Мой главный тренер
Мой "СЭ" – это Владимир Михайлович Кучмий. Создателя газеты и моего главного учителя нет с нами уже без малого семь лет, но, приходя к нему на Ваганьково, я по-прежнему разговариваю с ним. Рассказываю новости и редакционные анекдоты, делюсь радостями и каюсь за оплошности, плачусь в жилетку и прошу на что-то одобрения.
Я уверен, что он меня слышит. И что ему хочется все это знать.
* * *
Страшнее всего – мысль, что в той или иной ситуации ему за меня было бы стыдно. Это остается одной из моих главных творческих и человеческих мотиваций. Наверное, звучит странно и по-детски наивно для 43-летнего мужика. Но умение сберечь в себе юношеское любопытство, способность удивляться, восхищаться, возмущаться, как будто видишь такое впервые в жизни, – это ведь тоже пошло от него, Кучмия. Чего в нем никогда не было – это равнодушия, пресыщения и толстокожести.
Любой в редакции скажет, что Кучмий находил для него именно те слова, которые ему были больше всего нужны. На самые разные темы – в том числе и житейские. И когда я задаюсь вопросом, кто в наибольшей степени сформировал меня как личность, то прихожу к выводу: мой отец и Владимир Михайлович. В том числе и выволочками в духе: "Ты пошел не той дорогой!"
* * *
Одним из самых счастливых дней за последнее время для меня стал тот, когда на одном из сайтов частной купли-продажи литературы я нашел и приобрел две старые книги Кучмия о велоспорте. Один из их героев, будущий победитель олимпийской гонки в Москве-1980 Сергей Сухорученков уходит в отрыв от пелотона (оказывается, тогда принято было говорить – каравана) и под палящим солнцем начинает разговор с... собственной тенью. Потому что некому больше излить свои эмоции, вспомнить детство, помечтать о будущем и обсудить текущую гонку.
Кучмий в истории не только "СЭ", а всей российской спортивной журналистики – тот самый Сухорученков, что ушел в далекий отрыв от всех остальных.
Только с его энергетикой после пяти голов Павла Буре в полуфинале Олимпиады-1998 в Нагано на первой полосе могла появиться "шапка", прошибавшая читателей словно током: "Сколько детей в России вчера получили имя Павел!" И сколько их было, таких "шапок".
* * *
"Слишком много недописано о самом спорте, чтобы служить под его вывеской иным целям", – написал он в "нулевом", пилотном номере "СЭ", который мне, по счастью, удалось сохранить. И в пору излома страны, когда народу жилось очень трудно, он подарил огромному числу людей ежедневный праздник. Праздник вкусного, красочного, нешаблонного рассказа о спорте "без политических и кулинарных рецептов", как он выразился в той самой редакционной статье.
Никто в стране до "Спорт-Экспресса" 90-х так подробно не освещал зарубежные футбольные чемпионаты, НБА и НХЛ – целые приложения, посвященные заокеанскому хоккею, сохранились у многих поклонников этой игры. Идея пригласить в сборную России по футболу иностранного тренера, независимого и свободного от чьей-то диктовки, впервые была озвучена "СЭ" с подачи Кучмия во время ЧМ-1998. А десять лет спустя был Euro имени Гуса Хиддинка, который Главный, к счастью, успел увидеть.
Никто, с другой стороны, не мог и не хотел представить, что можно так подробно, смакуя все детали, писать о чемпионате России по футболу. В начале 90-х, после развала Союза, все считали его никому не нужным турниром. Но однажды Кучмий сказал: "Если у нас нет футбола – мы его придумаем!" – и мы взялись за дело. А продолжили бы лишь ворчать и хаять – сейчас бы все поголовно болели только за "Барселоны" да "Манчестеры".
* * *
Пишу о Кучмие – и пронзает ужасная мысль: слава богу, что Владимир Михайлович не видел событий на Украине и всего, что вокруг них творится по обе стороны границы. А главное – того, что через СМИ это, увы, перешло из кабинетов политиков на уровень простых людей. Как же прав великий французский актер Пьер Ришар, дававший днями в Москве моноспектакль и сказавший: "Я редко смотрю телевизор. Телевизор опасен. Он может нести какие-то убеждения. А если я в чем-то и убежден, то только в том, что не люблю убеждений".
Кучмий родился и вырос в Украине, у него там осталась куча друзей, он создал газету "СЭ" в Украине". При этом со студенческих лет жил и работал в Москве, отдыхать каждый год ездил в Крым, и для него обе страны были одинаково родными. Будь он жив – даже боюсь представить, как обливалось бы кровью его сердце.
* * *
Мы познакомились, когда мне было 14. Мечта о спортивной журналистике меня уже будоражила, и однажды в журнале "Журналист" я прочел, что в "Комсомольской правде" открывается школа юного спортивного журналиста. Пришел – и гостем на первом же занятии был как раз Владимир Михайлович, тогда первый зам главного редактора "Советского спорта" – единственной в ту пору спортивной газеты в СССР.
Я тогда просто достал Владимира Михайловича вопросами о полосах "ЗОЖа", из-за которого моя ненависть к физкультуре как явлению зашкалила за все границы; об отсутствии отчетов в газете наутро после матчей (максимум был один, остальные – лишь через день); о том, почему в "Огоньке" и "МК" на волне перестройки пачками выходят острейшие интервью Ларионовых и Фетисовых, а в главном спортивном издании – тишь, гладь да официоз.
У Кучмия хватило выдержки на все эти наскоки юнкора достойно ответить. Но настоящий его ответ последует позже – под названием "Спорт-Экспресс". А через два с половиной года после его запуска судьба приведет в "СЭ" меня, уже 21-летнего, закольцевав этот сюжет. И на редакционных посиделках Главный порой будет со смехом о нем рассказывать. Он любил хорошие сюжеты, ведь качественный газетный материал – это маленькое литературное произведение. А где вы видели литературу без сюжетов?
И – без удовольствия от процесса. Кучмий сформировал в "СЭ" то, чего нет во многих других изданиях – культа красивого русского текста. Худшее, что могло прозвучать из его уст о журналисте: "Этот пишет "х..." с твердым знаком".
Писать у Кучмия требовалось не только качественно, но и быстро, и своевременно. Однажды на утренней планерке Главный, как обычно, спросил: "Что сдано? Что нет?" Узнав, что текст к 80-летию Константина Бескова еще не в редакции, он распалился: "О том, что Бескову исполнится 80, было известно 80 лет назад!"
* * *
Чего Кучмий терпеть не мог – так это диванную журналистику. Синонимом тут можно поставить нынешнее блогерство, хотя будет перебор: ведь у большинства блогеров, людей, не занимающихся журналистикой профессионально, просто нет возможности быть в гуще спортивных событий, вариться в одном котле с людьми спорта. Из блогера может получиться отличный журналист, если он поймет, в чем разница, и сумеет перестроиться.
А вот если, придя в профессию, он так и останется блогером – это и будет та самая диванная журналистика, от которой так воротило Кучмия. Когда ты не знаешь тех, о ком пишешь, а они не знают тебя. Когда тебе лень снять седалище с кресла и посреди ночи помчаться провожать/встречать какую-то команду в аэропорт или поплестись по колдобинам в какую-нибудь тьмутаракань, потому что ты нашел там фантастического собеседника...
* * *
В этой профессии можно преуспеть, только если живешь ею 24 часа в сутки семь раз в неделю, если для тебя нет деления жизни на будни и выходные, рабочее и свободное время. Если что-то зацепило во время трансляции посреди ночи – садиться и писать, наплевав на сон, потому что иначе эмоция прокиснет. Это чувство постоянного горения, этакой антирутины вдалбливал в нас Владимир Михайлович. И за 20 лет в "СЭ", 15 из которых прошли при Кучмие, иное стало для меня немыслимым. Как и для всех, кто прошел его школу.
Именно Кучмий научил меня биться за каждую свою строку, ценить ее. Хотя при его правке сделать это было крайне сложно – в редакции считалось, что после нее текст неприкосновенен. Приходилось заходить в кабинет Главного, для начала признавать справедливость и мудрость двух-трех поправок – а потом переходить к делу. И зачастую – не без успеха.
В марте 2009-го биться пришлось не за отдельные строчки, а за весь материал. Написал о слепом болельщике "Зенита" Виталии Васильеве, которому клубные менеджеры не продлили сезонный абонемент. Редакторы повели носом: мол, неформат, не о футболе. Пошел через их голову к Главному. Тот, едва взглянув на текст, тут же проникся и поставил в номер.
Васильеву вернули абонемент, а еще несколько месяцев спустя в школу-интернат для слепых, которую он закончил, "Зенит" привез Кубок и Суперкубок УЕФА. И на моих глазах дети, которые эти призы никогда не увидят, их ощупывали и обнимали.
Владимир Михайлович об этом уже не узнал. Его не стало спустя полторы недели после выхода заметки в свет. А еще через три года за этот материал мне в Санкт-Петербурге вручили приз благотворительного фонда "Золотой Пеликан" – "За милосердие и душевную щедрость".
Как минимум наполовину это была награда для Кучмия...
* * *
Еще при его жизни я начал писать книги, и тут тоже заслуга Владимира Михайловича – хоть он об этом и не догадывался – первоочередная. Перелом в моем сознании произошел в 2003 году. Когда главный редактор собрал всех обозревателей и громыхнул, как нередко у него бывало, грозной и гневной речью. Дескать, у нас в редакции собрались лучшие перья страны, и не только в спорте (тут он, подозреваю, чуток преувеличил, но надо же, прежде чем напрячь, сначала комплиментом ребят расслабить!). Но почему-то мы зациклились на актуальных оперативных текстах и забыли о вечном.
"Когда-то в "Литературной газете" Аграновский, Рост, другие великие журналисты писали такие вечные темы, что люди вырезали эти полосы из газеты и хранили их десятилетиями! – децибелы в голосе Кучмия росли. – Почему мы этого не делаем? С этого момента с каждого обозревателя по одной теме в месяц!"
Как же мы за спиной у Владимира Михайловича на него ругались! Что, мол, он опять придумал, отчего ему неймется, какие к лешему темы? А через пару месяцев я к десятилетию печально знаменитого "Письма 14-ти" поговорил со всеми действующими лицами той истории и написал очерк под названием "Русский бунт". А еще спустя время три месяца пахал над расследованием "Бромантановый "Спартак". И та, и другая темы легли в основу будущих книг. Требование Кучмия заставило меня мыслить другими категориями. Не придумай он этого тогда – может, и по сей день ограничивался бы разбором того, почему "Зенит" выиграл пять матчей подряд в Лиге чемпионов, а Широков перешел из "Спартака" в ЦСКА.
В 2010-м, спустя год после ухода Кучмия, вышла моя книга о футбольных тренерах, предисловие в которой именовалось "Мой главный тренер" – естественно, о нем. И вся книга была посвящена Владимиру Михайловичу – с итоговым пожеланием читателю, чтобы каждому в жизни посчастливилось найти такого "главного тренера", как он.
* * *
21 марта 2009 года по сей день остается для меня одним из самых черных дней в жизни. Посекундно помню, как у меня подкосились ноги и я буквально сползал, стоя спиной к холодильнику, в момент, когда мне позвонили и сказали о его внезапной смерти. Ужасно ранней. В 60 лет. Помню и то, как несколько дней рыдал и пил без роздыху, и точно то же творилось с десятками моих коллег. Включая тех, кто в газете уже не работал.
Сейчас в редакции "СЭ" рядом с бывшим кабинетом Кучмия создан уголок его имени. С его пишущей машинкой, трудовой книжкой, фотографиями, служебными записками, подписанными его рукой… Потому что день сегодняшний может быть каким угодно насыщенным и предъявлять все новые и новые требования к журналистам и редакторам – но мы помним о том, кто нас в серьезной журналистике родил и воспитал.
25 лет в спорте.
История глазами "СЭ"
НАСТОЯЩИЙ ПРЫЖОК
В XXI ВЕК
Подшивки "СЭ",
как скрижали, хранят и помнят историю российского спорта.
* * *
И я до сих пор, возвращаясь из загранкомандировок, в дьюти-фри машинально бросаю взгляд на блоки "Мальборо". Простите уж за упоминание курева в спортивной газете, но Кучмий их очень любил. И мы везли их ему. Заметьте – безо всяких просьб и тем более требований с его стороны, а просто потому, что желали хоть как-то его за все отблагодарить.
Мы не успели сказать ему слов нашей настоящей благодарности при жизни. Остается говорить там, на Ваганьково. И писать, когда есть повод – как сейчас, перед четвертьвековым юбилеем газеты.
Не сомневаюсь, что вы бы нашли, к чему придраться в этой заметке, Владимир Михайлович. И все же смею надеяться, что вам за меня не стыдно.
