Как умирал Андрей Иванов. Трагическая история известного защитника «Спартака» и сборной
В «Спартаке» середины 80-х играли изумительные футболисты. Только кто их помнит? Ну, Дасаев. Черенков с Родионовым. Шалимов да Мостовой. Но и второй ряд был прекрасен!
Я пацаном бегал в Тарасовку, провожал их автобус на игры. Этот «икарус» казался волшебным кораблем.
А футболисты при всей их доступности — богами. Даже дикторы тогда, в 80-х, выговаривали эти фамилии по-особенному. Ах, Валентин Валентинов, как вам это удавалось!
Да и не фамилии это были, а музыка для мальчишки. Федю Черенкова все знали и так. Родионова. Мостового, мало изменившегося за пропасть лет. Какой он сейчас, такой же был и тогда.
Мы-то, ребята из соседнего поселка, знали всех. Даже повара дядю Гришу. Легендарная Анна Павловна готовила борщи еще где-то — но не здесь. До Анны Павловны оставалась целая вечность.
Но мелькали в нашей пацаньей кучке и люди случайные. Черенкова с Родионовым знавшие, но на втором героическом ряду ломавшиеся.
— Это кто? — шепотом спрашивали они.
— Капустин, — презрительно отвечал я. Даже не оборачиваясь на спрашивающего. Без лишних уточнений.
Ты зачем приехал-то, если Капустина не знаешь? Может, и про Берлизева спросишь — кто это? Или про Каюмова? Ну-ну.
Для футболистов уж выстроили новый корпус, но и старый, деревянный, еще дышал, доживая свой век. Это из него в 58-м увозили Стрельцова, кстати говоря.
Счастье, что не видел я, как этот барак снесут годы спустя. Должно быть, печальная картина. Как в первых кадрах «Покровских ворот».
***
Кажется, и нас знали в лицо обитатели этой базы. Как местных — а стало быть, своих.
Как сейчас перед глазами лавочка меж двух корпусов — эта лавочка помнила побольше, чем деревянный корпус. Думаю, на ней сидел Николай Старостин, когда в Тарасовке появился юный Анзор Кавазашвили. Которого никто в «Спартак» не звал.
— Мальчик, тебе кого? — справился сидевший как раз на той завалинке Николай Старостин.
— А ты кто такой? — внезапно вспыхнул Анзор.
Понятно, почему в «Спартак» его возьмут годы спустя. Но не тогда.
Я со Старостиным на «ты» не объяснялся. Но и с избыточным почитанием не смотрел — ну Старостин и Старостин. Что такого?
А он подозвал меня как-то. Взял лежавшую рядом книжку и протянул. Я, ожидая подвоха, ногой придержал на всякий случай мячик.
Без мячика мы на спартаковскую базу не ходили, ибо после тренировки звезд начиналась наша. На пыльной коробке поодаль. Никому из «Спартака» в голову не приходило гонять пацанов. Да и калитка на ту базу приржавела в положении «полуоткрыто».
Взял книжку, пролистнул — ого, Паустовский.
—Мне? — переспросил.
— Да, — равнодушно ответил Старостин.
Я выхватил ручку из пакета. Конечно, автограф Дасаева для пацана значил куда больше — но пусть будет и Старостин. Раз такое дело. Тем более, автографами Дасаева у меня уж был исписан десяток программок.
Вот такого поворота Николай Петрович не ждал. С бериевских времен не готов был подписывать что попало.
Приоткрыл книжку, замер с ручкой. Быть может, размышляя над посвящением.
— Что, писать? — посмотрел на меня поверх очков.
— Ну да, — кивнул я.
На посвящение Старостин не решился. Тяжелым, почти прямым почерком даже не вывел, а выдавил каждую букву фамилии. К тому моменту я собрал автографы почти всех Старостиных — ни один из братьев не расписывался столь значимо, пудово...
Вон он, Паустовский-то. На полке. Берегу!
***
Зачем на базе скамеечка и почему на ней встречал всякого пришедшего основатель «Спартака» — пойму нескоро. Совсем недавно. Когда один из работавших в те годы расскажет:
— А ты знаешь, что у Старостина даже своей комнатки на базе не было? Допустим, вечером матч. С утра приезжает на электричке в Тарасовку, чтоб водителя просто так не гонять. Обойдет базу, каждый уголок осмотрит. Потом идет в столовую и садится на одно и тоже место — в самом дальнем углу у окошка. Разложит документы и до самой установки сидит. Какие вопросы надо решить — все знают, где Старостина искать.
...Спартаковский автобус уезжал куда-то — и мы вслушивались в шум издалека. Зная, где он сейчас — ага, вот притормозил. Это проезжает поворот. Вот пошел поживее — там дорожка прямо. Но сейчас снова притормозит — и вывернет направо, деревнями, к Мытищам, к Ярославскому шоссе...
Даже в шуме электричек мы угадывали ту ноту. Автобус!
А когда нота таяла, растворялась где-то вдалеке, брели мы на площадочку за основным полем. Где маленькие ворота. Гоняли в той пыли мяч, пока ноги не отказывали.
Да что мы — всякую субботу сбредались к той коробке за сетчатым забором мужички со всей округи. Вот это были битвы так битвы. Зам главного редактора «МК» Петр Спектор должен помнить. Он был среди них.
Какое ж сладкое время, черт побери.
***
Время спустя я покатаюсь в том автобусе — уже став юным корреспондентом. Я подрос, а спартаковская демократия со свободой перемещения по базе еще не рухнула. Я приезжал к кому-то из футболистов на разговор, тот поглядывал на часы в холле:
— Через сорок минут выезжаем. Успеем? Или в автобусе договорим?
Конечно же, в автобусе! У меня дыхание перехватывало от счастья!
Этот автобус вез меня, его да еще пару игроков. Как сейчас понимаю — травмированных. Работавших по особой программе. Водитель Дорошин всегда казался мне человеком сердитым. Молодежь не одобрявшим. Но сейчас я был король — и Дорошин мне не указ.
***
Король-то король — но, проезжая свои Мытищи, попросить тормознуть постеснялся. Хоть вопросы мои к тому футболисту давно иссякли. «Разговор по пятницам» еще не родился — а заметки измерялись количеством строк. Сто строк — считалась приличная. Вот на сто строк мне тот парень и наговорил.
Так и ехали до Сокольников. А может, я просто растягивал миг торжества, радуясь пробкам. На каждом светофоре, из каждой машины рассматривали нас. Меня персонально в окошке над сладкой надписью. Ведь что на борту-то выведено: «Спартак» — Москва! Смотрите все!
Я поправлял очки на переносице указательным пальцем. Раздуваясь от важности. Отдаваясь целиком мигу торжества, всей душой в него ныряя. Думаю, и Николай Старостин не поправлял очки с таким значением.
***
Казалось, игры того «Спартака» я помню — но выяснилось, помню какую-то ерунду. Начал тут пересматривать нарезку из матча 88-го года, когда играли на «Динамо» с киевлянами. Перед тем матчем вручили Дасаеву приз первого вратаря Европы — так он его еле поднял, бедняга. Будто чугунку.
Смотрю как в первый раз, будто не сидел тогда на трибуне. Ах, что это был за матч! Что творили вратари! Там острых моментов хватило на полчаса. Виданное ли дело?
***
Еще помню, как «Спартак» мучился с ирландским «Глентораном» то ли в 87-м, то ли в 88-м. Могли и не дожать, не выпусти Бесков на замену высоченного парня Андрюшу Иванова. Тот сделал все!
Боже, что это был за футболист! Какое-то оглушительное впечатление! Иванов успевал все — и плотно жахнуть по воротам с центра поля, чтоб ирландскому вратарю руки обожгло. Лично бежал подавать угловой — и сам же, казалось, успевал замкнуть подачу. Он обводил, он раздавал. Родись «СЭ» на несколько лет раньше — юный Иванов получил бы 9,0.
Внезапная вялость, непредсказуемое отсутствие настроения были болезнью «Спартака» всех времен — тем заметнее казался кураж этого длинного, молодого. Конечно же, Андрей забил. А «Спартак» выиграл 2:0.
Но в центре поля были другие короли — и Андрюшу вскоре переведут в оборону. Запрут на фланге — где отдавай ближнему, вот и все созидание.
Сыграет Иванов и там, но я-то знал — не его это место...
***
Выделял я Андрея всегда. Уходил после тренировки он одним из последних — позже, кажется, только Дасаев. После полутора часов беготни от всякого пахло потом — а от Андрюши французской туалетной водой. Может, это была вариация одеколона «Саша» — но мне хотелось думать именно так: французская туалетная вода. Я был поражен, что и говорить.
Да и вообще Андрей Иванов был какой-то не советский. Даже его «жигули» казались «мерседесом». Хоть и влезал в «шестерку» с трудом. Подпирая коленями руль. 193 сантиметра стати, Ален Делон из Тарасовки.
Чтоб Иванов уехал с базы в спортивном костюме? Да никогда. Пиджак, наглаженные брючки, галстук-шнурок — это да.
Пройдут годы — Андрюша станет первым, кто обидится на «Спорт-Экспресс» и временно перестанет разговаривать. Пижонство перетекало в легкое диссидентство. Это нормально. Свойство широких натур, гуляк по природе.
Наверняка ведь разобиделся на какую-то мелочь вроде оценки за игру. Недооценили — так получайте!
Иванов развеселил народ, выступив в «Московской правде»:
— Я читаю другие газеты.
— Это какие же? — радостно уточнил корреспондент.
— La Gazzetta dello Sport. Это да! — поправлял нервными пальцами галстук Андрюша.
Ну смех.
***
Обиды на «Спорт-Экспресс» в те годы были забавной приметой времени. Сегодня и не представить.
С газетой говорили как с близким человеком. Словно с женой на кухне. А обижались совсем по-детски.
Написанному в «СЭ» посвящали значительные куски пресс-конференции самые важные футбольные люди вроде Бормана. Забыв про закончившийся полчаса назад матч. Плевать на матч — но вот написали же вчера! Вы посмотрите!
Обижался Владимир Маслаченко на сущий пустяк — в газетной запаре забыли поздравить с «ТЭФИ». Замолчал на годы. Делая исключение разве что для Игоря Рабинера. Возможно, тот поздравил персонально. Отправив телефонограмму.
Время спустя обижался 30-летний Игорь Семшов, рассмотрев в крохотном газетном отчете об игре колющее слово про себя самого: «Ветеран Семшов прострелил...» Ах, ветеран?!
Обижался и Андрюша. Чуть переоценив собственную значимость. Но жизнь начала бить — и обиды ушли, растворились. Ведь его подпись была под «письмом четырнадцати» накануне чемпионата мира — 94. Так, Павел Садырин отреагировал со всей едкостью, на которую был способен:
— Вот, вижу, Андрей Иванов среди подписавших. Отказывается ехать на чемпионат мира, правильно я понял? Я смеюсь! Пусть знает — его никто и не собирался туда брать...
***
22 апреля 1993 года я возненавидел Иванова и весь футбол. Пусть ненадолго, зато от души.
В тот день «Спартак» проиграл «Антверпену» 1:3 и проехал мимо финала Кубка кубков. Все решил глупейший момент — игра уж в центре поля, счет зыбкий. Вдруг свисток португальца Коррадо — тот бежит к спартаковской штрафной, где корчится на газоне Алекс Чернятински. Ставит пенальти и удаляет Онопко. Хотя повтор секунды спустя все нам объяснит: это Андрей Иванов оттолкнул бельгийца, мешавшего выбить мяч. Ну зачем, Андрей? Зачем?!
Чернятински рухнул с воплем. Коррадо будто ждал — поставил пенальти. А «Спартак» пропустил все решивший третий.
Помню, как мчался я домой от товарища — вот сейчас в программе «Время» нам расскажут, что все не так. Судья продажная, а матч будет переигран.
Но Владимир Маслаченко как-то холодно, отстраненно подвел черту:
— «Спартак» проиграл и не сыграет в финале.
Вот и весь разговор.
Иванова я ненавидел. Хоть внутри «Спартака» нашлись другие виноватые — сам Олег Романцев в интервью рассказал, как неприятно поразил его вышедший на замену Бакшеев.
— Таких Андрей Петрович Старостин называл «мышь в крупе». Ешь-пьешь, зарплата капает — и ни за что не отвечаешь. Красота! В «Спартаке» того поколения Бакшеев один из немногих, кто не стремился попасть в состав. Зачем? Там пахать надо, ругать будут, травму можно получить. «Крутись семнадцатым» — это уже выражение Николая Петровича.
— Почему семнадцатым?
— Я тоже не сразу догадался. Раньше футболисты на чем деньги делали? На поездках за границу. Везли 16 основных игроков. А кто-то один обязательно отсеивался — травма, дисквалификация, еще что-то. И ты, семнадцатый, тут как тут. Там тоже не играешь — но суточные у всех одинаковые.
— Этого Бакшеева вы в 93-м в полуфинале Кубка кубков с «Антверпеном» выпустили на замену — игру спасать.
— В первом тайме у «Спартака» двое сломались — и больше ставить было некого. Бакшеев на поле растворился. После матча втолковываю ему что-то, а он в ответ: «Я никогда такого красивого стадиона не видел — вот и засмотрелся по сторонам».
А про Иванова — ни слова.
***
Иванова, отыгравшего за «Спартак» 146 матчей и еще 15 за сборную, из команды выпроводят тихо — мелькнет то ли в ЦСКА, то ли в «Динамо». Про сборную уже никто и не заикался.
Съездит на просмотр в Корею — а дальше будет кочевать из австрийского чемпионата в немецкий и обратно. Меняя заштатные команды.
Вернется в Москву и потеряет человеческий облик. С обликом утратит семью и вообще все, кроме квартиры на улице Петушкова.
Мне не хотелось в это верить — в памяти жил тот красавчик из 80-х. Давным-давно простил ему болельщицкие обиды — черт с ним, с «Антверпеном».
Расспрашивал всех причастных к судьбе Иванова — что ж произошло? Как щеголь, любитель итальянских костюмов и преданный читатель La Gazzetta dello Sport превратился вот в такое?
— Так его же «зашивали» с 20 лет, — сразил меня новостями Олег Романцев.
Вот так дела. Уж кто-кто, а Иванов точно не походил на «зашитого». Я таких распознаю.
***
Встретил недавно чудесного человека Виктора Зернова, бывшего помощника Романцева. Он и отыскал когда-то для футбола Иванова. Вернее, разглядел — отыскался-то Иванов сам.
— В новогиреевской школе сделал объявление: «Кто любит футбол — приходите!» Андрюша и явился. А главная слабинка у него уже в школе стала проявляться. Завуч рассказывает: «Ваш Иванов принес в школу бутылку водки!»
— Это в каком классе?
— В девятом!
— Неплохое начало.
— Но в спортивной школе ничего такого не замечал. Вообще-то алкоголика по повадкам видно сразу. А по Иванову вообще не сказать было, что имеет тягу. Беда, конечно. Это ж вы нашли его перед смертью?
— Нашел. Вы когда-нибудь видели, чтоб человек выпивал из горла бутылку водки?
— Никогда. Это Андрюша?
— Да. Зубов не было, борода до пояса. Пробку с бутылки сорвал зубами. Полудикие кошки бегали по квартире, висели спартаковские медали. Говорил: «Забирай какую хочешь, все равно ничего не стоят».
— О господи... Как больно слышать... Каких футболистов водка губит!
— Последняя встреча с Ивановым?
— Видимо, Олег Иванович его вызвал: «Андрей, в интересах дела надо расстаться». Брел к воротам с сумкой грустный-грустный. А я не знал ничего. Окликнул, подошел. Жаловаться он не стал — поговорили с минуту, и все. Больше не виделись. Андрей по фактуре вообще не для обороны. Ближе к средней линии. С левой у него была отличная передача, мягкая. Футбол понимал. Дистанционная скорость хорошая. Его ставили на левый край обороны. Да еще против Ромарио! Понятно, тот его раскачивал как хотел...
***
Легендарный администратор «Спартака» Александр Хаджи вспоминал другое:
— Андрей всегда был странноватый. Вот случай. Он же воспитанник спартаковской школы, в Тарасовке вырос. Отлично знал, что там мелкий бассейн. Выходит из парной и спрашивает Мухамадиева: «Глубоко?» А Муха в бассейне сидит на коленях — и вода ему по горло. Отвечает с улыбкой: «Сам не видишь?» Иванов ба-бах — и вниз головой. Шею не свернул, но недели две играть не мог.
Расспрашивали вратаря Дмитрия Гончарова:
— Проблемы с алкоголем у Андрея Иванова были?
— Да вообще никаких! — восклицал Дмитрий. — Он был в завязке. С таким высоким защитником, как Иванов, я мог отдыхать при верховых подачах. Андрюха спокойно доставал мячи, которые летели на высоте 2,5 метра. Еще он был невероятным модником. На зарубежные выезды нам давали по двести долларов. Однажды я набрал себе кроссовки, ботинки, еще что-то и спросил Андрюху: «А ты что купил?» «Ремень». — «На все двести долларов? Как так можно?» — «Ты еще молодой. Вырастешь — поймешь».
Кто-то отыгравший с Ивановым несколько лет даже не догадывался о проблемах. Однажды дозвонился я в Германию Виктору Пасулько. Говорили обо всем на свете — и об алкоголе.
— Мало приятного смотреть на Юру Суслопарова. Не нашел себя после футбола, принимает один-другой лишний стакан. Очень печальная история с Андреем Ивановым. Был настолько скромный парень, что я и представить не мог, насколько крепко сидит на алкоголе. Рано подсел на это дело, как оказалось.
Что Суслопаров жизнь закончил трагично, что Иванов. Андрюша лежит в Подмосковье, на Перепечинском. Сейчас уж и не найти могилу, наверное. Несметные гектары таких бедолаг. Многие без таблички, ветра разровняли холмик.
Суслопаров, игравший на чемпионате мира 82-го против бразильцев, — в Павловской Слободе. На деревенском кладбище. В этой же Слободе и угорел в каком-то вагончике. Жуткая смерть.
Кто принесет пластмассовый цветок, кто поставит открытую банку пива. Поставит под скромный памятник, на котором выведено: «Мастер спорта международного класса»...
На фотографии у Суслопарова усы черны, а взгляд ясен.
Кто знает — есть ли фотография у Андрея Иванова? Стоит ли крест?
***
НТВ пробрался правдами-неправдами к нему в квартиру накануне чемпионата Европы. На чемпионат-92 в Швецию Андрей еще ездил. Играл против Германии.
Перед чемпионатом-2008 его сняли для программы «Максимум», предварив: «Кого не позвали на Евро? Настоящая драматургия не на поле. Продавленный диван стал скамейкой запасных. Но на замену его вряд ли позовут...»
Андрей ли это? Я глазам не верил!
— У меня душа болит... — говорил он, держа бутылку водки в руках. — Жизнь тяжелая у всех. Правильно?
— Правильно, — поддакивал корреспондент.
Тут же и Андрей и заснул — свесив ноги на пол. Рядом висели спартаковские медали. Словно елочные игрушки.
Это было ужасно.
***
Я раздобыл телефон в московском спорткомитете, где Иванов продержался на работе пару месяцев. Звонил Андрею.
Иногда он снимал трубку. Отвечал заплетающимся языком:
— Нет. Не хочу ни с кем говорить.
Бывало, отвечал голосом глухим, твердым:
— Не вижу смысла.
Иногда напротив, радовался:
— Приезжай, конечно! Давай сейчас!
— Сейчас не могу, — отвечал я.
— Ну... давай завтра, — потухшим голосом произносил Иванов.
Назавтра телефон молчал. Мы с Сашей Кружковым поехали наудачу — и вскоре вышла заметка «Другая жизнь Андрея Иванова». С тех пор я ее не перечитывал. Сейчас — впервые. Да и день тот старался не вспоминать.
***
...К концу разговора Андрей, час не сводивший глаз с пакета, вдруг услышал звяканье — это коллега Кружков неосторожно задел наш пакет ногой.
— А! — оживился Иванов. — Все-таки есть?!
Пришлось расколоться — гостинец мы принесли. Хотели оставить, уходя.
Пришлось достать — Иванов сорвал пробку ртом с единственным зубом. Влил в себя, кажется, разом. Только кадык гулял туда-сюда.
На секунду оторвавшись и выдохнув, изложил с торопливым блаженством историю утерянных зубов:
— Во дворе избили. Вышибли. Я нетрезвый был. Может, сказал ребятам что-нибудь обидное. Налетели толпой. Руку сломали, зубы выбили. Но я же спортсмен — и не такое выдержу.
***
Интервью оборвалось на полуслове. Но что-то за предыдущий час рассказать он успел. Подтвердив догадку — бывших алкоголиков не бывает.
Например, историю, как не пил с 89-го — когда Романцев вызвал: «Или к наркологу, или о «Спартаке» забудь». Нарколог помог — на годы, но не навсегда.
Играл в Германии за «Фюрт», банкет после матча — и кто-то пошутил, плеснул непьющему Андрею спиртное в бокал. А тот отхлебнул.
Беда, дремавшая где-то внутри, вырвалась наружу. С тех пор Иванов не шел — бежал навстречу собственной кончине.
По стенам висели никому не нужные медали — не взяли их даже местные алкаши, поившие Андрея и выносившие из его квартиры все мало-мальски ценное.
— Хочешь — бери любую, — равнодушно заметил Иванов.
Мы с Кружковым вздрогнули от такой мысли. А может, и стоило взять — чтоб передать в спартаковский музей. Кто знает, где сейчас эти медали — не гниют ли на помойке?
Из-за косяка смотрели на нас тревожно одичавшие с голодухи коты. Привыкшие к недобрым гостям в этом доме. Иванов подманил одного, с выпирающими ребрами. Представил, ткнув пальцем в морду:
— Джон.
— Джон? — переспросили мы.
— Джон! — подтвердил Иванов. — Иван, который большой, убегал. Потом нашелся. А малого, Джона, мне в магазине дали — знают, что люблю. Без кошек скучно жить.
Иван забился под какую-то тумбу. Смотрел голодными немигающими глазами оттуда. В одну точку. Смирившийся наперед с любым исходом Джон повис на руке.
Узнав, что у одного из нас дома обитают три кошки, Андрей потеплел голосом. Последняя стена рухнула.
— Может быть, я тоже третью заведу. А то есть большой кот, маленький...
Андрей понятия не имел, насколько близок к осуществлению затеянного — Джон при беглом гендерном осмотре оказался кошкой. Мы ошибиться не могли.
Иванов был сражен новостью. И, похоже, нам до конца не поверил. Свернул разговор к другой теме — интересовался, сколько нынче стоит откупиться пьяному за рулем. Мы предположили, что две тысячи долларов. Андрей долго качал головой: «Ох, елки-палки, что творят...»
— Когда за рулем сидели?
— Давным-давно. Угнали у меня два автомобиля. Я их не страховал. Раньше как-то не принято было. Если угоняли — с концами. Были у меня «мерседес» и «фольксваген». Один от дома увели, другой — со стоянки.
— Разбирались?
— Прихожу на стоянку — там сторож пьяный. Ничего с ним не сделаешь. Остался я без «мерседеса».
— Какой день в жизни вам особенно хотелось бы изменить?
— О, какой вопрос! Умный ты парень! Тот день, когда я стал бухать. Даже не помню, когда это произошло. Лет пять назад. Запой начался от скуки. Пока ты в футболе — всегда с людьми, в коллективе. А потом все исчезает. И пустота.
Так нас и прозвал — меня «дядя». Кружкова — «умный парень».
Выговорил вдруг:
— А знаете, мужики, я на вас совсем не обижаюсь.
Видимо, принял нас за тех самых — из программы «Максимум». Показавших всей стране хмельного Иванова, свернувшегося в нелепой позе на диване.
***
Фотографироваться отказался наотрез, предложив взамен кипу карточек из собственного прошлого. Вот он в форме какой-то австрийского клуба. Улыбается во весь рот.
Рядом фотография свадебная — Андрей обнимает жену Наташу в белом платье. Чудесная пара. В тот же вечер мы дозвонимся до Наташи, говорить она поначалу не захочет. А потом вдруг прорвет:
— Все мы — я, его мама и младший брат — пытались вытащить Андрея из этой трясины. Дважды клали в больницу — бесполезно. Выход один — закодироваться. Но о врачах он и слышать ничего не хочет. А принудительно закодировать, к сожалению, невозможно. Закончив с футболом, он пару месяцев работал в Москомспорте. Но ушел. Сказал, сидеть в кабинете — не для него. Да и зарплата там была копеечная. Устроился охранником. Сначала в магазин, потом в школу. Оттуда его уволили три года назад. Понятно, что за пьянство.
Вспоминала тот день, когда Андрей запил:
— В Германии после сезона по традиции был прощальный банкет. Прихожу домой — чувствую запах перегара. Я поверить не могла. То ли уговорил его кто-то выпить, то ли специально налил. И понеслось... Вернулись в Москву — стал жить отдельно. У нас тогда было две квартиры. Видимо, неудобно ему было при нас выпивать. Параллельно команду искал. Но толком нигде не поиграл. В первую лигу опускаться не хотелось, ждал приглашений из высшей. Ему что-то обещали, но все так и осталось разговорами. В итоге год пропустил, потом вернуться на прежний уровень было трудно. И закончил. После этого стал озлобленным, агрессивным. Просто другим человеком. Раньше за ним такого не замечалось. Сейчас-то успокоился, подобрел. А тогда был кошмар... Я потому и подала на развод — дальше с ним жить было невыносимо. Тем более, когда есть ребенок.
***
На минуту-другую Иванов забывался, погружаясь в собственные мысли. Потом втыкался в нас мутным взглядом — и поражался, будто впервые увидел:
— Ребята, дорогие мои! Спасибо, что приехали.
Мы переглядывались опасливо. А Иванов пододвигал что-то, похожее на подстаканник. Рядом стояли еще два. В стеклянной банке плавали окурки и шелуха от семечек — нетвердая память о вчерашних гостях. Их тоже было двое — но Андрей не помнил ни имен, ни лиц.
Говорил приблизительно то же, что и людям с телевидения:
— Знаете, как тяжело мне? Душа моя болит... Вы уйдете — а я, может, умру через пять дней.
Умрет он ровно через год — не от пьянства, а от запущенного воспаления легких. Найдет мертвого Андрея какой-то забулдыга, которого Иванов пускал подремать в свою «трешку».
***
Одиннадцать лет как он на Перепечинском кладбище — а игравшие с ним считаются молодыми тренерами. Кто-то толком и не начал еще — но планирует.
Кто-то и вовсе играет до сих пор, как Хлестов. Вы же помните этот перелив фамилий: «Номер два — Хлестов, номер три — Иванов, номер четыре — Цымбаларь...»
Нет Цымбаларя, нет Иванова. Но тогда, весной 2008-го, еще был шанс. Мы напоминали Иванову о прежней жизни. В которой было место и костюмам, и итальянским газетам.
Андрей задумывался на секунду — и вдруг плевал на паркет:
— Тьфу на эти костюмы. Не в них счастье.
Мы осматривались в квартире, из которой не утащили еще тушинские пьяницы дорогие шторы.
— Ремонт в сто тысяч евро обошелся, — вздыхал Иванов. — Все, что скопил, в эту квартиру ушло. А теперь — вот...
Он смотрел куда-то вниз — и мы видели, что на одной ноге футбольная бутса. На другой ничего.
— Бутсы-то спартаковские, — вполголоса замечал я.
— Нет, дядя, — на секунду сфокусировался Иванов. — Не спартаковские. Немецкие. Оттуда привез.
Молчал, молчал, молчал.
Потом сообщал:
— Эх, мужики. Всех денег не заработаешь. Не для них я в футбол играл.
— А для чего? — тихо переспрашивали мы.
— Для творчества, — чуть укоризненно говорил Иванов.
***
Время для Андрюши не остановилось — но размылось. Очень давно — это «лет десять». Чуть меньше — «около года».
Уточнял вдруг:
— А сколько мне лет?
— Сорок один.
Иванов молча качал головой. Будто все это стало для него новостью.
Поняли вдруг: Андрей думает, «письмо четырнадцати» против Садырина писалось вот только-только. Пару лет назад. А большие люди той поры до сих пор в силе. Поэтому лучше молчать.
На расспросы не поддался:
— Я жить еще хочу...
Мы не настаивали, сворачивая на темы попроще.
— Против кого тяжело игралось?
— Против Добровольского, моего приятеля. Мы с ним часто за полем встречались. Я Добрику за что благодарен — познакомил с Евгением Леоновым. Очень хорошо Сашу Абдулова знал. Не было спектакля в «Ленкоме», который я не посмотрел бы.
— Какой особенно нравился?
— «Поминальная молитва». Раз пять на него ходил. После спектакля обычно ехали в «Метрополь», ну и, сами понимаете... Выпивали. Евгений Палыч был мужик тихий, спокойный. А Сашу постоянно тянуло на подвиги. Энергия из него так и перла. Даже немного агрессивный был. Абдулов, кстати, от «Спартака» с ума сходил. А Леонов за московское «Динамо» болел. Я и на похоронах его был.
Вспомнить старых друзей было приятно. Про кого-то расспрашивал сам:
— Шаля-то седой совсем, да? Женскую сборную тренирует? На писательнице, говорят, женился? Я по телевизору видел.
Мы поддакивали, и Андрей цокал языком уважительно. Писательница — это дело. Игорь — молодец, нормальный мужик.
Вспоминали Дасаева — Иванов смеялся:
— Большой выносливости человек.
— Это еще почему?
— С Ринатом мы зажигали вместе. Он приезжает на базу, а перед игрой надо сидеть двое суток. Ему тяжело. На второй день любой мучиться начнет. Заходит в свободную комнату, достает бутылочку и прикладывается. Там у него уже припрятано было. А Бесков ничего не знал.
— Тренироваться не мешало?
— Так тренировался, что Бесков всем его в пример ставил: «Так, как Дасаев, никто не тренируется!» Ему ничего не мешало. Говорю же — большой выносливости человек. Я тоже как собака пахал, после того как Старостин мне нарколога нашел. В основной состав вернулся — настолько хорошо себя чувствовал!
С великим почтением вспоминал Карпина:
— Валерик — отличный парень, большая душа. Но что-то не звонит. Все равно, дай бог Карпину здоровья. Вот если он позовет куда-то работать — с пьянками завяжу. Пойду. Все изменю! Сил хватит!
Сил хватало лишь на этот выдох — и тут же словно сдувался. Замолкал на секунду. Добавлял тихо:
— Пусть хотя бы в гости зайдет. На кошек моих посмотрит...
