Татьяна Тарасова: "Наши футболисты не знают, что такое труд"
– Отец с вами начистоту разговаривал?
– У него даже не было идеи уехать. Туда. Правда, он не знал, что ему предлагали "Нью-Йорк Рейнджерс" тренировать. В те-то годы – за три миллиона долларов. Но он все равно бы не поехал. Не представлял, как будет секреты Родины выдавать. Это же были секреты Родины – то, что он выдумывал. Так оно и было!
– Так ему лично этот контракт не предлагали?
– Его ни с кем не соединяли. Письма из Нью-Йорка поступали, но до него они не доходили. Однажды ему позвонил Арне Стремберг (многолетний главный тренер сборной Швеции. – Прим. И.Р.). И говорит: "Анатолий, во всех газетах написано, что "Рейнджерс" тебе предлагает контракт. Ты сидишь без работы, и мы все тут и профессионально, и по-человечески в ужасе, что ты не работаешь. И ты отказываешься. Пишут, что ты болен. Чем ты болен, Анатолий?" – "Я ничем не болен". Он был еще молодой человек. Это было через несколько лет после того, как его убрали из ЦСКА и сборной.
Потом папа "Золотую шайбу" придумал, чтобы его не забыли совсем. Это случилось, когда был вообще без работы. Мать заливала лед у нас дома на маленькой баскетбольной площадке, которую построили дяде Саше Гомельскому. Зимой там занимался отец, летом – дядя Саша, который был больше расположен к общению с руководством.
Когда началась "Золотая шайба", я Гальку просила из школы уволиться. Сестра 38 лет учила детей русскому и литературе, обожала свою профессию. Ей было очень тяжело уйти. Но умоляла ее: я буду работать, а ты езжай с отцом, потому что просто так его отпускать невозможно. Открытые катки – это воспаление легких. А он ездил, мотался везде. И я в этом смысле – в него. Хожу уже плохо, хромаю после операции на позвоночнике – но если уж куда-то еду, то работаю на максимуме.
– Что у них с Виктором Тихоновым не сложилось?
– Папа рекомендовал Тихонова, это помню точно. Удельный вес у того был несравним с папиным. Но все равно отец говорил, что он лучше, чем все остальные. Папу сняли, но с ним советовались. Потому что знали, что он беспристрастно все скажет по поводу хоккея.
Он же опередил время на 50 лет. Потом тренерская мысль у нас где-то застряла и никак не может выйти. Не знаю, почему не объединить усилия людей, которые что-то знают. Вот у нас в сборной был неплохой тренер – Быков. Знакома шапочно – но вижу, что грамотный, помешанный на работе, творческий человек. Ну почему бы его не соединить, как папу с Аркадием Ивановичем, вот с этим (очень похоже изображает Олега Знарка. – Прим. И.Р.)?
– Так канадцы на каждых Играх четырех ведущих тренеров НХЛ объединяют. И три последние Олимпиады из четырех выиграли.
– Вот! А у нас – нет. И уверена: если бы папа все те годы, которые еще мог, работал – наши бы еще играли. Уже доигрывали бы – но играли.
И нет ни улицы папиной, ни школы имени А.В.Тарасова. Тот же Николай Озеров жил недалеко от нас, в Загорянке. Они с папой в теннис играли. Улица Озерова там есть, а Тарасова – нет. Но то, что нет школы, расстраивает меня больше.
– Отец советовался с вами, прежде чем от безнадеги принять футбольный ЦСКА?
– Не хватало еще. Кто я такая? Он принимал решения сам. Мама жалела его, говорила: "Толь, у тебя там все получится, но ты с ума сойдешь". А не получилось, потому что его подвели колени. Тогда не было таких уколов, как сейчас. Он не мог двигаться – а поле-то там больше, видеть на тренировке все надо. Но многие футболисты говорили, что благодаря ему поняли, как надо тренироваться.
– Если бы вам предложили выбрать какой-то другой вид спорта – что бы предпочли?
– Так я же и выбрала. Одиночное катание. Это разные вещи – я чуть от страха с ума не сошла. Пары и танцы – это и так было восемь часов. А с одиночником надо работать еще четыре.
– Как относитесь к супергонорарам российских футболистов, которые на международном уровне ничего не выигрывают?
– Вообще не понимаю. Пусть бесплатно играют.
– Боюсь, не готовы.
– И что? Пусть идут все к какой-то матери. Что они играют, что не играют... Из-за них я футбол и не смотрю. У нас школы нет. У нас никогда не будут в футбол играть.
– Когда-то первый Кубок Европы выиграли.
– Ну, это было вскоре после войны. А сейчас спорт ушел далеко вперед, а мы все играем в футболянского. Один раз летела с каким-то руководителем молодежной сборной России по футболу. Они возвращались с какого-то матча из Ганновера, а я – от Вовы. Рядом сидели.
Он, наверное, проклял все и хотел выброситься из лайнера. Потому что я стала его спрашивать, сколько они работают. А у них там, говорит, какой-то КЗоТ, и они не могут больше часа-полутора в день работать. Говорю: вы что, вообще криминальные идиоты? И вы еще тут летаете бизнес-классом? Вон отсюда! Вы кто такой вообще?
С чего тогда футболу быть, если молодежная сборная работает час-полтора? У нас девочки работают по 7-8 часов! У Ирины Винер – по десять! Вы одурели, что ли? Он сначала был красный, потом белый, потом, мне кажется, у него поднялось давление. Он просто перекрестился, когда мы прилетели. Они не работают. Они не знают, что такое труд.
– У Тарасова по объему работы проблем уж точно не было – до сих пор легенды ходят. А успевал отец читать, в театры ходить, на выставки?
– Читать – да. Любимый писатель – Чехов. А в последние годы Галя подкладывала ему разоблачительную литературу про советский период. Он метался, кричал: "Антисоветчица!" Встать не мог, костылем нас ударить. А Галька подкладывала.
– Со временем он взгляды не пересмотрел?
– Не успел, наверное. Он все равно всем был доволен. При том, что они с ним сделали... А еще мы ему говорим: "Пап, вставай. Иди в сберкассу, забери все деньги" – "Не могу забрать, потому что должен купить себе новую машину". А предыдущую он сдал. Он всегда сдавал машины государству обратно.
Мы: "Пап, послезавтра ты на эти деньги не сможешь купить даже мопед". – "Этого не может быть, потому что все мои деньги заработаны на виду у советского народа". – "Вставай. Или дай расписку. А то еще через два дня ты не сможешь купить даже дверь от машины". – "Нет, так не могут сделать с людьми". В итоге ничего так и не купил.
Хотя очень любил "Вольво" и мечтал о ней, хоть подержанной. Ему хотели подарить за границей, но он не мог взять. Говорил: "Если я у вас возьму, и мы, не дай Бог, проиграем – скажут, что я игру сдал". Нам запрещал покупать ему "Вольво": "Я с ума сойду, если под окнами оставите. Мальчишки все оттуда вытащат". Короче, не сделал ничего.
Лет через шесть, когда по наследству можно было получить деньги, которые он откладывал в банке, Галя туда пошла. А папа говорил маме: "Нинка, я всех девок обеспечил. Девки будут безбедно жить. 40 книг написал, никогда эти деньги не трогал. У меня есть 38 тысяч рублей". А это – три "Волги". Плюс дача или квартира. Мама ему: "Ты же знаешь, что девочки будут работать. А ты вставай, иди. Это твое, тебе это нужно забрать". Не пошел.
Так вот, Галя пошла получать спустя годы. Ей дали 890 долларов. Даже тысячи не дали.
– Когда-нибудь ловили себя после его ухода на ощущении, что хотели бы сейчас с ним посоветоваться?
– Конечно. Я так чувствовала, как он уходит, меня так трясло! Просто вот как будто папа в меня вселился. Никогда такого больше не испытывала. Ко мне друг с женой тогда приехали, видели, что я никакая. Говорю им: "Потеряем папу сегодня ночью". А он был в плохом состоянии, но не настолько. Друг смотрит на меня и говорит: "Стакан коньяку выпей и спать ложись". Налил до краю. Я выпила, было часа два ночи. Видно, вырубилась. И только заснула – звонок. Папа умер.
ВОДА В ЛИЦО ПЛАТОВУ И ЗАПИСКИ ПОД ДВЕРЬ КУЛИКУ
– Известны истории, когда Анатолий Владимирович в перерывах пел игрокам "Интернационал", "Черный ворон"...
– И гимн.
– А дома он любил петь?
– У него слуха не было. Мы вообще всегда дома пели. В застольях – всегда. У мамы был хороший голос, и мы с Галькой любили что-нибудь затянуть, и мамины сестры. А папа говорил: "Мне медведь на ухо наступил". Но он же не в Большом театре пел, а в хоккейной раздевалке. Говорят, что когда нельзя что-то выразить словами – можно станцевать. Он – запевал. Это тоже прием. Неожиданный. Западающий тебе в душу. Такое приходит мгновенно, это невозможно придумать заранее. Это я уже как тренер вам говорю.
– А у вас какие были самые необычные психологические приемы?
– Женя Платов выходит на Олимпийские игры в Нагано. Мы уже на публике, наш выход. А он все время крестится и повторяет: "Я готов, я готов". А я никогда не видела, будучи с ним долгое время, чтобы он крестился. И я понимаю, что он действительно – "готов". Стою с его бутылкой воды – и вдруг р-раз ему в лицо! И тут же их выход объявляют. А Женя вдруг: "Ой. А я рубашку эту два часа гладил". И спокойно пошел. Все. Золото.
С Ильей Куликом иногда переписывалась. Под дверь записочку подкладывала. О том, что мучило меня и его – и я считала, что в этот момент нужно. Хотела сказать – но понимала, что слушать меня он не будет. Потому что волнение зашкаливает. А надо как-то достучаться.
– До Ягудина в Солт-Лейк-Сити тоже нужно было достучаться?
– А как же. Плющенко не доставал нас впрямую, когда Леша выиграл короткую программу, а тот упал и был четвертым. Вторым шел Тимоти Гобель. У Леши была самая сложная программа, на максимуме человеческих возможностей. Он выходит на произвольную, остается 17-20 шагов до борта. Вдруг он резко поворачивается ко мне и спрашивает: "Сколько прыгать четверных?"
А я знаю, что планку не понижают. Ты можешь сказать – меньше, но и того не сделать. Готов он был на максимум. И я говорю: "Гобель сделал три". При том что прекрасно понимала: он меня не про Гобеля спрашивает. Ягудин думал, что я не ответила ему на вопрос. А я ответила. Потому что это его разозлило страшно, чего я и добивалась. Мол, я ее об одном спрашиваю, а она мне об этом зас...нце. Вышел и все сделал.
– Вечная тема в спорте – отношения и конфликт великого тренера и великого спортсмена. Как это было, например, у вашего отца и Всеволода Боброва. И у вас с некоторыми из учеников.
– Артист все равно вторичен. Потому что он выполняет волю режиссера. А большой режиссер всегда знает, чего хочет. И точно так же – в спорте. Мы можем сделать вид, что советуемся. И даже можем прислушаться – или нет. Но мы должны знать этого исполнителя – не важно, артист он, хоккеист или фигурист – абсолютно. Для того, чтобы у него не возникало вопросов. Ты должен сделать твою работу так, чтобы тебе верил даже самый выдающийся.
– Леонид Слуцкий, которому я вчера написал...
– ...Привет ему! Немного есть в футболе людей, за которых хочется переживать. И вот Слуцкий – один из них.
– Он рассказал, что восторгается вами и вашим отцом, прочитал о нем все книги. И задал вопрос: "Менялись ли вы вместе со своими учениками, когда они взрослели и чего-то добивались?"
– Конечно, менялась. Старалась. Мне надо было больше знать. Потому что они же талантливые, быстро все запоминают. Им надоедает, если одно и то же. Ты им должен давать что-то такое, чему они будут верить и видеть, что ты бежишь впереди них. И камешки по правильному пути раскидываешь, а они по ним бегут.
Отец постоянно придумывал какие-то невероятные упражнения. И я раньше придумывала. Сейчас есть тренажеры. Но я могла в любой тренировке не повторяться и в течение недели делать абсолютно разные шаги. И, конечно, ты с ними развиваешься.
У нас в стране и танцев-то не было. Начали их Александр Трещев, Виктор Рыжкин, потом Елена Чайковская – и я подхватила. Учили все по книжке "Ключ к спортивным танцам". А я училась с ноги Пахомовой. Чайковская с ней работала, а я училась. Потом пошла к Жуку. Полгода провела у него, смотрела, как работает. Катала все обязательные танцы сама, с этой подвязанной своей рукой. Учила, как правильно. Чувствовала, как нужно делать. А потом уже только взялась работать.
Далее уже совершенствуешься, смотришь – как, куда все идет? Что делают англичане, что мы? Кто чем отличается? Почему они в позициях, а у нас распадается? Задаешь себе тысячу вопросов, на которые обязана ответить. Ты должен понять, как по самому короткому пути достичь самого большого результата. Так и растешь каждый день. Если перестал расти – до свидания. Осторожно, двери закрываются. Едешь в машине – думаешь про это. Так жить – по кайфу!
– Вам доводилось работать и с американскими, и с японскими фигуристами. Как нужно меняться самой, чтобы подстроиться под совсем разный менталитет? Или это пусть они подстраиваются под вас, понимая ваш тренерский масштаб?
– Они понимают, к кому обращаются. Именно к тренерскому масштабу. Саша Коэн, Мао Асада, Сидзука Аракава, которая стала олимпийской чемпионкой. Она ушла от меня за три месяца до Игр – и я была не против, потому что была уже совершенно измучена работой. Но все равно посоветовала, как ей катать.
Я ее больше консультировала, чем тренировала. Уходя от меня, она хотела поменять олимпийскую программу на "Кармен". Я ей сказала: "Из тебя такая же Кармен, как из г... пуля. Не буду ставить ее с тобой. Если хочешь выиграть – тебе нужно вернуться к старой музыке". Она сказала: "Это невозможно". Но в итоге вернулась к старой музыке и выиграла Олимпийские игры. А потом японцы благодарность все равно принесли на блюдечке с голубой каемочкой, перевязанной бантом, причем заставили это сделать ее саму. При том что никаких контрактов я отродясь не подписывала. Дело не в деньгах, а в том, что они могли этого не делать.
Я у них тоже училась очень многому. Особенно у японцев.
– Чему?
– Они не могут тебя спросить. Ну нет у них такого права – тебя спрашивать. Он не может сказать, что устал, сейчас упадет. Он может только тебя слушать, кивать головой и выполнять. Если делает – значит, понимает. Я ведь на японском не говорю.
Японцы – уникальный народ. Трудолюбие, граничащее с сумасшествием. Это очень поучительно. Но оттого, что они делают абсолютно все, что ты хочешь, – на тебе такая ответственность и такое давление! Как и с Лешей Ягудиным, который когда-то мне сказал: "Делайте со мной что хотите. Я – ваш". И японцы – тоже мои.
Когда японка (Мао Асада. – Прим. И.Р.) меня не послушалась и пошла на тренировку – она испортила произвольный прокат. И я сразу от нее отказалась. Потому что у меня есть свои принципы. У вас есть свои? Гуляйте. Она была подготовлена, выиграла чемпионат мира. Но проиграла Олимпиаду. Из-за того, что ее федерация считала, что ей надо еще раз потренироваться.
С американцами по-другому. Они тоже очень много работают. Я работала с Сашей Коэн – совершенно выдающейся девочкой. Мне очень жаль, что по здоровью я уже не могла работать, и уехала из Америки. У меня первый раз в жизни сильно поднялся сахар – так нервничала. А почему? Тоже из-за того, что она не послушалась.
Саша заболела в ноябре. И я сказала ей и ее маме, что если мы сейчас не пропустим соревнование и не заложим время на восстановление – проиграем сезон. Она была готова фантастически, делала такие прокаты, что сама плакала от восторга. Говорила, что никогда так не каталась. Но они сказали, что не могут пропустить это соревнование, потому что на него подписан контракт.
Понимаю. Но у меня-то – не подписан. И с ними – тоже нет. Я никогда не заключала контрактов, потому что всегда хотела быть свободной. Повторила: "Надо сняться. Иначе мы не успеем ее вылечить. Сейчас она проиграет соревнования, потому что нездорова. Следующие – через две недели, и это чемпионат США. В них мы обязаны участвовать, иначе не едем на чемпионат мира. Но восстановиться еще не успеем. И так сдадим весь сезон". Но Сашина мама Галя сказала: "Нужно делать так, как прописано". Тогда я сказала, что уезжаю. И уехала. Я не боялась их потерять.
– А кого-нибудь когда-то боялись?
– Только близких. Которых я потеряла. А спортсменов – не боялась. Меня бог миловал, от меня никто не уходил. Из своих.
– Вы сказали: "У меня есть свои принципы". В этом все лишний раз убедились, когда вы прямо в эфире отказались сидеть за одним столом с актером Маратом Башаровым, избившим свою жену. Какое было продолжение у этой истории?
– Никакого. Вот меня приглашает Андрей (Малахов. – Прим. И.Р.) к себе на программу. Я не хожу больше.
НЕ ВЕРИЛА И НЕ ВЕРЮ, ЧТО ПЛЮЩЕНКО ВЫСТУПИТ В ПХЕНЧХАНЕ
– Вопрос от моей жены. При том, сколько вам за короткий срок пришлось испытать тяжелейших потерь, вы как-то умудряетесь хорошеть. Как?!
– Моя свекровь, как я уже говорила, прошла всю войну военным хирургом. Родила Вову, одна его воспитала. Когда он умер, я к ней приехала в Германию. Она долго на меня смотрела и вдруг говорит: "Ты знаешь, я раньше не замечала, что ты красивая". Отвечаю: "Иля Моисеевна, вы просто на меня не смотрели, потому что смотрели только на Вову!" Я не красивая – просто, видимо, мне полнота идет (смеется). Но у меня есть фотография, которую сделал Лешка Мишин, когда мне было 15. Тоже ничего. От родителей остался нос, глаза...
– Трудно было не сломаться?
– Тяжело было, когда Галя болела. Я боролась за каждый день ее пребывания на этом свете. Нам в Германии сказали, что жить ей осталось семь месяцев. А здесь Абрам Львович Сыркин, великий медик, академик, дал рекомендации, которые я очень четко выполняла. И Галя прожила два года восемь месяцев. При таком заболевании, как канцерома почек, это рекорд.
Дом сразу сдала – тогда это стоило хороших денег. Покупала лучшие лекарства, которые только придумали в мире. Так что мне этот дом очень помог. Но потом заболел Вова, который совершенно обожал Галю. Заболел ни с того ни с сего. Он не должен был заболеть и уж точно не должен был умереть. А мама не могла жить без Гали...
Для моей свекрови Вова был вообще всем. Единственный ребенок, воспитанный безо всякой помощи отца. Настоящий мастер своего дела. Божественный человек, общавшийся напрямую с Богом своей музыкой. Изумительный профессор, педагог, очень успешный человек. Она так долго вела этот дом в Германии, где кормила-поила всех его учеников – и даже забыла, сколько ей лет.
И я видела, как она взяла себя в руки. И как она продолжала жить. Прошел год, два. Она возвратилась к жизни, хотя читать уже не могла – притом что человек очень образованный. Она смотрела фильмы в наушниках, потому что почти совсем потеряла слух. Она говорила, что мы не распоряжаемся своей жизнью. Что нужно жить, и жизнь нужно любить.
Думаю, что я в чем-то похожа на свою свекровь. Потому что Вова меня выбрал, а обычно выбирают жену с такими чертами, как у матери. Я напихала себе работы. Преподаю, читаю лекции в Сколково. Езжу с лекциями по стране. Комментирую. Хожу на каток, консультирую. В общем, не сижу без дела. Хотя иногда ленюсь...
– Со стороны незаметно.
– Думаю, что каждая женщина должна немножко лениться. Да и не хочу я уже как-то пихаться локтями. Это неприлично в моем возрасте. Хочу смотреть, что делают другие. Отстаивать справедливость. Смотреть соревнования, в конце концов.
Понимаете, много лет у меня были только те люди, которые катались в последней разминке. А на предыдущие я не выходила. Поэтому соревнований не видела. Меня это не интересовало, прости Господи. Я раньше видела только один день. Когда приезжала – садилась и смотрела всех на тренировках. Но дальше сосредоточивалась только на своих.
Поэтому сейчас на меня обижаются те люди, которые судят – и я говорю, что никогда не видела их катающимися. Нет, не только потому, что не выходила на те разминки. Я бы хорошо их запомнила даже по тому одному тренировочному дню, который смотрела. Но все прилично катающиеся и понимающие люди пошли тренировать. А этим – дай бог здоровья и процветания на поприще оценок профессиональным людям.
– Вы тоже стали судьей. "Ледниковый период" дал вам что-то как личности?
– Конечно, а как же! Очень благодарна Первому каналу за то, что они меня выбрали, и я им подошла. Эти десять лет могла бы тренировать. Но была с ними, и это прекрасная работа. В трудное время меня это поддерживало. Я чувствовала, что у меня есть занятие, и мне нужно быть в порядке. Всех, кто там работает, очень люблю.
Как-то спросила Эрнста: "Константин Львович, скажите, пожалуйста, мне мою задачу". Они же пригласили не для того, чтобы я лук чистила. Он ответил очень понятно: "Через твою любовь и твои оценки фигуристов должна полюбить вся страна". Мне кажется, что нам это удалось.
– То есть нынешний бум женского одиночного катания – от "Ледниковых периодов"?
– Безусловно. Тысячи людей взяли своих детей и привели в фигурное катание.
– Несколько дилетантских вопросов о нем. Вам не страшно за Евгению Медведеву? А то ведь разные доводится читать пророчества.
– За талантливых людей вообще всегда страшно. Потому что на них, талантливых, держится абсолютно все. Не только в нашем деле, а в любом. Поэтому дай ей Бог здоровья. Она выполняет нечеловеческие нагрузки.
– Почему у Юлии Липницкой, которая в Сочи стала народной любимицей, после Олимпиады ничего не получается?
– Она стала народной любимицей, потому что, маленькая, все смогла сделать. А потом у нее началось нормальное оформление фигуры. Всем девочкам это обходится очень тяжело. Она поправилась. И потеряла год, потому что после Сочи все немного расслабились.
Над ней надо было сидеть. Чтобы она не пропала, к ней нужно было приставить хотя бы одного тренера, который проводил бы с ней 24 часа в сутки. Который ее бы качал, развивал, растягивал, заставлял. Тренера-няню, который формировал бы ее сознание, направлял в работе. А у Этери (Тутберидзе. – Прим. И.Р.) к тому времени уже появилась Медведева. И она перевела глаза – так же, как я когда-то с Моисеевой и Миненкова на Бестемьянову и Букина.
Юля – человек очень способный, но то, что она показала, был максимум ее мастерства, к тому же очень хорошо оформленного в программу Илюшей Авербухом. Не было настоящей фундаментальной базы, которая бы ее дальше держала. Так сейчас происходит часто.
– Липницкая может вернуться?
– Всегда хочу сказать, что да. Никого не хочу расстраивать. Она то поправилась, то похудела, причем до нездоровой степени. А я очень хочу, чтобы она была здоровой. Тогда и вернется, и будет делать то, что ей нравится. Она хороший, успешный ребенок, но после Олимпийских игр оказалась немного брошенкой. Она как бы должна была сама из этого состояния выйти, но не каждый ребенок может сам.
– Евгений Плющенко официально не закончил карьеру, но после Сочи не выступал ни разу. Вы верите, что он может выступить в Пхенчхане?
– Не верю. И никогда не верила. Потому что он нездоров. Если у него была операция на позвоночнике – после таких операций в спорт высших достижений не возвращаются. А другой для него не подходит, потому что он тоже гений своего времени.
МЕЧТАЮ УВИДЕТЬ, КАК ВНУЧАТЫЙ ПЛЕМЯННИК ИГРАЕТ ЗА ЦСКА
– У вас нет страха, что всю российскую команду лишат поездки в Корею?
– Есть. Помните землетрясение в Спитаке? Там земля открылась, и туда упали тысячи жизней. И так может получиться с нашим спортом. Я не хотела бы это пережить. Это будет несправедливо. По отношению к тем, кто любит, двигает, работает.
– Кто виноват во всем этом?
– Кто виноват и что делать? Да, тут уж не скажешь: что ни делается, все к лучшему. Ну что-то же сделали не так. И сняли того, кого вообще не должны были трогать, – Юрия Нагорных. Единственного человека, к которому можно было обращаться по любому вопросу, и он знал каждого. Как можно было обращаться к Мутко?
– Как вы относитесь к ситуации, когда министра спорта после допингового коллапса и недопущения легкоатлетов и паралимпийцев до Рио-2016 повысили до статуса вице-премьера?
– Совсем этого не понимаю. Думаю, это сделано только потому, что он много знает про футбол, а мы ждем ЧМ-2018. Потому что когда человек занимает такой высокий пост, как министр спорта, – он должен нести ответственность за свою территорию. Когда тренер проигрывает – он отвечает, его увольняют. Почему здесь должно быть иначе?
– Есть ли у вас какие-то несбывшиеся мечты, невыполненные цели?
– Хорошо знать английский язык. Я его не знаю так, как положено интеллигентному человеку. На уровне тренерского дела – да, а вообще – нет. Хотя, конечно, не потеряюсь. Ну и образование не помешало бы получить балетмейстерское или филологическое. В молодости-то все легко давалось. Надо было идти на вечернее. Не взамен работе, а параллельно с нею сдюжила бы.
– Что хотите пожелать себе на юбилей?
– Здоровья. Хорошие, верные друзья у меня есть. А еще у меня есть два внучатых племянника в хоккее. Вот смотрите на фото: Федя, в школе ЦСКА занимается, с утра до ночи там пашет. В шесть утра начинает. Тренируется с трех лет, а сейчас ему девять.
– Упражнения ему подбрасываете?
– Летом без дела не сидим. Так-то вообще не вмешиваюсь. Но когда приезжают – даю какие-то упражнения. Чтобы мозг не засыхал, их надо придумывать всегда. Охота посмотреть, как еще один Тарасов за ЦСКА сыграет. Очень хочется.
