Статьи
Анатолий Бышовец: "Ключевым моментом в создании золотой сборной Сеула стал наш конфликт с Лобановским"
Олимпиада-1988
Финал
СССР - Бразилия - 2:1 д.в. (0:1, 1:0, 1:0)
Голы: Ромарио, 29 (0:1). Добровольский, 60 - с пенальти (1:1). Савичев, 103 (2:1).
1 октября 1988. Сеул. "Олимпийский".
Это было 30 лет назад, день в день. 1 октября 88-го. С тех пор нашей сборной, как бы она ни называлась, на Олимпиадах не было никогда. Не стало Советского Союза – не стало и нас на футбольных олимпийских турнирах.
А тогда, в Сеуле, по обратную сторону поля в финальном матче вышли не абы кто – Ромарио, Бебето и Таффарел. По нашу – Харин, Добровольский и Михайличенко. Бразильцы считались явными фаворитами.
Мы и пропустили первыми – от Ромарио. Но Добровольский сравнял счет с пенальти, а то, что случилось в овертайме, до сих пор стоит у меня, тогда 15-летнего подростка, в ушах. Как забыть истошный крик Владимира Маслаченко: "Савичев, ну забей, я тебя умоляю!"?
Юрий Савичев за несколько тысяч километров словно услышит Владимира Никитича. Пробросит защитника, перекинет мяч через Таффарела – и забьет. И сборная СССР выиграет Олимпиаду-88.
Дирижировал этим оркестром Анатолий Бышовец.
Звоню ему за две недели до 30-летнего юбилея золота. На просьбу об интервью откликается с энтузиазмом – приятно, что помнят. Тем более что широких празднований не намечается, да и сам он как раз в это время уедет отдохнуть в Грецию.
Анатолий Федорович в форме. Каждый день – бассейн, баня на олимпийской базе в Новогорске, рядом с которой он живет. Там и встречаемся. Когда-то он готовил здесь олимпийцев к будущему золоту, а 30 лет спустя Станислав Черчесов, которого он поддерживал с первых дней назначения, – к четвертьфиналу ЧМ-2018. Об этом тоже поговорим.
Бышовец нынче увлекается тем, что сочиняет... афоризмы. Периодически заглядывает в блокноты – и изрекает очередной.
Напутствие Иоанна Павла II
– Вот один из них: "Если хочешь быть счастливым – будь полезным и правдивым", – говорит Бышовец. – В том, как я живу, ощущается какое-то несоответствие этому принципу. Правдивым – получается, а вот полезным… Давно уже только наблюдаю. Что в такой ситуации спасает? Литература и музыка. Почему не работаю? Мне неинтересно в этом, извините, шоу-бизнесе. Недаром великий режиссер Товстоногов когда-то написал: "Нет ничего страшнее объединенной воинствующей посредственности".
Я не вписываюсь в эту систему. Когда-то мы дружили с поэтом Михаилом Таничем, очень достойным человеком. Иногда могли и по чарке в перерыве матча его любимого ЦСКА пропустить. И как-то он задал вопрос: "Толечка, ну я никак не могу понять – почему ты не работаешь? Я узнаю. У меня же очень хорошие отношения с Гинером". Приходит на следующий матч: "Узнал. Нет, Толечка, ты совсем другой человек. Понятно, что тебе сложно. И даже невозможно".
Это так. Когда-то Чацкий говорил: "Служить бы рад, прислуживаться тошно". А сегодня в моде другое, уже не грибоедовское: "Служить бы рад, прислуживаться – тоже".
Джордано Бруно сожгли на костре. Галилей оказался умнее. Он не пошел на костер, согласившись с тем, что Земля не вертится. А когда умирал, все-таки сказал: "И все-таки она вертится!" Нельзя преследовать знания! Вот вам еще один афоризм от Бышовца: "Клевета, зависть и беды – плата за наши успехи и победы"...
– Вот о главном вашем успехе и победе как тренера давайте и поговорим. И начнем с потрясшей меня истории. Как вам удалось в советские, пусть и перестроечные, времена встретиться с папой римским Иоанном Павлом II, да еще и всю команду на аудиенцию привести?
– Команды там не было, это миф. Витя Лосев, наш капитан, в интервью зачем-то это сказал – а может, журналист за него выдумал. На самом деле было так. Незадолго до Олимпиады мы с женой были в Риме и Ватикане, я показывал ей шедевры Микеланджело. Потом поехали во Флоренцию. А на обратном пути один симпатизировавший мне влиятельный итальянский болельщик, благодаря поддержке которого после Игр я мог даже возглавить "Рому", помог нам с супругой попасть на аудиенцию к папе.
– Долго она продолжалась?
– Нет, минут 10-15. Иоанн Павел II очень хорошо говорил по-русски. Он бывший спортсмен, футболист – и беседовали, само собой, о футболе. Тогда я почувствовал, что такое говорить с людьми намоленными, которые напрямую общаются с Богом. Пусть и считаю, что между человеком и Всевышним посредников быть не должно. Когда делился с ним тем, что нам скоро предстоит, папа римский сказал: "Я надеюсь". И поднял глаза к небу.
– Думаете, помогло?
– Может быть. Но на бога надейся, а сам не плошай. Когда общаешься с такими людьми, как Иоанн Павел II – учишься. Я вообще постоянно учусь. Мне и сейчас кажется, что я еще мало знаю и мало сделал. Ты не столько испытываешь чувство удовлетворения от успехов, сколько мучаешься тем, чего не достиг. Единственное, что утешает, – другие знают и сделали еще меньше.
По пути наибольшего сопротивления
– Как вы стали главным (тогда говорили – старшим) тренером олимпийской сборной СССР?
– Возглавлял одну из юношеских сборных Союза, куда меня из Киева пригласил Вячеслав Колосков. Всеми сборными до того руководили москвичи, и ситуация была, мягко говоря, сложной, воинствующей по отношению к чужеземцу. Два других специалиста, призванных одновременно со мной, – Виктор Царев и Лев Бурчалкин, – не выжили на своих постах.
Но моя команда выигрывала все юношеские турниры. А закончилось тем, что на турнире памяти Гранаткина мы победили сборную ФРГ во главе с Берти Фогтсом. После этого состоялся симпозиум для тренеров, работников федерации футбола и руководителей спортинтернатов. В числе тренеров выступал и я. Выступление вызвало резонанс. И через день-два Колосков говорит: "Анатолий Федорович, есть предложение. Из Олимпийского комитета".
Проблема заключалась в том, что к тому времени тренеры олимпийской сборной на новый цикл уже были назначены – Евгений Рогов и Сергей Мосягин. Но к работе еще не приступили. И меня, получается, назначили вместо них. При этом главным тренером национальной сборной был Валерий Лобановский, а Мосягин был его человеком. Сложная ситуация. А потому, согласившись на предложение НОК, я поставил одно условие – чтобы Колосков стал буфером, который будет снимать все разногласия между национальной и олимпийской сборными. А они при таких обстоятельствах были неизбежны.
Колосков попросил взять в штаб Владимира Салькова – и на нем, надо сказать, была большая организационная работа, ведь я параллельно возглавлял московское "Динамо". Из юношеской сборной пригласил врача Зураба Орджоникидзе и массажиста. А позже, уже в конце отборочного турнира, к нам присоединился Гаджи Гаджиев – тогда еще не как тренер, а как представитель комплексной научной группы. В самой Корее на нем была информация о сопернике и анализ наших игр.
– Вы упомянули о разногласиях с Лобановским. Они начались быстро?
– Практически сразу. Тогда модны были программы, модели, планы. Перед назначением я представил программу, но тут выяснилось, что за меня ее уже написали в национальной сборной. Там уже решили, сколько нам нужно сборов, дней и т. д. На совещании сидели Лобановский, Юрий Морозов.
Говорю: "Что это такое?" И сравниваю продолжительность и содержание сборов их команды и своей. Морозов прямо мне отвечает: "Слушай, а зачем тебе это? Ты что, собираешься выигрывать?" Но у меня было перед ним преимущество – футбольное имя. Я всегда имел возможность говорить то, что думаю, и делать то, что считаю нужным. Реагирую: "Не знаю, выиграю ли. Но знаю, что сделаю все, чтобы выиграть. Эти планы вы заберете себе, а я свой сделаю для себя сам". В итоге я пошел по пути наибольшего сопротивления, причем вразрез всем и вся.
– То есть?
– Всем тренерам клубов. Два года подряд в феврале я забирал игроков на международный турнир в Индию. Вспоминаю этот тренерский совет: "Что?! Как?! Да мы тебя!" Я им: "Успокойтесь, переживете". Кстати, я предлагал Станиславу Черчесову на ранней стадии его работы со сборной настоять на аналогичных сборах. Считал, что это сэкономило бы ему время на просмотр игроков. Но он не пошел на потенциальное столкновение с тренерами клубов, заняв немножко бесконфликтную позицию. Впрочем, раз все закончилось так, как закончилось, не могу говорить, что он был не прав.
– В вашей ситуации, если бы клубы не отпускали игроков, эти футболисты были бы дисквалифицированы, и вы договорились об этом с федерацией?
– Конечно. Тогда с Колосковым у нас все было хорошо. Это не как во времена сборной России, когда "Спартак" нам не отдавал игроков. Тогда я уже говорил Вячеславу Ивановичу: "Как так?" Он отвечал: "Анатолий Федорович, у вас нет отношений с тренерами". Имея в виду, прежде всего, Олега Романцева. Я отвечал: "Да нет, это вы не управляете тренерами".
Во времена СССР все работало гораздо четче. Вообще, на мой взгляд, это было время, наиболее близкое к справедливости. Тогда не было такого огромного расслоения в обществе, как сейчас. Я в 21 или 22 года получил квартиру в Киеве на той же улице, где жили первый секретарь ЦК КПУ Владимир Щербицкий и другие члены ЦК. И видел их регулярно. Кроме пыжиковой шапки и драпового пальто, никаких излишеств у них особо не было. Ну, спецпайки, санатории 4-го управления. Но в любом случае это очень далеко до сегодняшней разницы между простыми и богатыми людьми.
Когда умер отец, мне было 15 лет, брату еще меньше. Мы получали пенсию за отца – 40 рублей. Плюс бесплатные учеба и медицина, спортивные лагеря. Да, возможно, тогда не было каких-то вещей и продуктов, но сегодняшнее время гораздо хуже – это нравственный кризис, когда человеком правит вещь, а законом правят деньги. Отсюда и берутся чиновники, в которых, на мой взгляд, главная проблема России, а не в дорогах и дураках. Для них личные интересы – выше Кремля и Храма, а народные интересы – ниже стыда и срама.
– По-моему, годы идеализировали для вас Советский Союз. А как же свобода? Вы же сами в 1991 году, находясь со сборной СССР на сборе в Испании, выступили резко против ГКЧП во время августовского путча.
– Да, мы как раз 19 августа рано утром улетали из "Шереметьева" в Испанию, а танки по Ленинградке поехали в Москву почти сразу после этого. Мы ничего не знали. Летели играть товарищеский матч с "Валенсией", которой руководил Гус Хиддинк. И когда прилетели, а в Мадриде нас встретили и предложили принять политическое убежище, мы сначала вообще ничего не поняли.
Переводчиком с нами был Руперто Сагасти, баск, когда-то игравший в "Спартаке". Он и объяснил, что в Союзе случился путч. Меня спросили, как я к этому отношусь. Ответил: "Это антиконституционный переворот". Что и было процитировано во многих мировых СМИ. Потом Гавриил Попов и Юрий Лужков напоминали мне – хорошо, мол, сказал. А тогда я дозвонился в Москву, и супруга отчитала: "Ты что там мелешь?! Тут бог знает что творится. Понимаю, ты в Испании, можешь говорить что угодно. Но семья-то у тебя здесь!" После моих слов: "Да не волнуйся, все будет нормально" связь прервалась, после чего я три дня никуда не мог дозвониться. И чуть с ума не сошел.
Жалею, что не взял на Олимпиаду Мостового с Колывановым
– Вернемся к олимпийской сборной. И к тем турнирам в Индии, на которые вы в феврале увозили игроков вопреки желанию клубных тренеров. Зачем это было нужно?
– Таким образом мы нашли, возможно, единственный эффективный способ выбора достойных и отсева лишних. Не только по профессиональным, но и по нравственным качествам, по умению выжимать из себя максимум в критических ситуациях и силе воли. В Индии было плюс 40 и дикая влажность. Соперники были из Восточной Европы, которые особенно хотели нас обыграть. Но мы выигрывали два года подряд.
Процентов на 70 состав был сформирован на этих турнирах. Понятно, что у нас были явные, неоспоримые лидеры по игре – Алексей Михайличенко, с которым я работал с детства, со школы киевского "Динамо", и Игорь Добровольский, которого узнал юным, в московском "Динамо". Пройти с игроком весь путь от ребенка до олимпийского чемпиона, как мне это удалось с Михайличенко, – редчайший случай, и я этим горжусь. Так же, как тем, что на Мадейре, работая в "Маритиму", разглядел Пепе, который получал 500 евро в месяц, играл во второй команде и жил впроголодь…
Так вот, с Михайличенко и Добровольским все было понятно с самого начала, но остальных нужно было подобрать и подвергнуть испытаниям на силу духа. Возрастных ограничений на участие в Олимпиадах тогда не было, запрет имелся лишь один – на участников ЧМ-86. И вот Индия позволила мне выбрать правильных людей.
– Вообще без ошибок?
– Почему же? Очень жалею, что на ту Олимпиаду не поехали молодые, но уже хорошо себя проявившие Мостовой и Колыванов. Думаю, что в этом я ошибся. Невзирая на то, что мы выиграли.
– А почему не взяли?
– У Мостового уже были видны удивительные качества – и техника, и креативность, и непредсказуемость. Но короткий турнир предъявляет к игрокам совершенно другие требования – в частности, умение играть на пределе возможностей при дефиците пространства, времени, в очень жесткой борьбе. И я рассудил, что на это он не способен. Колыванов – потрясающий игрок, выступал у меня в "Динамо". Но у него тогда как раз был спад.
– Почему капитаном стал не Михайличенко или Добровольский, а Лосев?
– Он был капитаном у меня в "Динамо", там сложилось понимание, как он выполняет эти функции. Боец, защитник чисто оборонительного плана, с высокими волевыми качествами. Лосев подходил для этой роли.
Конфликт с Лобановским
– Каков, по-вашему, был ключевой момент в формировании будущей чемпионской команды?
– Когда мы готовились к одному из отборочных матчей, у нас была товарищеская встреча с Чехословакией. А одновременно играла первая сборная СССР. И Лобановский решил вызвать к себе на контрольную игру шесть человек из олимпийской сборной. Я согласился, но при одном условии. Чтобы не сорвать мне подготовку к официальной игре, моим футболистам требовалось сыграть у Лобановского хотя бы по тайму. Потому что десять дней вообще без игровой практики – это очень много.
В Чехословакии мы в ослабленном составе проиграли – 0:1. И тут с удивлением узнаю, что в первой сборной вообще не сыграл ни один из олимпийцев. Ни Добровольский, ни Михайличенко, ни Вадим Тищенко, ни другие. Вскоре у нас было совещание тренеров сборных в Спорткомитете СССР в присутствии инструктора ЦК КПСС.
Взял слово Лобановский, произнес речь в духе: "Мы должны объединиться" – и т. п. Потом слово передают мне. И я говорю: "С кем объединяться? Как объединяться? Ты говоришь мне, что будешь использовать моих игроков, а они все остаются на лавке. О каком объединении идет речь?!" И я поставил вопрос, чтобы было две отдельные команды без какого-либо совмещения игроков. Это было при всех, открыто. Только перед финальным турниром Евро-88 в первую сборную уехали Михайличенко и Добровольский (последний там не сыграл). Было бы неразумно и по-человечески неправильно не дать им возможности адаптироваться к такому уровню.
– На совещании в Спорткомитете вас услышали?
– Да. Этот вопрос был решен в мою пользу.
– Слышал версию, что после того заседания вы в коридоре столкнулись с Лобановским. Якобы он сказал: "Ну, теперь все", а вы ответили: "Ничего, ты переживешь".
– Да, так и было. Только он сказал: "Все, никаких отношений". Зато после этого в моем распоряжении была полноценная команда, из которой никто никогда никого не выдергивал.
– Сложно было воевать с Лобановским?
– Не столько с ним лично, а с системой – пусть в футболе и созданной им. Процветали матчи с заведомо предсказуемым результатом. Почему у нас возникали проблемы в отношениях? Потому что я, не сыграв за всю жизнь ни одного договорного матча и не забив ни одного "левого" мяча, имел моральное право говорить, кто и за счет чего выигрывает. У меня есть такая фраза: "У нас бесславно побеждают, но со славой торжествуют". Она – как раз об этом. В футболе – как в обществе. Когда бесчестно приходишь во власть, как можешь честно руководить? Вот вам еще: "В футболе реформы – пустые труды. Здесь рубят деревья, чтобы сорвать плоды".
Меня жизнь не баловала. В 20 лет, в чемпионате СССР 1966 года, я перед последним туром был лучшим бомбардиром Союза с 19 забитыми мячами. На втором месте с 17 шел тбилисец Илья Датунашвили. В заключительном матче Виктор Маслов не ставит меня на игру с одесским СКА, а тбилисское "Динамо" на час позже нас играет с кутаисским "Торпедо". Во втором тайме команды забивают друг другу по три мяча, Датунашвили делает хет-трик и обгоняет меня в списке бомбардиров. Все всё понимают, но пресса молчит. Потому что, как я выражаюсь, СМИ – это не средства массовой информации, а средства манипуляции информацией.
Впрочем, если возвращаться к Лобановскому, мы с ним ничего не делали за спиной, все было открыто – как на том заседании. У нас были споры, диспуты. Переспорить Лобановского было нельзя. Я в таких случаях говорил: "Только посредственность не терпит инакомыслия". Он замолкал.
Мы оба киевляне. В 64-м году играли вместе за "Динамо", отношения были хорошими – даже отдыхали вместе. Они нарушились, только когда появилась олимпийская сборная. Считаю, что проблема, как это часто бывает, заключалась в окружении…
– А правда, что на том же заседании Спорткомитета Лобановский говорил: "Не знаю, какой футбол на Олимпиадах. Там играют дворники, парикмахеры, маляры..."?
– Точно помню, что, как только мы выиграли в Сеуле, он напечатал статью в "Советском спорте". И там была фраза, что мы выиграли у парикмахеров. При том что у бразильцев играли Ромарио, Бебето, Таффарел, Жоржиньо, которые уже входили в первую сборную! И у Италии, которую мы обыграли в полуфинале, состав был мощнейший – Тассотти, Феррара, Риццителли, и у ФРГ были Ридле, Клинсманн, Хесслер. За Югославию играл Стойкович, за Швецию – Терн. Это был абсолютно профессиональный высококлассный турнир.
С Олегом Кучеренко подготовили ответную статью, а потом как-то мы столкнулись с Лобановским. И я сказал: "Больше так не пиши. Потому что ты даже у парикмахеров на Олимпиаде в Монреале не выиграл. Только третье место занял, причем играя национальной командой на любительском турнире. А когда проиграл чехам весной 76-го и не вышел в полуфинал "Европы", ты что сказал? "Олимпиада важнее!" А теперь говоришь – парикмахеры. Так определись уже, что все-таки важнее!"
– Что он ответил?
– Есть такие вещи, о которых не говорят. Но мы и тогда, и потом здоровались, общались. Единственное – не выпивали вместе. Но мне это никогда и не было надо, я вообще не по этому делу. Перед Олимпиадой в Сеуле я год вообще не употреблял спиртного. Принципиально.
– У вас же и к футболистам по части дисциплины требования были жесточайшие. Мостовой как-то рассказывал про более поздний период, что вы настаивали: в первую сборную с патлами не являться. Пришлось стричься.
– Было и такое, и запрет на спиртное. Вплоть до пива. Вспоминаю Нарбековаса. Я посчитал, что он выпил пива, и наказал, не вызвал на очередной сбор. Он говорил: "Так это же пиво! У нас в Литве его все пьют!" – "Норбик, дело не в том, что ты выпил пива. А в том, что или все пьют, или никто. У нас – никто".
Позже я стал относиться к этому вопросу немножко по-другому. Понял, что в плане восстановления пиво для игроков лучше, чем лимонад, газировка, кока-кола. И в бокале вина ничего криминального нет. А Норбика на следующий сбор вернул – и все. Игрок-то был креативный, незаурядный. Не случайно гол в овертайме полуфинала Олимпиады при счете 1:1 итальянцам забил.
– В 88-м в Литве уже начали думать о независимости. Нарбековас с Янонисом такие настроения не распространяли?
– Ни в коем случае. Норбик только пиво популяризировал (смеется). А так отношения в команде были исключительные. Атмосфера сложилась рабочая, но в то же время и творческая. Я Зураба Орджоникидзе просил, чтобы гитара была, и он пел не только на русском, но и на грузинском, и на украинском. Только литовский он не потянул (смеется)
Не пустил лейтенанта КГБ на установку. Сказал: "Ты сегодня не в составе"
– Кроме посмотревшего в небо папы римского, были еще перед Играми хорошие предзнаменования?
– Нашу победу предрек Игорь Нетто, капитан золотой олимпийской сборной 1956 года. Мы всей делегацией поехали на предолимпийскую неделю в Брест – и сыграли там товарищеский матч с местным "Динамо". Что интересно – проиграли. А после игры я увидел Нетто, против которого еще в 17 лет играл за дубль в 64-м году. Причем не под своей фамилией – в 17 нельзя было. И вот встречаемся в Бресте, и вдруг Нетто говорит: "Ты знаешь – выиграете Олимпиаду!"
Я был сильно удивлен, зная критичность его характера. Он же всех баранами называл! Когда "Спартак" на поезде ехал и видел, как овцы пасутся, он говорил: "О, динамовцы пасутся! Бараны!" А тут – Олимпиаду выиграете.
Потом еще Христо Стоичков, который играл против нас в отборочном турнире, сказал мне: "Мистер, я знал, что вы выиграете Олимпиаду". – "И почему же?" – "Вы выиграли у нас, а мы были очень сильны!"
– Вы прошли всю Олимпиаду без поражений, но первый матч закончили нулевой ничьей с хозяевами. Что случилось?
– Я ошибся.
– В чем?
– Перед тем мы, приехав на Дальний Восток за неделю до турнира, сыграли два товарищеских матча с Японией – чтобы адаптироваться к климатическим условиям, примерно одинаковым в двух странах. В них кое-кто из футболистов, планировавшихся в основной состав, проявил себя неважно. Возможно, они уже жили главными матчами. К тому же мы потеряли Склярова.
Тут я принял одно правильное решение – не Янонис, а Горлукович. Казалось, у Янониса скорость выше, но Горлукович обладал большей психологической устойчивостью. А вот выпустить против Южной Кореи Пономарева и Бородюка было ошибкой. С японцами они выглядели посвежее, но я отошел от состава, который наигрывал. Но со второго матча все вернулось на круги своя.
– Со второй игры вы вернули в основу Лютого.
– Вместе с Евгением Кузнецовым. И обыграли Аргентину. Но в матче открытия все могло быть еще хуже, если бы я не знал по своему опыту игрока одной важной вещи. На ЧМ-70 всю нашу основу отправили на церемонию открытия в Мехико на "Ацтеку". Сборную тренировал Гавриил Качалин, опытнейший человек, но очень, скажем так, правильный.
В результате – плюс 40 в тени, а весь основной состав полчаса стоит на параде открытия. Под палящим солнцем, в высокогорье, в Мексике! Первый тайм матча с хозяевами был скомкан, и мы закончили ту встречу нулевой ничьей. Поэтому в Корее на церемонию открытия выходили запасные – мы отправили туда человек десять. Выиграть стартовый матч это нам не помогло, но дело, повторяю, было в моих кадровых решениях.
– Ваши недоброжелатели позже вообще делали акцент на приглашении в сборную Пономарева из "Нефтчи". Кто-то даже распространял слухи, что на его привлечение в сборную скидывались всем Азербайджаном.
– На все эти разговоры расскажу вам историю. Когда-то я тренировал юношескую сборную СССР, и мы выиграли турнир Гранаткина. Автобус подъезжает, мальчишки к нему бросаются, хотят автографы взять, – а милиция их не пускает. Так я вышел, сказал: "Это наша перспектива!" и провел их к автобусу.
Прошло много лет. Я работал в "Зените", и после дефолта 1998 года у нас были большие проблемы с финансами. И вдруг на базу в Удельную приезжает человек: "Анатолий Федорович, вас просит подъехать мой руководитель". – "А кто он?" – "Директор банка". – "Хорошо, но я его не знаю". – "Нет-нет, знаете".
Заинтригованный, на следующий день приезжаю. И выясняется, что этот директор банка в 12-13 лет был одним из тех мальчишек, которых я тогда провел к автобусу, а после игры еще и сувениры раздал. Они лежали у него в кабинете. А потом протягивает пакет и говорит: "Сейчас у меня есть возможность передать вам этот пакет". – "Что здесь?" – "Доллары. Триста тысяч. Распорядитесь ими так, как считаете нужным".
Я приехал на базу, вызвал игроков, которым в тот момент из-за финансовых проблем не платили, объяснил им ситуацию. "Вот вам триста тысяч на команду". А бытует мнение, что Бышовец любит деньги. Кто-то говорит: "Он бабки выбивает только для себя". Отвечаю: а как же тогда выходит, что массажист получает такую же премию, как главный тренер? И тренер по науке – тоже? Когда Якушин все это узнал, он сказал: "Ну неправильно это, Толь. Ты – главный тренер". Я ответил: "Михаил Иосифович, у нас одна команда!"
Пономарева предложил привлечь в сборную Гаджи Гаджиев. У нас была проблема по позиции, а Игорь был хорошим игроком. Но ни он, ни Бородюк не были в команде основными футболистами – ни до, ни после. А обо всех этих разговорах просто стыдно слушать. Это говорят ничтожества. Как и то, что я в "Локомотиве" деньги брал и ставил Корчагина в состав. Команды, в которых тренеры поступают подобным образом, никогда ничего не выигрывают. Потому что можно обмануть футболиста, а футбол не обманешь. Сборная выиграла Олимпиаду, "Локомотив" – Кубок России.
– А вы вообще озвучивали команде задачу выиграть Олимпиаду?
– Нет. Вслух никогда не скажу, что мы победим или должны победить. Но я неутомим в своем желании сделать все, чтобы этого добиться. В каждом человеке должно жить стремление к исключительности – в хорошем смысле. И мне оно помогало в жизни.
А для большой победы очень четкие правила должны соблюдаться даже в мелочах. Вы знаете, что любую команду в зарубежных поездках в те годы сопровождал офицер КГБ. Так было и в Сеуле. Сейчас он стал большим руководителем, при генеральской должности. Я встречал его. А тогда был еще лейтенантом.
Идем на предматчевую установку перед первой игрой с Южной Кореей, я стою у дверей. И вдруг этот человек приходит. Я ему тихонько говорю: "Нельзя. Ты сегодня не в составе". Таким образом корректно объяснил ему, что это не его епархия. Он все понял.
В раздевалке бразильцев перед финалом гремела самба
– Были ли моменты на турнире, когда вы были близки к панике? Например, в полуфинале с Италией, когда Добровольский сравнял счет лишь на 78-й минуте?
– Нет. Я почти никогда не выходил из себя и не передавал игрокам какие-то эмоции, не гнал в атаку. Почти всегда холодно смотрел, оценивал – и пытался найти какие-то решения.
– Дни перед финалом – это всегда самое важное и интересное. Как это было у вас в Сеуле?
– Когда мы вышли в финал, я приехал в олимпийскую деревню и оценил обстановку. Она была не ахти. Кто выиграл – те радуются, отмечают. Кто проиграл – тоже отмечают. С горя. Вы понимаете, чем. Я сказал себе, что все это мне не нравится, и готовиться к финалу в такой обстановке нельзя.
Спросил, какой у нас еще есть вариант. Получил ответ: пароход "Михаил Шолохов". Поехал туда, увидел группу поддержки – Владимира Винокура, Геннадия Хазанова. Осмотрел условия: сауна, большой бассейн, волейбольная площадка. Попробовал борщ – то, что надо. И сказал председателю Госкомспорта СССР Марату Грамову, что мы переедем на пароход. "Вы хорошо подумали?" – "Да".
Во-первых, надо было сменить обстановку. Во-вторых – просто восстановиться после сложнейшего полуфинала с Италией, который мы выиграли в овертайме – 3:2. Для восстановления на "Шолохове" были все возможности. В-третьих, элементарно успокоиться, тогда как в деревне ты видишь спортсменов, которые либо счастливы, либо убиты горем – и вам передаются их эмоции. И мы переехали.
– То есть до финала вообще полноценно не тренировались? И даже накануне игры не было предматчевой тренировки?
– Нет. У меня вообще случаются решения, которые ставят в тупик всех. Как-то с "Анжи" приехал в "Зенит" – и вместо тренировки на "Петровском" попросил организовать для команды кораблик по Неве и Фонтанке. А с утра провести зарядку в Летнем саду. Ребята посмотрели на то, что никогда не видели, переключились. И на следующий день сыграли вничью, едва не победив! Так и здесь.
А еще огромную роль сыграла психология, которая в футболе – высшая математика. Для меня очень важно было преодолеть психологический барьер перед бразильцами. У нас сложились добрые отношения со сборной США, там работал хороший хлопец, еврей из Одессы. Тогда с видеозаписями матчей были большие проблемы, но он дал мне кассету с полуфиналом Бразилия – ФРГ, выигранным южноамериканцами по пенальти.
Я посмотрел – и принял решение не показывать матч команде. Вспомнил при этом Никиту Симоняна, который в 69-м году сделал "Спартак" чемпионом СССР. На решающий матч спартаковцы приехали в Киев, где мы, чемпионы в течение трех сезонов подряд, как раз эти три года, по-моему, не проигрывали. Симонян на установке им говорит: "Ребята, вы уже сделали большое дело. А сейчас просто выходите и сыграйте в свое удовольствие". Так они выиграли 1:0, а Коля Осянин забил после какого-то сумасшедшего слалома. И стали чемпионами. А все потому, что тренер успокоил ребят!
Что такое время? Учение для умных. А что такое тренер? Это собирательный образ. От Маслова, Якушина, Качалина… Вот и когда мы выиграли полуфинал, возникли два вопроса, которые тренеру надо было снять. Первый – боязнь бразильцев. Второй – самоуспокоенность: мол, мы уже серебряные. Поэтому, когда я увидел запись, сказал себе: "Нет. Только индивидуальные собеседования". Более того, о том, что у меня есть кассета, никто не знал. Даже Сальков с Гаджиевым.
– А когда прозвучала ваша известная фраза: "Серебро – это хорошо, но по-настоящему блестит только золото"?
– В раздевалке. Прямо перед игрой. Минутами ранее мы проходили мимо раздевалку бразильцев, а там – самба, румба! Смотрю на наших – скукожились. Пришлось реагировать: "Ребята, спокойно. Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Думаю, что это мы. Спокойно раздеваемся, все будет нормально. Хочу вам напомнить только одно. Блестит только золото".
А потом спокойно говорил с ними один на один по игровым нюансам. Я вообще в раздевалке никогда не орал и матом не ругался. Но разговаривать с людьми нужно было. Например, с Яровенко, который вышел в финале вместо дисквалифицированного Чередника. Тем более когда в соперниках – Ромарио…
Я так же волнуюсь, как все живые люди. Но меня как тренера никто не видел в состоянии волнения. По моим глазам, по словам невозможно было это понять. В успехе важны не только знания, но и убежденность. Ошибка многих наших тренеров заключается в том, что они настраивают. А нужно вдохновлять. Когда игроки видят, что тренер спокоен, это очень помогает.
Матом не ругаюсь, но в финале выдал тираду Кеташвили на грузинском
– Помню, в финале на многих произвел впечатление мощный мат в адрес Гелы Кеташвили, попавший в эфир. Мнения разделились, Дмитрий Харин это был или Виктор Лосев.
– Харин. Это "Торпедо"! Виктор Маслов, Кузьма – Валентин Иванов… Они были знатные матюгальщики! И это передавалось. Мне после полуфинала с Италией зампред Госкомспорта Николай Русак позвонил: "Анатолий Федорович, предупредите ребят – там микрофоны близко". – "Предупрежу. Но в бою чего не скажешь".
Я и сам хорош. Матом ругался раза два-три за свою тренерскую карьеру. А во время финала, чтобы привести в чувство того же Кеташвили, как выдал матерную тираду на грузинском! Чтобы, кроме него, никто ничего не понял. Гела тут же пришел в себя.
Яркие индивидуальности бразильцев требовали максимальной взаимостраховки и компактности игры в обороне. Вообще, есть такое понятие – порог терпения. Еще один мой афоризм: "Лекарство от обиды, боли – в терпении и силе воли".
В ту команду за два турнира в Индии, за отборочные соревнования и товарищеские матчи были отобраны люди, у которых этот порог был очень высок, как и нравственные качества. Бразильцы были чрезвычайно сильны, играть против пары Ромарио – Бебето не легче, чем против Месси, Хави и Иньесты. И благодаря этому нашему порогу терпения мы и с Италией, и с Бразилией сравнивали счет, а в овертайме побеждали.
– Правы те, кто упрекает Харина за ошибку на выходе перед голом Ромарио?
– Нет. Там был фол на Харине.
– В такой ситуации важно всем не побежать вперед спасать Родину.
– У нас была структура и игровая дисциплина. Все знали, как поступать в той или иной ситуации.
– Врача первой сборной Савелия Мышалова как-то спросили: "К победе Бышовца на Олимпиаде Лобановский отнесся ревниво?" – "Не то слово. Говорил с пренебрежением: "С кем они играли? Да и судья в финале помог, подарил пенальти".
– Нет, пенальти на Михайличенко был чистый. Стопроцентный фол.
– Была теория, что пенальти в финале и вообще достаточно лояльное судейство в Корее мы получили потому, что Вячеслав Колосков был председателем оргкомитета олимпийского футбольного турнира.
– Это смешно. Наши отношения с Колосковым на том этапе были очень хорошими, но дело в другом. Надо быть полным идиотом, чтобы не понимать одной вещи. Когда назначается несправедливый пенальти, тем более в матче такой важности, то игроки пострадавшей команды прибегают к судье и начинают вырывать у него свисток! А здесь все восприняли это решение нормально (действительно, посмотрев видео, я обнаружил, что возмущения со стороны бразильцев не было, лишь пару человек вяло развели руками, – Прим. И.Р.).
Кстати, когда я узнал, что финал будет судить этот рефери (француз Жерар Биге, – Прим. И.Р.), то был против и спрашивал: "Может, его отвести, если есть такая возможность?". Он очень плохо отсудил наш матч с Аргентиной, в котором назначил пенальти уже в наши ворота.
– Добровольский реализовал 11-метровый в финале очень спокойно.
– Это и называется – психологическая устойчивость. Он ею обладал в полной мере.
Лютый – как Флавио, Савичев – как Пеле
– А можете вспомнить, почему решили выпустить Савичева?
– Это решение не было спонтанным. Юрий всегда выходил на замену и усиливал игру. Например, в полуфинале с Италией при 0:1 скинул мяч под ответный гол Добровольскому. Ну как не выпустить такого человека в финале?
Есть масса игроков, которым несподручно выходить на замену – тот же Смолов. Ты его выпускаешь, даже когда он в хорошем состоянии, а ему дискомфортно. В отличие от Дзюбы, который может и играть с первых минут, и выходить по ходу игры.
Федор был лучшим игроком России на протяжении двух лет и чемпионат мира воспринимал как трамплин. И с Саудовской Аравией стал искать мяч, чтобы себя проявить. Уходил на фланги, были обводки, пятки… Смолов играл, чтобы показать себя. А Дзюба вышел, чтобы забивать. И в той ситуации нужен был как раз такой игрок, который именно там, на острие, будет сконцентрирован на давлении на защитников и на завершающей стадии.
В Новогорске как-то встретил Артема. Он обнял меня со словами: "О, наша легенда!" В ответ выдал и ему один свой афоризм – насчет скромности: "Если слишком превозносить скромность, то и ее занесет". Об этом человеческом качестве я невысокого мнения. Считаю так: "Граница скромности – до точки самоунижения, за которой начинается самый короткий путь к бесславию".
– Савичев говорил, что вы ему давали установку: будут длинные передачи на Лютого – и чтобы еще во время полета мяча он сразу начинал набирать скорость. И получал мяч на ход. Как при золотом голе и вышло.
– Это было наиграно. Еще в 1965 году в Москву приезжала сборная Бразилии. В "Лужниках" Флавио играл центрального нападающего – это прототип Лютого. Пеле – под ним. И когда Флавио боролся за мяч, Король футбола уже начинал движение. Пеле забил тогда прекрасный мяч, хоть персонально с ним и играл Воронин. Мне тогда было 19 лет, и это врезалось в память.
Казалось бы, где 65-й и где 88-й? Но все наигрывалось: идет длинная передача, Лютый борется за мяч, подбор под ним делает Татарчук, пасует – а Савичев уже на ходу. Внешне все очень просто. А в той ситуации и без Татарчука обошлось. Хватило Лютого и Савичева.
– В отборочном турнире Лютый забивал почти в каждом матче. В финальном – ни одного. Как так?
– Было три человека, которые перенесли операции и восстанавливались вплоть до последнего времени перед Олимпиадой, – Савичев, Лютый и Тищенко. Последний сыграть так и не смог. Зато первые двое организовали золотой гол.
– Но Тищенко вы включили в заявку.
– Потому что он очень полезен в коллективе. Знаю его еще с тех времен, когда он вместе с Михайличенко играл у меня в сборной Украины на турнире "Надежда".
– В общем, взяли из жалости?
– Не из жалости. Из чувства справедливости.
– А почему брат-близнец Савичева, Николай, в вашей команде не закрепился, сыграв лишь один отборочный матч?
– Савичевы – потрясающие ребята и игроки, уровень у них был достаточный для игры на Олимпиаде. Хотя Юру я использовал не в качестве крайнего полузащитника, как он играл у Иванова в "Торпедо". А Коле немножко характера не хватило. Как и братья Майоровы в хоккее, братья Савичевы – разные.
– Можете воссоздать свои эмоции в момент победного гола Юрия? На записи видно, что вы почти сразу начали успокаивать команду, дирижировать ею.
– Была одна секунда эмоционального всплеска. А потом – работа, работа. Надо ведь доиграть еще, правда? Поэтому эмоции сразу все вышли. Концентрация вернулась мигом.
– А первая мысль, чувство, реакция в момент финального свистка?
– Усталость. Кроме усталости – ничего. Ценность золота – в том, что пройдет большой путь. Когда от победы к победе ты совершенствуешься, переходишь из одного качества в другое. И все-таки повторяю: если ты тянешься к знаниям и к совершенству, то живешь не тем, что выиграл, а тем, чего не достиг.
При Бышовце игроки никогда не были финансово обижены!
– Какие премиальные были за Олимпиаду?
– Интересные. Никто не мог понять, как мне это удается. У меня никогда не было такого, чтобы игроки были обижены. Я пришел к зампреду Госкомспорта, инструктору ЦК партии Русаку. Объяснил, что ребятам нужна мотивация. Что у них есть возможность зарабатывать десять лет. А чтобы его успокоить, сказал: "Не волнуйтесь, эти деньги не будут потрачены. Мы играем с Аргентиной, Италией, Бразилией...".
В итоге удалось решить вопрос так, что мы получали премиальные и за выход из группы, и за четвертьфинал, и за полуфинал, и за полуфинал, и за финал, и за победу в целом. Когда об этом узнал Александр Гомельский, он на олимпийском совещании сказал: "А что я своим ребятам скажу? Мы же едем не на тех условиях! Это неправильно". На что я ответил: "Неправильно говорить: "Не платите футболистам". Правильно говорить: "Платите, как футболистам".
– Претензии представителей других видов не были услышаны?
– Потому что – не Бышовец! (улыбается)
– Какие суммы в итоге набежали?
– За все вместе – по 15 тысяч долларов каждому. С игроками рассчитались прямо на месте. По тем временам это были большие деньги. 15 тысяч – это пятнадцать 21-х "Волг". Ребята во главе с Михайличенко хотели прямо на месте купить автомобили и загрузить их в трюм "Шолохова". Я пытался помочь им все это организовать – но меня отправили с частью делегации раньше времени. И на этом все закончилось.
– Как отмечали золото?
– После победы приехали на пароход. Просьба с моей стороны была такая: "Завтра в олимпийской деревне – вручение значков заслуженных мастеров спорта. Прошу – чтобы все в галстуках и соответствующем виде". После вручения – вторая просьба: "Все остальное – не здесь. На пароходе накрыто. Сядем, поздравим друг друга. А потом – сколько хотите, столько и сможете".
Сели, я произнес тост, к каждому подошел. И ушел. После чего мы присели с капитаном парохода. И вот там уже оттянулись (улыбается). К чествованиям же отношусь спокойно. Когда Горбачев вручал ордена в Кремле, меня не было. Какая-то причина имелась, но для меня в целом это было непринципиально.
Черчесов умеет держать удар
– 30 лет спустя Станиславу Черчесову на чемпионате мира удалось впервые в постсоветской истории довести сборную до четвертьфинала ЧМ. Что вас побудило его поддерживать с самого момента назначения?
– Когда-то Иоанн Златоуст произнес потрясающие слова: "Взявшийся за плуг и оборачивающийся поле не вспашет". Черчесов – не оборачивается. Взялся – и пошел. Никаких сомнений. Равнодушие к общественному мнению – что, на мой взгляд, признак сильной личности.
Как на Черчесова ни нападали (а атака была серьезная), он доказал, что обладает необходимым для тренера умением – держать удар. И создал боеспособную команду, которая может бороться за результат. Есть только чувство разочарования, что не удалось выйти в полуфинал. А такая возможность была, потому что мобильность у команды была запредельной. В овертайме с хорватами те уже по-пластунски ползли, а наши еще прыгали через барьеры.
Знаю Станислава еще с тех пор, как он играл на турнире "Надежда" за юношескую сборную РСФСР, а мы с Украиной и Михайличенко стали чемпионами Союза. Я приглашал его на сборы в олимпийскую команду, он был кандидатом, но не прошел. Как не был и основным вратарем в моей сборной СНГ 92-го года.
Но у нас есть какие-то общие вещи. Например, отношение к делу, к футболу. То же равнодушие к общественному мнению. Кстати, в наших обсуждениях я никогда не переходил на советы. Потому что считаю: непрошеные советы и непрошеная услуга – не честь, не польза, не заслуга.
Как-то мы были на лицензировании тренеров в Голландии. В какое-то определенное время дня я приходил в фитнес-зал и бассейн, что делаю и сейчас. Единственным человеком из всей группы тренеров, который также туда приходил, был Черчесов. Мы говорили. И находили точки соприкосновения.
– Вы рекомендовали Черчесова в сборную, общаясь с Виталием Мутко – еще одним вашим старым знакомым?
– Я говорил, что Черчесов – это тренер, который думает. Не только знает, а переосмысливает. Это важно. И главное – умеет делать выводы. Понятно, что счастливые случайности тоже помогают: так, мы могли бы не узнать, кто такой Черышев, если бы играл Дзагоев.
– Глядя на игру и красавцы-голы Черышева, мне почему-то вспомнились ваши четыре мяча на ЧМ-70 в Мексике. Уместная параллель?
– Почему нет? Соперники были немножко другими, а так – вполне. Если брать удары, то вспоминаю, как боковыми "ножницами" забил в 67-м австрийцам, и этот гол признали лучшим мячом года в Европе. Андрей Петрович Старостин тогда воскликнул: "Это классика футбола!"
Черышев забил хорошие мячи. Особенно Хорватии. И сейчас с турками продолжил. А счастливые случайности – они неизбежны. Могу сказать, что это было обусловлено хорошей обстановкой в команде и вокруг нее. И великолепными условиями для подготовки. А то ведь бывали времена средневековья, когда игроков в сборную не отпускали.
– Проигрыш по пенальти хорватам – чистое стечение обстоятельств?
– Может, и нет. Думаю, иногда эмоции должны уступать место холодному расчету. Например, мне кажется, что та речь, которую Дзюба произнес в окружении всей команды перед серией пенальти с Хорватией и которой многие восхищались, была ошибкой. У бьющих и так глаза огромные, а тут выходит человек и еще добавляет эмоций. В такой момент говорить должен только тренер – спокойно и сконцентрированно.
Тем не менее мы увидели у команды и исключительную физическую подготовку, и самоотдачу – игроки сражались с первой до последней минуты. И болельщики это оценили. Не уверен, что это было подкреплено классом, но футболисты играли, как умели. Эмоциональный подъем оказался важнее качества игры. И имеем мы не столько выдающийся результат, сколько заслугу перед болельщиками.
– Как восприняли весь сыр-бор насчет вручения всей сборной-2018 значков заслуженных мастеров спорта?
– Мое мнение – это аванс. Но он себя оправдывает. После ЧМ я не вижу у них чванства без заслуг. Смотрю матчи с Турцией и Чехией – и вижу, что признание футболистов окрыляет. После чемпионата у них появилась уверенность, они сохранили порох в пороховницах.
Светоч
– А вы – сохранили?
– Старость заключается не в дряхлости, не в апатии, а в безволии и потере вдохновенной влюбленности в жизнь. У меня эта влюбленность в жизнь осталась. Когда я пишу свои афоризмы, читаю, слушаю музыку – у меня мозги работают. Я еще учусь. И вижу перед собой какую-то миссию.
– Какую?
– Говорить что-то такое, что разбудит в вас мысль. Как-то я читал лекцию, и меня спросили: как относитесь к тому, что вам придумали прозвище Светоч? Очень хорошо. Светоч – это человек, который будит в людях потребность в знаниях и в мысли. Я пытаюсь.
