FONBET Чемпионат КХЛ. Статьи
Эпатажный Третьяк, грохот барабанов, звезды ярче, чем на небе. Как открывали памятную доску Виктору Тихонову
В воскресенье на доме № 39 по Большой Грузинской открывали памятную доску Виктора Тихонова. Как раз к десятилетию кончины.
Конечно же, пропустить все это я не мог. Тихонова я не просто уважал — любил!
А он меня узнавал в лицо. Чего мне вполне хватало. Имя вспоминал не сразу, приходилось вполголоса подсказывать — ну и ничего.
Заглянуть в этот район Москвы неподалеку от Белорусской — для меня великая радость. Каким бы ни был повод.
Я вернулся в этот район неподалеку от Тишинской площади словно нырнул в собственную юность. Как и мечтал, попал 25 лет назад в «СЭ», в редакцию, которая во-о-н в том дворике — и столько пережил всего в этих местах...
Редакция давно съехала — и заходить в бывший наш дворик как-то странно. И горько, и больно. Я стараюсь даже не смотреть в ту сторону. Но в паутину улочек возле Белорусской возвращаюсь с великой радостью. Иду от метро тем же маршрутом, которым ходил столько лет. Бреду и вспоминаю.
Вот в этом подвале был букинистический, где выхватил каким-то чудом оранжевый пятитомник Ильфа и Петрова 1960-го года. Когда-то, работая еще в «Советском спорте», встретил такой же в букинистическом на улице Архипова, вывернул карманы — и не хватило денег. А в «СЭ» все было иначе. Это, скажу вам, яркий плюс.
Вот здесь было изумительное кафе — «Шантиль», кажется. Водил туда лучших из своих невест, самых симпатичных. Как-то встретил женщину немыслимой красоты Ольгу Кабо за соседним столиком — и чуть отвлекся от собственной дамы. Все косился: подойти, шаркнуть ли ногой? Сообщить, что лет в 14 только ею и грезил, а сейчас мне 37, и наконец мы рядом? Сама судьба нас свела!
Думаю, произнеси я вслух все это про 14 и 37 — мне плеснули бы в физиономию остатками кофе.
Словом, я не решился — и правильно сделал. Но вспомнить приятно. А вон там, на улице Красина, была самая знаменитая пельменная тогдашней Москвы. О которой Иосиф Бродский написал несколько уважительных строк.
Спасибо Виктору Васильевичу Тихонову, чью доску открывали на Большой Грузинской. Это он привел в воскресенье в эти места.
**
Много раз в жизни я испытывал нежнейшие чувства к Виктору Васильевичу — когда тот дотрагивался до моего плеча, произносил вдруг: «Какой здоровый. Наверное, защитника играл?»
— Вообще не играл, — выдавливал я со смешком.
— Да? — огорчался совершенно искренне за пропавшую для хоккея фактуру Тихонов. — На вот, съешь конфетку.
Я всегда мечтал быть таким как Тихонов — жить целью. Не размениваться на сентиментальное. В серьезные годы бегать кроссы лучше, чем собственная команда.
Вот только ни на что меня не хватило. Разве что блокнотик кладу ночью на тумбочку рядом с кроватью — предвкушая ночные озарения. Но и проблески ночами если случаются — не совсем те, которые хотелось бы.
Я почему-то думал, на открытии будет малолюдно — все-таки воскресенье, морозец. А народу собралось — Бог ты мой! Из одних только олимпийских чемпионов можно было сколотить неплохую команду.
Из окошка соседней библиотеки Гоголя выглядывала испуганная тетушка: что это такое? Куда несут барабаны, знамена? Куда шагают войска — и к чему музыка?
Я показал ей двумя пальцами победный знак. На лице отразился ужас от такой развязности.
Грохот барабанов перекрывал привычный рокот Тишинской площади. Гвоздички были зажаты в руках Якушева, Шепелева, Мышкина, Виталия Прохорова... Владимир Плющев, отпустивший культурную бородку, ошеломил качеством дубленки. Такой позавидовал бы и поэт Вознесенский. Когда-то диктовавший зимнюю моду всей Москве.
Многие, многие из присутствующих стали благодаря Тихонову олимпийскими чемпионами. В 80-е казалось — стали и стали. А сегодня получают роскошную пенсию.
Почему-то не пришел любимец Виктора Васильевича Касатонов — что с легкой досадой отметил президент ЦСКА Есмантович:
— Алексей столько сделал, чтоб эта доска появилась. Но сегодня быть не смог.
Из ведущих хоккеистов 80-х был Каменский. Ну Вячеслав Буцаев. Такой могучий, что я расправил плечи, привстал на носочки. Чтоб уравняться в габаритах. На льду в те годы таким здоровяком Буцаев мне не казался.
Не увидел я ни Фетисова, ни Макарова. Возможно, плохо смотрел. Зато был сын Харламова Александр. Это к давнему спору — виноват Тихонов перед харламовской семьей, не виноват... Что уж там — наверное, время подтерло обиды. Если и были.
— У меня есть фотографии — Виктор Васильевич выгуливает пуделька в этом самом сквере, — подкрался фотохудожник Успенский, указал объективом на сугроб. — Если ты пишешь репортаж — их и поставим. Если не ты — даже искать не стану.
— Ищи! — решился я.
**
Вдруг появился Владислав Третьяк в столь игривом головном уборе, что немедленно оказался в центре внимания. Успенский забыл и про меня, и про все на свете. Уж от кого-кого, а от Владислава Александровича мы эпатажа не ждали. Даже легкого. На этом чудесном, заломленном чуть набок картузе я прищурился и разглядел блестящий якорек. Красота — страшная сила!
Третьяк и взялся за микрофон — и донес до задних рядов слушателей то, что ряды первые знали и так:
— Виктор Васильевич — великий тренер и патриот. Это он придумал перейти на игру в четыре звена с рижским «Динамо»...
Григорий Твалтвадзе, ведущий этой церемонии, козырнул образностью мышления — вглядевшись в чемпионский строй:
— Здесь столько звезд, что светят ярче звезд обычных, которые в небе...
Я обрадовался, услышав. Приняв отчасти на свой счет. Даже порозовел от удовольствия. Тем более мне наконец-то удалось так приподняться на носках, что сравнялся ростом с Буцаевым.
— На всех далях и весях... — неслось от доски.
Наконец накидку не без труда сорвали — и все мы впервые увидели то, что теперь будет веки вечные на глазах у москвичей. Я восхитился — бронзовый Виктор Васильевич был словно живой. В самом своем победном возрасте. Таким его и помнит огромная страна — лет 50-55. Памятник чудесный!
Кто-то поднес к доске, установил бережно корзину роз — и продрогший оркестр внезапно грянул траурный марш на весь Пресненский район. Я вздрогнул и обмяк. Снова став на голову ниже Буцаева.
Клянусь, ошарашен был не я один. В соседних домах приоткрылись занавески. Пожалуй, стоило прописать в сценарии композицию чуть жизнерадостнее.
**
Я чуть не охнул, увидев Ее. Татьяна Васильевна, вы ли это?
Жена Виктора Тихонова, железная женщина, отыскала силы выйти ко всем нам. Она до сих пор живет в этом доме № 39 — и добилась того, чтоб доска появилась. Выглядит изумительно, ум ясный. Приятно посмотреть.
Победы Виктора Васильевича — во многом ее победы. Как сам он мне говорил.
Татьяна Васильевна взяла микрофон и произнесла несколько слов. Хотела привстать с кресла — но все мы удержали: «Не надо, не надо, сидите».
Пожелала здоровья всем нам, собравшимся. Обвела строгим взглядом — и уточнила:
— Болельщикам. Хоккейным болельщикам!
Я про себя пообещал держаться. Чего бы мне это ни стоило.
— Все эти годы меня поддерживают гвардейцы хоккея, наши большие чемпионы, — продолжала Татьяна Васильевна вполне бодро. — Они были с Виктором непобедимы — три олимпийских золота подряд, серебро — что тоже победа! Между прочим, звание олимпийского чемпиона дается пожизненно. Никто уже не отнимет. Спасибо ЦСКА, спасибо Ночной лиге, которая так меня... Гладит...
Пожалуй, определение было удачное. Ночная лига Татьяну Васильевну любит всей душой. Все делает, чтоб старость ее была безмятежной. Молодцы парни, что и говорить.
Я любовался Татьяной Васильевной. До чего ж чудесная старушка. Не устоял в стороне — подошел, чуть пригнулся:
— Как замечательно получился Виктор Васильевич на этой доске.
— Знали б вы, сколько я фотографий перебрала! — обрадовалась похвале Татьяна Васильевна. — Ох...
— Между прочим, Виктор Васильевич дал мне заглянуть в свои блокноты, — внезапно выпалил я.
— Я тут как-то давала интервью. Сказала, что никому эти архивы не нужны. К сожалению.
Я не мог поверить услышанному. Блокноты Тихонова никому не нужны?!
— Надо быть человеком, а великим нас сделают! — вдруг подытожила Татьяна Васильевна.
Народ стал расходиться. Я хотел поощрить рукопожатием за примерную организацию Геннадия Набатова, недавно ставшего пресс-атташе хоккейного ЦСКА. Но как-то не мог высмотреть его в толпе.
— А Гена клуб покинул, — вдруг осадили меня.
Вот так новости. Очень странно. Мне казалось, Геннадий, бывший вратарь, в ЦСКА на годы.
— Но у тебя-то, Гриша, все нормально? — подошел я к комментатору Григорию Твалтвадзе. — Прекрасная передача на радио...
— Не будет больше передачи, — ответил он жизнерадостно. — Уволился два дня назад.
Вот стоит выбраться из дома — и новости в тебя летят словно камни со всех сторон...
