Алексей Парамонов. Интервью из рубрики "Разговор по пятницам"
Он с торжеством кладет на стол книжку – и ни слова не говорит. Мы должны заметить сами.
Как мы любим этих великих стариков. С их милыми чудачествами.
– Это что такое? – играем роль до конца.
– Страница 158… – подсказывает Алексей Александрович.
Мы листаем. Ничего особенного.
– А-а! – вдруг вспоминает он, – 185!
На 185-й целая поэма, посвященная нашему герою. За авторством Евгения Евтушенко.
– Ого! – ликуем мы с Парамоновым вместе. – Евгений Александрович лично вручил?
– Нет, я сам наткнулся. Хотя у нас были теплые отношения. В Политехнический на свои выступления приглашал меня регулярно. Еще нравилось ему с нашей ветеранской командой колесить по стране. Приезжаем в Молдавию – сначала мы играем, затем народ со стадиона перемещается в Дом культуры. Там у Евтушенко творческий вечер. Зал битком!
– В последние годы общались?
– К сожалению, редко. Он же с 1991-го жил в Оклахоме, преподавал в местном университете. Но когда приезжал на лето в Москву, обязательно мне звонил. Как-то подарил Жене костюм сборной с буквами СССР во всю грудь. Обрадовался!
– Еще бы.
– Да вы стихотворение вслух почитайте – это же потрясающе! "Алеша Парамонов…"
Менялись времена. Девчата с поролоном
ходили на "Динамо" поболеть.
Но был красивей всех Алеша Парамонов,
держа сердца в руках – не меньше, чем на треть.
Мы знали всю Москву отлично – по районам.
а если где был парк – весь парковый массив.
Но где же был рожден Алеша Парамонов,
красивый, как Париж, и более красив?
Мне нравился он весь – до золотого зуба,
который освещал все парки на земле.
Играл не как Бобров, но как зато негрубо
и артистичней, чем Пеле.
Достоин красотой он саги был и мифа.
мат не употреблял, ну разве "Д’на фига!"
В Алешу влюблена была любая фифа,
жаль, главным не был он в той – как ее? – ФИФА.
Двадцатым веком в пыль он не был перемолот,
и двадцать первый век нам не сотрет лица.
Вчера мне позвонил Алеша Парамонов:
"В Молдову мы летим, включая и Стрельца".
Наутро – самолет. Он дружески скрежещет.
Советский старый друг – он всех нас узнает.
Со мной в одном ряду Бубукин и Крижевский,
а Хомич – капитан, но валидол он пьет.
И это всё не сон… Летим почти по-царски,
вдыхая аромат футбольных прежних трав,
и Эдик мне в плечо уткнулся по-пацански,
постанывая чуть от стольких старых травм.
Опять летим играть во имя всех народов
республик бывших всех, и племени зулу,
и приглашенье вновь от местных винзаводов,
а что за договор – для ясности замну.
Выходим на игру. Хотя звучат два гимна,
встречает побратимно Кишинев.
Молдавское вино вновь, Леха, легитимно,
и ничего, что пуст пока мой кошелек.
Мы дочитываем, и Алексей Александрович розовеет от удовольствия.
– Вот!
Будто бы спорили.
Откладываем книжку в сторону, отмечая наблюдательность поэта: "Мне нравился он весь – до золотого зуба …"
– А вот он, зуб-то! – Парамонов оттопыривает губу. Золотой зуб на месте. – Остался, ха-ха! Сколько себя помню – столько я с этим зубом.
– Есть сейчас хоть один человек, который зовет вас "Алеша"?
– Ага! – тает в улыбке Парамонов. – Вчера ездил в международный кинологический комитет. Заседают, собачек обсуждают. Дама ко мне обращается: "Ваше имя?" – "Алексей". Она нараспев, ла-а-асково: "Але-е-ша…" Так приятно! Сразу молодость вспомнил.
– Да вы бодряк. Если по собачьим комитетам ходите в 92 года.
– Надо ж чем-то заниматься! Дома можно зачахнуть. Я и в театр заглядываю – то в оперетту, то к Марку Розовскому. А в комитет знакомая пригласила, вдова футболиста. Я обожаю собачек, у меня всегда в доме были.
– Какие?
– Начал с болонки Нельки. Болельщик на улице подошел: "Хочу вам собаку подарить". Я на Знаменке жил, самый центр, гулять негде. Маме собачонку отправил. Позже у меня спаниели были. Последний умер в 2001-м, больше заводить не стал. А когда еще играл, в Тарасовке возле базы постоянно дворняжки околачивались. Подкармливали всей командой. Идем с обеда – что-нибудь им несем.
