«Трупов на Эвересте много. Тела превращаются в мумии, усыхают от солнца». Истории о самом известном путешественнике России
Обозреватель «СЭ» в своей авторской рубрике рассказывает о Федоре Конюхове, которому 12 декабря исполнилось 70 лет.
Голышак вспоминает
Где-то в Заокском районе Тульской области проводит пандемию Федор Конюхов. Тоскует по океанам. По волнам с дом высотой.
Я по волнам не тоскую вовсе — в малолетстве уносило на морском велосипеде куда-то за горизонт, к турецким берегам. Прохлопал отлив — и волны качали так, что стресса страшнее в жизни не было. Если я сам побывал хоть раз в жизни Федором Конюховым — то именно тогда. Хватит.
По волнам, по опасности пучины не скучаю — а по Федору Филипповичу еще как! За прежние встречи не наговорился. Да и Конюхов вроде времени не терял, копил приключения и тяготы. Так что встреча номер три возможна.
Я смотрю, как осаждают репортеры всех каналов его в канун 70-летия — и Конюхов, изнуренный таким напором, отыскивает чудесный выход. Всякого пускает в то имение, которое так и называется: деревня Федора Конюхова. Всякому позволено ходить за Федором Филипповичем по пятам, слушать обрывистые рассказы — но ни на кого Конюхов не тратит время персонально. Вроде так.
А может, мне показалось...
Юбилей
70! Это цифра!
Когда-то заслуженный футболист Валентин Бубукин легко и весело объяснил, что такое 70: «Это много цветов — а ты живой».
Не знаю, явился ли кто-то к Конюхову в деревню с цветами. Сомневаюсь. Но что Федору Филипповичу от этой цифры странно и неуютно — готов поручиться. Ну какие 70, о чем вы?!
Мне хочется прямо сейчас, не выбирая между оттепелями и заморозками, отбросить все дела. Ехать в эту деревню немедленно — с индивидуальными поздравлениями. Найти особенные слова. Мне кажется, я в силах.
Раздухарившись, отыскиваю даже сайт этой деревни. Вчитываюсь в строчки — за которыми осязаема хрипотца Конюхова: «Есть места, где я могу уединиться. Это места моей силы. Это мои места».
Я хочу приехать и прояснить — как они, его 70? А выведав все, уезжать с мыслью — стареть не страшно...
Смотрю на визитку сына Федора Филипповича Оскара, через которого вся связь великого путника с миром и людьми. На перечень телефонов. Надеюсь, все они действующие. Набрать? Напроситься?
Беру в руки иконку, которую преподнес мне когда-то Конюхов-старший. Поцеловал краешек — и протянул:
— Она по моему эскизу писана. Николай Угодник! Посмотрите-ка, какой.
Я вгляделся — Николай Угодник, самый добрый из святых, покровитель всех странствующих. На этой иконе необычный — на одной руке парусник, на другой — мыс Горн. Вот это подарок!
Смотрю на визитку, на икону...
Думаю: нет-нет-нет. Пусть схлынет ажиотаж. Пусть отдышится Федор Филиппович от вереницы поздравляющих.
А вот весной и напрошусь на новый разговор.
«Патриот»
Мне интересно — что изменилось за десять лет? Ровно столько не виделись. 60-летний Конюхов в паспортные данные верить отказывался.
Мне казалось, назовет себя сорокалетним. Самый лучший возраст.
А он, помню, всплеснул руками:
— Да мне лет триста!
— Что вы говорите такое.
— А сколько я всего успел? Разве можно все это — к шестидесяти? Только триста!
Рассказал в тот день Конюхов про то, что в метро проходит бесплатно, — да и как иначе, если пенсия чуть больше шести тысяч?
— Но я пенсионер работающий, — усмехался. — В двух институтах на полставки работаю, профессор. В транспортной академии преподаю безопасность судового мореплавания. Если уволюсь — пенсия будет тысяч девять.
Рассказал, что по Москве передвигается исключительно на метро, хоть автомобилем владеет. УАЗ «Патриот».
Я тотчас представил, как разглядел бы в потоке за рулем грязнющего «Патриота» Федора Конюхова — и прямо там отдал бы концы. Скорее всего.
— Я в Москве-то почти не езжу, — угадал ход мыслей Федор Филиппович. — Да меня здесь почти не бывает.
Вот это и интересно — не сменил ли автомобиль? Случилась ли прибавка к пенсии? Начали уходить дороже картины — если прежние покупали за 7-8 тысяч евро?
Научился ли уставать, наконец?
Известность
Покойный Гамула говорил: «Раньше я был молодой и красивый, а теперь только красивый». Набрасывал панаму на мультяшную лысину.
Когда-то и я был молодой и дурной. Читал кучу лишнего — пропуская очевидное. Служил тогда, в начале 1990-х, в газете «Московский Комсомолец».
Как-то раздался в нашем отделе спорта звонок:
— Вот, Федор Конюхов собрался туда-то. Написать бы про это.
— Федор Конюхов? — переспросил я. — А кто это?
— Стыдно, молодой человек, — произнес укоризненно голос.
Ну и короткие гудки.
Какой же я был идиот! Что-то про Конюхова слышал — но пропускал мимо. Да особо про него и не писали. Так, мимоходом.
Что уж говорить, если мы с Сашей Кружковым сделали первое большое интервью в жизни Федора Емельяненко, например. В ту пору, когда уже и Япония, и Штаты сходили от Федора с ума. К нам Федя приехал на тульской электричке, в лыжной шапочке и каком-то зипуне. Отыскали местечко в забегаловке Курского вокзала — и сидели полтора часа. Ни одна душа Емельяненко не узнала.
Вот и Конюхов совершил тысячу подвигов — прежде чем все мы по-настоящему о нем услышали. Распробовали Федора Филипповича. Душечку нашего.
Хоккей
А потом мы встретились — годы, годы спустя. В марте 2012-го.
Колесил я по стране, едва успевая заглядывать домой. Разбирал верх сумки — швырял чистое — и мчался в аэропорт. Плей-офф КХЛ!
Не знаю, во что там играют сейчас. Не вполне в курсе, кто чемпион. Но тогда это было круто. Вся страна знала, как поднимается «Трактор» с приходом Валерия Белоусова. Как лютует.
Под горячую клюшку попал в тот вечер «Ак Барс». Но кто бы знал, что задорно начавшийся день преподнесет главный сюрприз под занавес.
А с утра пошел я, словно старик Плейшнер, в зоосад. Челябинский зоосад — ну не потеха ли? Помню, увидел, как протянули на каком-то копье победителю конкурса «Мистер Zoo» — 2012 тигру Самуру подарки — тряпичную куклу и говяжью ногу.
С говяжьей ногой разговор был короткий. Куклу чемпион превратил в игрушку сексуального характера. Воскресные отцы натянули детишкам шарфики до бровей.
Приключения мои только начинались. Получаса не прошло — покрытая изморозью челябинская макака метнула в меня яблоком. Сетчатый забор способствовал широте разброса — обдало с головы до ног.
Это я легко отделался — точно так же в 1956 году отправился в зоопарк Мельбурна Андрей Петрович Старостин. В белом костюме.
Не оценил злой огонек в глазах бабуина — а тот метнул... не яблоком, нет. Зачерпнул на всю пригоршню дерьма из-под собственного зада. Забор в Мельбурне тоже был сетчатый.
Ту Олимпиаду Старостин до конца дней вспоминал, досадливо крякая.
...Я возвращался через талые сугробы в гостиницу — где и обнаружил в окошке дырку от дробины. Вот как в этом Челябинске обходятся с корреспондентами?! Весь Конан-Дойль всплыл в моей голове разом: чердак напротив, Рейхенбахский водопад, второй по опасности человек Лондона полковник Моран с духовым ружьем...
Мне б пристроить у окна воскового Голышака в ожидании развязки — да не хватило времени. Ждал хоккей.
— А не хочешь ли смотреть игру с Конюховым вместе? Ты да он? — предложили мне.
— С кем?! — переспросил я.
Хоть на сей раз мгновенно понял, о ком речь. Но Челябинск, хоккей — и Конюхов? Откуда, зачем?
— Да Конюхов же, — подтвердили мне. — Федор Конюхов.
Ну ладно.
«Довайте»
Видимо, зазывали на Конюхова, словно на яблочный пирог, не меня одного — крошечная ложа для самых почетных забита была женами, младенцами и дядьями хоккеистов.
Казалось, и хоккеисты бросили бы все свои ледовые забавы, будь их воля. Ринулись бы к нам. Расталкивая друг друга клюшками и локтями.
Федор Филиппович, человек из легенд, затисканный многоголосой толпой, косился на вазу с пирогами.
От него, бедного, не отлипали, не давали отведать:
— Ах, расскажите... А вот вы... Давайте же сфотографируемся...
— Довайте, — отвечал Конюхов странным голосом. По-бурлацки нажимая на «о».
Его и в майку «Трактора» успели вырядить. Федор Филиппович не противился.
Океан
— Федор, давайте поговорим? — приблизился я.
— Потом, потом, — ласковым шепотом отозвался Конюхов. Не знаю, за кого принял, — но отодвинулся.
Стоило отвернуться — мой герой исчез. Затерялся в почетной ложе среди родни Даниса Зарипова. А может, уплыл в прекрасные дали. Вот и думай, был ли он. Чеширский кот оставлял за собой улыбку — Федор Филиппович оставил разве легкое покачивание штор.
Но тут вдруг Конюхов появился снова. Приобнял меня ласково, сообщил о сокровенном:
— Сейчас буду штурмовать Эверест, а потом — снова в Тихий океан. Я пять дней не спал, все тренировался. Надо вот зубы лечить.
Голова моя дернулась, как у картонного рыцаря, от информационного камнепада. Эверест? Пять дней не спал? Тихий океан?! Ну и дела...
Фотосессия
Какая-то из хоккейных жен подкрадывалась с тыла. Другая с бокалом танком шла напрямую. Стоило приступать к расспросам срочно. Пока безотказного Конюхова не утащили на новую фотосессию.
— Вам когда было в последний раз страшно?
— О-ох! — обрадовался Конюхов. — Да мне всегда страшно! Только Николай Чудотворец и спасает. Он в первую очередь. За «Трактор» вот болею. Ему тоже Николай поможет.
Кто-то повис у Федора Филипповича на рукаве — хоккейная майка способствовала таким фокусам.
— Фотографироваться, фотографироваться, фотографироваться!
— Давайте в Москве встретимся да поговорим нормально, — шепнул чуть обескураженно Конюхов. — Вы же оттуда? Здесь нам все равно не дадут...
Премия
Так и появился «Разговор по пятницам» с Федором Конюховым. Возможно, один из лучших за все годы. Леонид Слуцкий как-то обронил:
— Все ваши «разговоры» читаю — но этот был особенный! Мы с ЦСКА куда-то улетали, ехали в аэропорт. Так я на весь салон отрывки зачитывал. Ребята слушали. Про Эверест — это мощно!
Ч-черт, как приятно. За тот разговор дали нам какую-то премию — пригласили (за казенный счет) в Болдино, расселили рядышком с пушкинской усадьбой. Познакомились с Познером, Светланой Сорокиной, Флярковским, Дмитрием Быковым... Эх, было же время...
Так что Федору Филипповичу лично я глубоко признателен. В жизни не забуду.
Часовня
Вы же знаете, где в Москве Дом музыки? Вот Павелецкий вокзал, от него два шага. А на другой стороне Третьего транспортного затерялась средь многоэтажек часовенка. Но стоит подойти чуть ближе — Господи! Это что ж за красота?
Вокруг бронзовые адмиралы. Кажется, даже какие-то флибустьеры. С натертыми на счастье носами. Вот так зазеваешься — и забудешь, зачем пришел.
А ждал нас внутри Федор Филиппович в рясе. Оборудован шалман рядом с часовенкой словно корабль. Внутри — картины, книги, иконы, штурвал... Вот это музей так музей. А вдобавок сам Конюхов стоит рядом и наблюдает за эффектом! Все-таки не ошиблись мы с профессией.
— Эту часовенку рядом с мастерской я построил в память о моих погибших друзьях — моряках, альпинистах, путешественниках, — обвел пальцем вокруг. — Перечислены 32 фамилии. Я всегда молюсь за них. За тех, кто отправляется в новые экспедиции. Все в руках Бога. Сколько раз гибли люди на моих глазах — вы не представляете! К примеру, стоим вдвоем, между нами меньше метра. Вдруг с обрыва летит камень, который оба не видим. Он попадает в товарища — и тот умирает. А у меня ни царапины.
Рассказам под сушечки и чаек не было конца. Но прежде расположил, занес в список друзей теми самыми иконками:
— Точно такая же в космос отправилась. Вы печенье берите. С изюмом. Колбаска вот лежить.
Федор Филиппович смягчал всякое слово, какое только в силах был смягчить. А взгляд-то, взгляд — лукавый, озорной!
Вскакивал вдруг, вспомнив:
— А вот я вам не показал!
Могучий крест, качнувшись с шеи, едва не продырявил яхтенный чертеж.
— Федор, аккуратнее! — выкрикнул не утративший бдительности сын Оскар.
Так и звал папеньку — «Федор». Все в этой часовне на свой манер. Но нам нравилось.
Андреевский флаг чуть покачивался под дуновением из... нет, не форточки. Как правильно — иллюминатор?
Мы будто очутились на страничках древней книжки Федора Филипповича — в которой каждый год был размечен по-особенному: «1953 год — первый раз услышал запах сена. 1963-й — первый раз был исключен из школы. 1972-й — первый раз ел зеленую змею...»
Прочитали мы про Конюхова все, что можно было прочитать, — среди цитат выделялась такая вот. От легендарного яхтсмена Виктора Языкова: «Конюхов — личность уникальная, небеса ему прощали отсутствие профессионализма. Это можно объяснить только одним: Федор Конюхов блаженный. Не надо его копировать».
Уходили мы часа через два с единственным желанием — копировать, копировать! Раскрашивать каждый день!
Бронзовые флибустьеры в сумерках, казалось, подмигивают, перешептываются в спину: «Мы же говорили?»
Судьбы
Мы встречали разных людей, игравших с жизнью и смертью. Доверяющих свои судьбы волнам и небесам.
Кто-то — как видный яхтсмен Завадников — ощутимо раздражался от наших пробелов в терминологии. Стоило Кружкову изобразить на лице недоумение от слова «бушприт» — и яхтсмен разгневался. Разговаривал с той секунды брезгливо. Быть может, так нам и надо.
Великий из великих Валерий Розов смотрелся уставшим — от этого города, пыли на подоконнике, всех нас. А главное — от скуки. Разве что не зевал от расспросов.
То ли дело в небесах — выискивая воздушные потоки меж скал. Это да!
Не знаю, как сложилась судьба яхтсмена. Мне все равно. А вот за Розова переживали, пропитавшись духом Великого Риска. А день, когда непальская скала Ама-Даблам подарила ему вечный покой, стал для нас черным.
Конюхов не раздражался и не зевал. Совсем напротив — радовался нам как родным. Интересовался судьбой. На всякий расспрос припоминал историю. Подперев щеку крепким, не стариковским кулаком, щурил прозрачные глаза.
Вспомнилось вдруг, как убеждал нас вратарь Овчинников: «Люди с прозрачными глазами не врут. Смотрите — у меня прозрачные!»
Ни на секунду мы не усомнились — не выдумывает ли Федор Филиппович. Не фантазирует ли. Откуда такие истории?
Верили всему. Ах, какие это были истории.
Еда
Мы искали глазами весло. То самое, про которое шутил народ — с ним разговаривает Федор Филиппович, пересекая меридианы и океаны. Не найдя, справились:
— Где ж весло-то?
— А зачем здесь весло? — озадачился Конюхов.
— Думали, вы после ста дней одиночества с веслом начинаете разговаривать...
— Никогда со мной такого не было! — усмехнулся наш герой. — Я с детства верующий, всегда чувствовал Божье присутствие. Что ж мне с веслом говорить? Это вопрос настроя. Если б меня забросили в океан неизвестно на сколько — крыша и впрямь могла поехать. Вот сооружали мне первую весельную лодку — я готовился к ста дням в океане. Хоть было предчувствие, что управлюсь дней за семьдесят. А пробыл 46. С яхтой точно так же. Я же знаю — земной шар крутится, в нем 27 тысяч миль. За 200 дней закрою круг и вернусь к людям. Все!
— Читали-читали ваши дневники, — рады были мы поймать на противоречиях такого персонажа. — Так писали — «временами подкрадывалось безумие».
— Хм, — Федор Филиппович посмотрел на нас сладко-сладко. — Бывало!
— Ну как же так?
— Бывало, бывало... Надо бороться, уходить от безумия-то... Дневники — вещь откровенная, потому и написал!
Обескураживающая простота расположила нас так, что уточнили вдруг, нежданно для самих себя:
— Водочку-то пьете?
— Не-е... Она горькая!
— Это правда, — вздохнули мы с Кружковым.
— Мне бы что-то сладенькое — шампанское, вино. В экспедиции обычно беру коньяк, разведенный со спиртом. Добавляю мед — чтоб слаще было. Вот в Катманду собираюсь — а там опасненько.
— Полагаете? — усмехнулись мы.
— Да-а! — не уловил подвоха Конюхов. — Куплю бутылку коньяка и виски. Антисанитария. Любую еду запивать надо. Вообще-то я закаленный, неприхотливый. Когда в 1989-м шли к Северному полюсу и закончились продукты, снег кушал! Убеждал себя — есть в нем какие-то питательные вещества. Тут все от настроя зависит! По молодости я и морскую воду пил...
— Тьфу, какая гадость.
— Так полезная! Витаминов много!
— На Эвересте рюмочку накатить — это особенная радость. Надо думать.
— Э-э-э, нет! Там уже никто не пьет. Даже воду с трудом в себя вливаешь. А она противная-препротивная, тебя сразу выворачивает. Про еду на такой высоте и говорить нечего. Кислорода не хватает — и организм отказывается принимать пищу. Та просто не усваивается — камнем лежит. Поэтому, когда идешь на последний штурм, возьмешь конфетку про запас. Все.
Эверест
Планы на Эверест оказались не просто словами — отец Федор день и ночь думал про самую крутую гору мира. Не видя в прожитых годах помехи замыслам.
— Много людей вашего возраста туда забирались?
— Человека три, — равнодушно ответил Конюхов. — Я-то впервые на Эвересте оказался в 1992 году. Поднимался со стороны Непала, Гималаев. Теперь пойду со стороны Тибета. Меня вот спрашивают: «Зачем тебе это надо? Какие задачи?» А я просто люблю Эверест! Соскучился по нему. Двадцать лет назад был спортсменом, а сейчас все иначе. Нравится — иду. Такой возраст, что подчиняюсь лишь Господу Богу. Телевизор у меня не выключается — смотрю день и ночь документальные фильмы про Эверест. Вот, глядите...
Конюхов схватил пульт, щелкнул. На экране плыли туманы над снежными вершинами.
— Это фильм про команду новозеландского гида Рассела Брайса! — с мальчишечьим восторгом вводил в курс Федор Филиппович. — Он мой ровесник, 11 восхождений на Эверест. Discovery снял прекрасный фильм. Просто прекрасный.
Жуть
Нам хотелось чего-нибудь не такого пасторального. Нам бы крови, жути, сомалийских пиратов. Не зря же старенький тренер Юрзинов, расчувствовавшись, назвал нас с Кружковым Pussy Riot от журналистики. Надо оправдывать.
«Жути так жути», — легко сменил вектор великий путешественник.
— Трупов на Эвересте много. Только они не разлагаются, кислорода не хватает. Тела превращаются в мумии, усыхают от солнца. Лежат почерневшие. На Эвересте тепла нет, летом минус 20, зимой — минус 40. Никаких мух.
— Что ж тела не снимают?
— Это так сложно — вы не представляете! Необходима специальная экспедиция, колоссальные деньги. Человек сам еле поднимается — а еще кого-то тащить на себе?
— Вы опытный. Сразу понимаете, из-за чего этот альпинист погиб?
— На Эвересте гибнут из-за сердца. Дыхалка, отек легких. Срывается мало кто. Такой маршрут, что идут профессионалы. В какой-то момент начинается то, что альпинисты называют зоной смерти. Это на высоте 8000-8500 метров. Никто не знает, как поведет себя там организм. Пойдешь раньше времени, не акклиматизировавшись, — плохо. Пересидишь — тоже плохо. Больше двух суток находиться не стоит. Единицы выдерживают около четырех... Что вас еще интересовало? Сомалийские пираты?
Мы коротко кивнули. Не веря счастью — неужели и через такое испытание Федор Филиппович прошел? Познал зиндан?
— Сталкивался, сталкивался... — ласковым колокольчиком переливался смешок Конюхова в святых стенах. — Первый раз — когда с Сейшельских островов перегоняли яхту Вадима Цыганова, мужа и продюсера певицы Виктории. Сопровождал нас военный корабль, да еще на борту было три морских пехотинца с оружием. Но пираты, которые весь Индийский океан держат в страхе, попытались взять яхту на абордаж. Военный корабль не может идти рядом с нами. Двигатель греется. У нас-то скорость пять-шесть узлов, у него — в два раза больше. Поэтому он обгонит миль на десять, поворачивает, возвращается — так кругами и ходит. Причем до Омана нам никак не могли перекинуть на борт пехотинцев — были сплошные штормы.
Пересадили лишь, когда зашли в порт на ремонт. У них автоматы, ручной пулемет и «Мухи» — гранатометы. Вдруг в два часа ночи командир корабля по рации сообщает: «Федор, видишь пять точек на локаторе? К вам приближаются». А у меня локатор маленький. Присмотрелись — действительно. По одну сторону с ревом несутся три катера, по другую — два. А корабль, как назло, далеко-о-о... Но оттуда начали стрелять трассирующими пулями — чтоб привлечь внимание пиратов.
— Ваши-то гвардейцы мух считали?
— Тоже палили из пулемета и гранатомета! Но закон запрещает им сразу стрелять в людей. Даже в пиратов. Сначала предупредительные выстрелы. Вот и долбили поверх голов. Зато с такой яростью, что за пару минут палубу завалило гильзами. Пираты подумали-подумали — все поняли. Развернулись и ушли. Второй раз видел их в Эфиопии, которая граничит с Сомали. Мы шли по пустыне на верблюдах в сопровождении шестнадцати вооруженных человек. Среди них двое — из охраны эфиопского президента. Мужички там простые, если что — тут же кроют на поражение. Никаких предупредительных выстрелов. Поэтому пираты соваться к нам быстро раздумали.
Клещ
Этот человек пережил тысячу опасностей — не только от скользящих мимо каменюк и пиратских катеров. В Монголии укусил боррелиозный клещ — и месяц Федор Филиппович был на грани. Но выкарабкался. Всем нам, его почитателям, на радость.
Наверняка снова собирается в путь — пополнять коллекцию восходов и закатов. Уже узнав, какие они в пустынях и полярных льдах.
— Самые красивые — в Антарктиде, — произносит Конюхов совсем тихо, мечтательно. — На Эвересте тоже хорошие...
Ты задаешь этому человеку десять вопросов — и рождается тысяча новых.
Поэтому — до весны. До встречи в той самой деревне Заокского района.
Я напрашиваюсь!
Другие материалы рубрики «Голышак вспоминает»
«В день гибели Виталика видела плохой сон». Роковой обрыв героя грузинского футбола Дараселии //
На этом легендарном московском стадионе били «Манчестер», «Севилью» и «Монако». Сейчас его крушат экскаваторы //
Русский Винни Джонс. Уникальный защитник «Локомотива» и «Спартака» — таких сейчас уже не делают //
«Играли так, что «Динамо» умоляло нас на ничью. В Киеве!» Не стало автора главной сенсации советского футбола
