Юрий Морозов: в Вену с воблой
КАК ДЕЛА?
Время от времени я встречал его в Мытищах на играх "Атланта". Толком не представляя себе масштаб личности.
А заглянув однажды в энциклопедию, обомлел. Юрий Морозов 13 лет был капитаном "Химика". Стал первым советским хоккеистом, отправившимся играть за границу. И первым тренером, выигравшим молодежный чемпионат мира. Именно Морозов сменил в роли наставника "Химика" легенду – Николая Эпштейна…
Я набрал его номер. На следующий день встретились у памятника Маяковскому. Юрий Иванович по-стариковски мило держал под мышкой пакет.
О том, что в этом пакете пожелтевшие фотографии, я знал.
Сели мы на лавочке в саду "Аквариум".
– Как-то уже давал интервью, – обеспокоился вдруг Морозов. – Стоит ли со мной еще раз разговаривать? Как же та газета называлась… Кажется, "Эскимо"…
Я не выдержал. Рассмеялся, вспугнув воробьев.
– Ехали из-за города?
– Квартиру мне Эпштейн пробил на Бабушкинской отличную, трехкомнатную. В элитном доме химиков. А дача под Бронницами, шесть соточек. Два часа добирался.
– На электричке?
– Ну да. В Австрии работал – получал 200 долларов. Остальное шло в посольство. На всем экономил. Положен был по контракту обед в гостинице, так я договорился, чтоб деньгами отдавали. Потому что за углом в два раза дешевле кушал. Как-то скопил на "Москвич"-412. Тут же продал, что-то наварив.
– Ни одной "Волги" в жизни не было?
– Первая появилась, когда горьковское "Торпедо" тренировал. Заняли четвертое место. Дали белую "Волгу". Для Горького четвертое праздником было – завод даже медали изготовил, вручили каждому. Но при всем хорошем отношении я остался для этого города чужим. Вот эпизод: только принял команду и случайно услышал, как знаменитый Скворцов говорит ребятам: "Вот это настоящий тренер!" А на четвертый сезон спад. Идут хоккеисты по коридору, я чуть сзади. Но слышу, как переговариваются. Тот же Скворцов произносит: "Не тренер у нас, а г…о!"
– Горький за четвертое место отблагодарил достойно. А с "Химиком" вы как игрок дважды брали бронзу. Что получали?
– Дополнительную зарплату. Кто в первой сборной играл, имел рублей 300. А мы – 220. Кому-то вручили маленький приемник ВЭФ. По тем временам – подарок серьезный.
– Мой сосед по даче Анатолий Сеглин, бывший администратор сборной СССР, рассказывал, как хоккеисты бизнес делали…
– Сеглин – профессор в этом деле. Просто король. Всех нас учил, как за границей водку продать, а назад привезти мохер и болоньевые плащи.
– Люди были героические. Тот же Сеглин на старой "Волге" через всю Европу доезжал до Шотландии. В 70-х!
– В Шотландию с ним не ездил – зато подвозил меня до Спорткомитета. Тогда еще постовые стояли. Так ему честь отдавали, его машину знали!
– В Австрии остаться у вас желания не возникало?
– Да вы что! Я был без семьи. Тогда многих тормознули из-за истории с советским невозвращенцем. Мне 32 года, играть да играть. Но в Советском Союзе из спорта выпроваживали. Я стал участником размена: лучшего горнолыжника Австрии забрали в Союз, а взамен отправили меня. Жить в Австрии – мучение для русского человека.
– Вы убиваете во мне мечту.
– Да точно говорю – мучение! Сидим за столом после матча. Рядом хоккеисты с женами. Я пиво выпил, а шницель есть не стал, отодвинул. Все жены смотрят: неужели не буду?
– И что?
– Одна не выдержала, спросила – я отвечаю: не хочу. Остыл уж. Так они, как звери, на него накинулись, расхватали по кусочку. Ничего себе, думаю, центр Европы. И каждый за себя расплачивается. Час сидим, час едим и час расплачиваемся. Потом узнали, что в советском посольстве "Столичная" в два раза дешевле. Меня осаждали, хоть водку и не пьют: "Юрий, купи!" Дашь бутылку, пусть знают русских. И мне с ними жить?
– Ужасы рассказываете. Гости к вам приезжали?
– Как-то на турнир приехали Рагулин, Фирсов и Яшин. Так их поселили в крохотную комнатку вроде купе. Наши посольские тоже отличились – нет бы водочку, так привезли им два ящика пива и ящик кальвадоса. Редчайшей гадости. Фирсов достал пакет воблы, килограмма три. Ощипывал, как артист, – за секунду. Протягивал Льву Ивановичу чистенькую. До 5 утра с ними сидел, потом уехал. Через несколько часов возвращаюсь – Рагулин спит, Фирсов и Лев Иваныч сидят за столом, будто не ложились. Абсолютно трезвые!
– Чудеса.
– Яшин на меня смотрит: "Мороз, ты советский человек? Как мог в центре капитализма нас бросить? Мы тебя не прощаем!"
– Шутил?
– Конечно. Но сразу не поймешь. Потом просит: "Юр, поменять бы рубли на шиллинги". На Мексика-плац любую валюту мира меняли. Иду и думаю – Лев Иванович Яшин, мировая звезда, вынужден украдкой менять деньги…
* * *
– Звезды 60-х сегодня тоже были бы на виду?
– В 2003 году сижу с друзьями, Рагулиным и Эдиком Ивановым, на матче ЦСКА. Игра такая – хоть плачь. Поворачиваюсь к Рагулину: "Саш, ты в этот хоккей сыграл бы?" Он взглянул: "В такой? Не-а, не сыграл бы…" Тут Эдик вмешался: "А что в него играть-то? Вот я бы – легко!"
– Почему?
– У Эдика вся игра – сила, жесткость. Он где угодно борьбу найдет. А Рагулин привык к хоккею интеллектуальному. Между прочим, это мы в Воскресенске первыми стали и атаковать впятером, и защищаться.
– Под шайбу ложились?
– Первым стал ложиться наш Толя Ватутин. Подсмотрел у канадского защитника в 56-м. Но боль страшная, защиты на теле почти никакой. Играем с Горьким, мне шайбой в голеностоп! Матчи спаренные – чтоб назавтра выйти, я вместо холода рану горчичниками обложил, всю сжег. А вскоре уже в глаз шайбой закатали.
Как-то Сеглин судил – так выгнал меня с площадки. Чтоб я на льду сознание не потерял. Плечо вылетало. Боль ни с чем не сравнить. Я зубы сжал, разок сам себе вправил. А оно снова вылетает!
– Больнее не было никогда?
– В 56-м Сологубова почти обыграл – не знаю, куда он мне дал. Но отключился я от самого удара, а не от падения на лед. Очухался в раздевалке, надо мной лицо Эпштейна. Я отбросил перчатку: "Больше в ваш хоккей, Николай Семеныч, играть не буду!" – "Да ладно тебе, Мороз…"
– В Сологубове и метра восьмидесяти не было. А силы невероятной.
– Это точно. В последние годы работал сторожем в высотном доме. Встречались: "Юр, бутылочку купи…" Сидим, разговариваем. За ветеранов его возили. Играть он не играл, людям Сологубова достаточно было увидеть. Махнет рюмочку перед игрой: "Ну ладно, ребята. Настроились! Вперед!"
– Великое поколение.
– Я вот цену хлебушку знаю. А вкуса икры не представляю. Не пробовал. Мне и не надо, была бы картошечка да борщ. За границей окажемся у шведского стола, ребята смеются: "Мороз, ты торты не ешь, двигай его к нам…" Вот пил только сухое вино. Ребята посмеивались, но все равно собирались почему-то вокруг меня. Прежде играли раз в неделю, по воскресеньям. А в понедельник встречались в Центральных банях.
– Годами вас выбирали капитаном.
– Рагулина у нас все хотели в ЦСКА увести. Так, чтоб у него самого искушения не было, подошел ко мне Эпштейн: "Давай Сашку капитаном сделаем?" Ну, давайте… А Рагулин все равно ушел. Был случай, сверху хотели Никитина назначить – а Николай Семеныч отбрил: "Ничего не могу сделать, команда выбрала Морозова. Вот листочки, можете проверить". Хоть Никитин – игрок номер один для Воскресенска всех времен. Тоже на Ваганьково. 51-й участок.
– Как и вы, играл только за Воскресенск.
– Куда только не звали! Меня сначала в Ригу, потом в "Динамо". В 62-м отправился к Чернышеву на решающий разговор, дошел в Центральном Совете до второго этажа – постоял, подумал… И назад. Была, как ни смешно, верность Эпштейну.
– Бывало, что Эпштейн привозит в команду бревно бревном – а через год не узнать?
– Совсем уж бревна не привозил, но средних игроков – постоянно. Как вратаря Зубарева. Мы понять не могли: зачем? А тот вскоре стал вторым-третьим вратарем Союза!
– А Пашков?
– Пашков – вообще уникум. Такой реакции не видел ни у одного вратаря мира. Как-то 0:0 с ЦСКА сыграли – те не знали, куда Пашкову бросать. И комментатор один из лучших. Но характер уж очень индивидуальный… Мы в одном доме живем.
– Общаетесь?
– Здороваемся.
– Владимир Васильев казался редким здоровяком.
– Мне сказали, что умер, – я не поверил. На даче поднял тачку, какой-то сосуд в горле разорвался.
* * *
– Другой ваш одноклубник, Сергей Николаев, как-то показал мне кассету с лучшими голами советского хоккея. Искал – вошел ли его гол Третьяку с середины площадки.
– Был такой гол. Кажется, я ему передачу отдал. Серега "щелкал", как из пращи. На одной руке подтягивался – так мы его Судорога прозвали. Защитник был удивительный: напорет, исправится и тут же еще раз напорет.
– Еще какие прозвища помните?
– Меня Леопольдом звали. Всех мирил: "Ребята, давайте жить дружно". Это еще доброе прозвище. В хоккее могли такое наклеить, что держись.
– Самый близкий вам человек из "Химика"?
– Боря Веригин. Хотя сколько он у меня крови выпил! Единственный человек, который лицо под шайбу положит. Не хитрован. Самое теплое к нему отношение.
– Это не он ли на судей охотился?
– Он, кто же. Резников засуживал. Я не выдержал: "Наум, что творишь?" – "Вы грубо играете". Тут Боря суетится: "Юрий Иваныч, пускай он только подъедет" – "Не вздумай!" Но улучил момент, вцепился в горло.
– Резников легко отделался. В судью Карандина вообще шайбой щелкнул.
– Боря что угодно мог сделать. За справедливость.
– Каким поступком Эпштейн вас особенно удивил?
– Выходим втроем из Центральных бань – я, Эпштейн и Рагулин. Идем по улице Горького, мимо театра Ермоловой. Эпштейн посередине, что-то рассказывает, жестикулирует… А навстречу поддатый чудак. Прямо на нас. Эпштейну бросает: "Ну ты, еврей. Что руками размахиваешь?" Моргнуть не успели – Николай Семеныч развернулся, как засадил ему! Ни слова не говоря!
– Улетел?
– Ногами кверху. Мы с Рагулиным Эпштейна за плечи: "Николай Семеныч, пойдём…" Метро рядом – туда нырнули. Вот такой характер.
– На вас он был обижен.
– Знаю. Общаться со временем мы стали, но без прежнего тепла. В интервью мою фамилию обходил. А было вот что. Команда играла не очень – но Семеныча не "плавили". Вот бывает – не играется, и все. Меня вызывали в ЦК партии к Бушуеву, главному по химической промышленности: "Хотим поставить тебя главным тренером" – "Я не готов!".
– Могли бы резко отказаться.
– В таких кабинетах нельзя резко отказываться. Дороже обойдется. Сказал: "Я подумаю". Прямо оттуда поехал к Эпштейну: "Хотят меня поставить вместо вас, Николай Семеныч" – "Да быть не может!" Ему трудно было поверить, что 23 года тренировал – и вдруг уволят.
Время спустя снова вызывают в ЦК, уже мое желание никого не интересует: "Предстоит тяжелый выезд. Эпштейна мы отстраняем, принимай команду".
– Выезд-то удался?
– Все три матча выиграли – у "Сибири", Свердловска и Челябинска. Возвращаемся – побеждаем в Воскресенске "Крылья" с Кулагиным!
* * *
– Мышкин играл в вашей молодежной сборной?
– Мышкин вытащил чемпионат мира. Встречаемся со шведами, к третьей минуте – 0:2! Что делать? Сажаю Новикова, выпускаю Мышкина. Заканчиваем 5:2. Билялетдинов две забросил. Прямо от борта "щелкал", у меня из-под носа. Недавно спрашивал его – помнит!
– Билялетдинов тоже считался большим талантом?
– Очень самоотверженный – но оснащение среднее. А Вася Первухин – и самоотверженный до безумия, и хоккеист уникальный!
– Кто считался гением?
– Андрюха Хомутов. Над чехами издевался. А у тех вся оборона в первую сборную перешла. Порой я понять не мог, как он или Крутов забивали.
– На том чемпионате мира было серьезное ЧП.
– С канадцами дрались команда на команду. Счет 8:0, чувствую – те обозлились. Начали втыкаться. Выпустил от греха не ведущее звено. Забросили девятую, тут канадцы рассвирепели. У них народу на льду оказалось в два раза больше – одно звено ехало на смену, другое уже выскочило. Пятеро против десятерых. Ну и наши все высыпали… Хатулев ярко себя проявил в драке.
– А досталось вам.
– От Бориса Майорова: "Распустили вы команду, Юрий Иваныч…" – "Борис, а ты что на моем месте сделал бы?" Он до сих пор шутит, меня увидев: "О, самый грубый игрок!" Борис, конечно, в истории "Спартака" хоккеист номер один.
Мало кто знает, что в те годы весь наш хоккей мог погибнуть. Первая сборная и молодежная летели из Нью-Йорка. Экипаж советский. Над океаном попали в страшную грозу – шаровая молния ударила в самолет! Трясло так – не знаю, как крылья не отвалились. Все с жизнью простились. Приземлились вместо Москвы в Ленинграде. Летчик вышел: "Ребята, мы все в рубашках родились". До дома поездом добирались.
– С Бобровым близко не пересекались?
– 65-й год, мной и Борисовым укрепили "Спартак". Тот в Швейцарию собирался. Тренером у них Бобров. Прихожу в раздевалку и вижу – у Боброва на ногах мышц нет вообще. Еще и перевязаны все. Я-то его могучим помнил! Выходим на тренировку – ставит десять шайб. До ворот метров восемь. Десять раз бросает Зингеру – семь голов, по "девяткам"! Думаю: может, в клюшке дело? Присмотрелся – у Боброва клюшка, как лопата, здоровый крюк, даже не загнутый. Таким вообще в ворота сложно попасть.
– Играть Бобров не вышел?
– Вышел. Забивал больше всех молодых, по пять штук за матч.
* * *
– Старый воскресенский дворец сохранился?
– Нет. Сейчас корт на этом месте. Знаете, какие у нас раздевалки были? Деревянные! Болельщики наверху поддавали, тут же мочились – а на нас все капало сквозь дерево. Это уже высшая лига, с ЦСКА играли!
– Лед в Воскресенске подтапливали – чтоб игроки ЦСКА быстро не бегали?
– Мишаков эту глупость сказал. Подхожу: "Женя, что ты придумываешь?" – "Для дела…"
– И минуту на табло не гоняли?
– Вот это было. Только не минуту, а пять секунд. Новый-то дворец в 65-м открылся, а до этого на воздухе играли. Трибуну наращивали, чтоб четыре тысячи человек влезало. Это подвиг, что Эпштейн с таким составом, как у нас, медали брал. Московское "Динамо" обходили!
– Медали сохранили?
– Одна точно сохранилась. Но еще дороже значок "заслуженного мастера спорта". В 70-м дали троим капитанам за верность клубу – Дмитриеву из "Крыльев", Цыплакову из "Локомотива" и мне. На юге ребята газету открывают – кричат: "Мороз, новости!" Для тех лет – уникальное событие. Это сейчас "заслуженных" миллион.
– В Воскресенске бываете?
– Каждый год 27 мая объезжаем с ветеранами кладбища. И в Воскресенске бываем.
– На лед давно не выходили?
– Лет десять назад. Даже коньки передал в Воскресенск, в музей. Канадские, в 70-м в них играл.
– Самый удивительный матч?
– В Электростали. Открытая площадка, холод адский. Эпштейн стоит в валенках. Полторы минуты остается, горим – 1:2. Николай Семеныч поворачивается к команде: "Ребята, в раздевалку, грейтесь". Одна пятерка доигрывает. Я забиваю – 2:2. Трибуны молчат – наши в раздевалке ничего не слышат. За секунду до конца мне шайба попадает – 3:2! Идем в раздевалку в тишине. Наши встречают грустными взглядами. Не поверили, что победили!
Еще вспоминаю, как со второй сборной поехали по США. Из десяти матчей все выиграли, и все – с трудом. Потом в ковбойских шляпах ездили в открытых "кадиллаках".
– Что в Штатах поразило?
– Прилетели в Нью-Йорк – а там как раз "Рейнджерс" играет с "Детройтом". Горди Хоу на площадке. У нас дни рождения совпадают. Только он на десять лет старше. Вот это мастер! И правой рукой, и левой, впереди, сзади, весь в шрамах…
