Мы плутали в окрестностях Удельной. Шлагбаум вроде тот — да не тот. Сосны те, но какие-то другие. Знать бы, что балкон новой квартиры семьи Кондрашиных выходит на базу «Зенита» — как бы легка была наша жизнь и поступь!

Но мы не знали. Конечно же, нашли — но не сразу...

Мы прочитали кучу заметок про эту семью. Про вдову великого Владимира Кондрашина Евгению Вячеславовну и сына Юру, передвигающегося в инвалидном кресле. Но, говорили знающие люди, голова у Юры — о-го-го! Светлейшая!

Так и оказалось.

Слышали, что вдова Кондрашина собиралась судиться с создателями фильма «Движение вверх». Но просидев в этом доме целый вечер, не представляем, что Евгения Вячеславовна вообще с кем-то способна судиться.

Чудеснейший человек, невероятный. Просто светится от доброты. Впрочем, обо всем по порядку...

Юра

Едва успеваем усесться, Юра вываливает такую кучу информации, что переглядываемся тайком: вот это память!

— Старенький уже, — гладит по голове мама. — 64 года.

Но Юра не слышит — спешит рассказать вспомнившееся вдруг:

— А вот был случай! Идут вечерние новости: «Открылся турнир «Приз «Известий». Состоялся первый матч, встречались Швеция с Чехословакией. Победили финны 4:3». Папа на тренировку собирался. Так его заклинило от хохота минут на пять...

Смеется и Юра. Вместе с нами.

— Знаете, какой мы «Спорт-Экспресс» всегда покупаем? — спрашивает Евгения Вячеславовна.

— Пятничный! — радуемся мы.

— Понедельничный, — срезает нас на взлете вдова Кондрашина.

Мы насупились, но ни Евгения Вячеславовна, ни Юрий того не замечают. Это хорошо.

— А эта заметка в каком будет? Пятничном? Значит, будем по пятницам покупать!

Настроение наше исправляется той же секундой.

— Около метро в киоске дядечка работает, я с ним познакомилась. Специально нам оставляет. Выйди чуть позже, уже «СЭ» нет. Расхватали.

— Поделюсь главным своим страданием, — произносит Юрий. Выдерживает паузу.

Мы переспрашиваем глазами — что за страдания такие?

— Без снукера жизни не представляю. Подсел лет пятнадцать как...

— ...и меня подсадил! — радостно заключает Евгения Вячеславовна.

— Марка Селби я прозвал Андрюшей Фетисовым. Такой же ушастый. Ну, похож! Все кричу: «Фитя, давай!»

Про человека с фамилией Селби слышим впервые, однако качаем головами: какое точное попадание. Ну да ладно.

— Между прочим, папа говорил — кое в чем Фетисов талантливее Саши Белова...

— Фетисов — человек прекрасный. Недавно встречались в Москве.

— Петрович как-то его спрашивает: «Куришь?» Фетисов смутился: «Курю» — «Ну и кури...» Такой шалопай! Так все и прокурил, — подытоживает Евгения Вячеславовна.

— Еще всю жизнь люблю «Монреаль Канадиенс», — сообщает вдруг Юрий. — 1 января 1976-го не забуду никогда! Вы помните?

«Нам бы вспомнить 1 января этого года», — думаем про себя. Но говорим совсем другое:

— Владимир Петрович тоже уважал хоккей?

— О-ой! Что вы! Мы ночами смотрели, — вдова смеется.

— Еще не было «Юбилейного», последний год играли на Ленина, — Юрий помнит все. — 1967 год. Папа с другом пошел на хоккей. Возвращается охрипшим. А это СКА выиграл 4:3 у «Спартака»! Папа со страшной силой болел за Пучкова. А в 1969-м нам нужен был особый результат, когда чехи встречались со шведами. Все складывалось — так папа на последней минуте вскочил, убежал на кухню: «Не могу смотреть, сердце болит...»

— Вот это да.

— Хоккей и футбол — для него это было всё! Как-то лежал я в больнице, телевизора нет, чемпионат мира в Любляне проходит мимо. Вдруг чудо — корь у меня нашли! Сыпью покрылся!

— Чудо так чудо.

— Так меня домой отправили — а там хоккей! Я всю статистику вел. Вот спросите меня — два самых выдающихся матча сборной СССР по футболу?

— Крайне любопытно.

— А я вам скажу. 1966-й, четвертьфинал чемпионат мира. Наши обыграли непобедимых венгров, 2:1. Яшин вытащил матч. Забили Численко и Поркуян. А второй великий матч — в 1968-м отбор на «Европу». Мы залетели венграм без вариантов 0:2 в Будапеште. А в Москве — 3:0! Что творили Бышовец и Хурцилава!

Мы всматриваемся в этого удивительного человека — и понимаем, что он абсолютно счастлив. Коляска счастью не помеха, когда рядом такая мама. Да еще память об отце.

Рассказываем, что отыскали в Питере забытого Василия Данилова — Юра всплескивает руками:

— Да вы что! Не может быть!

— Отыскали-отыскали.

— Он же гениальный защитник! Спокойный, как сто китайцев! Без Василия никакой бронзы в 1966-м не было бы... Я ведь еще за «Адмиралтеец» начинал болеть. Ходили на него лучше, чем на «Зенит». А потом пропала команда. Пришлось переключиться на «Зенит».

Медаль

Мы сочувствуем и отправляемся в соседнюю комнатку, рассматриваем фотографии по стенам. Целый угол посвящен Саше Белову. Не квартира — музей.

Евгения Вячеславовна делится на ходу вполне молодежными горестями. Мы охаем — отказываясь верить, что в декабре ей стукнет 87:

— Два года назад на даче забыла, что оставила дверь в подвал открытой, косилку убирала. Туда и рухнула! Сломала колено! На восемь недель наложили гипс. Слава богу, срослось без смещения. Хожу нормально. Но с Юркой трудно стало управляться. Почему Ира, сестра, теперь с нами живет. Поднять, посадить...

— Давно вы переехали?

— В 2015-м. В той квартире на Васильевском острове с Юрой было невыносимо. Двери узкие, ванна неудобная. Погулять не вывезешь. А нашим соседом когда-то был Леша Касатонов, с Юркой дружил. Рассказал Геннадию Тимченко, в каких условиях живем. Тот охнул: «Да вы что?! Я Владимира Петровича так любил! Если б знал — давно бы помог!»

— И что?

— Сразу выделил деньги. Я одно место посмотрела, другое... Как увидела эту квартиру на последнем этаже — вопросы отпали. Влюбилась. И Юра сразу воскликнул: «Мама, я будто всегда здесь жил!» Райский уголок, парк рядом. Пойдем на балкон?

— Что увидим?

— Во-о-н, пруд. Это из него Садырин дитя спасал. А вечером какая красота! Все светится! Закаты фантастические. Прежде у нас балкончик был узенький, а здесь — словно еще одна комната. Главное, лифт роскошный, для коляски — то, что надо.

— Судьба старой квартиры?

— Отдали моей сестре, она так нам помогает. Хотя расставаться с той квартирой было тяжело, я плакала. В последний день с Юркой вместе даже в лифте застряли. Что там хорошее было, так это соседи. Мама Леши Касатонова, известная волейболистка, жила в соседней коммуналке. В другой Коля Терентьев — бегал от Пушкина до Ленинграда...

— Ай да сосед.

— Юру вывезу во двор — они с Лешей в хоккей играют. Петрович дружил с хоккеистами, клюшки ему дарили. На Касатонова это большое впечатление производило — одна с автографом Рагулина, другая от Гагарина. Петрович с ним встречался в Москве.

— В этом доме многое напоминает о Владимире Петровиче?

— Да вы оглянитесь, фотографий сколько! Мы сразу развесили — и ощущение, будто он с нами. Вот значок его — почетный член ФИБА. Статуэтка к нему прикладывалась. Какие медали были — все вынесли в 1990-м. Вы, наверное, слышали.

— Да, кошмарная история.

— Но самая главная уцелела — олимпийская медаль 1972-го Саши Белова.

— Дадите подержать?

— Секундочку... Я ее прячу!

— Правильно делаете.

— Грабители не знали, что тренерам медали не полагалась. Пришли-то, думаю, за ними. А Сашка свою медаль завещал Петровичу, так и сказал: «Олимпийскую отдайте тренеру».

Евгения Вячеславовна открывает коробочку:

— Вот она, медаль Сашки. Запыленная немножко.

— Давайте помоем вместе.

— Я хотела, а мне говорят — не надо.

— Ой, именная.

— Да, выгравировано — «Александр Белов» и на ребре год. Еле видно. Это Петрович отдал подчистить — а мастер не знал. Чем-то содрал гравировку. Мы так расстроились!

— С кем-то из Беловых была история. Вернулась сборная из Мюнхена, торжественная встреча. Так он взмахнул медалью — и улетела в толпу. Мысленно с ней простился. Но вскоре ребенок протянул назад.

— Наверное, это с Сергеем случилось. У Саши с другой медалью несчастье было. В 1969-м выиграл юношеский чемпионат Европы. Ехал по Ленинграду на такси, эмоции распирали. Не утерпел, остановился около телефонной будки. Медаль положил сверху — там и забыл. Потом примчался — уже забрали. Так и сгинула.

«Астория»

— Вы и при жизни звали его Петрович?

— Нет-нет, тогда обращалась исключительно по имени — Володя или Вова. А после смерти все кругом говорят о нем: «Петрович, Петрович...» Вот и стала называть так же.

— Первую встречу с ним помните?

— Словно вчера была! Я играла в баскетбол за «Динамо», он — в «Спартаке». Володя Гомельский в книжке написал, что я была чемпионкой Ленинграда. Какая там чемпионка — до «мастера спорта» не дотянула!

— Зато перехватили лучшего парня.

— Первенство города проходило на Зимнем стадионе. Начинались игры с утра и шли до самого-самого позднего вечера. Все друг друга знали, здоровались. Однажды вечером игры закачиваются, отдаю номерочек в раздевалке. Протягивают мне пальто — тут р-раз, кто-то подскакивает, подает...

— Владимир Петрович?

— Ага. Я взглянула на него — и так горячо внутри стало!

— Это какой же год?

— 1952-й. Мне 20 исполнилось.

— Молодого человека у вас не было?

— Был. Играли у нас поляки в баскетбол...

— Петрович, получается, отбил?

— Отбил.

— Хоть не поколотил его?

— Да что вы! Нет, конечно!

— Ухаживал-то красиво?

— Вот как вам сказать? Володя — стеснительный. Совсем не наглый. Сейчас цветы дарят, а прежде-то зимой цветов не найти. Было у него два друга — сын заслуженного артиста из Музкомедии Свидерский и фотограф Трохов. Оба — Юры. В честь них и сына назвали.

— Дружить с фотографом — практично.

— А фотограф изумительный! Вот почему столько карточек Петровича сохранилось. Надо разобраться в коробках, найти. Время так быстро летит — ничего не успеваешь... Правда ведь?

— Да уж.

— Я и не замечаю, как день проходит. Раньше-то я бегом-бегом — всё успевала. А теперь медленная стала. Вот рассказала вам, и сразу всплывает то время. Квартира Свидерского была на Кировском, около Английской площади. Целый бельэтаж. Все праздники у них справляли. Рояль, громадная гостиная, большущий стол... Свидерский как-то сказал: «Этот стол раздвигается на сто человек. За ним вся Музкомедия размещалась».

— Свадьбу тоже за тем столом справляли?

— Да не было у нас свадьбы!

— Вообще?

— Сходили, расписались — и все. Даже кольца не покупали. Время спустя появились к какой-то годовщине свадьбы. Петрович свое носить не стал, а я надела. Какая свадьба, если квартиры у нас не было — жили в общаге?

— О любимом ресторане не спрашиваем.

— Вот любимый ресторан был!

— «Астория», наверное?

— Точно. Как это вы угадали? Бедность бедностью, а ходили туда часто. Володя дружил с Виктором Набутовым. Классный дядька был! Прибежит перед Новым годом, схватит микрофон: «Тушите свет...» — и начинает хохмы рассказывать. Все по полу катаются от смеха. Часа полтора пробудет — и умчится домой. Так почему «Астория»?

— Почему?

— У Набутова там был приятель, руководитель оркестра. С длинными волосами мужики тогда еще не ходили, лишь этот Боря. Нам всегда были рады — за своих принимали. Вот так однажды сидим, Борис подходит: «Только что узнал печальную новость — скончался Виктор Сергеевич Набутов». Как мы расплакались! И я, и Володя!

— Смерть нелепая.

— Шашлыком подавился в бане... А в «Астории» мы всегда Новый год встречали компанией.

— Весь ресторан снимали?

— Что вы! Столик! Володя уже работал с детьми, на лето уезжал в Токсово. А мы с Юрой на даче. Вот вернется он на пару дней в Ленинград, первым делом с тренером Гельчинским дуют в баню. А оттуда — в «Асторию» со мной. Окрошка там была чудная. С маленькими-маленькими картошинками. Бутылочку вина брали.

— Постоянный столик у вас был?

— У нас — нет, а у Набутова был. Потом появилась своя квартира, все праздники уже дома справляли. Юра подрос, в ресторан его не потащишь. Метро «Приморская» рядом — все у нас зависали, до утра!

Волки

— Про блокаду муж рассказывал?

— Много! Меня-то последним эшелоном вывезли из Ленинграда, с отцовским военным заводом. Обычно эти эшелоны как видели немецкие самолеты, сразу останавливались, народ врассыпную. А наш вез что-то с завода, на крыше пушки стояли. Он, наоборот, поддавал ходу. И проскочили Волховский мост, прямо за нами его разбомбили. Так началась блокада, замкнулось кольцо.

— Где были во время блокады?

— На Урале. А Петрович оставался в городе. Самой тяжелой была первая зима. Отец на фронте, мама с тремя детьми. Жили рядом с Пушкинскими банями. Знаете их?

— Мы ж из Москвы.

— Эти бани не так давно закрыли. Но они спасли в блокаду! В городе батареи были ледяные, а в этом доме — немножечко тепленькие. Все-таки паровое отопление.

— Баня работала в блокаду?

— На фронт людей отправляли — их же надо помыть! С маленьким Юрой мы ходили часто одним маршрутом: от Пушкинской на ту сторону Невского, пешком до Садовой. Даже коляски не было — то я Юрку несу, то Петрович. Указывает: «Вот здесь булочная была. Такое случилось — на всю жизнь запомнил...»

— Что?

— Мама на работе, они с сестрой Зиной по очереди отправлялись с карточкой получать хлеб. Как-то увидел — женщина вышла с хлебом в руках, мальчишка у нее выхватил и засунул в рот. Моментально проглотил!

— А дальше?

— Пацана стали бить всей очередью — с такой злостью! Володя прибежал домой: «Больше не пойду в булочную. Пусть Зинка ходит». Она-то постарше — свой кусочек нарежет маленькими ломтиками. Ест понемногу. А Володя так не мог, сразу все уминал: «Потом сижу и смотрю, как она жует. Сжалится, даст мне еще кусочек...» Под его рассказы мы доходили до Стремянной, там вспоминал: «На этом углу бомбой кусок дома словно срезало. Видно комнату, рояль и картины. А стены нет».

— Еще что вспоминал?

— Как война началась. Поехали в то воскресенье с родителями в парк. Солнечно, тепло. Вдруг объявляют: война! А бомбили Ленинград первый раз 8 сентября. Говорил — небо стало черное! Страшно!

— Что разбомбили?

— Фашисты знали, что бомбить — летели на Бадаевские склады, дым стоял на весь Ленинград. Текла патока, сахар плавился. Сгорели продукты — начался голод.

— Легендарный борец Иваницкий нам рассказывал — около этих складов люди собрали землю с мукой, делали оладьи. Травились ими.

— Да, да, все это было! Но мама Володи быстро сориентировалась — села на трамвай, на Рогатку. Там были поля капусты. Кочаны уже убрали, но зеленые листья оставались на земле. Притащила два мешка! Засолила бочку, поставила в кладовке. Целую зиму варила из них баланду.

— Соседи не завидовали?

— Рядом жила семья — двухметрового дядьку не призвали по возрасту. А когда-то служил в царской лейб-гвардии, куда только здоровяков брали. Выходил этот дядя Алеша с утра: «Чем зубы чистите? Салом надо!» Он всех в квартире спас.

— Каким образом?

— Работал при лошади — машин-то не было. Возил продукты во всякие столовые. На плече брезентовая сумка. Рассыпался горох — он в эту сумку стряхнет... Приходит с работы, шестеро детей в квартире его уже ждут с протянутой ладошкой. Каждому что-то положит. Весь столярный клей в квартире съели, студень из него варили. Вова этого бывшего гвардейца всю жизнь вспоминал. Мог меня за одно отругать...

— За что?

— Если выброшу хоть кусочек хлеба. Бывает же — засохнет. Он — нет! Соберет в ладошку, пойдет птицам крошить.

— Со смертью хоть раз разминулся?

— Был случай. Зина уже умирала, положили в госпиталь. Могла вынуть изо рта зуб и обратно вставить. Потом эвакуировали, вывезли по Ладоге. Там многие сразу набрасывались на еду — и умирали. Нельзя было! Но главная беда поджидала впереди. Отправили Вову в Рязанскую область к бабушке.

— В деревню?

— Да. Из мужиков в колхозе лишь председатель — вернулся с фронта без руки. Зина такая худющая, что этот председатель ей разрешил сколько угодно морковки кушать. До упора. А Володя на лошади возил хлеб. Зимой закемарил, чувствует — бедная лошадка несется галопом, повозка трясется...

— Что такое?

— Вгляделся в темноту — а за ними стая волков! Это счастье, что деревенские огоньки показались, собачий лай. Волки не сунулись. Лошадка спасла!

— Как с такой лошадкой расставаться?

— Вова ее полюбил, не хотел из деревни уезжать. Целовал в морду, прощался как с человеком. Она тоже плакала.

— Билет блокадника у мужа был?

— А как же? После инфаркта тяжело было ездить за рулем, очень страдал. На дачу приедет, жалуется: «Фонари слепят...» А я все уговаривала: «Попробуй на электричке! Тебе с блокадным даже билет покупать не надо». Вова купил рюкзак, собрался. Такой довольный приехал!

— Понравилось в электричке?

— Распробовал! Говорит: «Кто-то в карты играет, кто-то рассказывает. Я и поспал, и послушал, и в окно посмотрел... Интересно!» К нему мужичок подсел: «Вы — Кондрашин?» — «Нет-нет, обознались». Тот отсел.

— Так и ездил на электричке?

— Ага. Всегда свеженький.

— Владимир Петрович был могучий дядька.

— Бывало, прогуливаемся с ним и Юрой. «О! — крикнет. — Наших бьют!» Сует мне ребенка и мчится куда-то. Увидел, что дерутся. Вот надо ему влезть.

— Сам не получал?

— Как-то обходилось. У него что нога огромная, что рука. Пальцы длиннющие. Баскетбольный мяч легко удерживал. При том, что рост — всего 175. Юрка Свидерский поражался: «Какие у тебя руки!» Научил играть на рояле.

— Что играл?

— «Лунную сонату». Мы умирали от этих выступлений! Смех!

— Пианино было?

— Его отец всю жизнь покупал лотерейные билеты — выиграл один раз. Именно пианино. Потом мы племяннику отдали. Но тот вместо музыки спортом увлекся — стал олимпийским призером. С шестом прыгал.

— Как зовут?

— Игорь Транденков. Мог и чемпионом стать в Барселоне в 1992-м, проиграл по попыткам Максиму Тарасову. Пяткой чуть-чуть задел планку. У нас на даче в этот момент свет вырубился. Со следующей Олимпиады в Атланте Игорь вновь с серебром вернулся.

Сон

— Вы готовы были встретиться с нами во второй половине дня. Утром — дела?

— Каждому утру радуешься! Страшно думать, сколько мне лет. А с утра я с Юрой вожусь. Пока его покормишь, гимнастику надо делать...

— Мы поражаемся его памяти.

— Я тоже. Меня постоянно поправляет: «Ой, мама, да ты что! Это было не тогда!»

— Пенсия достойная?

— Обычная. Нас выручает, что Петрович был почетным гражданином Санкт-Петербурга. Полагается пособие. Поначалу полторы тысячи рублей доплачивали, сейчас побольше. У нас почетных граждан от спорта не так много — Люба Егорова, Тамара Москвина... Юра Тюкалов вот недавно умер. Мы рядышком жили, часто встречались.

— Так сколько доплачивают?

— Семь с половиной тысяч. Нам хватает. Если не шиковать.

— Да вы никогда и не шиковали.

— Вот точно — у нас и при Петровиче лишнего не было!

— Как и накоплений?

— Еще при его жизни пенсию стали класть на книжку. Когда умер — это нас и спасло. В Москве ЦСКА помогает своим ветеранам, а в Питере ничего нет. Я дружу с баскетболисткой Ниной Познанской, она сколько лет была капитаном сборной, трехкратная чемпионка мира. Плюс блокадница, с хорошей пенсией. А поражается: «Встречаюсь с девочками-москвичками — им доплачивают по 15 тысяч». Нам в это время добавляли 5. Да и то, лишь Матвиенко пробила.

— Говорят, муж ваш в сборной бесплатно работал.

— Да!

— Вот как это возможно?

— А в «Спартаке» сказали: «Тогда увольняйтесь из клуба, оформляйтесь в сборной». Ему некогда было этим заниматься. Так и остался на спартаковской зарплате. В 1972-м за выигранную Олимпиаду дали три с половиной тысячи рублей. Хоть что-то смогли купить.

— Другой любимец Ленинграда, режиссер Товстоногов уже в то время ездил на «Мерседесе». У Владимира Петровича иномарка была?

— О чем вы говорите?! Никогда! Начал с «Москвича», потом «Жигули». На которых почти не ездил.

— Ржавели под окном?

— Мог отдать Петру Тимофеевичу, директору «Юбилейного». Тот сразу на юг махнет. Хорошо, хоть не бил автомобиль. Наконец Петрович дошел до «Волги». Я тоже права получила.

— Многие обижались: Кондрашин вообще не выбивал условия для баскетболистов.

— Еще как обижались! А он далек от этого был!

— Растормошили бы его.

— Говорила — он в ответ: «Я не могу ходить, просить». У нас и самих-то денег никогда не было. Характерная история: только переехали в первую нашу квартиру, сразу на пороге сосед: «В долг дашь?» Петрович вытаскивает кошелек. С ним это вечно — как получит деньги, сразу раздаст. То этот попросит, то другой.

— Потом возвращали?

— Его похоронили, ко мне пошли люди вереницей: «Нам Петрович одалживал, совестно стало. Вот, возвращаем». Я отмахивалась: «Не надо...» Сама такая же. Сроду не копили.

— Снится вам Владимир Петрович?

— Редко-редко. Да и к лучшему.

— Отчего же?

— Мама Вовы была верующая, наставляла: «Человек умер — не надо плакать, ему плохо там будет». Всегда добавляла: «Если снится — значит, туго ему на том свете приходится». Это она потихоньку снесла Юрку в церковь, покрестила...

— Он сообщил?

— Если бы! Чужой человек проговорился! Недавно племянница Петровича, Наташа, смеется: «Теть Жень, я сегодня дядю Володю видела во сне. Он там женился».

— Обидно.

— А я говорю иначе — «Ой, как хорошо». Это же забавно! У нас была удивительная жизнь, так пропитались друг другом... Что-то скажет на ходу, а я прямо остолбенею: «Только-только об этом подумала!»

— Ссорились?

— Ненадолго. Надуюсь, так он подойдет: «Ну ладно! Что ты на меня, дурака, обижаешься?» Вот сама я первый шаг делала тяжело, Петрович был легче в этом плане.

— До развода не доходило никогда?

— Ни разу. Самое большое — день могли промолчать. Придет усталый, что-то с порога не понравится — скажет грубовато. А я обижусь. Вся история.

Скромник

— В этой квартире его представляете?

— Мне кажется, он все время здесь!

— Прекрасные слова.

— Как развесили фотографии — так и появилось ощущение. Петрович был уютный человек, в квартире от его присутствия тепло. Даже в хрущевку к нам приходили люди, с порога: «Ой, как у вас душевно...» Это еще на Пушкинской жили в длинной комнате. Вшестером на 18 метрах. Трех квадратных сантиметров не хватало, чтоб поставили в очередь на жилье.

— Вот это коммуналка.

— Шесть семей на восемь комнат. Крохотная кухонька, узкий коридорчик, никакой горячей воды. А в соседнем доме Набутов жил. Сейчас во дворе две мемориальные доски. Правда, Виктору Сергеевичу низко приделали — можно цветы положить. А у нас высоковато. Прежде из магазина выносили для нас лесенку, сейчас баскетболистов просим дотянуться.

— Хоть не срывают, как у Александра Белова.

— Да, у того на доме была бронзовая корзина с мячом. Высоко висела, все равно отдирали на металл. Это и у нас случалось на Северном кладбище.

— Что было?

— У Саши стела — его голова, руки держат мяч. У Петровича — бронзовая сетка и мяч. Так вот у Белова отломали голову вместе с руками, а у нас сорвали мяч с сеткой. «Спартак» помог — восстановили. Сейчас целая аллея баскетболистов на Северном образовалась. В этом году ровно 40 лет со дня Сашкиной кончины...

— Как время летит.

— Привезла золотую медаль, повесила ему на руку.

— Такого человека, как Кондрашин, могли бы и в центре города похоронить.

— Хотели!

— Что помешало?

— Тогда губернатором был Яковлев. Любил баскетбол, помогал. На игры сам ходил, его зазывать не надо было. Петрович умер — сразу звонок от Яковлева: «Евгения Вячеславовна, сами выбирайте место, где хоронить. Лично я предлагаю в Александро-Невской лавре...»

— Ого.

— Мне говорят: «Ой, Женя, соглашайся!» Но я подумала — и передала губернатору: хоронить будем на Северном кладбище, там у мужа родители, рядом Саша Белов с мамой. Яковлев ответил: «Нет вопросов. Поезжайте, вас встретят, дадут любой участок». Я указала на местечко напротив Саши: «Вот здесь!»

— Был случай, чтоб поразились популярности Кондрашина?

— Он такой скромник был... Сидим летом на даче, никто знать не знает, чей Юрка сын. Помню, явились — Петрович, Сашка Белов и Витя Харитонов из «Спартака». Пришли на пляж. Один дачник подходит, с чьими детьми Юрка вырос: «Слушайте, как вы похожи на Кондрашина!» — «Так я и есть Кондрашин!» — «Как?! Юра — это что, твой папа?!» — «Да-а...»

— Учился Юра дома?

— Приходила учительница. Первая в положении была, ей все это в тягость. Потом сменилась — такая славная пришла! Однажды возвращаюсь — полная квартира ребятишек. «Как вы вошли?» — «А нам Юра сказал: да вы толкните дверь посильнее, она и откроется...»

— Мощно.

— Я не выдержала: «Буду вам ключ оставлять». На большом столе в пинг-понг играли, все кубки перебили.

— За границей сын был хоть раз?

— Никогда. Это в фильме показано, будто куда-то возила. На самом деле после Олимпиады их даже никто не встретил.

— Да вы что?!

— В Москве-то была церемония, но Петрович с Сашкой Беловым рванули в Ленинград. Здесь все прошло тихо, никаких торжеств.

Мюнхен

— В самый главный день 1972 года где были?

На этих словах в комнату приехал на коляске Юрий. Помогать маме вспоминать.

Юрий: — Первые пять дней Олимпиады на даче сидели. Возвратились в Ленинград — как раз наши с немцами играли, посмотрели матч.

Евгения Вячеславовна: — А вот прямой трансляции финала не было! Никто не ожидал, что наши выиграют — ну и зачем народу настроение портить? Показали на следующий день.

— Результат узнали раньше?

— В 6 утра звонок, болельщик Володя Розенталь из «корабелки» кричит: «Жека! Наши выиграли!» Я спросонья: «Что? Кто?» — «Да наши же!» Сказал, какой счет. Что решающий мяч забросил Сашка.

— Откуда узнал?

— Я тоже спросила — отвечает: «По «Голосу Америки» слышал». Я тут же начала знакомых обзванивать, первым делом Сашиной маме: «Победили!»

— Когда показали матч?

— В 11 утра. Собрались около нашего телевизора — папа мой, Володи, друзья... Всю игру ведем, в конце проигрываем! Нина Еремина чуть не плачет: «Сборная США становится олимпийским чемпионом». Я прямо почернела: «Господи, как Вовка мог перепутать?»

Юрий: — А я говорю: «Спокойно! Посмотрите на счет!» Нам же сказали, какой будет. А дальше вы знаете. Потом из-за протеста американцев тряслись: отклонят или нет? В 6 вечера новости начались с этого: «Протест США отклонен, сборная СССР — чемпион Олимпийских Игр!» Помню и другой день — 9 июля 1972-го. Проснулся такой счастливый — но маме ничего не сказал!

— А что было?

Юрий: — Приснилось, что Сашка Белов в финальном матче забрасывает решающий мяч. Все, как случилось наяву спустя два месяца.

— Если б с американцами назначили переигровку — чья бы взяла?

Евгения Вячеславовна: — Ничего бы нашим не светило. Это и Петрович говорил. Не выиграли бы!

Юрий: — Получили бы, как минимум, двадцатник. Вот на Олимпиаде в Монреале обидно вышло. В четвертьфинале югославы играли с итальянцами. Те вели в счете, но уступили на последней секунде. Югославы следом вынесли и сборную СССР. А с Италией, по словам папы, у нас вообще проблем не было бы, разорвали бы, как Тузик грелку. Не судьба!

— Про Олимпиаду 1976-го Сергей Белов писал в книжке: виноват Кондрашин, перегрузил команду.

Юрий: — Может быть!

Евгения Вячеславовна: — За что Петрович себя казнил, так за Арзамаскова. Не надо было в сборную брать!

Юрий: — Отец говорил: «Это самая моя большая ошибка. Я не поверил в Белостенного, отпустил в Киев». Взять бы Сашу в «Спартак» — выиграли бы и клуб, и сборная.

— Что смутило в Белостенном?

Евгения Вячеславовна: — Талантище, но раздолбай. Никого не слушал!

Юрий: — Курил даже в душе. Это и сгубило. Умер от рака легкого в 50 лет.

— Арзамасков — неприятный парень?

Евгения Вячеславовна: — Внешне-то очень приятный! Такой симпатичный! Игрок сильный. Но вот нутро — не то.

Юрий: — Аферюга. С гнильцой человек, бабник.

Евгения Вячеславовна: — Картежник. Погиб как — в окно выкинули в Москве... Петрович не сразу раскусил. Думал, человек исправится. А он все не исправлялся. Сашку Белова уговаривал: «Бросай ты этот «Спартак», давай со мной в ЦСКА». В Москве не столько Арзамасков был нужен, сколько Белов. Саша отвечал: «Вот представьте — я уеду в Москву. Меня же в Ленинграде гнилыми помидорами закидают! Предал город, маму, Петровича! Как я могу?» Его не только в ЦСКА, еще в Америку звали.

— Куда?

Юрий: — Папа мне показывал копию контракта — «Бостон Селтикс», тогда лучший клуб, предлагал 5 миллионов долларов за Белова!

Евгения Вячеславовна: — Американцы простодушные — предложение прислали на адрес спартаковского офиса. На Вязовую, 8. Привыкли действовать официально. Петрович сам в Штатах этот адрес давал. Ларри Браун поражался: «О, Кондрашин — богатый, у него в центре Ленинграда свой дом...» Зато в гости пригласить не мог. Не позовешь же американцев в нашу крохотную квартиру.

— Куда звал?

Евгения Вячеславовна: — В ресторан. Так те еще пуще говорили: «Кондрашин такой обеспеченный, кормил нас черной икрой».

Юрий: — А у меня с «Бостоном» особые отношения! Есть фирменная майка «Селтикс», сзади написано — «Ю. Кондрашин».

— Это откуда?

Евгения Вячеславовна: — Прислал из Америки журналист Леша Орлов. Один из друзей Довлатова. Эмигрировал в 1976-м.

Спиридон

— Стресс на Олимпиаде в Мюнхене стал большим ударом по здоровью Владимира Петровича?

Евгения Вячеславовна: — Чуть не умер! На нервной почве открылась язва, началось кровотечение. Произошло это в Швейцарии, куда сразу после Олимпиады улетел со «Спартаком». Прямо с игры увезли в клинику, поставили капельницу, предложили прооперировать. Петрович отказался: «Ничего, долечу. А дома свои врачи». Я-то в Москве его встречала. Планировали задержаться там на денек-другой, на хоккей сходить. Он и билеты уже заказал.

— Что за хоккей?

— Наши с канадцами бились! Суперсерия! Но в аэропорту увидела его и ужаснулась. Бледный, еле идет. «Вова, что, сердце?» — «Хуже...» Господи, думаю, что ж может быть хуже? Тут и узнала про язву. Говорит: «К черту хоккей, возвращаемся в Ленинград. Только поездом, лететь не могу». Пока до дома добрались, боль отпустила. Он уж обрадовался: «Вроде все позади». Утром на завтрак ломтик сыра съел — ка-а-к скрутило! Положили в ГИДУВ, институт усовершенствования врачей. А Нина, мамы Славы Бородина, посоветовала обратиться к Спиридону.

— Это еще кто?

— Знахарь из Новгородской области. В свое время Нине помог, у нее был полиартрит. Отправились на машине втроем — она, Витя Харитонов и я. Нина предупредила: с собой надо захватить свекольный сок, морковный, масло, бутылку кагора, еще что-то. Я и для Петровича набрала, и для Юрки. Приехали. У дома — толпа. Переговариваются: «Сегодня приема не будет».

— Досадно.

— Желающих попасть к Спиридону каждый день было столько, что на нем вся деревня держалась. Работать в совхозе уже никто не хотел, жили тем, что сдавали комнаты приезжим, торговали овощами, маслом, кагором. Харитонов спрашивает: «Где Спиридон-то?» — «Да вон, в поле. Трактором рулит».

Юрий: — Здесь-то дядя Витя и проявил себя во всей красе.

Евгения Вячеславовна: — До вечера со Спиридоном на тракторе колесил, в баньке с ним парился. Витька — обаятельный, юморной, мертвого уломает.

— Дрогнул Спиридон?

— Да, в какой-то момент махнул рукой: «Ладно, приводи через задний двор. Приму». Зашли в избу, он задал два вопроса: «Как зовут? Когда родился?» Сразу поставил диагноз. Все, что приготовил, отвезла Володе в больницу. Выпил без раздумий. Может, это помогло, может, лекарства, которые врачи кололи, — но язва зарубцевалась. Без операции!

Юрий: — С тех пор у папы была строгая диета. Больше всего страдал, что кофе запретили. Нам варил, а сам слюни глотал. Но слабину себе не давал. В этом смысле он «железный Феликс».

Евгения Вячеславовна: — Второй раз на нервной почве обострение случилось в 1975-м.

Юрий: — После золотой пятидневки «Спартака». 26 марта в Нанте в финале Кубка Кубков обыграли «Црвену Звезду», а 31-го дома одолели ЦСКА и стали чемпионами.

— Финал смотрели?

— Прямой трансляции не было. В записи увидели позже, посмаковали. Юги долго вели в счете, но наши вырвали победу — 63:62. Знаете, что самое интересное?

— Что же?

— Последний бросок Славнича успел накрыть Валера Федоров. Задел мяч, и тот чуть-чуть разминулся с кольцом. А началось все с потери Саши Большакова. Спустя пять дней он стал уже одним из героев матча, который сложился невероятно драматически. Мы ведь летели «минус 17»!

— Без трехочковых!

— Совершенно верно, их еще не ввели. Представляете, какое преимущество?! Погоня пошла с Большакова. Броска-то у него не было, а тут четыре очка набрал. Затем Петраков так ему засадил, что Саша заработал сотрясение и бланш под глазом. Петракова удалили до конца игры. Большаков очухался, вернулся на площадку. В последней атаке отдал пас Сергею Кузнецову, который и принес «Спартаку» победу — 78:77!

— С ума сойти.

— Петрович после матча пошел домой пешком, за ним увязалась толпа болельщиков. Под крики: «Спартак» — чемпион!" проводили до подъезда. Какие же все были счастливые!

— Вы с мамой даже в тот день не выбрались в «Юбилейный»?

Евгения Вячеславовна: — Нет. Петрович был дико суеверный. Кошка перебежит дорогу — все, он сворачивает. В 1968-м я посетила матч со «Строителем», наши проиграли. На обратном пути рулит мрачно, роняет: «Больше ты на баскетбол не ходишь». С того момента мы с Юрой сидели у телевизора. Серега Чесноков для нас по телефону репортаж вел.

Юрий: — А 31 марта, в день игры с ЦСКА, еще снег лежал, подморозило. Петрович спустился вниз, вернулся злой — машина не завелась! Во дворе мимо тетка прошла с пустыми ведрами! Но и после чемпионства верить в примерты не перестал.

— Отметили с размахом?

— Дома, в узком кругу. Папа выставил пятилитровую бутыль грузинского вина, которое ему вручили в Тбилиси. Взрослые налегали на винцо, а я — на джин с тоником. Тоже, кстати, история.

— Расскажите же.

— Саша Белов подарил мне альбом Джеймса Ласта. На задней обложке коротенькая анкета. Среди ответов запомнился один. «Любимый напиток? Джин с тоником». Думаю — что за диковина? Захотелось попробовать. Папа обещал купить. Вот из Нанта и привез — литр «Бифитера» да баночки с тоником.

— Ну и как?

— Вкусно. Да, про приметы, чуть не забыл! Я же весь сезон 1975-го бороду отращивал! С первых туров пошла пруха, решил ничего не менять. 23 марта в гости заглянули Саша Белов, Арзамасков и Бородин. Со своей очаровательной улыбкой Саша произнес: «Привет, Борода! Когда побреешься?» — «Это уже от вас зависит. Будет золото — сбрею».

— Так и вышло?

— Да, на следующий день после победы над ЦСКА мне торжественно сбрили бороду. А в этом году как услышал перед чемпионатом мира про «Усы надежды», сказал себе — надо помогать Черчесову! Вот и отрастил. Сейчас уже мама предлагает ликвидировать, но я не тороплюсь.

Сашка

— Как развивалась болезнь Александра Белова?

Евгения Вячеславовна: — Началось все на сборе у Гомельского. Тот еще высказался: «Это тебя Кондрашин подучил, филонишь...» Да никогда бы Саша такого не позволил себе! Ему плохо стало! А Гомельский думал, что «косит».

— Отцепил со сборов?

— Да. Вернулся в Ленинград, поехали на дачу к Сашке Свиридову. Шашлык пожарили — Белова стошнило. Решили, отравился. Отвезли в Боткинские бараки, это инфекционная больница...

— Мама была в городе?

— Нет. Мы не стали ее волновать. Ну, подумаешь — отравление... А в больнице Саша пожелтел. Перевели в кардиологию. Обнаружили, что сердце сильно увеличено. Здесь уж мы напугались, позвонили маме. Она работала в бухгалтерии ГИДУВа. Знала всех профессоров, подняла на ноги. Сашку тут же туда перевезли, лично занимался профессор Воронов!

— Догадывались, насколько плохо дело?

— Петровичу сказали: «Тяжелейший случай». Сразу из Америки начали лекарства присылать. Саша не хотел, чтоб в больницу к нему кто-то приходил. Шура, его жена, была в это время в сборной. Мне сказал: «Ни в коем случае ей не говорите, чтоб не срывалась...» Я взглянула на его ноги — они, как бревна. Ужасно отекшие.

— Кажется, уже после смерти Белова вы видели его сердце?

— Это был кошмар!

— Четыре килограмма?

— Поменьше, но громадное. Есть у нас медицинский музей при госпитале ветеранов войны, там и хранится. Моя сестра приехала на курсы усовершенствования врачей, вечером возвращается домой: «Ой, Женя, что я сегодня пережила! Нам показывали сердце Саши...»

— Туда отправились?

— Нет-нет. Вскоре после похорон была конференция в мединституте, пригласили и нас. Хорошо, мы маму Саши не зазвали с собой! Она, наверное, там и умерла бы. Ничего об этом не знала, ее разрешения никто не спрашивал. Выступает профессор. Вдруг выносят на сцену тарелочку, на ней стеклянный колпак. Я чуть в обморок не грохнулась, как узнала, чье это.

— Последний разговор с Александром?

Юрий: — Позвонил мне 20 сентября. Он уже задыхался. Говорю: «Ты же спортсмен, держись». Саша горько усмехнулся... Через две недели его не стало.

Евгения Вячеславовна: — Нам сообщили рано утром. Петровичу профессор сказал еще накануне: «Все безнадежно, готовьтесь». Домой приехал черный от горя!

Юрий: — Я впервые увидел, как папа рыдает. Это так страшно! Сейчас рассказываю — и вздрагиваю.

Евгения Вячеславовна: — Сборная СССР была на Филиппинах, там чемпионат мира проходил. Но ребятам ничего не сказали. Узнали от югославов, те с траурными повязками вышли на ближайший матч.

Юрий: — О смерти Саши в наших газетах написали с опозданием. Зато «Голос Америки» в тот же день посвятил ему получасовую передачу. Папа сидел у приемника и плакал. Рассказывал потом: «Ты не представляешь, с какой теплотой о Сашке говорили! Поразительно!» А я еще сильнее Валерия Харламова зауважал.

— При чем здесь Харламов?

— Как раз в день похорон Саши, 5 октября, ЦСКА проводил в Ленинграде матч против СКА. Когда в гостинице хоккеисты обедали, Валерий поднялся: «Давайте помянем великого баскетболиста Александра Белова». Вся команда встала.

Пластинки

— Свою золотую медаль Белов завещал Владимиру Петровичу. Значит, уже понимал, что уходит?

Евгения Вячеславовна: — Да, конечно.

Юрий: — А мне пластинки оставил. У Сашки была громадная коллекция. Любимая группа — Bee Gees. Но однажды из поездки вернулся потрясенный: «Нашел, кто поет еще лучше...» — «Не может быть!» — «А ты послушай». Поставил Демисса Руссоса — и я в осадок выпал. Волшебно! Для меня это такая же терапия, как песни Хулио Иглесиаса. От него и Петрович был в восторге. Говорил: «Он как будто душу твою гладит утюжком».

— Тонко.

— С Элтоном Джоном меня тоже Сашка познакомил. Альбом «Прощай, дорога из желтого кирпича» 1973-го — это чудо! Со временем папу приобщил.

Евгения Вячеславовна: — Как же мы с Петровичем не хотели идти на концерт Элтона Джона в зал «Октябрьский»! Для колясочников место неудобное, сплошные лестницы... Но Юрка уговорил. Сели рядом со сценой и обалдели. Не от пения даже, а от того, как на рояле играл.

Юрий: — Петрович так проникся, что руку мне пожал: «Сынок, теперь я тебя понимаю».

— Пластинки-то сохранились?

— А как же! Всё-всё-всё берегу. Одна из самых любимых записей — концерт Сальваторе Адамо 1967 года. Tombe la neige — это такое наслаждение! Я и живьем его слышал. Как и Джеймса Ласта. А Ричи Блэкмор? Гений! В 70 лет играет не хуже, чем в 20. Маме тоже очень понравилось.

Евгения Вячеславовна: — Сережа Изотов, директор Ледового, — наш друг, всегда приглашает Юрку на концерты. Вот я с ним и хожу.

Юрий: — Я такой же меломан, как и Саша. Все новинки проверял на мне. Усадит в середину комнаты, сам ближе к колонкам: «Сиди, слушай!»

— Еще что слушали?

— Beatles, Shocking Blue, прочие Хампердинки... Том Джонс — вообще наш кумир. В 1969-м Сашка взял у него два автографа — для себя и для меня. Сегодня включаю Rolling Stones — мне Саша как живой представляется! Так любил стихи, поэзию!

— Что вам привозил?

— В основном — пластинки. Книжки. В 1973-м покорил цветным телевизором. Купил сначала себе. Приехал, забрал меня в свою квартиру на Зверинскую. Смотрели футбольный матч СССР — Бразилия, который даже в «Ну, погоди!» попал. Момент, когда Зинченко бьет в штангу, а все думают, что гол. Вернулся я домой и маме заявил: «Нужен цветной телевизор!»

— Купили?

— Да. Для меня этот телевизор стал, как отдушина.

— Что еще запомнилось в квартире Белова?

— Календарь Playboy на стене. Перелистал, мне так понравилось! Но взять постеснялся. Сашка мою нравственность оберегал. Сказал: «Тебе еще нельзя». Хотя на обложке альбома Shocking Blue «Венера» была не совсем одетая женщина.

— Носил вас на руках?

— Конечно. После Мюнхена папа слег в больницу с язвой. У меня была хорошая вертушка «Филипс», а у Белова магнитофон роскошно записывал. Так он всю свою коллекцию притащил в нашу квартиру и две ночи просидел, переписывал для меня.

— Не отрываясь?

— Оторвался — сыграли шесть партий в шахматы. Первые две я выиграл, Сашка рассвирепел. Терпеть не мог проигрывать. Собрался — и четыре подряд мне вставил! Усмехнулся и пошел писать дальше.

— Влюблен был в вашего отца.

— Хотя как-то папа два месяца с ним не здоровался. 1973 год, в Минске наши обыграли ЦСКА на 20 очков. Вдруг Сашка обматерил судью! Папа ему сказал: «Ты, олимпийский чемпион, превратился в сапожника». Только к майским праздниками оттаял... При всем добродушии в обычной жизни на площадке Сашка был очень вспыльчивым. Соперники этим пользовались. Постоянно провоцировали, били исподтишка, могли сказать что-нибудь обидное. Особенно усердствовали Ковыркин из ЦСКА и грузин из тбилисского «Динамо»... Лысый такой, на груди татуировка — профиль Сталина... Как же фамилия-то...

Евгения Вячеславовна: — Кажется, на «Ч».

Юрий: — Да, Чхиквадзе! В матчах со «Спартаком» у этих парней была одна задача — вцепиться в Сашу и вывести из себя любой ценой.

— Владимир Петрович матом не ругался вообще?

Евгения Вячеславовна: — За всю жизнь не услышала ни единого матерного слова.

Юрий: — Самые грубые его слова — «баран» или «сука». Это все, предел.

— Кто-то нам рассказывал, что побывал у Кондрашина всеми словами на букву «г» — «говном», «гнилью», «гнусом»...

Евгения Вячеславовна: — Это Тараканов, я думаю. Такое могло быть. Кому-то Петрович говорил: «У-у, сгною в коммуналке!» Тараканов-то очень интеллигентный мальчик, но непростой. Амбиции колоссальные. Мы на него злились, что быстро в ЦСКА ушел. Петрович сильно обиделся, не разговаривал несколько лет.

Юрий: — Отец надеялся, что после ухода Белова Тараканов хоть сезон за «Спартак» отыграет. А он сразу — фьють... Но лучше комментатора сегодня нет.

— В 1974-м на чемпионате мира в Пуэрто-Рико игроки научили папуаса любимым словечкам Владимира Петровича — «баран», «чурбан», «скобарь», «идиот»...

Евгения Вячеславовна: — Да что вы!

Юрий: — Было-было. Едешко рассказывал. Папа к автобусу подошел, а тот и выдал с латиноамериканским акцентом. Команда угорала. Вы, кстати, помните, какая закрутка сложилась на турнире?

— Честно? Нет.

— В финальном раунде мы уступили югославам три очка. Дальше у югов игра с американцами, которые на наше счастье победили с той же разницей. Этот матч ребята смотрели по телевизору в отеле вместе с Робертом Рождественским.

— Как поэта в Пуэрто-Рико занесло?

— Он же в 70-е был председателем Всесоюзной федерации баскетбола. Теперь, чтоб завоевать золотые медали, нужно было обыгрывать американцев с разрывом в четыре очка. А мы перевыполнили план — «плюс 11»! На банкете после церемонии награждения Рождественский поднял бокал: «Друзья, за вас! Вы сделали большое дело. Жаль, народ узнает только завтра утром...»

Арзамасков

— В Союзе чемпионат не транслировали?

— Нет. Говорят, хотели показать матч с американцами, но кто-то из руководства осекся: «А вдруг проиграем?» Решили не рисковать. Я все репортажи слушал по ВВС. Между прочим, Петрович считал ту команду на порядок сильнее мюнхенской. Лучшим центровым признали Сашу Белова, который отыграл турнир фантастически. Тренер сборной США восторгался: «Этот парень украсит любую команду НБА!» А вот Сергей Белов не блеснул.

— Ладил с ним Владимир Петрович?

Евгения Вячеславовна: — Сережа — флегматичный, немногословный. Волк-одиночка. Петрович говорил, что работать с ним было трудно. Но с Гришаевым — еще тяжелее!

— Это уже в «Спартаке»?

— Ну да. Игрок-то хороший, профессионал. Из тех, кого не надо заставлять, подгонять. Но человеческие качества...

Юрий: — С ним никто не хотел жить в одном номере. Бывало, команда только заселяется в гостиницу, а Гришаев уже с кем-то успевает разругаться. Помню, на сборах кто-то из ребят едва ли не на колени рухнул перед Петровичем: «Тренер, что я вам плохого сделал? Почему с Гришаевым меня поселили?»

Евгения Вячеславовна: — А к разговору про Сергея Белова... Всю жизнь он был страшно обижен, что никто не вспоминал его 20 очков в финале Олимпиады. Три секунды затмили всё. Даже на «Кубок Кондрашина и Белова» лишь первое время приезжал, в дальнейшем не появлялся. Ваньку Едешко вообще в упор не видел.

Юрий: — Мистическое совпадение — Сергей и Сашка умерли в один день, 3 октября. С разницей в 35 лет.

Евгения Вячеславовна: — Мы всегда 3-го заезжаем на Северное кладбище. А тогда поехать не смогли, решила во Владимирском соборе поставить две свечки — Сашке и Петровичу. Подхожу, вдруг Юра звонит: «Сережа Белов скончался». Поставила и третью за упокой.

— Режиссер Эрнест Серебренников поведал нам удивительную историю: «Кондрашин не раз заставал Сашу за странным занятием. Тот записал на магнитофон выступление комментатора, который горячился: «Лишить Белова звания заслуженный мастер спорта, дисквалифицировать...» Потом сидел дома и слушал пленку».

Евгения Вячеславовна: — Хм. Нам Петрович об этом не рассказывал. Да и не верится мне, что такое было. Я же знаю Сашку. Поступок вообще не в его характере.

Юрий: — Согласен. Легенд про Сашку много. Вот недавно знакомый спросил: «Правда, что у Александра Белова ребенок есть? От девушки, которую бросил, когда та забеременела». Я ответил: «Чепуха. К сожалению, детей у Саши не было. Не успел...» А комментатор, о котором упомянул Серебренников, — это наверняка Геннадий Орлов. По-моему, именно он тогда озвучивал на ленинградском телевидении официальную версию.

— Тараканов говорил нам: «Скандал на таможне приключился в 1977-м, когда отправились в Милан на матч Кубка Кубков с «Чинзано». Вылетали из Шереметьево. Внезапно тотальная проверка багажа. Каждого, включая Кондрашина, заводили в кабинки, раздевали. В аэропорту нас уже ждали, сумку с иконами, икрой, незадекларированной валютой явно пасли».

Евгения Вячеславовна: — Во всем виноват Арзамасков. Он втянул Сашку. Тот рассказывал, что накануне вылета разыгрывали с ребятами, кому эту сумку нести.

— Монетку кинули?

Юрий: — Нет, в домино. Проиграл Сашка.

Евгения Вячеславовна: — Хотя в итоге и он сумку-то не нес. Стояла в стороне. У Володи Яковлева спросили: «А эта чья?» — «Да вроде Белова». Всё.

Юрий: — Сказал так не по злобе, а по недомыслию. Но этого хватило, чтоб дело раскрутили, повесили на Белова всех собак. Правильно говорят: «Если Саша Белов — Моцарт баскетбола, то Арзамасков — Сальери». Он ведь тут же в ЦСКА слинял.

Евгения Вячеславовна: — Почему пошли разговоры, что проверку на таможне организовали по «сигналу»? ЦСКА из года в год пытался переманить Белова. Тот ни в какую. Когда же беда случилась, ему открытым текстом предлагали: «Переходи в ЦСКА, тебе сразу все простят». Саша отвечал: «Я не могу предать Петровича».

Юрий: — Ладно, наказали, стал невыездным. Но почему в чемпионате не позволяли играть?! А потому, что «Спартак» с Беловым и без него — две разные команды. Для нас он был как Криштиану Роналду для сборной Португалии. Петрович прикладывал колоссальные усилия, чтоб с Саши поскорее сняли дисквалификацию. Однажды часа за три до матча сообщили, что Белов может выйти на площадку. Папа ему ничего не сказал. Чувствовал — радоваться рано. И действительно, вскоре последовал звонок: «Нет, дисквалификация по-прежнему в силе».

Евгения Вячеславовна: — Такое было не раз! Сначала в Москве дадут добро на участие в матче, в последний момент перезванивают: «Белову играть нельзя». Ну и какое сердце это выдержит?!

Уход

— Блокноты Владимира Петровича сохранились?

— Полно. Бумаги так и лежат неразобранные. Никому они не нужны!

— Неужели?

— Хотя кто-то из знакомых говорил: «Это такая ценность!» Петрович все записывал. Блокнот клал рядом с кроватью. Если завтра игра — обязательно среди ночи будет нарисована новая схема.

— Ему это снилось?

— Да!

— Видео осталось с того времени?

— Очень много. Переписали на диски. Раньше туры проводились в одном городе. Мы любили на автобусе в Таллин мотаться. А в Тбилиси Саша Белов как-то показал феноменальную игру, на уровне НБА!

— Тот баскетбол был интереснее?

— Намного! В каждом городе — отличная команда. В Москве даже две. В Тбилиси весь зал — в кепках-«аэродромах»...

Юрий: — 1973 год, через месяц «Спартак» выиграет Кубок Кубков. Но вот сейчас играет в Тбилиси. «Кепки» ведут 6:0. Потом им отгружают двадцатник. С трибун в наших полетели монеты! Одному в лоб попали!

Евгения Вячеславовна: — Вот этому Вова удивлялся — обычно в Тбилиси к ленинградцам тепло относились. Зато против Москвы так болели! Ванька Едешко расстраивался: «Куда ни приедем — все против нас...» А Мышкин, который Князь, как-то прошелся рядом с Сашей Беловым. Был поражен: «Хоть бы кто на меня внимание обратил! Только на него!»

— Английский Владимир Петрович знал?

Евгения Вячеславовна: — Нет — и очень переживал: «Мне так этого не хватает...»

— Выучить не пытался?

— Он стеснялся! В войну учебу запустил, в деревне пахал. К концу войны вернулся в город — не идти же ему в пятый класс? Отправился работать и в школу рабочей молодежи. Сами представляете, как там учили. Летом уеду на каникулы — ни одного письма от него. «Володя, ты бы хоть строчку черканул...»

— А он?

— Как-то признался: «Боялся, что ошибок налеплю». Я задумалась: «Вова, знаешь, что надо? Читай больше!» Начал — и втянулся. Книжки полюбил. Писать стал грамотно.

Юрий: — Помню, папа что-то пишет — губу оттянет, раздумывает...

Евгения Вячеславовна: — На столетии Набутова в Доме журналиста встретили Жору Штиля, артиста из БДТ. Подошел, меня расцеловал: «Мы с Володей вместе учились в техникуме! В одной группе!»

— Что за техникум?

— Физкультурный. Мы с ребятами из театров дружили. Кирилл Лавров, Игорь Владимиров, Миша Боярский... Сережа Мигицко всегда говорил: «Хотите познакомиться с самыми красивыми девушками Ленинграда — ходите на баскетбол!»

Юрий: — А вот я английский понимал — благодаря радио. Стояли у нас два приемника, всегда были включены BBC, «Голос Америки» и «Радио Швеция».

— Шведы-то зачем вам?

— А их вообще не глушили. Как они рассказывали про спорт! Про музыку! Человек, который со мной языком занимался, смеялся: «Говорить тебе все равно не с кем, но понимать будешь всё».

— Как Владимира Петровича убирали из сборной?

Евгения Вячеславовна: — После Олимпиады в Монреале ему предлагали остаться, но с условием, что уйдет Башкин. Петрович ответил: «Ни за что! Если Сергея увольняете, то и меня в команде не будет».

Юрий: — Башкин был ближайшим помощником папы, они прекрасно дополняли друг друга. Без него работать в сборной не хотел. Еще добавил: «Если сегодня мне указывают, кого вторым тренером ставить, значит, я уже не первый».

— Ни разу об уходе не пожалел?

— Нет. Жалел об одном — что в Монреале сгорели Югославии и не попали в финал. Хотел там снова обыграть американцев, уверял, что это было реально. Он снова готовил им сюрприз. Если в Мюнхене в стартовой пятерке неожиданно выпустил Мишу Коркия, то здесь должен был выйти Володя Ткаченко. Его связку с Сашей Беловым отрабатывали на тренировках. Говорят, получалось шикарно.

— В 1988-м Владимир Петрович вошел домой со словами: «Я умер!» Что это было?

Евгения Вячеславовна: — Ему уже не хотелось работать. Чувствовал себя скверно, перенес несколько сердечных приступов. Но через год, когда «Спартак» очутился в зоне вылета, все-таки уговорили вернуться.

Юрий: — Петрович сразу встряхнул команду. Выиграли 11 матчей подряд и сохранили место в высшей лиге. Он ожил, забыл обо всех болячках. Радовался, что подобрался классный состав. Dream team-2, как ее называли — Фетисов, Панов, Пашутин, Кисурин, Карасев, Михайлов... С ними снова стал чемпионом.

— Как же в 1992-м без «Спартака» умудрились провести первый чемпионат России?!

- Команду премировали поездкой на коммерческие матчи в Эмираты. Тем временем в Ростове четыре клуба, включая ЦСКА, тихой сапой сыграли турнир в один круг. Петрович узнал — был в шоке. Отложилась в памяти фраза: «Валентин Сыч обещал, что в еврокубках Россию будет представлять чемпион СНГ, то есть «Спартак». Я доверился, а он обманул...» Просто для ЦСКА расчищали дорогу. Даже Едешко, работавший тогда в армейском клубе, признавал, что против того «Спартака» шансов у них не было: «Привезли бы нам очков двадцать!» Но не все тогда решалось на площадке.

Шарик

— Когда у Владимира Петровича начались проблемы с сердцем?

Евгения Вячеславовна: — Первый инфаркт случился в 1990-м. В бане после тренировки прихватило. В больнице сделали кардиограмму, настаивали на госпитализации, но он отказался. Поехали мы на дачу, в Шапки.

— Куда-куда?

— Это поселок неподалеку от Тосно. Там у нас дача была. Ночью опять стало плохо. Вызвала «скорую». Доктор померил давление, изучил кардиограмму, которую Петрович захватил с собой, — и на носилки. Даже до машины не позволил дойти. Я страшно перепугалась. А к нам в то лето дворняжка прибилась...

Юрий: — Шарик. Ой, такой чудесный пес! Умный, симпатичный. В поселке его все знали, подкармливали. Я тоже котлетками угощал, вот и повадился к нам.

Евгения Вячеславовна: — Прибегал ровно в тот момент, когда на веранде садились обедать. В дом не совался. Но как увезли Петровича — зашел. Полночи я просидела возле Юркиной кровати, тихонько плакала, а Шарик пристроился рядом. Теплым языком утирал мои слезы.

— Картина.

— Когда сын проснулся, сказала: «Юр, если все обойдется, возьмем собаку в город». Мобильников еще не придумали, в больницу рано утром позвонила от соседа, у которого был единственный телефон на весь поселок. «Кондрашин поступил?» — «Да, лежит в коридоре». Я примчалась к Юрке, сообщила, что папа жив — и на станцию. От Шапок до Тосно, куда его отвезли, полчаса на электричке. Пока добралась, Петровича в палату перевели, создали все условия.

— Уже лучше.

— Пролежал там до выписки. А я каждое утро навещала. Готовила для него что-нибудь вкусненькое, шла к электричке, Шарик меня провожал. Больничную еду, которую Вове приносили, складывала в баночку. Отдавала Шарику, он всегда встречал меня на станции. И так изо дня в день, представляете?!

Юрий: — Говорю же — умнейший пес! Когда папа оклемался, отправили в санаторий на Черную речку, а мы вернулись в город.

— С Шариком?

Евгения Вячеславовна: — Естественно. Раз обещала — надо держать слово. Привез нас Саша Большаков. Юра в машине остался, а я в квартиру поднялась. Шарик-то без поводка. Думаю, хоть ремешок возьму. Не дай Бог убежит со страху. Дверь открываю и застываю в оцепенении. Холодина! В прихожей шкаф нараспашку, вещи на полу. Первая мысль — Петрович что-то искал перед отъездом в санаторий. Захожу в большую комнату — всё вверх дном. Валяются книги, одежда, какие-то сувениры. На торшере мой халат висит. А в спальне балконная дверь разбита. Оттуда и сифонит.

— Через балкон залезли?

— Наверное. Хотя третий этаж. Может, сверху спустились? Вообще-то квартира была на сигнализации...

— Не сработала?

— Вот! Звоню во вневедомственную охрану, начинаю выяснять. Меня спрашивают: «Как воры к вам проникли?» — «Видимо, через балкон, стекло разбили...» — «А-а, ну понятно, у вас же только входная дверь на сигнализации, не балконная». Не исключено, зная об этом, кто-то из них и навел. В те времена могло быть что угодно. Да еще Кирилл Набутов накануне по телевидению обронил, что у Кондрашина на даче случился инфаркт, отправили в больницу.

— А что милиция?

— Приехали оперативники, сняли отпечатки. «Большой» дом подключился — бесполезно. Сказали: «Разве что попадутся на продаже...»

— Ничего не всплыло?

— Ничего и никогда. А может, и не искали.

— Как же олимпийская медаль уцелела?

— Те, что на стенке висели на стенке, забрали. А эта в коробочке, лежала себе на книжной полке. Не заметили, Бог уберег! С долларами то же самое. Их, перетянутые резиночкой, Вова складывал в небольшой кармашек, прямо вместе с декларацией. Валялись на полу. Удивительно, как ни воры, ни милиция не заметили!

— Сколько было долларов?

— В районе тысячи. В 1990 году — приличная сумма.

— Кроме медалей, что унесли?

— Новую шубу, которую Петрович купил мне в Китае. Какую-то мелочевку. А из холодильника — банку икры. Но самое главное — уникальные пленки, которые Петрович привез из Америки. Баскетбольные матчи, учебные фильмы.

— На кассетах?

— Разумеется. Лежали возле телевизора. Набутов с экрана даже обратился к грабителям. Мол, верните пленки, вам все равно не нужны, взамен отдадим чистые видеокассеты. Никто не объявился.

— Как Владимир Петрович пережил ограбление?

— Пока в санатории был, я не рассказывала. Не хотела волновать, мало ли, как после инфаркта отреагирует. Домой приехал, пообедали, сел с Юрой в шахматы играть. Вдруг звонок, Петрович снимает трубку. Знакомый спрашивает: «Ну как здоровье? Слышал, несчастье у вас...» Смотрю — Вова меняется в лице. Пауза. «Мне ничего не говорили». Тот, сообразив, что сморозил лишнего, бросает трубку. А я в слезах иду на кухню. Петрович к Юре: «Что случилось?!» — «Папа, нас обокрали». Подходит ко мне, обнимает: «Господи, да после реанимации все это такая ерунда! Шубу унесли? Ну и черт с ней!» Когда же сказала, что и пленок нет, вот тут он погрустнел: «Жалко...»

— Судьба Шарика?

— Прожил с нами два года. Потом заболел. Приехал ветеринар, осмотрел: «Опухоль в кишечнике. Нужна операция, но пес ее не перенесет. Старенький уже. Давайте усыпим». Ответила: «Что вы! Я не могу». Он записал на бумажке номер: «Если созреете — звоните, сразу приеду. Один укол и никаких мучений».

— Эх...

— Постелили Шарику на коврике в прихожей. Рядом с телефоном. Как звонок — замирал, глаз не сводил с аппарата. Все понимал! Ветеринар периодически набирал: «Ну как ваша собачка?» — «Более-менее...» Однажды стали разговаривать, он снова спросил: «Может, решитесь?» — «Нет-нет-нет». Положила трубку, повернула голову — а у Шарика, который все это время тревожно смотрел на меня, покатилась слеза.

Юрий: — Умер он своей смертью, во сне. Я так полюбил его, что впервые в жизни часа полтора не просто плакал — в голос выл!

Евгения Вячеславовна: — После Шарика завели таксу. Красавчика по кличке Филька, это Юра придумал. Песик необычайно ласковый, Петрович его обожал. Филька и спал с ним, и ухо ему сосал.

Юрий: — Когда Фильке полгода стукнуло, первый раз привезли на дачу. Родители пошли в лес за грибами, взяли его с собой...

Евгения Вячеславовна: — Отошли от дома километров на пять, и он убежал. Мы в ступоре. Что делать? Искали, кричали — без толку. Поплелись обратно. Навстречу соседка: «Много грибов набрали?» — «Какие грибы, мы Фильку потеряли!» — «Да он полчаса назад пришел. Вон, сидит у крыльца, вас дожидается». Петрович расплылся в улыбке: «Ай да пес. Уважаю». А Филька, увидев нас, так обрадовался, что описался.

Юрий: — Умер через семь лет, совершенно неожиданно. Папа уже болел, за грибами не ходил, а соседка иногда брала с собой Фильку.

Евгения Вячеславовна: — В то утро выскочил из дома, побежал за ней, догнал в лесу через полчаса. Целый день бродили. Бегал-прыгал, носился туда-сюда, все нормально. Вдруг молча лег к ее ногам. Что стряслось, непонятно. Может, змея укусила? Или еще кто? Дома после таких прогулок обычно набрасывался на еду, а тут лишь чуть-чуть попил водички. Ночью умер. И Петрович сказал: «Я — следующий». Как в воду глядел.

Юрий: — Филька ушел 25 сентября.

Евгения Вячеславовна: — А 23 декабря — Петрович.

Рак

— Он знал, что у него рак?

Евгения Вячеславовна: — Нет. Я — знала. Обнаружили поздно, метастазы уже в кости пошли.

— Это адская боль.

— Не то слово! Бедный, как он мучился последние месяцы! Виду старался не подавать. Я же все время была рядом, в палате для меня кровать поставили. Зубы сожмет, терпит. Когда совсем уж невмоготу, просит: «Посади меня, пожалуйста». Сажаю. Через несколько минут: «Нет, лучше прилягу». И так ночи напролет.

Юрий: — От лекарств аппетит пропал. Папа был страшный сладкоежка. А тут и пирожные уже не в радость...

Евгения Вячеславовна: — К вечеру 13 декабря ему стало хуже. Бледный, давление — низкое-низкое. Оказалось, в желудке открылось кровотечение, срочная операция. С того момента был без сознания, на аппарате искусственной вентиляции легких. Как-то доктор говорит мне: «Хоть сегодня поезжайте домой. Отдохните, выспитесь. Я дежурю, все будет в порядке».

— Согласились?

— Да. И рано утром Володя умер.

— Юрий: — В 6.50.

Евгения Вячеславовна: — Я вот думаю — может, меня специально выпроводили, чтоб отключить его от аппарата? Другой врач предложил сделать вскрытие, я ответила: «Ну а смысл? Человека-то не вернешь».

— Юрий: — Я долго держался, не плакал. Но наткнулся в новостях на сюжет, посвященный отцу. Удивительно теплый, душевный. И я потек. Два с половиной часа рыдал без остановки. Всё выплакал. Тогда и осознал, что папы больше нет. Есть пленка с церемонии прощания, телевизионщики передали кассету, но ни разу не включал. Может, в следующем декабре, когда будет 20 лет со дня смерти, посмотрю.

Евгения Вячеславовна: — Юры на похоронах не было. Несмотря на жуткие морозы, собирались взять с собой, одеть потеплее. Но с утра подскочила температура. Под сорок! То ли простудился, то ли на нервной почве. В итоге мы уехали, а с ним остался двоюродный брат.

— Гомельский проявлялся после смерти Владимира Петровича?

Евгения Вячеславовна: — На «Кубок Кондрашина и Белова» приезжал регулярно. На второй день турнира мы все, включая игроков и тренеров ЦСКА, отправлялись на кладбище. Вот этих визитов Александр Яковлевич избегал. А в октябре 2004-го поехал. Долго стоял у могилы Петровича, потом у Сашки. Ко мне подошел, попросил прощения. Ответила: «Саш, да я и не держу на тебя зла...»

— Ему было, за что извиняться?

— Раз подошел — наверное. Я не знала, что у него рак. Выглядел нормально. А в августе 2005-го умер. Стало понятно, что тогда он как будто прощался.

Юрий: — Кстати! Тараканов рассказывал — навестил Гомельского в больнице за два дня до кончины. Тот уже еле говорил. Внезапно вспомнил финал Мюнхена, три секунды, произнес: «По-моему, у Сашки была пробежка...» Представляете, даже на смертном одре — о баскетболе!

Евгения Вячеславовна: — Да, одно время говорили, что Саша якобы потоптался. Но это не пробежка. Иначе американцы уже десять раз все опротестовали бы.

Машков

— Сколько раз вы видели «Движение вверх»?

Юрий: — Дважды. Я — дома, на компьютере. А мама в кинотеатре. Сначала с молодежкой «Спартака» ходила, потом Полтавченко пригласил.

— После второго просмотра отношение к фильму изменилось?

Евгения Вячеславовна: — Нет. Первый раз даже всплакнула в концовке. Делю картину на две части. Там, где про баскетбол, мне понравилось. В отличие от остального.

Юрий: — Финальный матч показан замечательно. Но нестыковок слишком много. Возьмем финал с Югославией на чемпионате Европы в 1971-м. Будущим героям Мюнхена, Сашке Белову и Едешко, сильно досталось от Петровича за то, что вылетели за пять фолов. Матч тяжелейший, вытащили его Жармухамедов, Сергей Белов и Паулаускас. Счет — 69:64. А в фильме мы выносим югов в одну калитку. Ну и кому эти враки нужны?

Евгения Вячеславовна: — Или эпизод, как Коркия пишет заявление, что не поедет на Олимпийские игры, поскольку сестра замуж выходит. Как такое в голову могло прийти?! А засыпающий Петрович в полуфинале с Кубой?! Бред сумасшедшего. Когда читала интервью со сценаристом, зацепилась за фразу: «Спорт не люблю, а баскетбол вообще не знаю». Тогда зачем браться за такой сценарий?

— Паулаускас мог остаться на Западе?

— Да ерунда! Все было не так!

— А как?

— За год до Олимпиады отправились в турне по Америке. Там куча литовских эмигрантов. В каком-то городе Модя подошел к Петровичу: «Можно, схожу к родственникам?» — «Иди. Но учти — если подведешь меня...» Модя руками замахал: «Нет-нет!» Навестил, вернулся вовремя. Такой довольный, еще и с гостинцами для ребят. В фильме же все перевернули. Когда Союз развалился, Паулаускас пить начал из-за того, что слышал: «А-а, ты в сборной СССР играл, красный...» А сейчас на работу ездит куда-то на границу с Россией, в нашу школу. Баскетбол ведет.

— Как вы о съемках узнали?

— Я и не слышала ни про какой фильм, пока Ванька Едешко не дозвонился: «Евгения Вячеславовна, вы сценарий читали? У меня волосы дыбом встали!» — «Что за сценарий?» Потом и до нас все это доехало, я взглянула: «Ба-а-тюшки... Какая чушь!» Нет, говорю, я согласие на такое не дам.

— Какие сцены из первоначального варианта убрали?

— Как Петрович контрабандой вез валюту, пистолет для сына... А вот с Сашей оставили всё.

— Зато фильм интерес к баскетболу поднял.

— Что правда, то правда. Если с этой стороны взглянуть — фильм нужен был! Лично мне за Сашку даже обиднее, чем за Петровича. Вот совершенно не такой получился. Это были его лучшие годы, здоровый, как бык. А из Белова инвалида сделали, который играет через «не могу».

— Вы и Александра Овчинникова, его вдова, действительно были готовы судиться с создателями фильма?

— Мы и подавали в суд. Но проиграли. На заседания не ездила, всё через адвоката.

Юрий: — В этой ситуации наиболее порядочно, на мой взгляд, повел себя Владимир Львович.

— Машков?

— Ну да. 14 января, в день рождения Петровича, дозвонился маме на мобильный.

Евгения Вячеславовна: — Слышу в трубке: «Евгения Вячеславовна, доброе утро! Поздравляю с днем рождения!» Думаю — кто-то перепутал. У меня-то — 29 декабря. А голос хрипловатый, знакомый. Уточняю: «Простите, кто это?» — «Володя Машков». И я все поняла. «Владимир Львович, спасибо большое!» Хорошо так поговорили.

— О чем?

— В конце обмолвился: «Знаете, я словно своего отца играл... Если в Питер заеду, могу вас навестить?» — «Пожалуйста. Будем рады».

— Навестил?

— Пока нет. Ясно же, человек занятой.

Юрий: — Актер замечательный, нам с мамой очень нравится. Когда анонс фильма крутили, я видел на экране Машкова и улыбался: «Привет, папуля!»