сомкнули!
— Хорошо вязала?
— Инга отлично вязала — и меня научила. Я 20-летней пришла в коньки — мне девчонки говорят: «Пока не научишься вязать — «мастера» не выполнишь». А мне ж хотелось! В велосипеде первый разряд получила — уже под «мастера» ехала. Тут уговорили в коньки перейти.
— «Мастером» стали?
— Я через три года за сборную СССР стала кататься! А с вязанием еще история вышла. Первая моя связанная работа — это ее!
— То есть?
— Девчонки мне сказали — учись, мол, вязать. «А что связать?» — «Вяжи шарф!» А мне шарф-то не нужен. Много своих. Но ладно, начала это мучение. Тут Инга подходит: «А что это ты вяжешь? Шарфик? А что хочешь?» — «Кофту маме!»
— Вот это неплохо.
— «Так давай вместе кофту вязать!» — «Это как?» — «А я тебе покажу...» Ну и начали вдвоем. Рассчитала мне все по петлям. Я-то медленно вяжу — а она моментально. Заглядывает: «Ну-ка покажи...» Что я там напутала!
— А напутали?
— Еще как! В одну секунду — р-раз-раз! Все распустила. Я глаза вытаращила: «Ой, что ж это?!» — «Не волнуйся, сейчас все сделаю». Что за мной распустит — то сама довязывает. Так и связали кофту. Маме привела, она так обрадовалась. Так дорожила этой кофточкой...
— Трогательная история.
— Мы следующим летом на сбор в Ригу поехали — мама провожала. Говорит: «Инга, кофточку твою ношу». Инга смутилась: «Фаина Митрофановна, да что вы...». Вдруг выпалила — думаю, тоже от смущения: «Хотите, я вам автограф дам?» Мама-то к спорту отношения не имела. Особо не понимала, что Инга за фигура. Подружка и подружка. Удивилась чуть-чуть: «Ну, дай, милая. Только на чем?» Инга выхватывает из сумочки журнал «Burda» — и на нем размашисто!
Красавица
Я молчу, закрываю глаза. Откуда-то слышу голос Евы Георгиевны — и вплетается он в шум московских улиц. В последние дни лета.
А голос-то молодой!
Слушаю — и слова никак не сложатся в предложения. Ничего не понимаю, задумавшись на секунду о своем.
Представляю Ингу и Еву юными. Веселыми. Беззаботными. С журналом «Burda» в сумочке — что им еще надо для счастья, девчонкам из 60-х?
Открываю глаза — и, кажется, даже перебиваю:
— Сюда-то ходите?
— Обязательно. Но я готовлюсь, чтоб пойти. Настраиваюсь. На днях собиралась — не смогла, плохо чувствовала. Какая Инга была славная девушка — знали б вы! 29 лет, самая красота! Вы знаете, как он ее убил-то?
— Сейчас расспрошу. Яркая была?
— О-ох! Очень красивая! Высокая — 176. Когда умерла, мы все почувствовали: вот была у нас сборная СССР — высокая команда. А без Инги сразу стала мелкая. Я выше всех. Будто чего-то не хватает!
— Понимаю.
— Выстраиваемся на параде — наши девчонки на цыпочки встают. Тянутся, чтоб казаться выше! Даже Стенина. Которая метр пятьдесят с кепкой. Инга как одевалась!
— Умела?
— Просто дано. Мы все послевоенные, бегали в 50-60-е. Все старались что-то красивое надеть — но откуда взять? А Инге за границей какой-то миллионер подарил черный полушубок с белыми хвостиками. Коротенький-коротенький мех! В этом выходила ко льду.
— Производило впечатление?
— Да что вы! Разминается на «Динамо» в нем — все засматриваются. Потом команда: «На старт!» Девчонки откладывают свои тряпки куда-то в сторону — и еще обернутся: не упал ли? А Инга свой сказочный полушубок прямо на снег швыряет — как королева! Ей вообще не жалко!
— Вот это да.
— Я смотрю: «Инга, ты что — прямо на снег-то?!» — «Да ничего с ним не сделается. Только проветрится лучше...».
Конфета
— Самый забавный случай, связанный с Ингой?
— А... Был такой случай! Она еще не была замужем за этим придурком Ворониным, жили с ней в Кирове. Кинотеатр недалеко — все время туда бегали на последний сеанс. Фильм заканчивался в четверть двенадцатого — так мы отпрашивались, чтоб после отбоя вернуться. Бежали назад!
Однажды я задержалась — Инга и на меня купила билет, стоит, ждет. А мы всегда талоны отоваривали — набирали леденцов. У нее с собой целая коробка. Одна конфетка во рту. Иду — издалека вижу: ее окружили пацаны лет по десять. Заглядывают прямо в рот. Она одному дает конфету из коробки, другому, третьему... Все раздала!
— Все-все?
— Одному пацаненку не досталось — утешает его, показывает пустую коробку: нет конфет-то! А тот ее утешает: «Ну и ладно, вы не переживайте...» Вдруг Инга нашлась: «А сладкие слюньки хочешь?» Он так взглянул — и выпалил: «Хочу!».
— Молодец какой.
— Инга конфету достает — и ему! А тот за щеку сразу! Тут я подхожу: «Что ж ты изо рта-то кормишь?»
— Смешно.
— Она присутствия духа никогда не теряла — как бы плохо ни было. Мы даже не замечали. Соревнования закончились, переговариваемся между собой. Бросаю: «Инга, что-то ты сегодня плоховато бежала...» — «Да я больная совсем! У меня 38 температура!» Ни-ког-да не говорила. Оставалась королевой.
Олимпиада
— При этом Олимпиада прошла мимо Артамоновой.
— Не попала! Это же детектив!
— Что случилось?
— В Скво-Вэлли все первые места наши были. Скобликова забрала две дистанции, Гусева победила на 1000 метров. Только немка Хельга Хаазе выиграла 500 метров. Донченко стала второй. Ругалась ужасно — все рекорды на этой дистанции были ее, что мировые, что советские!
— Можно понять.
— Но Инга-то вообще не попала!
— Так почему же?
— Перед этой Олимпиадой у Артамоновой показатели были фантастические. Первенство мира выиграла — при мне корреспондент звонил из Медео в Москву, передавал результаты. Его переспрашивают — он повышает голос: «Да нет, это не мужчины! Женщины, Артамонова!» А на Олимпиаду не взяли. Когда бежала 500 метров — кто-то подбросил под конек спичку. Инга упала!
— Какое несчастье.
— Главное, упала на переходной прямой — где никогда никто не падает!
— Ну и нравы были в вашем советском спорте.
— А это были не просто соревнования, а отбор на Олимпиаду. Приз Казахской ССР. 50 пар бежало! Представляете? После этого Ингу ставят на 3000 метров. Бежала в последней паре — когда уже солнце зашло.
— Это плохо?
— В Медео очень здорово бежать по солнцу. Тогда ветра или вообще нет, или дует в спину. Помогает. А как только заходит — сразу ветер из-за горы, меняет направление! Почему именно в Медео ставились рекорды? Вот поэтому! Но все рекорды — с половины двенадцатого до половины второго.
— Так как пробежала Артамонова?
— До этого на 3000 метров лучший результат был у Скобликовой. Бежит Артамонова — на 2 секунды лучше! У всех секундомер показывает — что у зрителей, что у тренеров. А результат не объявляют. Представляете?
— Интриги.
— Тогда не было ни трибун, ничего. Все сиделки на Мохнатке.
— Это что, простите?
— Гора такая. Все орут, свистят — объявляйте давайте!
— Объявили?
— Через 40 минут. На 2 секунды хуже, чем у Скобликовой!
— Это как так?!
— А вот так. Все, чтоб не брать Ингу на Олимпиаду.
— Почему?
— А вот это уже настоящий детектив. На первенстве мира то ли в 1958-м, то ли в 1959-м Инга выиграла. Вокруг вертятся европейские корреспонденты.
— Куда без них.
— Так один в нее влюбился!
— Тоже не удивляюсь.
— Но влюбился-то — швед!
— А она?
— А Инга еще не замужем была! Одна ночь, как говорится...
— Что?
— Слиняла из гостиницы. Этот швед катал ее по всему Стокгольму на своем автомобиле. Вернулась под утро. Девчонки расспрашивают, что-то она отвечает... А дальше вот что. Этот швед приезжает в Москву — и становится атташе в посольстве. Начинает встречаться с Ингой.
— Дело к свадьбе?
— Она мечтала за него выйти замуж! Помню, 8 марта после соревнований собрались у нее в номере. Праздник отметить, да и конец сезона. Ребята наши пришли во главе с Гришиным (Евгений Гришин, лидер мужской сборной СССР по конькобежному спорту. — Прим. «СЭ») — танцы начались!
— Номер позволял?
— У Инги как у чемпионки уже «люкс» был. Потом выходим в коридор — кто-то из девчонок замечает у Инги кольцо на пальце: «Ой, это что? Откуда? Такое красивое!» Инга возьми да скажи: «Это мне швед подарил». Господи, мы ж глупые все были! Не понимали, как за нами следят!
— Ну и что с того?
— А вот слушайте дальше. Девчонка удивляется: «В честь чего это такие подарки?» — «Да мы с ним обручились. Год буду невестой, потом свадьбу сыграем». Та подруга удивляется: «Это ж за какую страну ты будешь бегать?» Вот тут-то Инга и совершила главную ошибку — произнесла: «А за какую супруг скажет, за ту и буду».
— Да. Интересно.
— Вот это вы нигде не прочитаете. Только я знаю. Все, кто был свидетелем, ушли безвозвратно.
— Чекисты узнали тут же?
— Сборная СССР возвращается в Москву — Ингу вызывают на Дзержинского (в здание КГБ. — Прим. «СЭ»). Уже все было известно! Ну и началось. Сказали открытым текстом: «Пока замуж не выйдете за советского гражданина — ни одной поездки за границу. Будете невыездная». Вот так.
Воронин
— Когда прокатили мимо Олимпиады — плакала она?
— Ни слезинки!
— Вот это характер.
— А при всех она ни разу не расплакалась. Но один раз я слезы Инги Артамоновой видела.
— Что ж должно было случиться?
— На площади Дзержинского не шутили — Инга действительно стала невыездная. Вышла замуж за Воронина. Жили очень плохо! Один день дерутся — Инга выходит из гостиницы вся в синяках. Просто ужасно. А на следующий день целуются при всех.
— Любила она Воронина?
— Мне говорила так: «Я его ненавижу!» Но ей же сказали: «Пока не выйдете замуж...».
— Как же они встретились?
— А их советская система и свела — жила Инга с бабушкой в полуподвальном помещении возле стадиона. Окна выходили прямо на динамовский каток. Потом становится двукратной чемпионкой мира — и заявляет, что собирается замуж за иностранца. Всем давали комнаты — и ей сразу дали. А соседнюю комнату — Воронину! Зная, что он в Артамонову влюблен!
— Ловко как.
— Этот Генка Воронин тоже конькобежец. Ходил за ней по пятам!
— А она?
— Она вообще на него внимания не обращала. Самое интересное — Инге с бабушкой на двоих дали 14 метров, а ему 18! Одному! Хотя ничего собой как спортсмен не представлял. Как-то выиграл 500 метров на соревнованиях для спринтеров — все!
— До Олимпиад не дорос?
— Съездил на Олимпиаду в Скво-Вэлли. Даже в десятку не попал.
— Откуда он?
— Из Дзержинска. Это под Горьким (Нижним Новгородом. — Прим. «СЭ»).
— Ну и добился своего.
— Да. Прессинговал ее. Ухаживал здорово, цветы дарил. А как поженились, сразу показал себя с другой стороны. Начал наступать. Мол, Инга ему «неверна» и так далее...
— Были поводы ревновать?
— В почтовый ящик бросали поганые письма — мол, жена ему изменяет. А она ему не изменяла никогда! Откровенно вам говорю!
— Вы точно знаете?
— Совершенно точно. Она еще почему вышла замуж за Воронина-то? Вот сообщили Инге, что станет невыездной, а шведа ее отослали из Москвы. На прощание говорит Инге: «Я тебе буду писать, жди посылки». Три года ждала — ничего не получила. Ни-че-го! Ни единой телеграммы.
— Переживала?
— Не то слово. Она-то на Дорогомиловской нашла курсы — ходила, учила шведский язык. Между сборами. А в конце концов из Стокгольма телеграмма от него: «Инга, извини, я женился».
— Вот это развязка.
— А что было на самом деле? Посылки отправлял, письма писал — просто до Инги ничего не доходило. Не позволяли. Все прикрыли! А в 1962-м году она уже стала Ворониной — выпустили за границу. В Финляндии выиграла третий свой чемпионат мира. Обошла Скобликову.
— Вы там были?
— Была. Шестое место заняла. Это город Иматра. Как мы за Ингу радовались! Жила сборная СССР отдельно от всех команд. В другой гостинице. Во-первых, дешевле, а во-вторых — чтоб ни с кем не общались. Мало ли.
— Чувствую — ждет какая-то история.
— Соревнования окончились — для всех финны устроили банкет. Подарки дарили — кому какой. В зависимости от места. А потом танцы!
— Так-так.
— Выскочили финские танцоры — молодые, красивые... Ингу один пригласил, с ним ушла танцевать. Мы стоим с Ари, конькобежкой из Риги, разговариваем. Вдруг появляется Харченко, наша руководитель делегации: «Приведите Артамонову!». Чтоб отбрили этого финна.
— Удалось?
— Мы пошли медленно-медленно. А Инга уж стоит возле шведской делегации. Разговорилась с Эльзой Эйнарссон, хорошей конькобежкой. Та и говорит: «Да он не женат, твой приятель. До сих пор тебя одну любит, только о тебе и говорит. Привет велел передавать...».
— Ох.
— Так все и открылось! Телеграмма-то была поддельная!
— Вот это подлость.
— Инга пришла в гостиницу — и ночью с ней была истерика! Натуральная! Ужас как плакала. В первый и последний раз видела ее слезы.
— Я поражен.
— Вам трудно понять. Вы в то время не жили. Моей дочери пятьдесят с лишним — она вообще ничего не знает про это!
Коньки
— Чем же ее взял Воронин — кроме квартиры?
— Ну... Ей выступать надо было! Бегать! Могла и другого выбрать, были претенденты. Но не такие ласковые, наверное.
— Трудно поверить — он ее прямо бил?
— Да ужасно!
— Страшно представлять.
— А я вам расскажу, как мы в последний раз встретились. Вы все поймете. Убил он Ингу 4 января, а виделись мы 2-го. Катались вместе на «Буревестнике». Этот стадион до сих пор стоит, но там даже лед не заливают. У меня слабое место было — 3000 метров. Так Артамонова учила, как правильно работать над этой дистанцией. Вдруг замечаю — едет она как-то вперевалочку. Будто в чужих ботинках! Говорю: «Инга, ты что катишь-то как-то странно?» — «Ева, так я на новых коньках. Смотри вот, наши, советские...» Я так удивилась — в сборной у всех были отличные коньки, голландские «Викинги»! Кто-то покупал за свои деньги, а ей как чемпионке Спорткомитет выдал.
— Что случилось с «Викингами»?
— Сам-то Новый год она встречала с этим шведом у Сони Кондаковой. Он прилетел в Москву. А накануне, рассказывает, пришла к Воронину и говорит: «Все, я подаю на развод!».
— Швед все-таки в Москву наведывался?
— После 1962-го года стал приезжать. Когда все открылось.
— А дальше?
— Воронин разъярился — чем-то в нее пульнул! А она как раз «Викинги» укладывала в сумку — так хватает конек и в него!
— Попала?
— Нет. Генка увернулся. Угодила в дверь — и конек сломался. Теперь, говорит, надо покупать новые. Я еще посоветовала — да ты скажи в «Динамо», тебе новые и выдадут. Ты ж чемпионка мира!
— Все правильно.
— «Только, — говорю. — Не рассказывай, что ты бросила. Скажи, что Генка». Инга усмехнулась: «Я и врать-то не буду! Зачем мне?» Вот так поговорили. Договорились 5 января прийти на Плюхищу кататься. Я там в «Спартаке» стипендию получала. Вот, говорю, заодно и денежки возьму, в кафе сходим. Но 5-го что-то плохо себя чувствовала. Не поеду, думаю, кататься. Только за деньгами смотаюсь.
— Инги уже не было в живых.
— Только я ничего не знала. Да никто не знал! Позвонила на каток: «Артамонова там?» — «Что-то не видно...» Ладно, думаю, не буду торопится. Приезжаю к половине второго — и слышу: «Ингу Генка порезал»!
— Что насмерть — не сказали?
— Нет. Я-то не поняла сразу: как это «порезал»? Даже в мыслях не было, что мог убить! По руке, что ли, саданул? Знает, как бывает...
— Не знаю.
— Мне отвечают: «Да вот, кто-то позвонил, сказал...». Думаю — надо выяснить! Получаю деньги и мчусь на «Буревестник». Где мы катались. Там-то точно знают. Сразу натыкаюсь на Кочкина, тренера Скобликовой. Кто-то из его группы там же катался. Кричит: «Ах, Генка, сволочь...» — и матом! Я понимаю, что дело плохо: «Сильно порезал?» — «Да убил Ингу!» Окружили его, начали расспрашивать.
Трагедия
— Так как все вышло?
— Оказывается, она не пошла на тренировку, тоже плохо себя чувствовала. Решила заехать к матери, та жила на «Соколе»...
— Разве не на Петровке?
— Да нет! Мне кажется — на «Соколе». Третий этаж. А внизу магазин «Книги». Все собрались, накрыли стол. Ну и звонок в дверь.
— Воронин?
— Да, Воронин на пороге. Мать еще сказала: «Ты не открывай этой сволочи!» — «Да ладно, я на развод подала, поговорю с ним в последний раз...».
— Открыла?
— Да. Он зашел в квартиру, стояли в коридоре. Генка все гладил ее по руке — а Инга отталкивала. Я расскажу, как сама знаю. Может, Володя Артамонов потом поправит. Воронин произносит: «Я в последний раз спрашиваю — ты вернешься или нет?».
— Что Инга?
— «Хватит! Я подала на развод, не хочу больше с тобой жить!» Вот тут-то Воронин и выхватил нож: «Раз так — получай!»
— Был припасен?
— Кто-то говорит — был припасен. Еще версия, что где-то в квартире лежал — он и схватил. Не знаю! Володя находился в той квартире, он точно должен знать. Короче говоря, попал в сердце.
— Это ж надо было так пробить ребра.
— Попал не в само сердце, а в аорту. Сосуд, который входит в сердце. Если б Инга не выдернула этот нож, может, и оставался шанс выжить. А она интуитивно выдернула и бросила. Это лезвие вроде потом нашли. Кочкин говорил — под тахтой. А Володя сказал — Воронин его в карман сунул. Врать не хочу.
— Воронин осмысленно собирался ее убить?
— Откуда мне знать — хотел или не хотел? Главное, сразу выскочил из квартиры и по лестнице побежал вниз. Приехал на лифте — кабина так и стояла на этаже. Инга выдернула нож и за ним следом. Мать успела вызвать «Скорую». Кто-то говорил — Инга выдернула нож и упала замертво в кабине лифта. Еще была версия — успела добежать до врача, тот жил ниже. Умерла уже там. Точно знаю, когда Воронин ее пырнул, успела крикнуть: «Мама, звони в «Скорую», Генка меня убил!».
Убийца
— Я смотрел фотографии, да и говорили про Воронина многие — на редкость противный мужичок.
— Да, да, очень! Настолько, что аж страшно!
— Все это очень странно и нелепо.
— Короче говоря, дали ему 10 лет. Отсидел год и четыре месяца. В тюрьме выводили на прогулку — свалилось на него что-то сверху. То ли кирпич, то ли бревно. Там тоже были люди, переживающие за конькобежный спорт. Сидел сначала под Кировом, потом перевели в Свердловск (Екатеринбург. — Прим. «СЭ»). Так в этом Свердловске женился на дочери начальника тюрьмы! (после освобождения Воронин с новой женой и ребенком жил в городе Дзержинске Нижегородской области и долго работал там тренером в местной спортивной школе. — Прим. «СЭ»).
— Встречали его после?
— Года через полтора. Я уже сама не бегала, стала тренировать. Жили с ребятами в гостинице под Дзержинском. Там хорошее шоссе между этим городком и Горьким, машин мало. На нем и катались. Стою, дожидаюсь детишек неподалеку от остановки. Подходит автобус — а из него Воронин!
— Ну и ну. Сразу узнали?
— Я его вообще не узнала! Совершенно! У него и так-то волос не было — а теперь вообще не стало. На висках топорщится что-то седое. Еще то ли усы, то ли невыбритый... А морда кирпича просит! Был-то страшный, а тут еще страшнее стал! Круглая такая физиономия. Просто ужас.
— Он-то вас узнал?
— Узнал! Подходит: «Ева, здравствуй». Еще руку тянет. Я свои руки сразу за спину. Думаю: что за противный мужик? Говорю: «Вы кто?». «Я, — говорит, — Гена». «Какой Гена-то?» Я знать не знала, что он уже вышел! Тот ухмыляется: «Да Гена Воронин! Ингу помнишь?»
— А вы?
— У меня, наверное, сразу лицо вытянулось. Как-то отпрянул. Выкрикнула: «Давай отсюда!». Он отступает: «Ты что, ты что... Меня государство простило!». «Никогда, — отвечаю, — тебе люди не простят. Это даже не грех — то, что ты сделал. Уйди, — говорю, — отсюда, а то я тебя ударю!»
— Отошел, поникший?
— Не! Что вы! Такие люди голову не опускают. Пошел с высоко поднятой. До сих помню, как Инга в Свердловске выиграла первенство Советского Союза. Мы идем после соревнований, уже поздний вечер. Вываливается из гостиницы Воронин, совершенно пьяный... Тьфу! Вспоминать противно! Он же все деньги проигрывал.
— Вот это набор козырей.
— Незадолго до убийства в Перми были соревнования. У меня одноместный номер, а у Инги «люкс» напротив. В три часа ночи колотит в дверь: «Ева, пусти, пусти!». Вскакиваю — Артамонова на пороге. В одной ночной рубашке, под мышкой подушка.
— Опять побил?
— Отступаю: «В чем дело?» — «Ничего не спрашивай, спать хочу!» Отдала ей кровать, сама легла на кожаный диван. Я же меньше ростом.
— Потом рассказала?
— Только наутро. Этот, оказывается, ночами играет в карты, все ее заработки спускает. Тут снова среди ночи ввалился. Говорит: «Начал руками размахивать, пьяный совсем. Орет: «Что ты, зараза, разлеглась? Не видишь — муж пришел?!»
Похороны
— На похоронах была вся Москва?
— Ой! Сколько народа — вы не представляете! Шли и шли. Гроб выставили на «Динамо», неподалеку от плавательного бассейна. Люди шли от поселка Сокол! Даже за Сокол очередь заходила — начиналась там, где шоссе расходится. Часть на «Войковскую», часть в сторону. Ой...
— Вас-то без очереди пустили?
— В почетном карауле стояла у гроба. Я у головы, а Лева Яшин — в ногах. Стою, у меня слезы льются, сопли. Мама ее причитает: «Инга, встань, смотри, сколько к тебе пришло народу...» Ох, я сама сейчас заплачу. Лева Яшин увидел, что я вся в слезах и соплях — достал платок, мне протянул. А нам стоять-то там по полчаса!
— В гробу Инга на себя не похожа была?
— Она такая красивая была — словами не описать! Швед все ей купил. Изумительное голубое платье — так ей шло... На голове тоже что-то голубое. У Инги всегда кожа была немного смуглая. А здесь еще темнее стала. А может, так гримеры поработали. Но очень красивая лежала.
— На кладбище поехали?
— Нет. Не смогла. Еще смотреть, как могилу засыпают... Когда из зала вышли, у меня ноги подкосились. Истерика! Хорошо мама за мной приехала. Подхватила и увезла домой, в Тушино. На кладбище я потом сама приехала. Хоть Ингу при главном входе на Ваганьково положили, у самой церкви — а вокруг пустота была!
— Невозможно представить.
— Да-да! Мало-мало могил. Уж потом актера Столярова положили совсем рядом, время спустя Высоцкого. У Инги, я потом узнала, на Ваганьково бабушка с дедушкой были похоронены. Но где-то подальше. Мы с Володей как-то ходили, показывал.
— На суд вы ходили?
— Меня не вызывали. Туда в основном динамовцев приглашали.
— Что-то странное говорилось?
— Воронина вдруг начала выгораживать врач сборной СССР Полина Афанасьевна Судакова! Говорила — «она сама виновата» и все такое. Вроде как Инга ему изменяла. Но я-то знаю — ничего даже близко не было! Изменял Воронин — это все знали. Откровенно вам скажу: после замужества Инги мы часто жили в одном номере. Ни одного мужика возле нее не видела. Появлялись только массажист, тренер Горкунов да врач Савелий Мышалов. Все!
