На этом легендарном московском стадионе били «Манчестер», «Севилью» и «Монако». Сейчас его крушат экскаваторы
Экскаватор
Я заехал на Восточную — передать легенде из легенд, торпедовскому администратору Капитонычу, газетки с юбилейным интервью.
Лучше б и не заезжал. Лучше б встретились в городе.
Экскаватор крушил старое административное здание. Помнящее и Виктора Маслова, и парторга Вольского, и Стрельцова с Ворониным. Грохот, пыль, кирпичи во все стороны. От одной стены не осталось ничего — злой ковш подбирался ко второй. Работяги стояли и глазели.
Глядел и я на этот экскаватор, как Михаил Козаков в первых кадрах «Покровских ворот».
Закрыл глаза — и все потянулось в памяти печальной нитью, поплыло. Под музыку разлетающихся камней. Мое «Торпедо» — сколько ж связано с этим стадиончиком, с этой командой! Знали б вы!
Это не избушку ломали — это ломали мое детство.
Откуда-то из-за спины глядели нарисованные Шустиков и Воронин. Братья Савичевы и Валера Сарычев, любимейший вратарь с руками музыканта. Стрельцов. Эх, Эдуард Анатольевич, Эдуард Анатольевич, сегодня вы умираете еще раз...
Капли осенней измороси казались слезами на их щеках. Если иконы в самом деле плачут — то сегодня повод.
Сотрут и их, наверное.
Карьер
Разломают лестницу. Зал бокса, откуда в этот вечер доносились еще удары — и было что-то поминальное в этом «бум-бум». Каждый — как глухой стон.
Снесут табло. Раздевалки, помнящие Бекхэма. Тесненькую ложу для лучших людей страны — из окна которой глядели на поляну Аркадий Арканов и Александр Ширвиндт. Да и я там пил чай совсем недавно. Быть может, из их же стаканов.
Все снесут, все на свалку. Останется пустой карьер. Надеюсь этого не увидеть — достаточно того, что представляю.
Оттенять Симонов монастырь со стороны Москвы-реки будут совсем другие пейзажи. Ждать недолго.
Я и не жду будущего с его огнями и небоскребами. Мне жаль тепла вчерашнего дня.
Поздний Жванецкий:
«В красивую тишину падают лекарства, телефонные книжки, блокноты, подарки, поздравления.
Все не нужно.
Все опоздали".
Все про нас, все про экскаватор с Восточной.
Волшебники
На этом стадиончике играла команда с самым волшебным футболом в нашей истории — «Торпедо» 60-х.
Это поле для них, волшебников и сочувствующих, было живым. Оттого и случались удивительные истории.
В канун новогодней ночи еще живой и даже относительно юный Стрельцов приобнял Валерия Воронина:
— А как там наше поле?
Вот он — кураж молодых!
Радуясь озарению, купили елочку у метро. Карабкаясь через снега, установили в самом центре. Прямо здесь откупорили «Советское».
Ну и назад, к елочкам домашним.
Игнашевич
Сколько ж всего помнит это поле?
Последний футбол, который я здесь застал, — «Торпедо» обыгрывало «Томь» то ли год, то ли два назад.
Сергей Игнашевич, осваиваясь в тренерской роли, покачивался на лавке. Как-то странно — с оглядкой, нервно. Чтоб встать, кинуться к бровке, выматерить кого-то? Ни-ни!
Да Игнашевич ли это, усомнился я. Не двойник ли?
— Так все понятно, — участливо разжевали мне. — За матч с «Армавиром» прилетел штраф — 500 тысяч рублей на клуб и 100 тысяч на него лично. Вот и сидит.
Я бы не удивился, если б после такого тренерское место вымазали чем-то клейким. Во избежание искушений.
А я вспоминал Валентина Козьмича — которого никакими штрафами не сдержать было. Только раззадорился бы. Отсидев тайм, во втором выговорился бы на все деньги. Сгорел амбар — гори и хата.
Ах, Валентин Козьмич, самый модный тренер советского футбола, все знающий и понимающий. Тончайший во всем — особенно в русском устном.
— Выноси! — голосил Козьмич так, что галстук подпрыгивал. — Выноси, ..., ..., !!!
А Саша, наш прекрасный Саша Полукаров, выносил так, что мяч прыгал по Восточной улице.
Голос Америки
Тысяча и одна история вспоминается сейчас — и кажется, что такое могло быть только в «Торпедо».
Вот рассказал мне чудесный журналист и поэт той поры Сергей Шмитько:
— Однажды приезжаю в Мячково — команда обедает. Меня тоже усаживают с кем-то рядом. Неподалеку тренерский столик. А посередине зала большой приемник — и безо всяких помех лупит «Голос Америки»!
— Ну и дела.
— Для тех времен — что-то за гранью! Между музыкой — сводки из СССР: «Мяса нет, сала нет, ничего нет» — и прочая антисоветчина. Никто бровью не ведет. «Голос Америки» скороговоркой высыпает очередные проклятия на Советский Союз — и снова начинается концерт. Замечательная музыка — что-то типа «Битлов»! Иванов, в ту пору еще стройный, дохлебал супчик, встал из-за стола — и под эту музыку: тунц-тунц! Минут пять дергался сам для себя — никто из команды бровью не повел. Хоть бы кто слово сказал: «О, смотри!»
— А дальше?
— А дальше — сел и принялся за котлету. Все в порядке вещей.
Ну как не любить эту команду? Я прямо вижу лица этих прекрасных усачей, кушающих супчик, — и главного тренера Валентина Козьмича, вспомнившего вдруг юность под заокеанские голоса.
Аромат истории монтируется только с «Торпедо» — и ни с кем другим. В «Динамо» истории свои. Не хуже — но с другим оттенком.
Ах вы, мои родненькие.
Фара
Или вот история — от того же Капитоныча. 70-летнего администратора «Торпедо», отработавшего в этой команде 45 лет.
— В «Торпедо» даже водители были особенные. Асы с ЗИЛа, испытатели высшей категории, ё!
— Ну и в чем выражалось?
— Одного взяли из посольства, возил прежде консула. С юмором оказался парень. Раз везет команду, видит — дорога пустая, ровная. На ходу вылезает из-за руля, подходит к Кузьме. Тот сидел в первом ряду. «Завтра во сколько подавать?» Тот глаза выпучил: «Ты охренел? Живо на место!»
— Ловко.
— А другой водитель, Володя Ясалов, ввинтил в ЗИЛовский автобус фару от тепловоза. Над лобовым стеклом. Такой же гудок. Кто-то на дороге зазевается — наш врубает иллюминацию и сирену. Уф-ф! Все разбегались!
Козьмич
Только в «Торпедо» могла приключиться история, пересказал которую нам в «Разговоре по пятницам» Коля Писарев. Ой, простите, Николай Николаевич.
— Как же Валентин Козьмич голосил со скамейки! Окликает массажиста Петрова, который до сих пор работает: «Капитоныч, иди на тот фланг, скажи Гришину...» — «Что сказать-то?» — «Что он мудак!»
— Шел?
— Бежал. Примирительно: «Ген, а Ген...» Тот оборачивается: «Что?» — «Козьмич говорит, что ты мудак». — «А ты ему скажи, что он...» Вот такой конструктив!
Матч заканчивается — никто ни на кого не обижается. А попробовал бы в «Спартаке» футболист Базулев порадовать ответным приветом тренера Бескова — вы такое представляете? Или в «Динамо» — с Севидовым или Бышовцем?
Пенальти
Кстати, про Гену Гришина — помню до сих пор, как замерло мое сердце: Гришин шел бить пенальти «Манчестеру». От удара Гены зависело все. Нет, все-все-все.
— Между прочим, Гена последний свой пенальти не забил, — осчастливил я памятливостью соседей по трибуне. Чьи сердца тоже были словно в тисках.
Сосед, важная фигура в болельщицкой среде, с досадой фыркнул и отвернулся — вместо того чтоб плюнуть мне в рожу.
На «Спартаке» плюнули бы наверняка. Но на Восточную ходили гуманисты. Толстовцы.
А главное — Гена забил!
Красавец
Я видел на этом стадионе удивительные голы — и фантастические промахи. За один такой расплатился подзатыльником от Сереги Шустикова крашеный блондин Андрей Талалаев...
Талалаев стал хорошим тренером, болею за него. Выглядит так же юно, как и тогда, перед воротами «Манчестера». Разве что подзатыльников в свой адрес больше не допустит.
А Шустиков уж сколько лет не с нами.
Помню первое наше интервью для «МК» — отыскали теплой осенью дворик вблизи Восточки. Столик из гнилых досок, скамеечку. Скрипящую на ветру карусель.
Там и сели. Возле забытой кем-то на столе пластиковой посуды.
— О, — равнодушно заметил Серега. — Стакан есть. Хорошо.
О веселых похождениях Шустикова той поры легенды складывали. Говорили, хотел купить его «Реал». Одно помешало.
Может, и правда — но даже слегка поддатым я Серегу не видел ни разу. Всегда свежий, всегда опрятный. Красавец! Остроумный, легкий!
В голове не укладывается: неужели и он — покойник? Как и знатный рыболов Вася Жупиков? Как лишенный страха бывший капитан этой команды Владимир Юрин по прозвищу Матрос?
Но кто-то жив — а Восточная улица по-прежнему остается торпедовской. Встретил днями неспешно гуляющих Николая Худиева и Леонида Пахомова. Молодцы — крепкие, осанистые деды.
Есть еще стариканы, готовые указать на дом соседней улицы, Велозаводской:
— Валерка Воронин здесь жил.
Шустиков
Жив Виктор Шустиков, легенда из легенд. Рекордсмен!
Хотя я ужаснулся приключившейся с ним истории — не знаю, верить ли.
Отыскал недавно в том самом доме с окнами на Курский вокзал, где доживал Эдуард Стрельцов, его сына Игоря. Дивный, могучий человек. Пальцами подковы гнет.
Дал в руки книжку отца, первое издание «Вижу поле». Библиографическую редкость. На коричневой обложке портрет Эдуарда Анатольевича.
Хотел сфотографировать — и замер, пораженный. Копия отца, одно лицо, одна фигура! А на фоне портрета так особенно. Смотришь и вздрагиваешь.
Долго разговаривали, вспомнили и Шустикова-старшего.
— Плохо себя чувствует Виктор Михайлович. Совсем плохо. После того как по голове дали.
— Боже. Кто?!
— Так напали же на него...
— Впервые слышу.
— Шел после футбольного матча домой — кто-то около «Автозаводской» дал Михалычу по голове. Причем дали прилично. Народ идет — а мужик лежит. Думали, пьяный. Счастье, что кто-то постарше пригляделся: «Е, это ж Шустиков!» Вызвали скорую, милицию. А не узнали бы — так бы и умер.
— Какой кошмар. Сейчас он как?
— Прихожу к нему, сижу рядом. Михалыч смотрит на меня внимательно — и вдруг выдает: «Сережа...» — «Я не Сережа. Игорь!» — «А, Игорь... Какой Игорь?» — «Да Стрельцов». — «А, Игорек, Игорек...» Через пять минут снова: «Сереж...» Во всех видит сына!
— Еще б, смерть сына как ударила. Могу представить.
— На панихиде более-менее держался. На кладбище и поминках — уже не знаю, я не поехал. Серегу в торпедовской часовне отпевали. После я Шустикова-старшего встретил: «Михалыч, хорошо держишься». — «Надо жить, надо жить». А вон как получилось. Сейчас совсем плохой. Думаю, Шустиков — последний живой человек, который знает правду о том, что случилось с отцом на той даче.
— Даже вы не знаете?
— Нет. Думаю, и бабка ничего не знала. Даже моей маме отец ничего не рассказывал. Перед самой смертью шепнул, когда склонилась над ним: «Рая, не я должен был сидеть». Вот и все.
Портрет
Даже болельщики у этой команды были особенные — вроде старика Чапчука. Побывавшего директором Ваганьковского кладбища, Новодевичьего и Николо-Архангельского.
Отыскал его в преклонных годах. Крайне увлекательно рассказывал про эксгумации. Ну и прочее.
— Новодевичье-то благодать, — нащупывал в моих глазах понимание 86-летний Чапчук. — Вот Архангельское — просто беда. За день перед глазами 150 гробов. Туда-сюда, туда-сюда...
Но не этими мемуарами дорог нам Юрий Георгиевич — а настоящим подвигом. Это он пристроил умершего Эдуарда Стрельцова с почетом на Ваганьково. Так бы неизвестно где похоронили. Сослали же Валерия Воронина, игравшего за сборную мира, на Даниловское.
Хотя рисковал Чапчук сильно — помнил ведь, за что сняли его кладбищенского предшественника. Дал лучшее место умершему Высоцкому!
— Я сам ничего решать не стал — поехал в Моссовет к самым большим людям. Те насторожились: «Что это ты так просишь за своего футболиста? Родственники много денег принесли?» Да вообще ничего не принесли, отвечаю. Просто у меня портрет Стрельцова дома под иконой висит.
Гол
Давайте-ка лучше о голах — какие были на этом стадионе голы! Сказка, а не голы!
Защитник Михаил Соловьев мог разрядить пушку с центра поля — и раскаленный от такого полета мячик оседал в сетке, чиркнув по перекладине. Большой вратарь киевского «Динамо» Чанов как стоял — так и остался стоять.
Больше Соловьев за «Торпедо» не забивал — ни до, ни после. Того гола хватило, чтоб оставить киевское «Динамо» без Кубка СССР.
А еще хватило, чтоб помнил я, корреспондент, футболиста Соловьева 32 года спустя...
Дасаев
Я помню, как мчался в 88-м на этот стадиончик — а играли две команды, чьи составы полнились героями того сумасшедшего сезона. «Торпедо» против «Спартака»!
Фамилии звучали в тот год музыкой — и, чуть припозднившись, успел как раз к голу Юры Савичева в ворота Дасаева. Савичев, Дасаев — эти фамилии знала вся страна!
Это через год-другой в программе «Время» будут показывать со странным злорадством, как вратарю «Севильи» Дасаеву бьют откуда-то издалека — а он, так и не решив, как складываться под проклятый мяч, пропускает между ног и рук одновременно. Над такими мячами угорали во дворах: «В очко, в очко!»
Но это будет потом. А в 88-м Дасаев был король. Первый вратарь мира. Попробуй-ка забей.
А Юра забил — и вот бежит к центру, ликует! Где же Дасаев? А великий Ринат бессильно лежит на спине. Пропитывая зеленью желтый свитер. Долго не поднимается.
На «Торпедо» все было как-то ближе, чем на других столичных стадионах, — двухрублевый билет позволял рассмотреть все в подробностях.
Европа
Помню два гола Ширинбекова — «Севилье» и «Брондбю».
«Торпедо» широко шагало по Европе — ссаживая «Монако», «Севилью», «Манчестер Юнайтед».
Страшно было подумать, куда «Торпедо» может забраться, — но оно не забралось, и страх отпустил. Споткнулись вдруг в серии пенальти на датчанах, будь они неладны.
Но главное — память. Тогдашнее счастье. Все помнится!
Венгер
Помнится долговязый силуэт тренировавшего «Монако» Арсена Венгера на бровке — издали мсье Венгер походил на датского профессора из «Осеннего марафона». Был значительно длиннее собственного вратаря — знаменитого Жана-Люка Эттори. Пропустившего от нашего «Торпедо» все что можно и даже немного сверх.
Помнится адская стужа на московских играх с «Севильей» и «Монако». Осмелишься присесть — уже не встанешь. Так и смотрели стоя.
Помню невесть откуда взявшуюся славную немочку на каком-то из этих матчей. Отогревалась коньяком из фляжки — и мне давала приложиться.
Уходил со стадиона на негнувшихся ногах. Через какую-то дыру в заборе...
Шипы
Мне странно, что «Торпедо» 80-х не выиграло толком ничего. Никому с этой командой не было легко — у могучих усачей искры летели из-под шипов.
А шипы-то особые!
Я знал, что на ЗИЛе могут выточить все что угодно — и выходили торпедовцы на каких-то самодельных. Под такой шип лучше не попадать.
— Все правильно, наши ребята особые шипы на ЗИЛе заказывали. Ребята там трудились рукастые, все что угодно могли выточить. Вот Валерка Шавейко о-очень любил такие шипы, титановые! Вообще не стирались! Если против Блохина ставили — прямо на разминке перед ним гарцевал, поднимал пяточку — демонстрировал, как вооружен, — рассказывали мне бывалые люди «Торпедо». — Но один раз против нас это сработало. В ГДР влетели дрезденскому «Динамо» 0:3. Вышли на своих длинных — а там поле ледяное. Конец ноября! Немцы-то схитрили, поставили маленькие-маленькие. А мы скользим, как коровы на льду. Так и вылетели из Кубка УЕФА.
Но почему они ничего не выиграли? Не понимаю!
Умер на днях Андрей Редкоус. Для «Торпедо» — фигура значительная. Кто-то попытался прощально перечислить титулы — и выяснилось вдруг, что умещаются все в коротеньком предложении «обладатель Кубка СССР 1986 года». Все.
А может, действительно важнее счастье от увиденного, чем титулы? Важнее тот кайф — который не выветрили годы?
Пока мы с вам живы — мы помним этих парней, эту команду.
Не забудем, наверное, и это поле, это табло...
Обломки
Еще пару лет назад на «Торпедо» размышляли, как будут прощаться со стадионом.
Говорили мне:
— Может, кресла будем раздавать. Как обломки берлинской стены. А может, еще что придумаем. Но придумаем обязательно!
Не знаю, раздавали или нет. Да и кто придет за креслом в карантинные времена?
Но если б раздавали — я бы забрал дверь раздевалки. Это ж кабинет Юрия Любимова в Театре на Таганке весь был расписан лучшими людьми эпохи — автограф здесь, автограф там. Особенно дорогих сердцу Юрий Петрович просил украсить фломастером дверь, а не стену: «Если что — ее на себе унесу...»
Двери на «Торпедо» тоже особенные. Помню, как играло «Торпедо» с садыринским ЦСКА. Никому с «Торпедо» не было легко — но вот армейцы, обретя в ту пору вкус к какому-то несусветному, воздушному футболу, обыграли хозяев легко. Словно танцуя. Гол легконогого Татарчука перед глазами — будто вчерашний.
Валентин Козьмич ходом игры был озадачен до крайности. Поравнявшись с дверью гостевой раздевалки, кивнул задумчиво туда, в сторону озорного гула с элементами перезвона:
— Вот как надо играть.
Рядом был только я. Кому говорил? Может, мне?
Вот эту дверь я бы и забрал.
Миллионер
Почему-то я верю — или мне хочется верить? — что котлован на месте старого стадиона обернется новым стадионом. Все это не превратится в «Вишневый сад» и не застроится пару лет спустя дачками. Чем-то торгово-развлекательным.
Переедет сюда и та стена, разрисованная лицами легендарных торпедовцев.
Ведь разделила мою боль за стену когда-то президент «Торпедо» Елена Еленцева. Даже поощрила:
— Саму-то эту лестницу едва ли удастся сохранить, но граффити будет и на новом стадионе. Это я вам обещаю. Рисовал эти портреты прекрасный художник Миша Тетрадь, все повторит и на новом стадионе «Торпедо». Кстати! Вы знаете, что это самое большое граффити в Европе на футбольном стадионе?
Еленцева уже не президент, а рядовой болельщик — но я надеюсь, что концепция не изменилась.
Почему-то верю хозяину команды и всего причитающегося Авдееву. Симпатий добавляет выясненное мной недавно, что Авдеев — Иванович. Роман Иванович. Мне кажется, такой не обманет. Если говорит, что будет стадион, — значит, будет.
Хотя кто их, миллионеров, знает. Это мир особый — нам, простакам, неясный. Ведь уверял же Алексей Федорычев, что купил «Динамо» из искренней любви к футболу — а земелька Петровского парка не так уж ему и нужна.
Но я верю! Да и Федорычеву верил — когда тот приобнял меня ласково на турецком сборе: «Я так люблю футбол...»
Помню, у Федорычева была хорошая туалетная вода и тонна обаяния.
Знаете, лучше верить. Даже зная, что обманываешься.
Еще услышу то самое — на Восточной улице:
— Черно! — с того яруса, что правее.
— Белые! — подхватит левый.
