Интервью с Моссаковским: уход с «Матча», переезд на Кипр, Розанов, отказ от алкоголя и мяса
Этим летом Михаил Моссаковский ушел из спортивной журналистики после 16 лет работы. Он уехал на Кипр и теперь занимает должность креативного директора местного «Пафоса». В интервью «СЭ» он рассказал про уход с «Матча», новую работу, отказ от мяса и алкоголя.
«Пафос»
— Как тебе здесь?
— Мне нравится. Новая история. С одной стороны, вещи, которые мы видим, находясь по ту сторону баррикад, а с другой — немножко иной угол обзора. Глобально ничего нового, но все по-другому. Ну и хорошие бонусы в виде постоянного солнца, моря и отличной погоды. Здесь потрясающая природа. Это мотивирует и помогает двигаться вперед.
— Ты можешь объяснить, что именно делаешь в «Пафосе»?
— Задача: вывести клуб на новый уровень, сделать так, чтобы он шагнул наверх и в спортивном плане, и с точки зрения структуры, и даже с точки зрения видения себя — и в мировом, и в кипрском футболе. Потому что все-таки глобально у «Пафоса» больших успехов не было. Клуб планомерно развивается, постепенно двигается вперед, и сейчас настало то время, когда владельцы хотят увидеть его и наверху кипрской турнирной таблицы, и в Европе. То есть клуб зрел, зрел — и дозрел. Понятно, что для этого нужно, чтобы клубная структура сделала шаг вперед, и команда, и в принципе весь футбольный Пафос. Чтобы все поняли, что теперь место клуба чуть выше, нежели просто локальной команды. Хотя если мы говорим про «Пафос», то это главный клуб запада Кипра, потому что если посмотреть на карту — до Лимассола нет практически ничего. По сути, весь запад может быть территорией «Пафоса», поэтому здесь довольно большая перспектива.
Так вот, в клуб и глобально в структуру TSI (Total Sports Investments), консорциума, который в том числе владеет футбольным клубом «Пафос», были приглашены несколько человек для того, чтобы все вместе, объединив усилия, мы смогли шагнуть наверх. Мы говорим про спортивный департамент, про нашего главного тренера Дарко Миланича, про Ивана Мансе, хорватского спортивного директора (официально его должность называется «технический директор», но, по сути, он выполняет функции спортивного директора, то есть полностью формирует спортивную часть). Мы говорим, конечно, про Мичела Сальгадо, который работает как спортивный директор, Head of Football, глава футбольной части в Total Sports Investments, во всем консорциуме. Мы говорим про Михаила Вартапетова, который, с его огромным опытом, должен вывести на топ-уровень всю медицинскую часть сначала в «Пафосе», а потом в принципе в консорциуме. Ну и меня позвали для того, чтобы я отвечал за идеологию.
— А конкретно?
— Соцсети, позиционирование, PAFOS TV, Match Day, маркетинг. Мерчем, конечно, также будем заниматься, это еще одно большое направление. И видение себя — и в мире, и на Кипре. Мы должны одновременно работать на три аудитории. Кипрскую — это греческий язык, и это сложно, потому что я не говорю на греческом. Стараюсь что-то переводить, изучать новые слова, вникать в специфику, потому что, помимо языкового барьера, есть еще барьер культурный. Есть люди, которые мне помогают его преодолеть, но с ходу это сделать сложно.
Мы говорим и о более широкой аудитории, которую привлекаем в том числе из Великобритании. У нас очень большая база болельщиков «Кристал Пэлас», которая всерьез интересуется клубом, потому что Джейсон Панчон — капитан «Пафоса». Он легенда «Кристал Пэлас», перейдя в «Пафос», привел за собой большое количество болельщиков прежней команды. И эта база до сих пор формирует для нас, например, большой актив в Twitter. Можно посмотреть любой пост, который касается Панчона, и увидеть разницу по количеству лайков, ретвитов. Поэтому британский рынок нам, конечно, также интересен.
Нам интересна мировая аудитория и, конечно, очень интересна российская, потому что оторваться от нее невозможно. Мы хотим ассоциировать себя с Россией, хотим, чтобы это было постоянное взаимодействие. Нам интересен российский болельщик, мы хотим, чтобы у «Пафоса» было правильное позиционирование в России, чтобы российский и кипрский футбол (ну или футбол «Пафоса», если быть точнее) были связаны, чтобы это были добрые и полезные взаимоотношения.
— Ты сюда переехал еще и потому, что это хорошее финансовое предложение?
— Не зарабатываю здесь больше, чем в Москве. Отвечу тебе так.
— Это с учетом всех корпоративов и какой-то внештатной работы, правильно?
— Понятно, что мой доход не ограничивался теми деньгами, которые я получал на «Матче», он складывался из разных составляющих. Понятно, что сильно падать при переезде сюда мне было бы больно. В итоге я точно не поднялся, вот что я могу тебе сказать.
— Кроме основного оклада, чего ты лишился?
— Мы уже об этом говорили — медийности.
Уход с «Матч ТВ»
— Можешь объяснить, почему ушел с «Матча»?
— На самом деле все очень просто. 16 лет — достаточно много, и для того чтобы уверенно развиваться, нужно было что-то поменять в жизни. Почувствовал, что в каких-то моментах уже уткнулся в стену. Понятно, что развитие было, но оно было не таким бурным, каким могло бы быть, если бы я поменял сферу.
— Но можно же развиваться, уйдя на другой канал или YouTube, а ты полностью сменил сферу. Почему так?
— Какой канал ты имеешь в виду?
— К примеру, Okko. И сейчас мы видим еще несколько проектов, которые начинают развиваться.
— И заниматься плюс-минус тем же, да? Это могло бы быть интересным, но на Okko меня никто не звал. Если бы мне пришло предложение с Okko, конечно, рассмотрел бы его. Но глобально меня бы позвали заниматься вещами, похожими на те, которыми я занимался на «Матче». Для себя я подумал, что если поменяю сферу деятельности, попробую себя в чем-то новом и одновременно мне знакомом, то с точки зрения опыта и роста это может дать мне больше. Сейчас чувствую это. Здесь очень много вещей, которыми я до этого не занимался, и это очень полезный опыт. Да, сложный, иногда это заставляет тебя нервничать, испытывать стресс, но это опыт. Ты через это проходишь, учишься. Думаю, что за те полтора месяца, что я занимаюсь «Пафосом», я получил, может быть, больший опыт, чем за последние полгода-год работы на телевидении.
— Конкретно в твоем случае что было шагом вперед? Чего ты хотел, но не получилось?
— Выйти из нишевого сегмента на более глобальный уровень. При том, что в российском футболе тебя знает каждый, потому что люди, которые смотрят трансляции, так или иначе видят твое лицо и слышат твой голос. Понятно, что все-таки в нашей стране это не массовая аудитория. Конечно, каждый хочет расширить свою аудиторию, подняться выше. Но с ходу это сделать не так просто.
— Ты говоришь, что это может помочь вернуться. То есть у тебя все равно остается мысль, что ты хочешь работать в журналистике или на телевидении, правильно?
— Я просто не зарекаюсь. Что будет потом? Возможно, я вернусь в Россию и продолжу заниматься медиаисторией, может быть, я останусь на Кипре. Может быть, займусь другим проектом точечно, который относится к Total Sports Investments. Посмотрим. Ты меня спросил, закрыл ли я для себя историю в России и историю с медийностью, — нет, не закрыл. Опять же, я вижу для себя несколько направлений. Какое мне окажется ближе по истечении двух-трех лет — посмотрим. Сейчас довольно тяжело проанализировать, как изменится моя жизнь через два-три года, как изменится моя голова и как я буду воспринимать эту историю.
— Мне кажется, никто еще не уходил с «Матч ТВ» настолько нежно. Либо уходят к конкурентам, либо уходят со скандалом. А ты ушел очень аккуратно, как будто оставляя эту историю за собой.
— Здесь было больше не желание оставить себе запасной аэродром, а действительно желание попрощаться полюбовно, потому что это моя жизнь. 16 лет моей жизни, которые прошли с момента, когда я пришел редактором на «НТВ-Плюс», и вплоть до окончания этого чемпионата Европы. Мои годы на «Матче» — это замечательные годы, я очень благодарен каналу за то время, я был счастлив. Знаешь, это как семейная жизнь. У меня никаких разводов не было, к счастью, но мне кажется, что эта аналогия уместна: когда супруги расходятся — можно уйти с взаимными обвинениями (потому что в любом случае какие-то претензии накопились, так не бывает, чтобы все было абсолютно гладко), а можно быть благодарным за то хорошее, что было. Вот я очень благодарен «Матчу» за то хорошее, что у меня было, я благодарен «Плюсу» за то, что он мне дал. По сути, они сделали меня тем, кем я сейчас являюсь. Поэтому для меня было важно расстаться по-хорошему, и чувство благодарности всегда превалировало над претензиями, которые, конечно, копятся в процессе работы.
— Тебя беспокоило то, что ты был далеко не самый медийный на «Матче»? Ты сам говоришь, что работал 16 лет, но при этом, наверное, не входил в список самых узнаваемых и самых востребованных людей?
— Я совершенно точно не топовый комментатор. Есть люди, которые рождены для этого. Я работал на хорошем уровне, но при этом четко понимаю, что никогда не входил в топ-5 или топ-7 лучших комментаторов нашей страны. Условно я включаю Дениса Казанского — песня льется; включая Костю Генича — тоже как музыка. В моем случае это всегда было прозой, четко это понимаю. Наверное, просто часто происходит так, что мы развиваемся по уже написанным за нас сценариям, по чужим клише. Есть определенные клише, стандартные схемы для развития, и мы идем по дороге, которая была проложена за нас, до нас и не нами. Велика вероятность, что это чужая дорога и она тебе не подходит. Я решил, что, наверное, нужно остановиться и проложить свою.
— А в плане репортерской работы, работы ведущего?
— В плане репортерской работы у меня к себе меньше вопросов, я считаю себя сильным репортером. Но репортер — это работа для 20-25-летнего парня. Бегать так же с подгоревшей задницей в 35 лет сложнее, немножко меняется функционал, меняется голова. Когда я вижу сорокалетних ребят, которые работают коррами, у меня возникает диссонанс. Потому что я это прочувствовал на себе, я много, долго и, на мой взгляд, успешно работал репортером, был хорошим корреспондентом. Разово выехать сейчас и поработать корреспондентом — отлично, а работать на постоянке... Мне 35, и я уже чувствую, что есть определенный диссонанс в этом. Работа ведущим — это здорово, но мне захотелось чего-то другого.
Юрий Розанов
— Ты первым сообщил про смерть Розанова. Как ты это узнал и почему ты сообщил первым, как так вышло?
— Мне сообщила его супруга Жанна. Я готовился к игре, уже не помню, что это был за матч, Кубок России или что-то в этом духе, это было в начале марта. Мне позвонила Жанна. Тайны из случившегося никто не делал, кто-то должен был сообщить. Так получилось, что это был я. Жанна доверила мне эту информацию, эту миссию. Я написал короткое сообщение и понял, что должен сообщить об этом в эфире, потому что матч был на федеральном канале, «Матч ТВ». Я сказал в эфире, что Юрия Альбертовича не стало... Продолжаем работать, в том числе в память о нем. Сложный момент.
— В том посте ты написал, что «до эфира 15 минут, не знаю, как вести».
— Ну да. Сидел в наушниках, передо мной монитор, я вижу, что Юрина супруга звонит. Взял трубку, сразу же сказал, что не могу говорить, 15 минут до эфира. Она мне сказала, что произошло.
— То есть когда она позвонила, ты не сразу подумал, что что-то случилось? Она часто звонила?
— Мы были на связи, постоянно общались по поводу здоровья Юрия Альбертовича, созванивались. У меня не возникло ощущения, что что-то произошло. Думал, может быть, она попросит навестить Юру или звонит просто, чтобы справиться, как у меня дела, что-то рассказать. Иногда кто-то звонит, и ты понимаешь, что что-то нехорошее могло случиться. Такого не было. Я взял трубку и хотел сказать, что сейчас не могу говорить, перезвоню после матча.
— Как прошел тот эфир у тебя?
— Тяжело. И день прошел очень тяжело. Тяжело, когда близкие люди уходят. Юра был близким человеком.
— Как вести эфир... Как ты это сделал?
— На автопилоте. Нужно просто начать говорить. Футбол сам тебе подсказывает, что говорить. Если бы не было фактуры, о которой надо рассказывать, тогда было бы совсем тяжело. А так — пожалуйста, все события на поле, только подбери слова.
— Во время этого эфира ты был в какой-то момент близок к срыву, к тому, чтобы, не знаю... заплакать?
— Да нет, срывов не было. У тебя просто полностью падает эмоциональная составляющая, и ты на автопилоте чешешь, какие-то наигранные моменты пытаешься прокомментировать эмоционально. Ну а слезы начали потом подкатывать уже, после эфира.
— Ты сказал, что это был сложный день.
— Да. Без Дяденьки очень опустела 16-я комната, он был ее важнейшей частью. Понятно, что он долго болел, но все равно я думаю, что почти каждый из нас надеялся, что он преодолеет это, поэтому было тяжело принять, что этого уже не произойдет.
— Помнишь последний разговор с ним?
— Мы навещали его в больнице с Тимуром Журавелем. Наверное, это было за неделю. Он приболел, и понятно, что в его состоянии это давалось тяжело. Мы покашляли, температура поднялась, и все прошло. А когда такие заболевания, как у него, понятно, что любая болячка — очень серьезный стресс для организма. Когда мы были у него в больнице, он уже пошел на поправку. То есть он был плохой, слабый, но была положительная динамика. Никто из нас не задумывался, что это последние дни Юры, потому что уже были такие ситуации, что он болел и выглядел плохо, а потом поправлялся и все было хорошо. А здесь... Мы с Тимуром по факту тогда видели его в последний раз.
Юра был слаб, поэтому говорили в основном мы. Но он улыбался, был рад нас видеть...
— Вся эта история как-то тебя изменила?
— Ты знаешь, это очень крутой опыт с точки зрения того, как ты смотришь на людей, которые любят друг друга. Это проявление высшей любви. Ты смотришь и учишься, видишь, как они друг другу помогают, как поддерживают друг друга. Для меня это не Юрина история, а история Юры и Жанны. Это, конечно, большая школа, высший пилотаж — настолько поддерживать и любить друг друга. Проходить сложнейшие жизненные ситуации, которые, к сожалению, могут быть у каждого из нас, не теряя любви к жизни, любви друг к другу. Я же видел только малую часть, какие-то выдержки, а сколько еще всего было за кадром. И все равно, несмотря на сложности, было видно, что жизнелюбие, позитив и оптимизм у них превалируют.
Поэтому, конечно, когда Юра ушел, было видно, насколько тяжело Жанне и насколько ей сейчас по-прежнему тяжело. Потому что особенно в эти два года она в Юру погрузилась полностью, без остатка, и после того, как он ушел, в ее жизни осталась пустота. Наверное, по-другому не могло быть, теперь важно преодолеть и это. Опять же, это очень большая школа с точки зрения того, как это может быть и как нужно уметь поддерживать близкого человека и одновременно себя вместе с этим.
— Ты сказал, что для тебя это был важный человек. Ты можешь вспомнить самую показательную историю?
— Дяденька меня нормально муштровал с самого начала. Наверное, мое поколение на «Плюсе» было последним, за которое Дяденька так плотно взялся. Если, например, у Васи Уткина был принцип кнута и пряника (в разных пропорциях, но тем не менее у него всегда присутствовали и кнут, и пряник), то у Дяденьки пряника не было. Дяденька нас нормально лупцевал, добрых слов от него практически не было. Но это было воспитание, и это всегда мотивировало. Знаешь, вроде бы он в твоей судьбе не участвует, но встреча с ним, короткий разговор — и он всегда находил нужные слова для нужного момента. У него это присутствовало как дар.
Когда мы росли как корреспонденты, нами занимались в первую очередь Вася Уткин, Дима Федоров. А Юра был немножко в стороне. Но один разговор с ним тебе мог дать что-то, что приводило к твоему росту, помогало тебе расти и продвигаться. И часто смысл фраз, которые он говорил, я понимал только через время. Удивительный человек. Когда Юры не стало, я вспоминал наши разговоры с ним, его советы по поводу комментария. По-моему, до сих пор более точных и дельных советов не давал никто. Он это чувствовал, понимал, знал, как это сформулировать, и те вещи, которые он тебе пытался вложить в голову... Знаешь, как будто он тебе передавал конверт с надписью: «Открыть через четыре года». И вот через четыре года ты вспоминал эту фразу, его слова и думал: «Блин, так вот что он имел в виду!»
— В какой момент вы стали близки?
— Сложно сказать. Мы довольно много времени проводили в комнате. Совместные просмотры футбола, мы оба «кони», гоняли на выезда. Это вещи, которые так или иначе связывали. Хотя, опять же, долгое время от Дяденьки дождаться добрых слов было невозможно. Про меня Дяденька в свое время сказал Васе фразу: «Это человек, который вреден для канала». Это было довольно давно, но тем не менее он говорил такие слова.
— Из-за чего?
— Не знаю. Наверное, потому что я был раздолбаем и потому что от меня страдал эфир в какой-то степени.
Рейвы, отказ от мяса и алкоголя
— Ты сказал про раздолбая. Мне многие рассказывали про то, как ты любил тусоваться, любил съездить на Ибицу. Расскажи про твой самый сумасшедший рейв.
— Это, кстати, не про раздолбайство история. Увлекся рейвами довольно поздно, это как раз уже был период, когда раздолбайство двадцатилетнего пацана было далеко позади. Довольно позднее увлечение, но глобальное. Поздно открыл для себя электронную музыку, поздно ее понял, и для меня это было как открытие целого мира, потому что, когда я учился в школе и в институте, мне был близок рок. Я дико фанател от рока и другой гитарной музыки. Тех же Битлов или Electric Light Orchestra нельзя назвать чистым роком. Но мое детство прошло... У меня была карманная кассета, на одной стороне был «White Album», а на другой «Time» ELO, и это формировало меня, когда мне было четыре года, пять лет. Но в какой-то момент страсть к гитарной музыке ушла, и несколько лет музыкальный сегмент у меня был не заполнен. А потом на это место пришла электронная музыка, и это дикая страсть, которая до сих пор со мной. Счастлив и надеюсь, что до конца жизни буду с таким воодушевлением слушать хорошую электронную музыку. Самый крутой рейв был на Ибице.
— Расскажи.
— Там есть храмы электронной музыки, их несколько, но по другому их не назовешь. Это намоленные места, где ты чувствуешь энергетику поколений, которые приходили туда, погружались в эту атмосферу. Моя любимая площадка — это «Амнезия», потрясающее место с сумасшедшей энергетикой. И это крутые таинства, которые длятся до самого утра. С такими ребятами, как Solomun, Ричи Хоутин, Марко Карола, можно долго продолжать.
— Никогда не был на таких тусовках, но это ассоциируется с тем, что куча людей напивается, курят травку, что-то употребляют и тусят всю ночь. Это так?
— Туда приходят разные люди, которые по-разному проводят время. Для меня это — место с очень сильной энергетикой, которая там превалирует, которая заряжает тебя, как батарейку. И хорошая возможность подумать над тем, как ты живешь, о том, не надо ли тебе что-нибудь поменять в жизни и той ли дорогой ты идешь. Это хорошее место для того, чтобы подбить бабки и подвести промежуточные итоги. А как прийти к этой энергетике, уже каждый сам решает для себя.
— Тебе для этого были нужны алкоголь или наркотики?
— Мне нужно чувство музыки. Для меня главный проводник — это музыка. Если ты поймал ритм, если ты понял то, что для тебя попытались донести... Для меня электронная музыка долгое время была закрыта полностью. Не понимал ее, мне казалось, что это какофония. А потом я начал слышать вибрации. Это работает немного по-другому. Мы привыкли слушать ноты, созвучия. Но у звука есть еще глубина, еще одно измерение. И когда ты начинаешь слышать вибрации, когда ты начинаешь слышать волну, тогда начинаешь понимать, что до тебя хотят донести.
— Фестиваль твоей мечты?
— Хороший вопрос. Ты, наверное, хочешь, чтобы я ответил Burning Man?
— Не знаю.
— И я тоже не знаю. Его мне еще предстоит открыть. Вещи, которые становятся по-настоящему массовыми... Это как с футболистами: если ты нашел юное дарование в «Норвиче» или в «Брайтоне», то ты уже опоздал. Потому что это клуб АПЛ, и это юное дарование уже нашли все скауты мира до тебя. Так и здесь, нужно искать крутые ивенты на взлете.
— Значит, ты не хочешь попробовать какую-то попсовую историю, хочешь найти что-то особенное?
—Понятно, что и у массовости есть своя энергетика, и это очень круто, и та же «Амнезия» на Ибице — это уже массовая история. Но это — храм, это Мекка. Но если мы говорим про фесты, то самые крутые ивенты — это те, которые только набирают силу, которые еще не пришли на пик. Когда ты условно приедешь на Tomorrowland — там и крутая атмосфера, и потрясающие декорации. Посмотрим, как это будет все после ковида двигаться, сейчас вся эта индустрия просела, а что-то просто умерло.
— День, когда ты перестал пить алкоголь?
— 2 января 2020 года.
— Почему? Был хороший Новый год?
— Был хороший Новый год! Меня пригласил мой друг, Андрей Самарин. У него дом в Болгарии, на склоне в Пампорово. Мы катались на доске, и я хорошо встретил Новый год. Уже знал, что перестану употреблять алкоголь. Не скрывал этого, не знал, на какое время, но думал, что надолго. Поехал к Андрею, уже зная, что через какое-то время надо будет сделать паузу с алкоголем, потому что чувствовал, что и память хуже становится, и голова начинает работать не очень хорошо. Думал о том, как улучшить свой функционал за счет паузы в этом вопросе. Прилетели мы в Болгарию первого января, хорошо посидели по приезде, второго числа вышли на склон. Я после новогодних праздников был как тюфяк. Встал на доску и на первом же спуске разложился так, что на следующее утро не смог встать с кровати. Меня повезли в больницу с подозрением на перелом копчика, и мне показалось, что это...
— Финиш?
— Что это тот самый знак, что пора сделать паузу надолго.
— Был день, чтобы тебе захотелось выпить?
— Когда ты знаешь, что точно не будешь пить, то тебе и не хочется. Бывает, когда ты сидишь в ресторанчике... Здесь на Кипре отличная погода, и бокал белого вина был бы кстати, но так, чтобы прямо хотелось, — такого нет. Это не так, что «вот, сегодня я не буду пить». Ты ставишь себе границы и знаешь, что до определенного периода ты точно не употребляешь алкоголь.
— Когда дедлайн?
— Нет дедлайна, но я понимаю, что как минимум на два года я даю себе передышку.
— Еще два года?
— Нет, всего два года. В январе 2022-го будет два года. А дальше — по желанию. Но пока такого желания нет. И это точно не будет wake-up call. И вообще, это хороший повод пересмотреть свое отношение к алкоголю, потому что мы неправильно к нему относимся. Я знаю, что ты вообще не употребляешь, и это здорово. Традиционно в истории нашей страны это не просто употребление, а бесконтрольное употребление алкоголя. А алкоголь — это достаточно тяжелый наркотик. Об этом говорят и медики, и наркологи. Единственное, что выводит алкоголь за пределы группы наркотических веществ, — это законодательство, он легален и не запрещен законом.
Но на самом деле это — жесткий наркотик. И взрослый человек, на мой взгляд, должен понимать, что он вводит в свой организм. Это яд, это наркотик. Это не значит, что надо полностью себя от него дистанцировать, но это значит, что ты должен подходить к этому ответственно, понимать, что это такое. Когда я начал употреблять алкоголь, еще учась в школе, об этом не думал, употребление во многом было бесконтрольным. Это не значит, что его было очень много, это значит, что ты не задумывался о том, что это такое и сколько этого должно быть в твоей жизни. И наверное, эта пауза сейчас нужна для того, чтобы пересмотреть свое отношение.
— Ты сказал, что у тебя память стала хуже и голова тоже стала хуже работать, а сейчас это изменилось?
— Да, ускоряется организм.
— Ты это чувствуешь? Или это мнимое?
— Нет, обмен веществ ускоряется. Я убрал две вещи: алкоголь и мясо.
— Одновременно?
— Мясо — раньше, я не ем мяса с весны 2019 года.
— Почему?
— Во-первых, потому что без него легче, без него лучше обмен веществ, и еще есть и моральный аспект.
— Расскажи поворотную историю.
— Ездил в Южную Америку, к шаманам на Амазонку. И, как мне кажется, этот опыт сделал меня чуть ближе к природе. Я не хочу брать на себя ответственность за массовое убийство скота. Четко понимаю, что сам не могу взять нож и перерезать горло барану. Но получается, что, если я ем баранину, значит, делаю это, просто чужими руками. Стимулирую убийство баранов, свиней, коров и кого угодно. Не ассоциирую себя с этим. Я в своей жизни съел огромное количество отбивных, стейков и бургеров и очень хорошо понимаю тех, кто с удовольствием заказывает себе стейк рибай, ни в коем случае никого не осуждаю и никого ни к чему не призываю. Но для себя решил, что эта история закончена.
— Но если ты это делаешь один, то это ничего не меняет.
— Если хочешь изменить мир, то начни с себя. Это действительно так работает. Не прихожу с кровью убитых животных в магазин шуб и не выплескиваю ее там. Не стою с плакатами и не пропагандирую отсутствие мясной пищи в рационе.
Мне сейчас так комфортнее. Знаешь, недавно в Twitter была абсолютно чудовищная фотография. Австралийская пара, нормального вида мужик с женщиной, рядом лежит убитый жираф, они держат его сердце и фотографируют. Выглядит как средневековье. Но чем глобально отличаюсь от них я, выкладывающий в Instagram фото своего стейка? Такая же мышца убитого животного. Не говорю, что был слепцом и моя жизнь до этого была ужасной, но с 2019 года я не ем мяса и не планирую к этому возвращаться.
— Сколько ты скинул с тех пор?
— Скажем так: сбрасывать вес, если ты не ешь мяса и не употребляешь алкоголь, проще. Но это не гарантия. Как видишь, у меня вполне все нормально, я не высох до костей и даже в меру упитан.
У меня никогда не было веса как константы. Всегда было как у «Кубани», команды-лифта, вверх-вниз. Поэтому очень сложно сказать. Если бы я стабильно весил сотку или 90, а потом по какой-то причине набирал или сбрасывал — это одно. А когда у тебя зимой всегда вес выше на пять кило, летом ниже на пять кило, ты к этому относишься философски и очень легко. Хотя, конечно, кубики пресса хочется увидеть рано или поздно. Может быть, когда-нибудь в моей жизни это произойдет.
— Ты через пять лет?
— Хороший вопрос, я его тоже себе задаю. Пытаюсь про 10 задавать и про пять. По-разному может быть.
— Ты не можешь честно ответить?
— Могу честно ответить, что я не знаю. Это любимый вопрос Романа Дубова, который меня позвал сюда. Он постоянно задает этот вопрос, постоянно спрашивает: «Ты через три года, через пять, через 10, через 15 лет?» Он призывает к тому, чтобы оттачивать опыт. Я многому учусь, мы давно знакомы, и это всегда было очень мотивирующее общение. Мы много общались в Лондоне на корпункте и после этого. Он все время призывает к тому, что у тебя должно быть долгосрочное планирование. Я этому в полной степени еще не научился, хотя, наверное, настало время.
Мне очень хочется, помимо того, чтобы добиться многого здесь, если мы говорим про три года, то это футбольный клуб «Пафос». Есть задача вывести его на новый уровень, поднять ментальность и функционал клуба на новый уровень. Про пять лет уже сказать сложнее.
— А про пять лет? У тебя же есть какие-то фантазии, просто ты не хочешь их сейчас озвучивать. Потому что, может быть, они связаны не с «Пафосом», а с чем-то другим. Так?
— У меня есть мечта: в какой-то момент меня настолько увлек мир электронной музыки, что, помимо своей футбольной карьеры, я хочу развивать и музыкальную. Мы с ребятами в Москве пишем электронную музыку. Не знаю, в каком виде это выльется во что-то и выльется ли вообще, но мне хочется, чтобы через 10-15 лет моя жизнь была связана не только с футболом, но еще и с миром музыки. Понятно, что многое зависит от меня в данном случае. У меня в детстве глобально всегда были две вещи, которые меня интересовали больше всего: это футбол и музыка. Футбол — вот он, моя жизнь в футболе в какой-то степени сложилась и продолжает складываться. Амбиции по-прежнему довольно большие, но я уже на этой дороге. Мне хочется, чтобы у меня была еще одна параллельная дорога, которая мне так же помогала бы двигаться к самореализации. Если в моей жизни через 5-10 лет появится еще и музыка и при этом я буду успешен в футболе, то буду счастливым человеком. При условии также семейного счастья.
