Сборная России
«Тихонов вытащил меня из болота, и я выжил в аду его предсезонки. Не забуду, что он для меня сделал». Откровенный Алексей Касатонов
14 октября великому защитнику великой пятерки, двукратному олимпийскому чемпиону, обладателю Кубка Канады, пятикратному чемпиону мира, участнику Матча звезд НХЛ — 65. Мы дружим с ним уже больше четверти века — с августа 1997 года, когда едва завершивший карьеру игрока Алексей Касатонов неожиданно для себя повез два десятка кандидатов в сборную России на предолимпийский сбор под Филадельфию, а я приехал освещать этот сбор для «СЭ». К знакомству с ним, прочитав многое из написанного о нем до того, я относился настороженно — и вдруг открыл для себя интереснейшего человека, который просто всегда хотел быть и был самим собой. И не позволял никому решать за себя, что ему делать, даже в моменты самого трудного выбора.
Тренировать на том сборе должен был Игорь Тузик, да попал незадолго до отъезда в небольшую аварию, из-за которой не смог полететь за океан. И Касатонову, едва назначенному менеджером сборной России по Северной Америке, пришлось не только организовывать процесс и выстраивать человеческие отношения перед Олимпиадой, но и работать на льду. С чем, учитывая последующее серебро Нагано-98, он справился успешно.
Немногих в спортивном мире могу назвать именно друзьями, но Алексей и Жанна Касатоновы такими стали. Они даже прилетали ко мне на свадьбу и, более того, удивили втихую заказанным для нас лимузином, ожидавшим у дверей дома. И общение Леши с моим дедом, ветераном Великой Отечественной, участником обороны Москвы, помню очень хорошо — оттуда и фотография сохранилась. Потому этот разговор — на ты. Несмотря на 14-летнюю разницу в возрасте.
Беседа получилась большой — я разбил ее на две части — и, по-моему, очень откровенной. При этом, как многого добившийся и ощущающий себя вполне успешным человек, он не сводит счеты, не мажет окружающий мир черной краской. Он спокойно рассказывает и объясняет, давая подробные ответы на многие вопросы, которые волновали болельщиков в течение многих лет. О взаимоотношениях с Виктором Тихоновым и Вячеславом Фетисовым, о единственной победе сборной СССР на Кубке Канады-81 и шокирующем поражении от американских студентов на Олимпиаде в Лейк-Плэсиде, о драмах отъезда первых советских хоккеистов в НХЛ и шоковых историях из новой России 90-х.
Династия адмиралов, родители-блокадники, Кондрашин в подъезде
— Кем бы ты мог стать, если не хоккеистом? — спрашиваю Алексея.
— Военным моряком, конечно. А как иначе, если целых три адмирала Касатоновых в династии? Существует даже музей военной династии Касатоновых. Да и мне самому, когда в пять-шесть лет ездил с бабушкой в Феодосию, где служил дядя, все это нравилось — форма, море, корабли. Более того, в какой-то момент мой папа загорелся идеей отдать меня в Нахимовское училище.
Связей было достаточно. Родной брат отца, к которому мы ездили в Крым, Нахимовское как раз и окончил, стал капитаном первого ранга, подводником, инженером-испытателем. Не говоря уже об Игоре Касатонове — адмирале, бывшем командующем Черноморским флотом, который, как многие пишут и говорят, после развала СССР спас его для России. Он тоже наверняка бы посодействовал.
У меня из-за погруженности в хоккей начались проблемы с учебой — занимался-то я в обычной школе, не имеющей отношения к спорту, и очень много времени и сил отбирали переезды туда-обратно с тренировок. Вот отцу и показалось, что мне нужна дисциплина. Но тогда, в 13-14 лет, у меня уже шел серьезный прогресс в хоккее. И мама была категорически против моего ухода из спорта и отстояла мое хоккейное будущее. Необычно получилось: чаще всего отцы ведут сыновей в спорт, а матери отговаривают. У меня — наоборот.
— Так это потому, что у тебя, как у Александра Овечкина, как раз мама — профессиональная спортсменка.
— Да, пусть и чуть ниже уровнем — до золота Олимпиад у нее дело не доходило. Она десять лет играла в волейбол за ленинградский «Спартак», была бронзовым призером чемпионата Союза. Тренером, в отличие от мамы Овечкина, не стала, работала в НИИ. Они с папой даже познакомились на волейбольной площадке. Он занимался в школе «Динамо», но в мастера не пошел, предпочел учебу в Ленинградском военно-механическом институте.
Когда не пошел в Нахимовское, пообещал отцу, что к армии все равно приду — но через спорт. И пришел — сначала в СКА, потом в ЦСКА. Стал офицером и иногда — например, после золота Олимпиады-88 в Калгари — надевал военную форму, когда мы шли на прием в Министерство обороны СССР. Так что обещание выполнил. Словами разбрасываться не люблю, но если что-то сказал — сделаю.
Родители у меня — блокадники. Про блокаду больше рассказывала бабушка, которая много занималась моим воспитанием. Ей повезло — устроили работать в офицерскую столовую. Благодаря работе хоть что-то перепадало от моряков, офицеров. Возможно, поэтому семья и выжила. Ясно, что с таким питанием, как во время блокады, родителям в детстве не хватало витаминов. И мне самому интересно, как у них родился и вырос такой здоровяк, как я. Они и сами удивлялись. Это парадокс, интересный даже в научном плане. Считаю природное здоровье одной из главных причин того, что у меня получилось в спорте.
— А кроме мамы спортсмены в детстве в круге общения семьи были?
— Парадное у нас было спортивное — после моего рождения общество «Спартак» выделило маме отдельную квартиру. И сверху, и снизу жили известные ленинградские «спартачи». Этажом ниже, на третьем, — марафонец и гребчиха, олимпийская чемпионка. Как я ей надоедал тем, что дома тренировался с клюшкой и мячиком! Грохот стоял тот еще — а слышимость в хрущевской пятиэтажке сам понимаешь какая. Гоняла меня будь здоров. А я был мальчишкой активным, не остановить.
На втором этаже жил великий баскетбольный тренер Владимир Кондрашин. Кстати, я видел Александра Белова, который под руководством Кондрашина с сиреной сделал решающий бросок в легендарном финале Олимпиады-72 с американцами. Как раз вскоре после Мюнхена он шел к Кондрашину, а я — навстречу. Запомнил это не только потому, что Беловым восхищался весь Союз.
— А почему еще?
— Потому что Саша торопился — и длиннющими ножищами за один прыжок преодолел весь лестничный пролет, восемь ступенек. Мне было 12 лет, и я обалдел так, что запомнил это на всю жизнь.
Кондрашина дома видели редко — он все время был на тренировках, часто жил на сборах. Но иногда встречались, даже дома у него бывал. Помню, на стене там висела клюшка с автографами тогдашних хоккеистов сборной СССР и... Юрия Гагарина. На какой-то матч национальной команды пригласили и первого космонавта, и Владимира Петровича. Там Гагарин и расписался. Это был завидный экспонат. Но клюшка явно не игровая, ширпотреб. Даже тогда я уже это понимал.
Слабое катание до Тихонова, Суперсерия-72 на даче, игра школьником в монреальском «Форуме»
— В хоккей рано пошел?
— Сначала меня отдали в плавание. В школу олимпийского резерва, которая находилась на Невском проспекте, в здании костела. Сейчас такое сложно представить, но тогда большинство храмов любых религий, даже если не были разрушены, использовались по какому угодно назначению, но не по основному.
Сейчас понимаю, что детские занятия плаванием очень хорошо повлияли на мое здоровье. Базу для своего физического развития, считаю, заложил именно тогда. Но в плавании ты ни с кем напрямую не сталкиваешься, а меня тянуло в игровые виды спорта — хоккей, футбол, баскетбол. В баскетбол, кстати, неплохо играл. А плавал в восемь лет по первому детскому разряду, и сейчас плавать люблю. Но в восемь лет этот вид спорта бросил, а августе того же года пошел записываться на хоккей. И мне опять повезло, причем дважды.
— В чем?
— Сначала пошел в детскую спортшколу мясокомбината, которая должна была находиться в нашем Московском районе на стадионе СКА. Но, видимо, перепутал адрес, приехал в другой дворец. И там увидел объявление, что принимаются дети в школу СКА. Вот это — точно судьба.
А второе везение — что сначала нас на земле смотрели. С катанием-то у меня было очень плохо. На земле же выглядел убедительно. Благодаря здоровью, заложенному плаванием, и спортивным генам. Прекрасный детский тренер Олег Сивков что-то во мне увидел — и, даже когда я вышел на лед, это не помешало ему меня взять. А если бы сначала был лед — до земли дело бы просто не дошло. Это сейчас у Паши Буре сынок, Пал Палыч, уже в два года перед нами на 10-20 минут на лед уверенно выходил, когда мы катались с ветеранами.
В катании я по-настоящему прибавил уже только в ЦСКА у Виктора Тихонова, через тяжелейшие тренировки. Даже в СКА оно оставалось у меня слабым элементом. При том что желание играть было 24 часа в сутки. С отцом делали два квадрата из досок, ставили вместо ворот около дачи — и гоняли. На точность бросал с огромным удовольствием. Шайбы собрал — и по новой. И это давало эффект. Сидни Кросби, читал, в детстве в отцовском гараже так же делал. Все лето ни на секунду не останавливался. Кроссы, плавание, баскетбол, волейбол. ОФП у меня всегда была на высоте.
Помню, что после тренировок в СКА всегда хотелось есть. Идешь по парку в минус 15, мороженое покупаешь — и съедаешь. Хотя в такой мороз его и откусить было невозможно. Раздевалок для команд отдельных возрастов тогда еще не было — две на всех. Зашел, быстро переоделся, уступил место другим. Надел рюкзак, чешешь по парку, мороженое кусаешь...
— Когда в Канаде и СССР проходила Суперсерия-72, тебе было почти 13. Что-то об этом помнишь?
— Конечно. Мы бредили ею! Первый матч, который показывали в выходной, смотрели на даче. Во всем только строившемся поселке от военно-механического института был один телевизор, у которого все и собрались. Все жители друг друга знали — кто-то учился курсом старше, кто-то курсом младше. Среди них были и мои родители. Сентябрь, грибы, картошка...
И ожидание разгрома. Канадские профессионалы нагоняли на нас страху. Эта музыка органная во дворцах, эта картинка — волшебство какое-то. Показ был в какой-то дымке, будто с другой планеты. Сказал бы мне кто-нибудь тогда, что довольно скоро сам буду в таких дворцах играть... А тут и 0:2 сразу. Но потом наши берут и превращают их в 7:3. Мог ли я, ленинградский пацан из Московского района, представить, что когда-то буду с Александром Якушевым не просто играть, но и дружить?!
— А когда сам в первый раз в Канаду поехал?
— В школе еще учился. Мы полетели двумя ленинградскими пятерками, включенными в детскую команду ЦСКА, и это были мои первые матчи в составе московских армейцев. Командой руководили два тренера — от ЦСКА знаменитый в прошлом защитник, двукратный чемпион мира Владимир Брежнев, от СКА мой детский тренер Олег Сивков. Проехали по всей Канаде — Оттава, Квебек, Виннипег, Калгари, Монреаль. И играли в настоящих дворцах НХЛ, в том числе в монреальском «Форуме». Даже запах этих арен до сих пор помню. Колоссальное впечатление.
Были потрясены, уже когда при приземлении увидели сверху все эти огни. Огромная гостиница, безразмерные номера с телевизорами и бассейнами — мы такого и представить не могли! Тогда в Канаде на достойном уровне принимали даже детские команды, это уже позже начали экономить. А кока-кола! Ее сметали, пока закуски ждали. И приоделись, конечно. Насколько это было возможно на сто долларов, которые нам дали в виде суточных на всю поездку. Но джинсы купил!
Первый матч в Оттаве проиграли в одну шайбу, второй свели вничью, а в следующих четырех, освоившись на маленьких площадках, победили. В Виннипеге получил приз лучшего игрока, и сам Бобби Халл, который тогда выступал в ВХА, в раздевалке мне по такому случаю подарил клюшку. Запомнился специальный вырез на его клюшке — для сломанного пальца, который не гнулся. А двадцать лет спустя мы немножко поиграем в «Сент-Луисе» с его сыном Бреттом.
Та поездка однозначно подняла наш уровень игры и дала толчок в развитии. Может, без нее в моей жизни ничего бы и не было. И в профессиональных кругах обо мне стали говорить. А в школе после моего возвращения провели специальный «Классный час», где я товарищам все про Канаду рассказывал.
Там, в Канаде, состоялся разговор, который запал мне в душу. Ленинградский СКА по взрослым одной из ведущих команд не считался, не был ровней ЦСКА, «Спартаку», «Динамо». И зашел разговор, кто куда хотел бы попасть. Мне «Спартак» был близок: мама играла за него. Вот я и сказал, что пошел бы в «Спартак». И тут Брежнев поворачивается и говорит: «Ты будешь играть только за ЦСКА!»
Тут я и понял, что, наверное, что-то собой представляю. Все-таки одно дело, когда что-то хорошее говорит Сивков, который ведет меня всю жизнь, а тут — Брежнев, чемпион мира, с которым только познакомились.
— С другим Брежневым, Леонидом Ильичом, видеться не доводилось?
— Нет, хотя о его любви к хоккею и к ЦСКА были наслышаны все.
Болото в СКА конца 70-х, ужасные судьбы его игроков, переход в ЦСКА
— В СКА ты пробыл недолго, меньше двух лет. Что запомнилось?
— Из трагикомичного — как наш главный тренер, легендарный в прошлом вратарь Николай Пучков заходит в раздевалку: «У нашего товарища украли десять рублей. Как же так! Ведь и у меня, старшего тренера, так могут. Вот у меня лежит в кармане червонец... Так, не лежит. И у меня украли!»
— Вора нашли?
— Нет. А на льду запомнился матч против ЦСКА в 17 лет. Пучков счел, что против первого звена Михайлов — Петров — Харламов меня ставить еще рано, а против третьего — «тебе неинтересно будет». Вышел против второго — Викулов — Жлуктов — Александров, и Боря Александров меня так навозил! Тогда я и понял, что такое уровень ЦСКА. При том что меня совершенно не трясло. Но чемпионы СССР — это даже не молодежный чемпионат мира, который мне довелось выиграть дважды.
В первый раз мы со Славой Фетисовым и Сережей Макаровым в составе обыграли в полуфинале Канаду с 16-летним Уэйном Гретцки, который стал лучшим бомбардиром МЧМ и получил приз лучшему нападающему. А во второй, в 79-м, — уже с Вовой Крутовым, с которым мы жили в одном номере и играли в одной пятерке, и Игорем Ларионовым. То есть вся наша будущая пятерка за два года прошла через победы на молодежных чемпионатах мира. Во второй раз я уже был игроком ЦСКА, после предсезонки у Тихонова мне не было страшно ничего — и я получил приз лучшему защитнику турнира.
Если возвращаться к СКА, то во втором и последнем моем сезоне мы с большим отставанием заняли последнее место. Но тогда высшую лигу решили расширить с 10 до 12 клубов, и ленинградская команда там осталась. Только уже без меня.
— Что такое был СКА тех времен?
— Большую часть коллектива составляли опытнейшие игроки, которые еще в 71-м брали под руководством Пучкова бронзу чемпионата СССР. Но на дворе был 77-78-й... Многие из этих ребят погибли или умерли, даже не дожив до сорока. А капитану моего СКА Славе Солодухину, единственному участнику Суперсерии-72 не из московского клуба, не суждено было отпраздновать и 30-летие. В 29, только что закончив карьеру, он задохнулся в гараже выхлопными газами. Я уже играл в ЦСКА и с ужасом воспринял эту весть.
Читаешь строчки биографий — и приходишь в ужас. Один, рабочий новокузнецкого металлургического комбината, умер от отравления водкой, и его нашли мертвым в снегу. У другого, сторожа на даче у родственников, после запоя отказало сердце. Третий повесился. Четвертый, грузчик в магазине, умер от цирроза печени. Пятый, ледовар на стадионе СКА, умер от отравления некачественной водкой. Шестой, рубщик мяса, тоже. Это все — о судьбах хоккеистов бронзового СКА 1971 года. Фамилии называть не буду. Игроки, которые принесли счастье Ленинграду, после карьеры оказались никому не нужны.
Не могу сказать, что чувствовал себя в СКА плохо — меня ветераны как раз очень хорошо приняли. Во-первых, по физическим данным я не выглядел как мальчик, и никакой дедовщины по отношению ко мне не было. Во-вторых, всегда с уважением относился к старшим и не дерзил им... У того СКА было очень слабое финансирование.
— Вот это сейчас, во времена Кузнецова и Деанджело, звучит забавно.
— А тогда первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Григорий Романов, как говорили, спортом совсем не увлекался, и если «Зенит» поддерживал мощный завод ЛОМО, то нас — местный военный округ, и все. Голая ставка, никаких доплат. При этом в городе и хоккеистов, и футболистов любили. Иногда чрезмерно. В том числе и поэтому ребята рано сгорали.
Только один игрок в истории, выступая за СКА, стал в советские времена чемпионом мира — защитник Святослав Хализов. И то уже в конце 80-х. Кстати, и его, парня 1963 года рождения, уже давно нет в живых. При этом на молодежном уровне у Ленинграда в 70-е годы было море талантливых игроков. Но перед СКА не стояло никаких серьезных задач, и талантливые парни быстро заканчивали карьеры. Кто знает, может, если бы я не рискнул пойти в ЦСКА и остался в том хоккейном Ленинграде, такая участь постигла и меня. Ведь болото имеет свойство засасывать всех, кто не стремится из него вырваться.
— Между прочим, и твоя мама в одном из интервью много лет спустя говорила: «Я мечтала, чтобы Лешу забрал к себе в команду Тихонов. Пребывание в СКА стало влиять на него негативно. Опытные игроки вели его не той дорогой. Пошли рестораны, гулянки, отсутствие дома по ночам. И это в 17 лет! Кстати, именно по этой причине Тихонова отговаривали брать Лешу в ЦСКА».
— Как любая мама, моя переживала за меня, и ей виделось в десять раз больше, чем на самом деле было. Но какая-то доля истины в этом имелась. По молодости все бывало. Питер — город такой... Портовый. Но я при этом пахал и стремился совсем к другому. Будь все не так, меня в ЦСКА никогда бы не пригласили. МЧМ выиграл, в 17 лет в основе СКА играл, прогрессировал. И в ЦСКА выжил. Однозначно, что переход туда сыграл ключевую роль в моей судьбе.
— Известный тогда журналист, а впоследствии работник клубов НХЛ Игорь Куперман рассказывал: «Для меня было удивительно, что Алексея взяли в ЦСКА. Как-то играл СКА в Лужниках, Касатонова объезжает нападающий, а он красный, тяжело дышит и не догоняет. Неповоротливый он был! Но у Тихонова резко прибавил».
— Вот оно, следствие тренировочного процесса у Виктора Васильевича! И рядом с игроками такой квалификации. Тихонов меня перейти в ЦСКА лично не уговаривал. Разговор был с легендарным армейским селекционером Борисом Шагасом — в Волгограде, на «вооруженке», турнире армейских команд, в котором участвовали игроки, не попавшие на чемпионат мира. Он от имени Тихонова позвал в ЦСКА.
Хоть я и сказал Шагасу, что ответ дам после турнира (говорить сразу считал неправильным, поскольку сначала надо было отыграть его за свой клуб), сомнений не было. Для меня это было мечтой и честью. В СКА, кстати, произошла довольно нелепая история. Начальник команды Павел Козлов, когда я забирал документы, вдруг говорит: «Да мы тебя сейчас в армию заберем, ты не имеешь права!» Учитывая, что я шел в ЦСКА, угроза прозвучала забавно.
— Об условиях ты у Шагаса спрашивал? И что он обещал?
— Ничего не спрашивал, и мне ничего не обещали. О каких условиях в те времена можно было спрашивать, да еще и в 18 лет?! Еще ни жены, ни детей. Обговаривать тут было нечего. Я вообще привык к тому, что сначала надо дело делать. Допустим, когда учился в Ленинградском институте физкультуры имени Лесгафта, никаких поблажек мне как действующему хоккеисту не делали. Была там кафедра анатомии — ни малейших снисхождений! Помню, как с двумя друзьями и олимпийским чемпионом Монреаля-76 по конькам Евгением Куликовым сдавали экзамен. У него стояла черная «Волга» прямо во дворе. Человек индивидуалку на 500 метров в шерстяном костюме на мировой рекорд пробежал — а тут бери и отдувайся перед преподавателями!
Жестко там все было. До сих пор помню ванну с формалином. И эти ноги человеческие. Без кожи. Мы учили все эти мышцы с названиями на латыни вот так, на конкретных примерах. На трупах. В первый раз было хреново. Но никуда не денешься. Или на институтской базе в Кавголово лыжи сдавали в минус 20, отморозили себе все, что можно. Дяди там работали серьезные, блокадники. С ними невозможно было договориться. За что я этим людям сейчас очень благодарен, потому что в том числе и они меня воспитали.
— Тебя же чуть не выгнали из ЦСКА через два месяца. Даже Тихонов в интервью говорил: «Касатонов выпивал в юности так, что через два месяца я его назад хотел отправлять. Но по просьбе Моисеева оставил. Спустя полгода смотрю: пошел, пошел... Поверил в меня».
— Не знаю, кто ему про выпивку внушил. Просто было очень тяжело. Запредельно. Я никогда в жизни так не работал. А эта история с несостоявшимся отчислением случилась в Ленинграде, на предсезонном турнире на призы «Советского спорта». Она была связана с режимом, но не с алкоголем. В родном городе не вернулся в гостиницу к отбою. Это засекли и наутро вызвали к тренерам.
В тот вечер не пришел к отбою еще и Борис Александров — тот самый, который «возил» меня, когда я играл за СКА. Большой талант, но трудноуправляемый. На него Тихонов и раньше зуб точил. И тут он понял, что мы были порознь: Борину ситуацию усугубляло то, что он, в отличие от меня, не вернулся в гостиницу ни в ту ночь, ни на следующее утро. Тихонов был на нервах. И, учитывая мою далеко не лучшую форму, трудное привыкание к требованиям ЦСКА, вспылил. Но ясно, что он не склонялся к тому, чтобы меня выгнать. Если бы хотел — сто процентов сделал бы, невзирая на все заступничество Моисеева.
Может, это вообще было разыграно — известное разделение на доброго и злого следователей. Но сказано мне все было очень жестко. Александрова в итоге Тихонов убрал, а моя ситуация ушла на второй план. И больше поводов я не давал.
Тихонов
— Какой эпизод из твоего общения с Тихоновым ярче всего его характеризует?
— Крым, лето 82-го. Мы со Славой Фетисовым как всегда отдыхали в Ялте. Настроение хорошее, в предыдущем сезоне все выиграли, начиная с Кубка Канады и заканчивая чемпионатом мира. А у Тихонова 4 июня день рождения. Решили заехать к нему поздравить — он всегда отдыхал в военном санатории рядом с Медведь-горой по пути в Ялту.
Подарили букет его жене Татьяне Васильевне. Сам он сидел за столом — вроде расслабленный, без майки. И увлеченно, не замечая ничего вокруг, чертил и писал. В два часа дня, в самый разгар пляжного сезона, в день рождения! Мы со Славой попили чаю — ничего другого нам не предложили — и поехали дальше. Даже в разгар отпуска и в такой день он жил хоккеем.
Первая предсезонка прошла очень тяжело. Это был кошмар, тест на выживание. В 18 лет я словно пересел из такси за руль в «Формуле-1». Времени привыкать не было. Или ты все эти круги ада проходишь, или до свидания. В ЦСКА претендентов на твое место всегда хватало. В СКА мы за неделю столько не делали, сколько в ЦСКА за день. И атлетизм, и беговая программа... Дело было в Москве, на футбольном стадионе, и я тут же понял, почему игроки все это называли — Сантьяго. Если вспомнить, что в столице Чили у Пиночета стадион был превращен в концлагерь, думаю, догадываешься, как это было тяжело.
Концепция Тихонова состояла в том, что к серьезному атлетизму тарасовской школы он добавил мощную работу на скоростно-силовую выносливость — так называемую интервальную программу. Не добежать в ЦСКА было нельзя. Кто сходил с дистанции, тот уходил из команды. При Тарасове ценились вес и мускулатура, затем все стало переходить в быстроту и выносливость. Тихонов эту тенденцию уловил одним из первых. Его сила как тренера заключалась в постоянном поиске чего-то нового — ведь в Риге он стал первым тренером страны, который перешел на игру в четыре полных звена. Тогда же одним из первых начал пользоваться видео.
— О том, как важны победы советских хоккеистов для партии и народа, он говорил много?
— Вопреки распространенному мнению, Виктор Васильевич не любил все эти разговоры о высокой политической значимости наших побед, долге перед страной, коммунистической партией и т.д. Он всегда старался ограничить доступ в команду нехоккейных людей — спортивных чиновников, высокопоставленных военных. Был очень закрыт как по отношению к ним, так и к журналистам, в результате чего и на высоких властных этажах, и в прессе нажил немало врагов. Пока Тихонов выигрывал, все, конечно, молчали. Ждали поражений.
Как я понимаю, игроком он был средним. Техникой не блистал, был добротным защитником, но не более. Собственно в хоккей он на тренировках с нами никогда не играл. Его помощники — Моисеев, Кузькин, Фирсов — всегда любили повозиться с шайбой, Тихонов — нет. А вот кроссы бегал с нами при первой возможности.
— Каким Виктор Васильевич был вне льда?
— Другом тихоновской юности был поэт Евгений Евтушенко. Он к нам приезжал, да и вообще у нас была насыщенная культурная программа. Часто всей командой в театры ходили. В то время попасть на «Юнону и Авось» в Ленком самим, тем более при нашем графике, было невозможно — всегда аншлаги. Поэтому с удовольствием ходили туда коллективом, встречались с Николаем Караченцовым, другими актерами, что нас тоже развивало.
Он много читал. Не только книги, но и прессу — особенно интервью с тренерами по другим видам спорта, из которых многое черпал. Но писал сам он еще больше, чем читал. Почти всегда был серьезен, но мог и анекдот рассказать: это чаще всего случалось в поезде, когда возвращались с победных матчей. Был аскетом. В 80-е получил трехкомнатную квартиру на Большой Грузинской, а большего ему и не надо было. Плюс дача в Одинцове, где я у него чаще всего бывал в последние годы.
Машину он не водил. Думаю, экономил время. Будучи пассажиром, мог писать, готовиться, размышлять. Как я понял по его архивам, у него был чуть ли не по минутам расписан каждый день. Виктор Васильевич не был большим мастером зажигательного художественного слова, как Анатолий Тарасов. Он брал скрупулезностью, вниманием к деталям. На том же Кубке Канады-81 знал и объяснял нам, как преодолевать канадское силовое давление, как бороться на пятаке и на бортах.
— Смог бы Тихонов, по-твоему, тренировать в НХЛ?
— Он многое брал оттуда, смотрел матчи, анализировал тактику. С другой стороны, корни и хоккейная культура там и здесь все равно разные, почти полярные. У нас тоже возникло много проблем, когда мы в зрелые годы уехали в НХЛ, потребовалось время, чтобы их преодолеть. Думаю, Виктору Васильевичу было бы намного сложнее. Чтобы быть эффективным мотиватором, тренеру главное — увидеть и почувствовать, чем живут люди, какие фильмы смотрят, на чем они выросли, кто их герои. У Тихонова просто не хватило бы на это времени. Поэтому, если быть до конца честным, не думаю, что у него там получилось бы.
— Ты говорил о проблемах с катанием, которые только в ЦСКА у тебя исчезли. Как над ним работали?
— Мною индивидуально занимался Юрий Моисеев. Какая это была нагрузка! За счет разных беговых, рывковых упражнений развивали скорость. 400, 200, 100, 30 метров, фортлеки, бег по пересеченной местности, с горки, в горку. Прыжки, которые сейчас запрещены. Штанга с приседаниями до упора — сейчас профсоюзы хоккеистов тоже это сильно ограничивают, поскольку такие упражнения бьют по коленям, а мы даже выпрыгивали со штангой! Но за счет этой работы скорость действительно развивалась.
Правда, я и сам летом серьезно готовился. Перед вторым сезоном в ЦСКА, когда уже точно знал, что нас ждет на предсезонке, в Питере на даче у родителей две недели бегал. И на предсезонке второе звено мне уже кричало: «Куда бежишь? Притормози!» Но уже так несло, что снизить темп было сложно.
Жуткая экипировка, дружба с Харламовым и его гибель, скандал с выигранным Кубком Канады
— Экипирован тот ЦСКА был лучше других клубов?
— Я наивно думал, что будет так. Сейчас как приеду — и мне выдадут форму, клюшки, экипировку «Купер», ССМ... А мне дали ношеные коньки Сергея Гимаева, которые были на два размера больше, чем нужно. «Адидас», кататься в котором было невозможно. Они придумали красивый дизайн с желтыми ботинками, со стороны посмотришь — залюбуешься. Вот только катаешься в этом, как корова на льду. Полгода в них играл. Потом попал на турнир «Известий», где опытнейший Геннадий Цыганков, взявший меня в ЦСКА под опеку, отдал мне свои старые коньки «Бауэр» — и более легкие, и по размеру ближе. Играли кто в чем! Только после Кубка Вызова 1979 года, куда я поехал запасным, мне новые коньки оставили.
А клюшки? Вплоть до моего отъезда в НХЛ даже на уровне сборной мы с ними мучились. В СССР их не делали, а из-за границы привозили редкий отстой по каким-то левым контрактам, заключенным не клубами, а на каком-то более высоком уровне. В итоге мы в поездках за океан что-то добывали, у кого-то меняли. Не представляю, как Харламов или Макаров показывали волшебный хоккей, играя теми клюшками. Сегодняшними они бы со своим мастерством по сто голов за сезон забивали. Представляешь, до какой степени в другой мир с точки зрения экипировки я попал, когда в 30 лет поехал в «Нью-Джерси»?
Ни в коем случае не жалуюсь. Такой была наша реальная жизнь. И мы ее любили. По крайней мере, я. Да нет, все мы. Потому что, не любя что-то, делая из-под палки, никогда не выиграешь того, что выиграли мы. А главное — не будешь играть так красиво, как нам это удавалось.
— А на базе ЦСКА в Архангельском что за условия были?
— На шторах в номере, например, отсутствовали даже занавески. Жили мы всегда в номере с Фетисовым, и я мог ему только позавидовать: Слава спал в любом месте и в любом состоянии. А у меня все наоборот, заснуть, особенно днем, — проблема. В Архангельском и туалет был один на этаж. То, что в Новогорске ванные комнаты имелись в каждом номере, рассматривалось как роскошь.
— Еще одна составляющая того времени в ЦСКА — воинские звания и членство в КПСС. Как с этим было у тебя?
— По-моему, установил рекорд — раньше всех майором стал, в 27. Хотя нет — Крут же еще моложе, а получали звание мы все вместе, кроме Ларика. Поскольку Игорь позже всех нас в ЦСКА пришел, то и звания получал позже — и ушел из армии, если не ошибаюсь, старшим лейтенантом. Ему это и не особо надо было. Система работала так: когда мы что-то на международном уровне выигрываем, на армейском это должны как-то отметить — орденом, медалью, званием. В звании майора, уезжая в НХЛ, из армии и увольнялся. Такими темпами к сегодняшнему дню мог бы и до генерала дорасти.
Одно время я был комсоргом команды. Парторгом — Третьяк, а в самом конце пребывания в ЦСКА меня на эту роль назначили. Я к ней относился более или менее серьезно. Такая у нас семья. Отец — идейный коммунист. Я и сам поначалу верил в коммунистическую идею, в то, что у нас — самый справедливый в мире строй...
В партию вступил после Игр-1984 в Сараево. Был кандидатский испытательный срок длиною в год. И задание КПСС выиграть Олимпиаду, озвученное нашей великой фигуристкой Людмилой Пахомовой, было выполнено. Принимала меня в партию комиссия, состоявшая исключительно из олимпийских чемпионов. От нас — Третьяк.
Тихонов сам был коммунистом, верил в эти идеи. Но команду он формировал по чисто спортивным принципам. Поэтому у него не практиковалось и никаких наказаний по армейской линии. До нас, может, такое и было, игроков ссылали в воинскую часть за провинности, но в наше время такого не помню.
— Как ты поступил с партбилетом, когда КПСС не стало?
— А меня его заставили сдать в ЦСКА, когда я в НХЛ уезжал. Реально заставили: иначе не подписали бы обходной лист и просто не выпустили из страны. Если же ты имеешь в виду, переобулся ли я тогда в плане взглядов, то я вырос в семье, в которой никогда не обсуждали, правилен ли тот строй, при котором мы живем. Мы просто жили и старались приносить пользу своей стране.
— Но в НХЛ-то в конце концов ты уехал.
— Потому что я все-таки хоккеист, а не политик. А лучшие хоккеисты из страны уезжали, и уже было ясно, что чем дальше, тем больше их будет. Хотелось, в конце концов, попробовать на зуб, что такое эта НХЛ: против ее представителей десятки раз играли, но внутри-то не варились никогда!
— Никогда не жалел, что поехал?
— Нет. Считаю, мне повезло с тем, что семь лет своей карьеры я в лучшей хоккейной лиге мира успел зацепить. Поиграл в четырех командах, поучаствовал в Матче звезд. Но мне не жаль, что я не уехал туда раньше. Во-первых, возможности такой не было, а какой смысл жалеть о том, чего не смог бы ни при каких обстоятельствах? А во-вторых, моей гордости за то, что мы сделали для нашего хоккея, опыт игры за океаном ничуть не умаляет.
Если честно, в советском хоккее я чувствовал себя более комфортно, чем в том российском, куда окончательно вернулся лишь в конце нулевых, спустя 19 лет после отъезда из ЦСКА в «Нью-Джерси». С опозданием, наверное, вернулся, чтобы стать в нем до конца своим.
Харламов
— Ты же с Харламовым сошелся, несмотря на разницу в возрасте?
— К Михайлову с Петровым на первых порах даже обратиться боялся. Было страшновато. Кто я такой, чтобы с ними разговаривать? Да и оба — достаточно суровые. А Валерий Борисович при всей своей легендарности был гораздо доступнее. Настолько честный, открытый, светлый человек, не умевший обманывать!
У него было много знакомых в любых сферах, его обожала вся страна, и он всем помогал. Однажды у меня отобрали магнитофон на таможне. Вез два, оказалось, можно только один. Рассказал об этом Харламову. Он тут же: «Поехали». Ради меня, молодого! Прямо со сборов рванули, благо от Новогорска до Шереметьева близко. К его знакомому таможенному начальнику. Отдали. Его авторитет сработал безоговорочно.
Квартиры в Москве у меня тогда не было, я жил то на базе в Архангельском, то в пансионате на Песчаной улице — там, где сейчас футбольный стадион ЦСКА построили. У нас был номер на троих с Сашей Тыжных и Сережей Гимаевым. Так Харламов и Цыганков меня как их «воспитанника» иногда брали к себе домой на выходные. Ночевал то у одного, то у другого. Хотя, казалось бы, зачем я им, семейным людям, и так имевшим крохи свободного времени, нужен? С Харламовым и его женой Ириной мы и на ВДНХ ходили гулять — он там рядом в сталинской «трешке» жил. И даже отдыхали вместе. К тому времени в Крыму построили гостиничный комплекс «Ялта», лучший курорт в Союзе. Мы с Фетисовым ездили туда много лет подряд. Бывал там и Валера.
— В фильме «Легенда № 17» Харламова изобразили правдоподобно?
— Образ получился собирательный. Если честно, в его характере там больше взято от Михайлова. Лидерские качества на льду больше были у Бориса Петровича. На первой моей клубной Суперсерии в Америке он выезжает после зарубы на пятаке, а у него две кости чуть ли не открыто торчат из смещенного носа. Ему кричат: «Давай зашивать!» Он рычит: «Заклей!» На следующий день его Тихонов держит, выпускать на лед не хочет, но он лезет, выходит на площадку — и опять биться! Поэтому и был капитаном.
— Как Харламов водил машину?
— Спокойно. Вот Петров — тот мог прилично ускориться. А Борисыч старался не нарушать. Я много раз ездил с ним на той самой его белой «Волге» с номером 0017, на которой они с Ириной насмерть разбились в августе 81-го.
— Как ты относишься к тому, что Тихонов не взял его на тот Кубок Канады? И к обвинениям, что страшно переживавший это Харламов погиб косвенно по его вине?
— Давайте будем честны. Тренер не взял игрока на турнир по чисто хоккейным соображениям. Команда победила, разгромив в финале хозяев — 8:1. Это был единственный официальный турнир на уровне сборных в истории, когда наша сборная обыграла лучших хоккеистов НХЛ не в одном матче, а в соревновании в целом.
А с человеком случилась трагедия. Это жизнь. Какое-то мгновение. Почему тренер должен брать это на себя? Или тот же Вова Крутов, который считал, что это его взяли на Кубок Канады вместо Харламова, поскольку он восстановился после травмы быстрее, чем прогнозировали. Для всех нас Борисыч был кумиром, богом, и мы гордились, что дружили с ним. А Крут был еще более чувствительный, чем все остальные. Та его реакция граничила с нервным срывом.
— Незадолго до отъезда в Канаду Харламова на Кубке европейских чемпионов в Италии признали лучшим игроком. Он им был?
— Вы же понимаете, как на таких турнирах подобные трофеи даются. Тем более — в Италии. Он забил, возник хороший повод. Для соревнования ведь престижно, когда приз лучшему дают такой мировой звезде, как Харламов. Это и на статус самого турнира в будущем работает.
Потом был выходной, затем заезд в Новогорск, а на следующее утро — вылет в Канаду. Приезжаю на базу, все уже ходят в экипировке. И тут вижу, что Валера в цивильном идет, с вещами. «Борисыч, ты куда?» — «Все, я закончил». Он имел в виду — не с хоккеем, а с Кубком Канады. Конечно, обидно, тем более что мы были друзьями. Но тренер уполномочен принимать такие решения, и Тихонов его принял.
Несколько дней спустя в Виннипеге входим в ресторан гостиницы на завтрак в день выставочного матча. Валерий Васильев, наш капитан, неотрывно на экран глядит. А там — фото Харламова в черной рамке и и лучшие моменты его карьеры крутят. «Что случилось?» — «Харлам разбился насмерть».
Все собрались. Несколько ветеранов предложили лететь в Москву на похороны. Понятно, что руководство не могло на это согласиться. Это даже технически было невозможно. Даже из Нью-Йорка или Монреаля тогда два рейса в неделю в Москву летали. А мы вообще были в Виннипеге, на краю света. Эмоции у всех были такие, что можно было сойти с ума. Провели собрание, сказали, что будем играть и выигрывать этот турнир за Харламова.
И мы это сделали. В том самом монреальском «Форуме», где в первом матче Суперсерии-72 сборная разорвала канадцев — 7:3. Счастливый для нас дворец! Тогда «Кленовых листьев» громил Харламов. А теперь мы — в память о нем. А после прилета прямо из аэропорта поехали на могилу Валеры.
— Ты же тогда каким-то образом стал лучшим бомбардиром сборной СССР.
— Да, 1+10. Столько же очков набрали Босси, Троттье и Лефлер, на одно больше — Гретцки. Включили меня и в «Олл Старз» Кубка Канады, шестерку всех звезд. Из наших там еще были Владик Третьяк, который первую половину финала тащил нас на себе, и Сергей Шепелев — автор хет-трика в ворота канадцев. Узнал об этом уже в Москве. У нас об этих индивидуальных достижениях никто не думал. Играли только на партнера и на команду. Кстати, на том турнире наша первая пятерка впервые сыграла в полном составе.
Зарплата от количества очков в Союзе никак не зависела, она у всех была одинаковая. В НХЛ давно уже считали по две голевые передачи, у нас к этому пришли только в конце 80-х. В пятерке, в команде всегда видно, если ты начинаешь «хомячить», «крысятничать». Игрок тут же слышал от партнеров все, что они думают. Сила советских пятерок как раз и заключалась в том, что никто не тянул одеяло на себя.
— Ты был свидетелем, как глава Ассоциации игроков НХЛ Алан Иглсон не дал сборной СССР забрать оригинал Кубка Канады в Москву, заявив, что он принадлежит канадскому правительству?
— Более того, участником этой сцены, противостоявшим Иглсону! Нас в раздевалке оставалось человек пять. Уже этот Кубок запаковывали — и тут заходят несколько человек во главе с ним и пытаются трофей у нас забрать. А мы же по-английски ничего не понимаем! И тем более не понимаем, с какой стати у нас собираются забрать Кубок, который мы только что завоевали.
Мы встали между Кубком и Иглсоном. Он и люди, которые с ним пришли, вызвали полицию. Но для нас канадские полицейские — не аргумент, ведь Кубок — наш! Потом пришел переводчик Сева Кукушкин. Видимо, этот момент согласовали с нашим руководством. Точно помню, что из начальников там был Борис Майоров и, по-моему, Валентин Сыч. Им объяснили, что Кубок — не переходящий, он должен стоять в Зале хоккейной славы в Торонто. Для нас это было странно, но, по крайней мере, все поняли, о чем речь, и страсти улеглись.
Но эта история попала в канадскую прессу. И их болельщики собрали деньги, изготовили дубликат и передали его в советское посольство! Копию Кубка привезли на «Приз «Известий». Помню, как Васильев и Третьяк забирали его вдвоем, потому что один человек такую тяжесть поднять не сможет. Эта история показывает, что такое настоящие болельщики. Этот поступок канадцев мы запомнили на всю жизнь.
«Чудо на льду»
— Это была топ-победа, а полутора годами ранее случилась топ-неудача — проигрыш американским студентам на Олимпиаде-1980 в Лейк-Плэсиде. «Чудо на льду», признанное главным событием в американском спорте XX века.
— Парадокс — считаю, что у нас тогда была по составу лучшая команда в истории: и ветераны еще в порядке были, и мы подросли, и великий Третьяк в воротах. А Ларри Робинсон уверен, что у канадцев лучшая команда была на Кубке Канады-81. Но и одни, и другие потерпели фиаско.
О канадцах ничего сказать не могу, но нам оправданий не было. Перед матчем нам все понятно было. С кем там играть? Нас ведь и ничья устраивала, до последней минуты верили, что сравняем. Никто и не думал, что можем проиграть. И на замену вратаря кивать не надо — ну поменяли, так все равно забивать нужно! Думаешь, нам хоть кто-нибудь накачки перед отъездом устраивал: мол, проигрывайте кому угодно, но только не Штатам? И близко нет. Потому что такое и среди начальников никому в голову не могло прийти.
Думаю, это был вопрос психологии. Мы там просто пересидели. Сначала на Новый год провели Суперсерию, потом совсем ненадолго домой — и опять в Америку, и снова акклиматизация. Две выставочные игры с американскими студентами, одна из которых, выигранная нами — 10:3, нас так и расслабила. Мы понимали, что на голову сильнее всех, а тут еще и все приелось. Уже на автомате всех наших чемпионов в деревне встречали. Будили нас каждый день в 7.30, против чего я, кстати, категорически. У каждого свой организм. Общий отбой — это нормально. Но не общий подъем.
Атмосфера вокруг нас тоже была не очень. За несколько дней до Нового года началась война в Афганистане, холодная война вышла на пик. Чтобы мы могли улететь из Лейк-Плэсида, нас посадили в автобус и вывезли через канадскую границу в Монреаль — потому что Нью-Йорк из-за санкций не принимал советские самолеты. Прилетели мы еще туда, а решение было принято прямо во время Игр. Мы-то ничего этого не знали. И хорошо, что не понимали по-английски — и не могли оценить всего, что про нас говорилось. Но хватало и того, что во время матча новогодней Суперсерии в Филадельфии кто-то Харламову с трибун угрожал: «Приедешь в Нью-Йорк — мы тебя убьем!»
Но опять же — это просто бытовая зарисовка, но не оправдание нашему поражению. Да и если бы Третьяк доиграл тот матч в воротах, уверен, что мы победили бы. Да и сам Тихонов в своей книге написал, что замена вратаря была его ошибкой.
— Американцев на тех Играх тренировал Херб Брукс, с которым ты потом пересекся на сезон в «Нью-Джерси». Что за человек?
— Надо отдать ему должное. Одно дело — наша самоуверенность, но ведь и он должен был сделать что-то невероятное, чтобы заставить их поверить в возможность победы над нами. Брукс готовил этих парней много месяцев по нашей системе, это и по фильму «Чудо» с Куртом Расселом в роли главного тренера видно. Советская методика плюс американская психология. Конечно, нам легче всего думать, что только мы проиграли. Но это неправда. И они — выиграли.
Фильм, кстати, я посмотрел с большим интересом. Тем более что в это время жил в Америке и занимался детским хоккеем. Кино прошло на ура, его крутили не только в кинотеатрах, но и в самолетах, и где угодно. Отдельный показ сделали на Матче звезд НХЛ. И мне все это очень помогло, поскольку резко возросла моя популярность как одного из пусть второстепенных, но персонажей фильма. Все же там говорят — лучшая команда, «Красная машина». А у меня своя детская школа в Нью-Йорке! Народ к нам полетел.
А с Бруксом в «Нью-Джерси» у нас не очень сложилось, если честно. Может, ждал от нас с Фетисовым каких-то чудес. Дядька он был неоднозначный. Скорее тренер для любителей, а не НХЛ. Сумасшедший мотиватор — но не на длинной, а на короткой дистанции. На первом собрании спрашивает: «Почему мы не можем выиграть Кубок Стэнли?» Ребята начинают отвечать подробно, профессионально. А Брукс выслушал все это и закончил выводом: «А почему нет?» Мы между собой посмеялись. И через какое-то время Херб меня о чем-то спросил при всех. Во мне вдруг это воспоминание ожило, и я сам для себя неожиданно его передразнил: «А почему нет?» Он так рассвирепел, что клюшку в стену швырнул.
И к Славе было такое же отношение, и ко всем. Кен Данейко играл сезонов пять без пропуска матчей. А Брукс решил, что каждый без исключения должен пропустить одну игру. Почему — никто не понял. У Кенни дошло до истерики, когда он узнал, что ему эту серию, самую длинную в лиге на тот момент, хотят срубить. Он пошел к генеральному менеджеру Лу Ламорелло, у них был серьезный разговор, и в итоге Данейко дали сыграть. Иначе я за него не ручался бы.
Я читал книгу Валерия Лобановского, и у него было правило: «Не увидь, не услышь, не скажи». Тренер должен замечать все, но порой не подавать виду. И если уж говорить, то чтобы его слово было как приговор. Брукса же было в жизни команды слишком много. Хоккеистов «Нью-Джерси» он быстро утомил. Но все равно отношусь к нему с огромным уважением. Когда потом встречались на мероприятиях, общались очень хорошо. Всегда с праздником поздравит, напишет. Увы, в 2003-м он погиб в автокатастрофе.
Свадьба в зале «Метрополя», где Сталин принимал Мао, «схемы», как встречаться с женой, один телефон на всю базу
— Свадьбу с Жанной, с которой вы женаты уже 41 год, гуляли в «Метрополе»?
— Да, в 83-м. Тихонов в виде исключения разрешил нам отгулять свадьбу по ходу сезона. Вернее, чемпионат страны уже закончился, ЦСКА выиграл, и предстояла подготовка к ЧМ. Как раз в последний день перед заездом на сбор в Новогорск мы и гуляли. Жанна была беременна, и хотелось ее порадовать. Подошел к Виктору Васильевичу, объяснил ситуацию. Ладно, говорит, вот есть день, 18 марта — тогда и делай.
А у нас был товарищ, директор гостиницы «Метрополь» Николай Моисеев. С его помощью мы обычно в Ялту ездили. Гостиница «Ялта» принадлежала системе «Интуриста», как и «Метрополь». Летом попасть туда было сложно, но он помогал. Сказал ему где-то за месяц о свадьбе, он тут же подхватил: «Давай сделаем в Красном зале». Там когда-то Сталин принимал Мао Цзэдуна.
«Метрополь» был одним из лучших ресторанов Москвы, и на стол выставили лебедей с выгнутыми шеями. Красота! Свидетелем у меня был наш общий с Фетисовым друг Владимир Островский, директор ресторана гостиницы «Советская». Собрал там и армейцев, и сборников.
— Тихонов тоже был, тост произносил?
— Нет. Он после заключительного матча чемпионата всегда на несколько дней уезжал в Ригу. Там отдыхал на взморье, проводил время с семьей, поднимал записи, касавшиеся сборной и чемпионатов мира. Полностью отключался от первенства страны и переключался на сборную. В первые три-четыре дня подготовки к ЧМ старшего тренера не было, и мы всегда работали под руководством Владимира Юрзинова по чисто восстановительной программе — кроссы, футбол, хоккей с мячом. Чтобы продышаться. А нам после свадьбы продышаться действительно нужно было. Хорошо, разрешили собраться на базе к обеду, а не с утра.
— Как тогда топ-хоккеисты знакомились с будущими женами?
— Мы с Жанной познакомились в Ялте. Оказались там одновременно на отдыхе — мы с Фетисовым, она — со своей подругой Леной Коневой, внучкой прославленного маршала Конева. Жили в одном блоке номеров «люкс». Кто мы такие, она была в курсе и хоккеем интересовалась. Покорила меня не только красотой, но и интеллигентностью, манерами, уровнем культуры. Она работала в Министерстве нефтяной промышленности СССР, занималась планированием добычи нефти. Готовила доклады по месторождениям, и на ней лежала большая ответственность. Это уже говорило о многом, поскольку тогда женщинам особо важные посты в Союзе доверяли редко. При этом она абсолютно не была «сухарем».
Работать она перестала, когда родила нашего сына Леню, в 83-м. А на первых порах встречал ее с цветами у министерства. В те редкие дни, когда Тихонов нас отпускал. На машине ехали в ресторан или к ней домой. Потому что у меня еще толком ничего не было — крохотная «однушка» на Речном вокзале, которые мы получили со Славой в доме ЦСКА, была такой, что туда приличную девушку даже везти было неудобно. Без ремонта, запущенная.
Встречались мы с Жанной, не только когда нас официально отпускали. Были разные схемы. Вечером у нас свободные часы. В семь ужин, в 11 отбой. К нему ты должен железно вернуться, не успел — серьезное нарушение, это Кузькин отслеживал и умалчивать никогда не стал бы. А через окно не заберешься — третий этаж. Но в эти четыре часа мы могли спокойно выйти с базы якобы подышать свежим воздухом. А на самом деле ездили в город и обратно. Дороги тогда были пустые, пробок не было, ехать менее получаса. Тем более в ГАИ нас все знали — свои люди. И если мы даже сильно превышали — не останавливали.
Самые большие проблемы были с телефоном. Нынешним молодым этого не понять. Мобильных еще и близко не было, а стационарный аппарат — один на всю базу, при входе в корпус. И когда мы все сидели около телефона и ждали своей очереди позвонить — смеяться тут, поверь, было нечему. Если надо было пару слов сказать — естественно, пропускали. Изредка приходилось пользоваться авторитетом — первая пятерка имела в этом смысле некоторый карт-бланш.
Жанна мой образ жизни приняла достаточно легко. Потому что ее отец был полярным летчиком, и она к чему-то подобному еще в детстве привыкла. А такой режим был ценой того, чего мы добивались и как жили. Это даже не обсуждалось.
— В ту пору бытовала теория, что в первый год после свадьбы у спортсмена вся игра расклеивается, потому что он привыкает к новому образу жизни.
— У меня все было наоборот. Когда мы начали встречаться, я, можно сказать, на крыльях любви попал в символическую сборную победного Кубка Канады. А когда поженились, провел свой лучший чемпионат мира. Тогда в Германии мне дали приз лучшему защитнику ЧМ. Это был очень хороший год!
Жанна меня во многом изменила. Дисциплинировала — в том числе и по части отношения к режиму. Добавила максимализма. Стало еще больше ответственности за фамилию, за семью. За то, что с одной стороны, должен ею гордиться, а с другой — все отдавать, чтобы имидж семьи был как можно выше. Я — ленинградец, она — москвичка, а в москвичах это очень сильно развито.
Мне вообще повезло с кругом общения, который у меня появился благодаря Жанне. Это и Лена Конева, а через нее — легендарный Игорь Моисеев со своим ансамблем народного танца. И Лера Александрова, внучка прославленного руководителя ансамбля песни и пляски Министерства обороны. Я бывал и у Александрова в Доме на набережной, и у Моисеева. Игорь Александрович был полон энергии, даже отпраздновав столетний юбилей!
Два гола, которые спасли ЦСКА чемпионство, и разнос от Тихонова
— Чемпионаты СССР вы с ЦСКА брали всегда, и близки к проигрышу были только однажды — в 85-м. Что произошло?
— В «Динамо» выросло классное звено Светлов — Семенов — Яшин, и в сочетании с парой защитников Билялетдинов — Первухин и Мышкиным в воротах эта команда стала мощной силой. А тут их еще и Моисеев возглавил. Его уход из ЦСКА стал большим ударом по нам и усилением для динамовцев. Тихонов был против того, чтобы его отпускать, понимал, что в этом есть опасность — Юрий Иванович серьезно вырос как специалист. Думаю, все решалось на самом верху. Будь жив Юрий Андропов, который приглашал Тихонова в ЦСКА и сборную — мне кажется, Моисеева в «Динамо» не отпустили бы. Но в феврале 84-го его не стало, а летом того же года Моисеев возглавил «Динамо».
Это был наш первый сезон без Третьяка, который до последнего дня в хоккее держал высочайший уровень. О его уходе мы узнали, только когда пришли на предсезонку. После победы на Олимпиаде в Сараево Третьяк попросил Тихонова, чтобы со следующего сезона он мог готовиться к матчам дома, а не на базе. И получил отказ, после чего закончил карьеру. Если бы меня спросили, можно ли Владику жить дома, я бы сказал «да». Мы все относились к нему с огромным уважением. Но нас не спрашивали. Логика Тихонова заключалась в том, что отпустит одного — захотят и другие.
Весь сезон «Динамо» лидировало, у Моисеева с его амбициями показать, чего он стоит как главный тренер, все здорово получалось. В конце чемпионата у нас было два очных матча подряд (плей-офф тогда в чемпионатах СССР еще не ввели. — Прим. И.Р.), и если бы в первом мы проиграли, все было бы кончено. Причем тот матч должен был состояться чуть раньше, но 10 марта 1985-го умер генсек ЦК КПСС Константин Черненко, был объявлен траур — и игру сдвинули.
Еще за пять минут до конца «Динамо» вело — 2:0, у нас не получалось ничего. Мы стояли на краю пропасти. И тут произошло то, что стало для меня самым запоминающимся фрагментом за все годы участия в союзных чемпионатах.
— В тебе проснулся снайпер, и ты забил два гола.
— Сначала с шайбой пересек синюю линию и с двух третей зоны резко бросил с кистей. Попал точно в левую девятку. А потом снова подключаюсь к атаке. Терять уже нечего, 1:2, игра заканчивается. После первого ответного гола мы почуяли запах крови. Динамовцы-то не знали, что такое выигрывать чемпионат, а у нас этого победного опыта было море.
Не помню, отдал ли кто-то пас или шайба ко мне случайно отскочила. Я принял ее с неудобной руки, сделал пару шагов — и с неудобной же бросил. Непонятным образом шайба перескочила через щиток Мышкина и оказалась в дальнем углу. Все армейцы, в том числе и со скамейки, прибежали ко мне в угол площадки и навалились сверху. Могли и раздавить. Бывают дни, когда для тебя сходятся все звезды. Это был такой вечер, а еще один — когда я, защитник, ухитрился забить четыре (!) гола в одном матче Кубка чемпионов — финской «Таппаре».
Тот матч с «Динамо» закончили вничью и перед последней игрой с ним же отставали на одно очко. Нас устраивала только победа. Виктор Васильевич успокоиться не давал. После каждой игры у нас бывал часовой видеопросмотр, и на нем я внезапно получил от него по первое число. Такова была его стратегия — любого мог опустить с небес на землю. Ты ни секунды не мог чувствовать себя спокойно. Все время был взвинчен, на нервах. Но это работало и приносило результат.
— Что он после спасительного дубля тебе предъявил?!
— Говорил о моих ошибках в обороне, причем в жесткой, неприятной форме, при всех. У меня после игры настроение было шикарное — а тут такой удар по самолюбию. До конца привыкнуть к этому было невозможно. На собраниях Тихонов умел достать, задеть за живое. Но задевал он не чтобы морально убить, а чтобы разозлить, разбудить в тебе победителя. Да, от его максимализма порой выли. Но можно играть в СКА тех времен, ни к чему не стремиться и деградировать. Меня этот вариант не устраивал. Я лучше повою — а потом выйду и выиграю.
Для кого Виктор Васильевич был добром, для кого — злом, пусть каждый говорит за себя. Для меня — однозначно добром. Тренер — это человек, который отвечает за результат. Лучшая хоккейная команда страны, одна из лучших в мире — не детский сад, где главное, чтобы ты себя комфортно чувствовал. Тут из тебя выжимают результат любыми методами. Иначе не будет ни тренера, ни команды, ни победы.
— Как сыграли повторный матч с «Динамо»?
— Выиграли — 10:1.
«Убийство» в финале Кубка Канады, Гретцки — лучший игрок всех времен
— Самое обидное, что для тебя было за всю хоккейную карьеру?
— Третий матч финала Кубка Канады 1987 года. Выиграла его Канада за счет судейства и только его. В других случаях можно об этом с какими-то оговорками рассуждать, но такого сплава, как тогда, я больше никогда и нигде в жизни не видел!
Самое дикое, что перед третьим матчем ко мне подъехал судья Дон Кохарски. И показал на мой свитер: мол, Алекс, после игры подаришь? Отсудил бы нормально — может, и подарил бы. Но после матча и в особенности победного гола «Кленовых листьев» он к нам даже не подъехал. Потом, когда я уже приехал в НХЛ, он игры с моим участием не раз судил. Но никакого общения не было. Что я его, убивать буду? Так, с усмешкой на него смотрел.
— Считаешь его негодяем?
— Надо быть специфическим человеком, чтобы согласиться сделать такое грязное дело. Может, он в жизни и нормальный дядька, а тут просто выполнил задачу, которую перед ним поставили, — не знаю. Сейчас таких убийств в хоккее просто не может быть. Во-первых, потому что есть видеопросмотры. Во-вторых, потому что любой повтор имеют возможность видеть не только судьи, но и болельщики на кубе. А они тоже хотят справедливости — даже по отношению к сопернику. В Канаде в этом плане культура боления очень высокая. И, хоть мы и проиграли, говорю: это был лучший хоккей в моей жизни.
— 6:5, 5:6, 5:6 — одни счета говорят сами за себя. Почему на второй и третий матч финала вы с Канадой поехали в Гамильтон, где команды НХЛ не было и нет?
— Но дворец серьезный, на 16 тысяч. А связано это с тем, что тогдашний хозяин «Торонто Мэйпл Лифс» Гарольд Баллард, ярый антисоветчик, сказал: «Пока я жив, русские здесь играть не будут». И действительно — ни на клубном уровне, ни на уровне сборных долго там не играли. Не то чтобы я считал Гамильтон, пригород Торонто минутах в 40 езды, неудачным городом для нас — хоккей-то был потрясающий. Во второй игре был овертайм, причем двойной. Один гол отделял нас от победы в турнире. Момент был и у меня. Но забил Марио Лемье.
В третьем матче мы к девятой минуте 3:0 вели. И с этого момента Кохарски взялся за дело. Нам свистелось все, им — ничего. Есть хорошая подборка эпизодов из того матча, по которой все становится ясно. Нам все равно не дали бы выиграть. Развязка произошла на 59-й минуте. В чужой зоне Дэйл Хаверчук откровенно цепляет Бычка, Славу Быкова. Но Кохарски молчит. Тут же контратака — и трое канадцев выходят на одного Игоря Кравчука. Наверное, для Лемье это был самый легкий гол в жизни. И Кубок Канады — их.
— Но в каких-то чисто хоккейных моментах канадцы вас превзошли? Их главный тренер Майк Кинэн рассказывал, что иногда пользовался советской традицией четырем звеньям выходить строго по очереди — и бывало, что под наше четвертое ставил первую тройку с Гретцки и Лемье.
— В такое могу поверить — этим в то время и еще долго отличалась работа канадских тренеров и наших. Можно даже одного игрока в нужный момент передернуть — уже преимущество будет. Тем более когда они — хозяева и имеют право последней замены. У нас на такие нюансы внимания обращали мало. Конкретные звенья под тройки противников не готовили — Виктор Васильевич такое не практиковал.
И именно на финальную серию Кинэн приготовил сюрприз — объединил двух главных звезд и центрфорвардов, Гретцки и Лемье, в одну тройку. Не могу сказать, что для такого решения надо так уж много ума, но этого же раньше никто не делал. Тем не менее мы были как минимум не хуже. Игры — абсолютно равные.
— Согласен ли ты с утверждением, что Гретцки — лучший хоккеист всех времен и народов?
— Несмотря на весь свой патриотизм и гордость отечественным хоккеем, да. НХЛ — это ежедневная война, каждый матч — вопрос жизни и смерти. И когда говорят, что в лиге было негласное распоряжение Гретцки не бить, — это вранье и чушь. Я смотрел записи — были моменты, когда ему так вставляли, что мало не покажется. Сам я, бывало, тоже жестко играл против Вани, как мы в сборной СССР его называли.
Поймать его не могли не из-за желания лиги его оберегать, а благодаря уровню его понимания игры. У гениального Гретцки в момент приема шайбы было семь-восемь решений, что с ней делать дальше. Но лично мне было сложнее против Марио Лемье. Он побыстрее, поатлетичнее, да и ответить может как следует. Как-то уже в НХЛ я, так вышло, сыграл против него грубо, а потом прилично получил от него в спину. После чего он жестами показал: раз ты так, то и я — тоже. Никаких вопросов, все по-честному!
А Гретцки и его сумасшедшую эдмонтонскую банду с Мессье, Курри, Коффи и остальными мы в одной из клубных суперсерий 7:2 прибили. Потому что они после гусей были. В смысле — после католического Рождества, на которое этих самых гусей и едят. А у нас-то никакого праздника не было!
— В чем секрет вашей волшебной пятерки?
— Все пятеро видели хоккей как один. Если ты с шайбой в такой-то точке поля, можешь отдать в определенную зону на автомате — сто процентов, что там кто-то из наших будет. Понимали друг друга так, что правильно говорит Фетисов: на льду мы как бы играли уже без тренера. Не потому, что не слушали Тихонова — просто уже находились в своей стихии. Результат давало и то, что мы были подобраны вместе совершенно неслучайно, и подготовка, и взаимопонимание.
Тренировались мы тоже пятерками, причем не только в хоккей, но и в футбол, и в баскетбол, и в гандбол. Чтобы сыгранность и взаимопонимание были такими, что хоть ночью разбуди — точно сыграешь на партнера. Даже бегали — и то пятерками! У нас были базовые упражнения — против давления, против отката. В зависимости от того, по какой схеме играет соперник — 1-4, 1-2-2, 1-3-1. До автоматизма знали, как играть в чужой зоне с подключением защитников, чтобы не привезти контратаку.
В последние лет 15 довольно часто играю и с Буре, и с Могильным, и с Федоровым. Индивидуально они однозначно сильнее всех нас, даже Макарова в его лучшие годы. Но того понимания игры, как у моих ребят, у них все равно нет. Потому что мы играли в более коллективный хоккей. И найти ему противоядие было сложнее, чем даже против самых великих мастеров. Ведь они были сами по себе. А мы — все вместе.
Фетисов
— С Фетисовым ты сдружился на молодежном чемпионате мира, еще до перехода в ЦСКА. А когда он как личность впервые тебя поразил?
— В первом же моем сезоне в ЦСКА произошел инцидент, показавший, какой бесстрашный характер у Славы. Он не побоялся при всех открыто возразить Виктору Васильевичу. Хотя было понятно, что этот бой он проиграет.
В 20 лет Фетисов попал в символическую сборную ЧМ-78 в Праге, играя с тройкой Михайлов — Петров — Харламов. Но в какой-то момент Тихонов решил подтянуть меня. Поставил с Геннадием Цыганковым и с первым звеном — видимо, чтобы мне было с такими людьми легче расти. А Славу — с Сергеем Бабиновым и тройкой Капустин — Жлуктов — Балдерис.
И тут Слава взорвался. Ему повесили в раздевалке желтую тренировочную форму, а он демонстративно надел зеленую, которую носило звено Петрова, и вышел на лед. Тихонов заставил его пойти в раздевалку и переодеться, и на открытую войну Фетисов идти не стал. Но момент был эмоциональный, все его запомнили. Понимали, что он боролся за справедливость, желая играть с тем звеном, с которым он победил. Но с тех пор-то уже год прошел, половину которого Фетисов пропустил из-за травмы. И Тихонов своим решением показал, что места в звеньях никем не забронированы.
Все это в итоге вылилось в то, что мы с Фетисовым Олимпиаду-80 впервые отыграли в одной паре. Цыганков еще в межсезонье, по мнению Тихонова, не потянул и уехал в Ленинград, а Бабинов перед Лейк-Плэсидом получил травму. Так, в какой-то степени случайно, нас и объединили. На десять лет.
Фетисов был лидером в нашей пятерке — и в тренировках, и в игре, и в жизни. Слава всегда любил красиво одеться, прическу сделать яркую. Тогда было модно завиваться, а у нас в Киеве были друзья-парикмахеры. Из игроков ЦСКА завивку делали трое — Харламов, Фетисов и Сергей Гимаев. Да-да, Наилич, пусть земля ему будет пухом, тоже был парнем экстравагантным. У меня же и мысли о таком не было.
У Фетисова еще в молодости было желание высказываться, притом что в нашей тогдашней системе это было не принято. Поэтому уверен: если бы судьба сложилась так, что он рано оказался в НХЛ, — однозначно стал бы там суперзвездой. Ведь этот статус подразумевает и яркую личность, медийность. Что у Славы было всегда, и в этом ему равных трудно найти.
— Правда, что ты у Фетисова даже дома жил?
— Да. Приехал из Ленинграда, формально меня поселили в армейском пансионате на Песчаной улице. Вначале часто ночевал у Цыганкова или Харламова, но долго это продолжаться не могло. А со Славой мы еще с молодежки стали такими друзьями, что я вещи к Фетисовым домой перевез. Славина мама не только сына, но и меня кормила и обстирывала. Бегали на пятый этаж хрущевской пятиэтажки без лифта, где они жили. Это продолжалось год-полтора.
— И даже дрались вы вместе, как мушкетеры у Дюма.
— После первого моего сезона в ЦСКА, когда Слава пропустил ЧМ-79 из-за травмы, а меня отцепили от сборной в последний момент, мы поехали в отпуск в военный санаторий под Сочи, в Мацесту: ему врачи для процедур прописали. Накануне возвращения пошли в широко известный в тех краях ресторан «Кавказский аул» на прощальный ужин.
В какой-то момент меня толкнули пьяные ребята с Кавказа. К хоккею все это отношения не имело, они и знать не знали, кто мы такие. Обычная ресторанная ссора. Начался разговор с одним, потом выбежали другие — целая компания. Местные считали себя хозяевами территории. Ко мне, заметив ситуацию, тут же пришел на помощь Слава. Нас двое, их с десяток. Завязалась драка, мелькнул нож. Все могло закончиться очень плохо. Не могу сказать, что стало страшно, потому что думать там было некогда: все решалось на уровне рефлексов.
В этой заварухе невозможно было разобрать, кто из нас сломал одному из главных в этой компании челюсть. Тут же рванули оттуда, они за нами погнались, но мы смогли оторваться. Наутро ситуация всплыла, и нас пригласили в военную прокуратуру, так как мы жили в санатории Минобороны. Выяснилось, что это гуляла местная золотая молодежь, а челюсть мы сломали сыну какого-то высокопоставленного сочинского чиновника. Пытались все свалить на нас, но в итоге во всем разобрались правильно, нашлись свидетели. Единственное — попросили незамедлительно покинуть город (что и так было в наших планах) и по дороге в аэропорт заехать в больницу к тому парню и поговорить с ним. Заехали, поговорили и улетели.
Та история сплотила нас не только на льду. Уж там-то мы просто спиной друг друга чувствовали. Ощущали даже, кто в каком физическом состоянии на данный момент. Если Слава был лучше, он больше подключался, обыгрывал, атаковал, а я страховал. Если я — наоборот.
— С самым страшным моментом в жизни за пределами льда понятно. А на льду?
— Как-то на тренировке ЦСКА Слава поставил передо мной клюшку, и шайба рикошетом от нее в горло мне попала. Ни вдохнуть было, ни выдохнуть. Прямо в гортань! Вся жизнь пролетела перед глазами за несколько секунд. Но сознание не потерял и в конце концов отдышался. Отвезли в военный госпиталь Бурденко на скорой помощи, дней пять после этого говорить не мог.
— Как Фетисов стал капитаном ЦСКА?
— Летом 81-го, на сборах. В очень молодом для этого возрасте — 23 года. В предыдущем сезоне первые полгода, как и много лет перед тем, капитанил Борис Михайлов, а в декабре он закончил карьеру. Остаток сезона букву «К» носил Желудок, Витя Жлуктов. А потом Тихонов назначил капитаном Славу. Ни о каких выборах в армейской команде не могло быть и речи.
Во второй части беседы — о знаменитом конфликте в ЦСКА конца 80-х, семи годах Касатонова в НХЛ, олимпийских сборных Нагано-98 и Сочи-2014, суровых реалиях России 90-х, работе генеральным менеджером в родном СКА.
