Александр Мостовой: "Соскакивал с троллейбуса, чтобы не перейти из "Красной Пресни" в "Спартак"
Стать чемпионом СССР в 19 лет, а в 21 выиграть со "Спартаком" уже два союзных первенства – для такого начала карьеры нужно обладать не только большим даром, но и немалой удачливостью. Одно дело – Россия 90-х, когда красно-белые штамповали чемпионство за чемпионством, и другое – Советский Союз. Скажем, Геннадию Логофету, чтобы стать двукратным чемпионом СССР, пришлось отыграть за "Спартак" десять сезонов, а Сергею Родионову, чтобы впервые познать счастье золота, – восемь.
Саша Мостовой, свободолюбиво тряхнув своими длинными вихрами – этакой прической-символом молодежи второй половины 80-х, – сработал в "Спартаке" по принципу Гая Юлия Цезаря: "Пришел, увидел, победил". Бесков и его команда били рекорды по числу медальных сезонов кряду – вот только чемпионами с 1979 года никак стать не могли. То, что в 87-м с юным новичком Мостовым это произошло, можно, конечно, счесть за совпадение. Но знаменитый кадр из фильма "Невозможный Бесков", когда великий тренер гладит мальчишку по голове со словами: "А учиться надо у Федора", вмиг сделал Мостового этаким символом связи красно-белых времен. Кстати, когда мои коллеги по "Спорт-Экспрессу" Юрий Голышак и Александр Кружков спросили Олега Романцева, кто самый талантливый футболист из тех, с кем ему довелось работать, тренер-легенда назвал двоих – Черенкова и Мостового.
Став еще раз чемпионом СССР уже с Романцевым, Александр на пороге между союзными и российскими первенствами уехал за рубеж, чтобы никогда в чемпионат России уже не вернуться, а в Испании приобрести прозвище Царь. Нынче завершивший карьеру игрока Мостовой уже пять лет как барражирует между Москвой и Марбельей, но по части работы остается не у дел. Жаль. Разве так у нас много футболистов, одинаково успешных как по эту, так и по ту сторону границы? И как такое может быть, чтобы их опыт оказался никем не востребован?
Что ж, для книги "Спартаковские исповеди" этот опыт очень даже необходим. И пусть Мостовой в начале нашей беседы, состоявшейся на Новом Арбате в модном кафе "Весна", заявил, что практически ничего из своей спартаковской биографии не помнит – беседа показала другое. Это ведь свойство человеческой памяти: стоит ей только зацепиться за какую-то приятную деталь – и дальше волны воспоминаний несут тебя сами.
– Время все расставляет на свои места, – рассуждает Мостовой. – После пяти лет в "Спартаке" и двух медалей чемпиона СССР я уехал играть за границу 19 лет назад, и так сложилось, что в команду больше не вернулся. Однако если кто-то меня сегодня и вспоминает – или мне самому о событиях из моей жизни напоминает, – то почти в ста процентах случаев это касается "Спартака". И тогда ты сам начинаешь осознавать, насколько это было важно. По молодости до конца этого не понимал.
Отношусь ли я к "Спартаку" как к чему-то родному? 50 на 50. С одной стороны, именно этот клуб дал мне футбольную жизнь, и поэтому он навсегда в моем сердце. Но все-таки я много лет провел за границей: в той же "Сельте" играл даже дольше, чем за красно-белых, был ее капитаном. Поэтому хоть я в душе и остался спартаковцем, понимаю одну вещь. Если где-то работаешь, и тебе там комфортно, – за тот коллектив и будешь переживать. К сожалению, не всегда бывает, что тебе находится место в родной команде.
Смог ли бы я поцеловать эмблему ЦСКА, как Виктор Онопко? Нет, никогда. Но даже не потому, что спартаковцу не пристало целовать цеэсковскую эмблему. А потому, что я ни разу за всю карьеру никаких эмблем не целовал. Ни "Спартака", ни "Сельты" – как бы к этим клубам ни относился. Это было и остается моей принципиальной позицией, потому что я не переношу показуху. В данном случае это слово не относится к Онопко, поскольку я лично не видел той ситуации, а она, судя по всему, была непростой. И происходило это не на поле.
А на поле мне всегда забавно было наблюдать, как человек целует эмблему или рвет на себе майку, крича: "Да я за этот клуб умереть готов!" Поскольку годика через два смотришь – а этот же человек уже другую эмблему целует или другую майку рвет. Поэтому даже когда забивал голы – а я делал это часто, – никогда не выражал свою радость какими-то особыми способами, чтобы все вокруг это отметили. Какой смысл целовать эмблему, если не знаешь, что с тобой будет завтра?
Что же касается самого устройства Онопко на работу в ЦСКА, то это как раз я понимаю. Он же уже не игрок – и не выступать за эту команду перешел! Ну, был человек капитаном "Спартака". Но если, как я уже говорил, в своем клубе ему не предложили работу, а в другом – предложили, он что, должен голодным сидеть?
Конечно, я хотел закончить карьеру игрока в "Спартаке", о чем говорил многим. И в 2004 году, когда закончил играть в "Сельте", ждал оттуда звонка. Уже потом понял, что в связи с тем, что происходило тогда в "Спартаке", это было нереально.
От кого именно ждал? Обойдусь без фамилий. Потому что "Спартак" для меня – это "Спартак", а не "команда того или этого", как у нас любят говорить и писать. "Команда Старкова", "команда Черчесова", "команда Карпина"... Слышу – и мне становится смешно. Люди, которые приходят туда, должны прежде всего понимать, что "Спартак" – это не их личная команда, а то, что было создано еще братьями Старостиными. То, что принадлежит очень многим людям, болельщикам, даже если тренером, президентом или еще кем-то на данный момент является он.
***
Я оказался одним из немногих футболистов, который больше 10 лет играл за сборную России, но в российском первенстве так ни встречи и не провел. Немного оторвался от действительности, и, когда Дима Аленичев меня пригласил сыграть в своем прощальном матче, вышел на поле в Черкизове – и удивился. Приятно.
Удивление вызвало количество народу на трибунах – стадион был забит до отказа. Я не раз участвовал в прощальных матчах, но никогда такого не видел. Даже в том, что в Москву на ту игру к Диме приехал Жозе Моуринью, для меня не было ничего сверхъестественного, а вот полный "Локомотив"...
И ведь все это были истинные болельщики "Спартака", потому что каждая фамилия, когда объявляли состав, вызывала бурю эмоций. Вот тогда мне стало чуть-чуть жаль, что я не смог ощутить это на себе в бытность опытным футболистом, поскольку в России не играл. А будучи на Западе, думал, что народ немного иначе воспринимает победы 90-х годов, когда "Спартак" каждый год громил всех с крупным счетом и опережал ближайших соперников в таблице на семь, десять очков.
Единственный раз реальная возможность вернуться в "Спартак" у меня была летом 93-го, когда я глухо сидел на скамейке в "Бенфике", и Олег Романцев позвал меня обратно. Но тогда это было нереально. Я уехал из развалившейся страны, развалившегося футбола, молодой, в мир капитализма (улыбается). В России катаклизм происходил за катаклизмом, стреляли по Белому дому, еще бог знает что творилось – и мне обо всем этом рассказывали. В "Бенфике" тоже непонятно что происходило – но к той жизни, которая у нас в стране тогда была, возвращаться не было смысла. А с переездом во Францию, а затем в Испанию в моей карьере все нормализовалось, и больше об этом не задумывался.
Никогда не ставил во главу угла финансовые интересы. Для меня футбол всегда был тем, что доставляло мне удовольствие, и что я лучше всего умел делать. О том, чтобы выбивать себе большую зарплату или устанавливать контакты с нужными людьми, не задумывался. Хотя, учитывая то, что произошло за последние 5-6 лет, кое-что бы пересмотрел. В частности, в плане налаживания связей в России. За годы, проведенные за границей, я эти связи потерял, и это, думаю, повлияло на то, что до сих пор никто не предложил мне достойную работу. У нас же все делается на личных контактах.
Когда мне задают вопрос: мол, странно, что тебя никуда не приглашают, я соглашаюсь. А еще более странно мне читать чьи-то высказывания, что якобы Мостовой не будет на том или ином месте работать. И видеть, что через какое-то время человек, который так говорит, на этом посту и оказывается.
На самом деле все гораздо проще. Люди в курсе, что я не буду молчать и подчиняться, столкнувшись с дилетантизмом. Если я с шести лет сам пробивал себе дорогу своими ногами, руками и головой, почему должен в 40 с лишним лет подстраиваться под какого-то человека, который вообще не знает, что такое мяч? И не знает, что такое каждый день вставать в шесть утра и ехать из Московской области на электричках и автобусах по три часа в один конец, а потом еще по три – в другой; бегать, тренироваться, наживать себе травмы? Почему в футболе, который я знаю от и до, нефутбольные люди должны мне указывать, что и как делать – и я должен стоять по стойке смирно, не имея права возразить? Может, я не прав, но таково мое мнение. Я же не лезу в другой бизнес и не начинаю там кого-то учить! Я хочу лишь того, чтобы ко мне как к профессионалу относились с уважением.
И если буду в этом убежден – приду работать с удовольствием. Но никогда не поддамся современному синдрому зависимости от денег и статуса. Синдрому, который, как я вижу, ломает многих людей и заставляет их совершать определенные поступки. Мне приятнее быть свободным человеком, делать и говорить то, что хочу, чем за хорошую зарплату под кого-то, грубо говоря, "ложиться" и делать то, что захочется боссу, а тебе будет противно – но у тебя не будет выбора. Не знаю, к счастью или к сожалению, но у меня такого не происходило.
И меня теперь уже не удивляет, что Олег Иванович во вполне дееспособном возрасте уже пять лет, по большому счету, не работает в футболе. Не знаю, насколько серьезны его функции тренера-консультанта в "Спартаке", но по отношению к таким людям, как он, настоящая работа – это должность главного тренера. Когда я только закончил карьеру игрока и стал приезжать в Россию, меня это удивляло, а теперь, когда нравы нашего сегодняшнего футбола мне уже в общем-то известны, – нет.
***
Романцев меня когда-то и нашел. Вернее, разглядел, дал шанс – и я им воспользовался. Мне тогда было 16, ему – чуть за 30. И если кто-то считает, что впоследствии он изменился, то лично для меня Олег Иванович остался таким же, что и 25 лет назад. Пусть наше общение сейчас и является редким.
Олег Иванович говорил в интервью, что два самых талантливых футболиста на его памяти – Черенков и Мостовой? Наверное, это было давно, когда я еще играл. Недавно? Слышать это, конечно, приятно. Но у нас с Федором совсем разные судьбы. Черенков почти всю карьеру отыграл здесь. Среди спартаковских болельщиков, да и вообще в бывшем Союзе он обладает огромной популярностью, но если спросить за границей, кто такой Черенков, вряд ли многие скажут. У меня – другая история. И нельзя сказать, что в связи с этим кто-то лучше или хуже. Просто после распада СССР у людей появились совсем иные возможности, чем раньше.
Время тогда было другое. Смеюсь: сейчас чуть ли не каждого футболиста, который пять раз пожонглирует мячом, звездой называют – а в советские времена если кого-то назовут звездой, то этот человек боялся на улицу выйти. Это слово чуть ли не похабным считалось! Требования были куда выше, но и оборотная сторона имелась: поколение Черенкова не имело возможности за время карьеры обеспечить себя на годы вперед. А у нас с этим все было нормально.
В ЦСКА, школу которого я закончил, меня не рассмотрели. Почему – не задумывался. В будущее я, обычный подмосковный паренек, тогда не смотрел, приезжал на тренировки, делал все, что умел, уезжал домой – и так каждый день. Перспектив особых не было, ни удивить, ни заманить тогда нас было нечем – страна такая была. Для меня была одна радость – что приезжаю, у меня есть бутсы (если они, настоящие, у меня в тот момент были), майку с номером дают...
Да-да, майка с номером имела огромное значение! Сейчас на футболках фамилии пишут, а тогда об этом и речи не было. Даже номер был роскошью! Играя у себя в Подмосковье, я сам рисовал себе номер на майке, причем даже не фломастером, потому что и его не было, а красной краской. А в школе на футболке настоящий номер был. И я от этого уже был счастлив, и для этого ездил на тренировки.
Как и многие молодые люди тогда в стране, никакого будущего я не видел. Думал – закончу школу, поступлю в какой-нибудь техникум (в итоге поступил в радиотехнический, который закончил с помощью начальника команды Жиляева), через полтора года пойду в армию – как все. Если бы сейчас на машине времени вновь перенестись в свои 16 лет, отправить домой к родителям и сказать, что через год я буду играть в "Спартаке", я бы только и сказал: "Ни фига себе! Не может такого быть!" И еще пуще удивился бы, узнав, что Старостин с Жиляевым будут по своим каналам "отмазывать" меня от армии, а в ЦСКА взбесятся, что был у них в школе футболист Мостовой, а теперь его обратно забрать не получается. Как все это происходило – я не вникал, мне было до лампочки: нужны, повторяю, были только мяч, бутсы и майка с номером...
Ну а к Романцеву я сначала попал в "Красную Пресню". Как-то отец договорился, чтобы меня посмотрели, и я приехал на стадиончик "Пресни". Кажется, был ноябрь, холодно, тренировались в хоккейной "коробке". Под ногами – снег и лед. Меня встретил Жиляев, спросил, кто я такой, и сказал, чтобы я шел переодеваться. А мне и не во что – по такой-то погоде! Нашли какие-то шаровары, кеды – так и вышел. И это происходило в течение недели. Потом приняли – но как это было, не помню.
Болел я в то время за киевское "Динамо". Поэтому фамилию Романцев если и слышал, то только краем уха. Тем более что и футбола-то тогда показывали мало, и телевизора дома не было – приходилось к соседям ходить. Киевляне тогда гремели в Европе, Кубок Кубков выиграли. У нас в области многие тогда за "Динамо" (Киев) болели. А то, что я занимался в школе ЦСКА... Так армейцы тогда из высшей в первую лигу и обратно "ездили", серьезным клубом не считались – и болеть за них мне и в голову не приходило.
Но когда в 19 лет первый раз вышел играть против Киева – никакого страха и пиетета не испытывал, и за автографом к Лобановскому и Блохину не шел. Как таковых кумиров, перед которыми преклонялся, у меня не было – такой характер. Я был уверенным в себе, поскольку с детства понимал, что качества, которые у меня есть, намного превосходят качества других футболистов. И даже если кто-то физически сильней – я его обхитрю, переиграю. С этим чувством перешел и во взрослый футбол.
А когда в 87-м первый раз приехал играть в Киев... Сам матч, который мы выиграли – 1:0, почти не помню – только то, что Черенков забил. Вообще, в мою бытность игроком "Спартака" мы четыре года подряд в Киеве побеждали. Зато картинки на вокзале после игры в голове запечатлелись ярко. Подъезжаем – и видим толпу народа, которая готова растерзать любого, в ком разглядит спартаковца. Администратор говорит: "Ребята, поезд такой-то, вагон такой-то. Выходим по одному. Любыми путями – как хотите, так и доберитесь до этого вагона!"
Что делать? Мы прикинули: молодые, нас и заметить-то не должны. Тогда же не было одинаковых клубных спортивных костюмов – кто в чем был. Схватили сумки – и понеслись напролом. К поезду подбежали, а с нами еще много болельщиков ехало. И у них как раз проблемы были, поскольку они – в красно-белых шарфах. Их и ловили. Помню, что даже когда мы в вагон забежали, сразу же легли ничком, потому что в стекла летели камни, которые все вокруг разбивали.
Но сказать, что жутко было, не могу. Мысль была одна – чтобы в тебя не попали. Мы ведь тогда у себя в вагоне и многих болельщиков спартаковских укрыли. Они уже только потом, когда поезд тронулся, ушли в свои вагоны. К тому времени я о "болении" за киевское "Динамо" уже забыл. Попав в "Спартак", футбол стал воспринимать совсем по-другому.
Драки тогда между болельщиками разных клубов были постоянные. В том числе и со "спартачами" дрался, а судьба потом вот как повернулась (смеется). И про драки, и вообще про тогдашнюю обстановку лучше не вспоминать. Даже когда уже играл за "Спартак", возвращался домой на электричке с Савеловского вокзала, проезжал через не самые лучшие районы, – и после матчей в поездах уже начинались фанатские драки. Меня спасало то, что узнавали. Ребята едут после футбола пьяные, начинают орать, кулаками махать, и вдруг кто-то видит – о, да тут Мостовой едет! И тогда спартаковцы выгоняют из вагона всех остальных, и я еду под прикрытием...
Впрочем, если бы понадобилось подраться – нет проблем. Пацаном я был боевым и никогда никому не уступал. Как-то играл на первенство области решающий матч. Когда приехал, увидел: нам – по 14–15, а против нас вышли ребята на 2-3 года старше. А я всегда играл нападающим, поскольку был единственным, кто мог всех обыграть и забить. Единственный способ выиграть в том матче был таким: вся команда стоит у своих ворот и отбивается, а я один цепляюсь за мячи, бегаю вперед и что-то пытаюсь создать. И у меня получалось – так с какого-то момента меня начали откровенно бить.
И в конце концов один большой защитник ко мне подбегает: "Слушай, если ты еще раз подбежишь к воротам – вообще инвалидом останешься". И я ни с того ни с сего разворачиваюсь – и как даю ему по лицу! Началась массовая драка. Судья никого не удалил, но перед тем, как игру возобновили, соперники поклялись, что после игры нас изобьют. Оставалось играть минут 15. Так мы эту игру еще и выиграли – я забил! Они нас ждали около нашего автобуса, но с помощью взрослых ситуацию удалось "разрулить". В общем, в большой футбол я вступал парнем закаленным.
***
В "Спартак" из "Красной Пресни" я переходить не хотел. Как такое возможно? Ну вот такой я был. Ни о чем таком высоком не мечтал, целей в карьере никаких не ставил. При этом отдавал себе отчет, как умею играть, но мыслил так: будет – значит будет, а нет – так и этому не расстроюсь.
Да и время такое было. У нас не было разговоров: мол, надо пойти туда и "вырвать" столько-то денег. Даже придя в "Спартак", знал, что, как бы ни играл, не смогу зарабатывать больше партнеров, поскольку ставки были у всех одинаковые. И вообще, деньги тогда мне были не нужны. Понимал, что в нашей стране купить все равно нечего и негде, а родители зарабатывали деньги, которых на пропитание нам хватало. Но не на что-то большее. А потому рос с пониманием, кто я и откуда, воздушных замков не строил. О чем говорить, если на купленную родителями с горем пополам первую модель "Жигулей" мы всем классом пошли смотреть? Потому что там, где мы жили, машин вообще ни у кого не было.
Когда уже играл в "Спартаке" при Романцеве, мы потихоньку начали понимать, что наша работа чего-то стоит. И говорить на эту тему постепенно научились. В то время многим это не нравилось – и Олегу Ивановичу в том числе. Он не любил, когда к нему футболисты приходили по финансовым вопросам. И я его в этом не обвиняю. Его реакция, как и многих других, – следствие той жизни, в которой происходили изменения, и людям непросто было их принять.
Судите сами. Когда я только начинал карьеру в "Спартаке", бессмысленно было подходить к тренеру и говорить: "У меня сейчас зарплата – двести рублей, но играю я уже на пятьсот. Дайте мне их!" Я не мог этого сказать, во-первых, потому что не понимал – зачем? Зачем мне пятьсот рублей, если я, на тот момент молодой парень и холостяк, и двести потратить не мог? Половину родителям отдавал – и то хватало. А первые машины – вернее, очередь на них – мы получили за чемпионство 1989 года. Я – на шестерку "Жигулей", Шалимов – на более модный тогда "Москвич"... Зато потом перемены, в том числе и в нашем отношении к деньгам, стали происходить очень резкие – отсюда и конфликты, подобные тому, что случились в сборной на Euro-96.
Когда меня позвали в "Спартак", цену славе и деньгам я и близко не представлял. И в "Красной Пресне" у Романцева меня все устраивало. Приняли меня хорошо, коллектив замечательный, тренер великолепный, начальник команды Жиляев – чуть ли не второй отец. Я действительно не понимал, что футболист, здорово играя, может заработать себе больше денег или перейти в другую, еще более известную команду! Сейчас, наверное, какой-нибудь мой молодой коллега прочитает это и не поверит. Но, клянусь, четверть века назад было именно так, и не только со мной!
Романцев в "Пресне" сам лазил на стадионную мачту освещение налаживать, нам приходилось много раз через забор на тренировку перелезать. Приезжаешь, а ворота закрыты, и открыть их некому. Но мне было в той команде хорошо, и все эти мелочи меня совершенно не волновали.
В итоге перешел я в "Спартак" только потому, что меня как раз Романцев с Жиляевым и уговорили. Причем не только на словах. Они сами водили меня на тренировки до Сокольников! Несколько раз случалось, что отправляют меня из "Пресни" на тренировку в спартаковский дубль, я сажусь в троллейбус, а потом не доезжаю, куда следует, и просто гуляю по Москве. Однажды, узнав об этом, Романцев на собственной машине – кажется, оранжевой "копейке" – отвез меня на спартаковскую тренировку. А потом уже Жиляев садился со мной на троллейбус и не отпускал, пока не доводил до места назначения. Попробуйте представить, чтобы сейчас кто-нибудь так возился с семнацатилетним пацаном!
С Жиляевым мы общаемся хоть и реже, чем раньше, но все-таки более или менее регулярно. Когда у меня был день рождения, он звонил, поздравлял. Больше из спартаковцев не звонил никто. Я к таким вещам отношусь спокойно. Потому что знаю, как это в жизни бывает: завтра тебя кем-нибудь назначат, а на следующий день у тебя день рождения – и все начнут звонить с поздравлениями, а кто не позвонит – тот наберет твой номер еще день спустя и извинится, что забыл или не смог поздравить. Вот и подумайте – нужны они мне, такие "искренние" поздравления? А вот такие, как от Жиляева – нужны. Ведь я знаю, что это по-настоящему.
Жиляев нас с Романцевым и помирил. В конце 91-го "Спартак" уже было устроил мой переход в немецкий "Байер", а я в последний момент, никому ничего не сказав, прямо со сборов сорвался к друзьям, Юрану и Кулькову, в "Бенфику". В то время ведь у нас не было ничего официального, законного, все устраивали свою жизнь как могли – и многие совершали ошибки. И Романцев сказал, что Мостового знать не желает.
Я и сам с тем переходом, как теперь понимаю, ошибся. Потерял два с половиной года, сидя на лавке, то есть, грубо говоря, отнял от своей карьеры 70 матчей и 30–40 голов. Так бы, может, еще какие-то рекорды снайперские побил. В "Клубе 100" "Спорт-Экспресса" впереди меня только Веретенников и Родионов, но они же почти все голы забили дома, совсем мало играли за границей. Если бы я у нас выступал в те годы, когда "Спартак" по 8:0 всех обыгрывал, на моем счету тоже было бы намного больше мячей. Так что, может, стоило еще годка два в "Спартаке" поиграть, стать более зрелым футболистом и только потом уезжать.
И с Романцевым из-за того перехода в "Бенфику" мы поссорились. Но с Жиляевым постоянно поддерживали связь. В какой-то момент, года через полтора после моего ухода, он и уговорил меня позвонить Олегу Ивановичу. И все нормально, разобрались во всем быстро. Личное общение – оно самые непростые вопросы снимает.
Я теперь знаю, кто за всей той историей с переходом стоял, как все решалось. По тем временам "Байер" предложил за меня огромные деньги – миллион долларов, на них можно было команду содержать еще лет пять. В конце концов, думаю, он эти деньги и от "Бенфики" получил. Не совсем гладко, правда...
Не хочу рассказывать детали. Люди, которые решали вопрос, до сих пор на слуху. Но суть истории заключалась в том, что у нас тогда никаких контрактов не было, а в Европе, естественно, были. Я уехал в "Бенфику", и спартаковские представители того времени были убеждены: человек играл у нас, значит, за него надо деньги платить. А из Лиссабона им ответили: ничего, мол, мы не должны, потому как игрок без контракта.
Но тогда такие годы были, что контракт – не контракт, а все можно было решить другими способами. Вплоть до оружия – словом, серьезных "наездов". На этом все и закончилось. Кто-то к кому-то подъехал, что-то сказал. И португальцы заплатили. А если бы не заплатили, боюсь, мне самому пришлось бы большие неприятности пережить. Не хочу вспоминать, но в те годы было возможно все. Угрожали – да чего только ни делали! Опять же – никого в этом не виню, потому что в те годы в России вопросы решались только так...
***
Но вернусь на годы назад. К Романцеву и "Красной Пресне". По части техники ему со мной возиться не приходилось, потому что уж с чем-чем, а с этим у меня никогда проблем не было. А вот психологически Олегу Ивановичу приходилось работать со мной очень много. Я в "Пресне" был одним из немногих немосквичей, плюс по своему характеру являлся человеком довольно закрытым. И обидчивым. Меня легко было задеть, а уж любой подвох, насмешка вызывали у меня просто бурю внутренних эмоций.
Наверное, эта ранимость взялась откуда-то из детства. Если мне что-то не нравилось, всегда отвечал отпором. У нас даже с Романцевым на этой почве уже в "Спартаке" произошел один-единственный конфликт. На мини-футбольном турнире в Германии он меня заменил, а я обиделся и сказал, что больше на поле выходить не буду. А все потому, что шел на звание лучшего бомбардира соревнований. Олег Иванович хотел дать мне отдохнуть, а я обиделся. Потом он подошел, но я сказал, что не буду с ним разговаривать. "Посылал" всех, кто пытался меня успокоить. И дня 2-3 это продолжалось. В процессе работы все, конечно, уладилось – дело-то, по сути, пустяковое было. Но вот такая у меня была натура.
Ни Романцев, ни Бесков никогда на меня не кричали. Каким-то образом и один, и другой поняли, что от этого только хуже. Кому-то, наоборот, крик помогает, а мне в силу характера – наоборот. Хотя и без всякого крика я, как и многие другие, боялся с тем же Бесковым на базе пересечься. Тем не менее обстановка в "Спартаке" была хорошая, и на базе в Тарасовке шутки были нормой жизни. Даже Николай Петрович Старостин, хоть уже и был очень пожилым, иногда мог с ветеранами – Дасаевым, Хидиятуллиным, Бубновым – какими-то веселыми репликами обменяться. С моим поколением – пожалуй, уже нет.
Шалимов – тот мог все 24 часа в сутки смеяться и шутить. На многочасовых разборах игр у Бескова, когда я прятался на последнем ряду, он всегда садился в первом, и его кучерявая тогда голова была видна всем. И от Константина Ивановича ему сразу доставалось, коли что не так. А все потому, что у Шали совсем другой характер был, чем у меня, – намного более открытый, веселый, заводной. И он ни на что не обижался.
И истории с ним все время забавные происходили. Взять знаменитый случай с фотографией в "Советском спорте" после нашей поездки в Японию в 1991 году. Никто не понял, зачем в самый разгар подготовки к полуфиналам Кубка чемпионов против "Марселя" нас туда отправили – но, коли это произошло, опытные игроки не могли упустить возможности прикупить кучу техники, которую здесь потом можно было бы намного дороже перепродать. Двумя людьми, которые в силу молодости купили лишь по одному видеомагнитофончику (я еще телевизор к тому добавил), для себя, были мы с Шалей. Семей у нас не было, и нам ничего этого не требовалось.
И, представляете, в центральной газете на следующий день после нашего прилета выходит фотография, где именно Шалимов запечатлен на фоне горы покупок! Игорь места себе не мог найти, поскольку по снимку выходило, что это он все баулы с техникой для себя пер! А мы ухохатывались...
Это было в 91-м, когда мы с Шалей уже вышли на первые роли в "Спартаке". Но чтобы добиться такого положения в команде, пришлось пройти школу Бескова. При всех разговорах о суровости Константина Ивановича не могу сказать, что я боялся его как человека, но страх присутствовал. Страх не понравиться. А если ты не нравишься Бескову...
Дисциплина у него была жесткая, режим – практически армейский. К нам и по номерам вторые тренеры ходили проверять, что делаем, и куда угодно еще. И в номерах, и внизу, и вверху, и в столовой, и в туалете, и на поле, и за полем – где только ни проверяли! Но я, хоть и жил на базе в Тарасовке, особо не попадался, поскольку был достаточно дисциплинированным. Однако вылететь из команды тогда можно было в два счета. Не было никаких контрактов; чем-то не устроил старшего тренера – бах, и до свидания. Спорить с Бесковым рисковал только Дасаев, может, иногда Хидиятуллин. Но уж точно не молодежь.
Относился ко мне Константин Иванович хорошо. Многие помнят эпизод из фильма "Невозможный Бесков", где тренер гладил меня по голове, приговаривая: "А учиться надо у Федора!" Вообще-то съемки того фильма – это для нас было что-то очень удивительное, поскольку Бесков не любил присутствия посторонних. Тем более – с камерой. Помню, что разрешения на съемки добивались много месяцев, и поначалу было категорическое "нет". Как удалось сделать, чтобы "нет" превратилось в "да", не понять.
Не могу забыть бесковских разборов матчей. Мы это воспринимали как что-то кошмарное! Два, два с половиной, а порой и три часа – ужас! И уж если кого-то из футболистов начинали "песочить", то по полной программе. Зато все наизусть знали, куда им надо бежать и как открываться. К счастью, меня почему-то Бесков особо не трогал. Хотя я сам видел, что в каких-то матчах играл не так, как надо, – он меня щадил. И Романцев тоже – у него, кстати, разборы были чуть покороче, чем у Бескова.
А в коллектив спартаковский вписаться оказалось не так сложно, как я думал, переходя туда из "Красной Пресни". Правда, когда самый первый раз попал в автобус основного состава "Спартака" (а дублеры тогда иногда вместе с "основой" ездили), я первым приехал, вбежал в автобус и сел впереди в третьем или четвертом ряду. И через несколько минут заходит кто-то из ветеранов, кажется, Суслопаров, и говорит: "Ты чего здесь делаешь? Давай назад!" С тех пор, как и все молодые, заходил в заднюю дверь и садился на "галерке".
Но дедовщины в "Спартаке" не было. На поле, конечно, были игроки, которые много говорили, в том числе и резко – Хидиятуллин, Пасулько. Но я если и злился, то внутри себя, а вслух сказать "заткнись" или что-то подобное опытному игроку не мог. Молчал, но делал все так, как считал нужным.
С моим соседом по номеру Дасаевым, несмотря на разницу в возрасте и статусе, я был на "ты". Не то чтобы он брал меня под опеку, защищал перед другими – просто всегда общался со мной на равных. И для меня это было большое психологическое подспорье. Никогда такого не было, чтобы Ринат вошел и сказал что-нибудь вроде: "Принеси мне тапочки и молча сиди". Наоборот – войдет, допустим, во время послеобеденного отдыха, посмотрит на меня и скажет: "Ну что, спишь? Ладно, давай – тебе нужно спать".
Фамильярничать с ветеранами я себе позволить не мог. Скажем, Черенкова называл не Федей, а Федором, Родионова – не Радиком, а Сергеем, Хидиятуллина – не Хидей, а Вагизом. Да я и сам в то время не любил, когда меня Мостом называли. Это тоже из детства пришло. Если это делали опытные игроки, к примеру, Хидиятуллин – нет проблем, а вот когда ровесники – я не воспринимал. Говорил: вы в дубле играете, я в "основе" – какой я вам Мост! Но потом повзрослел и стал к этому намного спокойнее относиться. Мост так Мост.
Многие помнят, как я в "Олимпийском" забил гол "Металлисту", обведя шесть игроков, – а потом давал интервью "Футбольному обозрению". Сам я, кстати, видел это интервью только потом, в записи, – телевизора-то дома не было. Оно косноязычным получилось... Так чего можно было ожидать от человека, который дает первое интервью в жизни? Это сейчас чихнуть на поле не успел – и уже к тебе с диктофонами подбегают, а тогда этого не было. Потом, на Западе, мы уже поняли, что интервью – часть нашей работы, и научились их давать.
Помню, занимались тогда в "Олимпийском" – и тут, перед самой тренировкой, вдруг подходят и говорят, что у меня Владимир Перетурин будет интервью брать, поскольку мой гол признал лучшим в месяце. А что говорить, я и не знал. К тому же человеком был скромным, никогда себя напоказ не выставлял. Ну, забил – и что? В детстве я такие голы в каждой игре забивал. Помню, спрашивают меня, а я уже на поле смотрю, где команда тренироваться начинает. Мне туда хочется, а надо на вопросы отвечать...
У меня тогда еще одна проблема была. Меня заставили постричься, и я остался без своей длинной шевелюры, которая была уже неотъемлемой частью меня. Но Бышовец сказал, что в сборную нельзя лохматым приезжать, и в тот момент как раз поставил ультиматум: кто хочет играть в национальной команде – тот должен патлы убрать. Мы не понимали – зачем, но вынуждены были подчиниться. И вот в таком виде, с непривычной короткой стрижкой, меня под телекамеру ставят – ужас! Кстати, Романцев против длинных волос никогда ничего не имел. Главное, говорил, чтобы голову мыли. Много чего в стране тогда не было, но шампуни, слава богу, были...
***
Помню ли я, как Романцев сменил Бескова во главе "Спартака" в конце 88-го? Так мы же тогда с Шалей играть за сборную в Индию уехали, на турнир Неру. Связь с Москвой оттуда даже не поддерживали. А потом приезжаем в Москву – и надо ехать на тренировку в спартаковский манеж в Сокольниках. Там вижу Васю Кулькова, игравшего до того у Романцева в "Красной Пресне", потом в "Спартаке" из Орджоникидзе. "Ты чего здесь делаешь?" – "Тренировка у нас". – "У кого “у нас”"? – спрашиваю. А потом подкалываю: – Где “Спартак” и где ты?" И тут замечаю Романцева. После чего понимаю, что за время нашего отсутствия произошли изменения...
Когда мы уезжали – чувствовали, что ситуация неспокойная, но не предполагали, что все произойдет так резко. В команде ходили разговоры, что Бесков собирается убирать чуть ли не 80 процентов основного состава. Потом выяснилось, что я входил в число двух или трех игроков, которых он планировал оставить. Якобы даже Шаля "стоял" на отчисление. Но это слухи, а как было на самом деле – кто знает?
Для меня и Романцев многое сделал, и Бесков. Поэтому, когда начали спрашивать мнения футболистов, я ответил: "А я здесь при чем? Не могу сказать плохого ни про одного, ни про другого". Но когда увидел Кулькова и Романцева, подумал: здорово, что пришел именно Олег Иванович, и все будет так, как у нас в "Красной Пресне". Коль скоро Бескова убрали, для меня приход Романцева был идеальным вариантом. Да и вообще, молодежи стало немножко проще – поскольку Олег Иванович был к нам ближе по возрасту, и свободы при нем стало больше. В то же время бесковский багаж, конечно, остался, и стиля игры Олег Иванович не поменял. И эта преемственность, которую обеспечил Старостин, во многом позволила нам выиграть следующий чемпионат.
Многое, конечно, за столько лет выветрилось из головы – но золотой мяч Валеры Шмарова в ворота киевского "Динамо" в том сезоне не забыть. Причем, судя по тому, что не Шмаров, а, по-моему, Кузнецов с Родионовым устанавливали мяч, он не должен был бить! Другие примерялись, а он стоял где-то в сторонке, а потом разбежался и как дал в самую "девятку"! Помню, что когда мяч вылетел из ворот, я на радостях туда его еще раз вколотил.
Не забыть и матчей Кубка чемпионов осенью 90-го против "Наполи". Скорее, правда, не сами игры, а ощущения. Как мы гадали, прилетит ли на ответный матч в Москву Марадона, и в конце концов он прилетел в день игры на личном самолете и вышел на замену... Как он нас "возил" в Неаполе, и мы чудом сыграли вничью – 0:0. И в Москве – так же, и дело дошло до серии пенальти...
Перед той игрой, кстати, был один смешной момент, о котором мало кто знает. В день игры нам сказали, что Марадона прилетает, но будет ли играть – неизвестно. В Лужники мы обычно приезжали за два часа до матча. Сидим в раздевалке и появляется Валентин Покровский, который у нас обычно протокол заполнял. Прибегает с заявочным листом "Наполи", и в присутствии Старостина и Романцева начинает: "Ребята, внимание! Тишина!" Зачитывает фамилии – и вдруг говорит: "Они скрывают, кто у них будет играть под 11-м номером!"
Все загалдели: "Как это – скрывают? Что – там не написано?" А Покровский и говорит: "Тут написано – “инкогнито”"! Ничего себе, думаем. Это они так Марадону скрывают, что ли? Потом выяснилось, что плохо видевший Покровский спутал слово "инкогнито" с длинной итальянской фамилией Инкокьяти, который вышел у неаполитанцев под 11-м номером. Эта байка потом еще среди футболистов долго из уст в уста передавалась.
Свой послематчевый пенальти я бил пятым, последним. Настоял на том, чтобы бить именно пятым, втайне надеясь, что до меня очередь вообще не дойдет. В детстве-то я часто бил пенальти, но штатным пенальтистом в "Спартаке" был, по-моему, Шмаров. И все же очередь дошла. Помню, что забил, мы выиграли, на радостях побежал в правую сторону к угловому флажку... А дальше уже не помню. В плане эмоций это был один самых счастливых моментов в карьере. И если меня спросят, что больше всего врезалось в память за годы в "Спартаке", я отвечу: этот победный пенальти. Как бы хотелось его на видео посмотреть...
А еще запомнился победный гол в ворота ЦСКА – со штрафного в первом круге чемпионата 1991 года. Вот он у меня в сознании зафиксировался четко – как разбегался, как бил, по какой траектории мяч летел. Будучи армейским воспитанником, матчи против этого клуба я воспринимал не то чтобы как месть, но по-особому. И голевой пас Черенкову через себя в золотом матче 1987 года с "Гурией" из Ланчхути, конечно, помню. Я даже не могу объяснить, зачем побежал за тем мячом, уже, казалось, явно уходившим. Кто-то другой бы не побежал. А я и успел, и в падении через себя мяч на дальнюю штангу отдал. И так удачно получилось, что прямо на голову Федору.
Самая большая загадка за все мои годы в "Спартаке" – это поездка на товарищеские матчи в Японию во время подготовки к полуфиналу Кубка чемпионов против "Марселя" в 91-м. Вернулись всего за три дня и в разгар акклиматизации на поле вышли. Это же надо было самим себе так яму вырыть! Кому нужна была та поездка, кто на ней сколько заработал – остается только догадываться.
Но ее стоит заявлять, что, если бы той поездки не было, мы бы "порвали" французов. "Марсель" тогда был в полном порядке. Папен, Абеди Пеле, Уоддл – такое созвездие! А у нас – восемь 20-летних мальчишек, пусть и обыгравших "Наполи" с "Реалом". Думаю, что не будь поездки в Японию, в Москве мы могли бы сыграть лучше, но в Марселе – вряд ли. Года через два-три в таком составе смогли бы конкурировать с ними, но не тогда. Дойдя до полуфинала, "Спартак" в 91-м выжал из себя максимум. Может, даже больше.
***
В те годы в "Спартаке" мы и познакомились с Валерой Карпиным. Пришел он в 90-м, когда я уже был двукратным чемпионом Союза. Мне было всего 22, но два титула, три года рядом с Черенковым для новых ребят уже делали меня в какой-то степени лицом "Спартака". Но мы все были одного возраста, быстро нашли общий язык и время проводили вместе – Шалимов, я, Карпин, Попов, Кульков, чуть позже Радченко. Но близкими друзьями с Карпиным не стали – куда ближе были с Шалей, с Колей Писаревым, с которым познакомились в 12 лет в юношеской сборной Москвы. Рад, что Коля стал сейчас главным тренером молодежки, и очень хочу, чтобы все у него получилось.
Олег Иванович на первых порах называл Карпина "всадником без головы". Он все время бежал по прямой, и ни один разбор матча без него не обходился. Останавливает Романцев запись и говорит: "Валера, ты куда бежишь? Почему не затормозишь – игра-то вот здесь идет?" Он, если разгонится, пробегал метра на три дальше, чем требовала игровая ситуация. Но со временем понял, что надо делать, и стал большим мастером. Считаю, что главная заслуга в этом – Романцева. Ну, и самой футбольной жизни в "Спартаке", которая заставляла людей совершенствоваться.
То, что Карпин стал главным тренером "Спартака", меня, не скрою, удивило. Потому что, когда он еще жил в Испании, мы с ним общались – и я знал, что он вообще не собирался приезжать в Россию. Ни в Москве, ни в России у него ничего не было. Он говорил, что занимается своим строительным бизнесом, и в футбол возвращаться у него никакого желания нет.
Потом увиделись в Москве. Я был одним из первых, кто узнал, что у него есть предложение стать гендиректором "Спартака". Он рассказал, что убирают Шавло и хотят видеть его на этой должности. Помню, что тогда Валера сомневался и сильно волновался: все-таки другая страна, совсем другой образ жизни. И, когда согласился, я сказал, что правильно сделал, – потому что такие предложения бывают раз в жизни.
О тренерстве речи вообще не было. И разговор об этом зашел только потому, что Лаудрупа он пригласил под свою ответственность, а у того дело не пошло. Хотя я не понимаю разговоров, что Лаудруп что-то провалил. Его убрали после четвертого тура – а ведь ранее говорили, что дадут строить команду! Вместо этого назначили главным тренером Карпина – человека, который вообще не рассматривался в качестве тренера. Где тут логика?
Вот потому-то я с некоторой иронией и отношусь к работе тренера. Не надо людей этой профессии так восхвалять, заявлять, что это чуть ли не единственный человек, от которого зависит результат команды! Да, кое-что от тренера зависит, но поверьте мне – если нет футболистов, ни один специалист не сможет с командой добиться чего-то серьезного. Есть множество примеров, когда ты сегодня становишься с командой чемпионом, а потом переходишь в другую и вместе с ней вылетаешь из высшего в первый дивизион.
Просто кому-то везет с командой, а кому-то нет. А таких, как Хиддинк, – единицы. Вот Гвардьола – получил "Барселону" и через год был назван лучшим тренером мира. Да просто так сложилась судьба! В Испании таких Гвардьол еще, грубо говоря, 50 человек, и все они стоят в очереди, чтобы стать тренерами. А тут, что называется, звезда упала на человека – и он король.
Окажись я в ситуации Карпина – стать главным тренером "Спартака", наверное, не согласился бы. Во-первых, это огромная ответственность, которую нужно осознавать. Во-вторых, прежде чем браться за такое дело, нужно как-то повариться в нем, притереться.
Но мы с ним этого не обсуждали, поскольку с момента его назначения генеральным директором "Спартака", по-моему, ни разу больше не общались. Он мне не звонил, а я и телефона его нынешнего не знаю. Все понимаю: много работы, такие должности – зачем звонить? Да, раньше мы часто пересекались, но я этим себе голову не заморачиваю – в конце концов, повторяю, близкими друзьями мы никогда не были.
А вот с Димкой Поповым, который сейчас в "Спартаке" спортивный директор, общались гораздо ближе. Когда клуб купил Веллитона, я сразу сказал ему, что это очень хороший нападающий, и, когда наберет форму, будет делать то, что как раз и делает сейчас. И вот с Поповым у нас сейчас тоже общения нет. Что удивляет гораздо больше.
У них будут отговорки – мол, звонили, я трубку не беру, например. Ерунда все это. Почему-то раньше брал, а теперь не беру. С Поповым у нас очень тесные отношения были. Но сейчас, как выяснилось, у каждого – своя колея. Такова жизнь.
***
Не хочу рассуждать, что Карпин делает правильно, что – нет. В конце концов, он на этом месте, а не я. А то вот почитаешь, к примеру, интервью Андрея Червиченко – в футбол человек не играл, в "Спартаке" при нем разное творилось, зато знает, как все надо делать.
Когда убрали Романцева, мне в том, как развивался "Спартак", не нравилось ничего. Ну, процентов на 90. И я знал, что хорошего ждать не приходится. О футболе тогда забыли; шла борьба за власть в клубе и, наверное, за какие-то материальные блага. Люди ставили себе задачу попасть в "Спартак" для того, чтобы урвать жирный кусок, а там хоть трава не расти.
Сейчас ситуация, по-моему, изменилась к лучшему. По крайней мере, мы видим, что "Спартак" вкладывает большие деньги в покупку хороших, а не сомнительных футболистов. В том, что в прошлом сезоне команда заняла второе место и попала в Лигу чемпионов, я в первую очередь вижу заслугу игроков. Все-таки правильно были куплены Веллитон, Алекс – те, кто действительно играет огромную роль и обладает нужными команде такого уровня качествами.
Удивляюсь, как легко сегодня в клубах прощаются с футболистами, которые многое для них сделали. На себе испытал то, через что прошли Титов и Тихонов. Было это, правда, не в "Спартаке", а в "Сельте". Долго играя за эту команду, я поучаствовал в том, что она стала одной из лучших в Испании. Мне хотели установить в Виго памятник, уже место выбрали и эскиз сделали. А кончилось все тем, что не просто пришлось уйти, но еще и деньги большие по сей день мне там не выплатили.
Такая вот "благодарность". Как же я сейчас жалею, что в конце прошлого века не перешел в "Ливерпуль"! Мне было уже тридцать лет, но тогда ситуация складывалась по-другому – у меня была семья, дети, жизнь в Виго полностью устраивала, как и команда. Поэтому предварительный контракт, который был подписан с "Ливерпулем", довести до официального так и не рискнул. А на следующий год он выиграл Кубок Англии, Кубок английской лиги, Кубок УЕФА и Суперкубок Европы. На моем месте играл Маккалистер, которого купили, когда я отказался. Я сидел, смотрел финал Кубка УЕФА и думал: "Елки-палки, на этом месте должен был быть я!"
Думал ли я, уезжая за границу, о том, что когда-нибудь вернусь в "Спартак" завершать карьеру? Да ни о чем я, если честно, тогда не думал. Просто хотел попробовать свои силы в Европе. Ну, и задержался там на 15 лет.
За это время, конечно, "Спартак" сильно изменился. Долгое время его кромсали, делали из него непонятно что. Но, думаю, со временем все можно восстановить. В мире не так много команд, которые, как любят выражаться, народные. И марка "Спартака" останется таковой, что бы ни произошло. Поэтому мне и не нравится, когда такую команду называют именем того или иного тренера. Такие клубы нельзя связывать с какой-то конкретной фамилией. Если, конечно, это не Старостин.
Романцев, говорите, сказал, что Мостовой слишком принципиальный и бескомпромиссный человек, чтобы стать тренером? Может, и так, и поэтому я один из немногих, кому не удается ничего найти. Хотя желание есть.
Сейчас время своеобразное. Будучи игроком, ты приходишь в команду и тебе сразу все дают. Разговора: давайте, мол, ребята, мы выиграем, и тогда все у нас будет, в наших современных условиях быть не может. "А не будете выигрывать – не получите денег" – такое нынче и представить нельзя. Поставишь так вопрос – просто скажет человек, что не будет тренироваться, затем примет более выгодное предложение и все. Такая жизнь. Мы такого не испытали. Я просто не мог так сказать. И так подумать. ?
