«Каспаров получил от меня 48 бесплатных уроков». Большое интервью Карпова
12-й чемпион мира по шахматам раздал за свою жизнь столько интервью, что накануне 70-летия я решил отойти от привычного формата. Для начала предложил известным гроссмейстерам задать Анатолию Карпову по одному вопросу. А остальные подобрал, руководствуясь принципом «самый-самый».
Фишер и переговоры
Рустам Касымджанов, экс-чемпион мира: — В Сети мелькают разные, весьма спорные списки сильнейших шахматистов всех времен. Как, на ваш взгляд, должна выглядеть первая пятерка?
— Трудно выделить пятерых — великих чемпионов у нас много. Но раз уж просите, назову Капабланку, Алехина, Фишера, Карпова и Каспарова. Расставил не по ранжиру, а в хронологическом порядке. Возможно, кого-то удивит отсутствие Ласкера, который удерживал шахматную корону в течение 27 лет. Этот рекорд не побит до сих пор. Но из-за Первой мировой войны девять лет матчи не проводились. А в 1921 году он проиграл Капабланке — одному из самых талантливых и загадочных шахматистов в истории. Из страны, где шахматы были не сильно развиты.
За Алехина говорят величайшие достижения. В том числе рекорд по количеству выигранных международных соревнований — 76. Я его перекрыл — у меня 185 побед. Это с момента, как стал мастером спорта, без учета детских и юношеских турниров. Мне вообще принадлежат практически все шахматные рекорды. У Каспарова тоже немало блестящих побед.
Теперь о Фишере. Впечатляет его путь к званию чемпиона мира. Обыграть 6:0 и Тайманова, и Ларсена, одного из сильнейших гроссмейстеров 70-х, — фантастический результат. Ну а дальше уверенная победа над Спасским. А мемориал Капабланки в Гаване в 1965-м? Из-за санкций Госдеп закрыл Фишеру въезд на Кубу, но тот выкрутился. Играл свои партии по телеграфу, находясь в Нью-Йорке. И выступил прекрасно, лишь на пол-очка отстал от Смыслова. Лидировал Фишер и в Сусе на межзональном. Правда, из-за конфликта с организаторами турнир не доиграл...
Владимир Федосеев, вице-чемпион мира по рапиду: — Если бы состоялся матч с Робертом Фишером в 1975 году, как бы это изменило шахматы и вашу карьеру?
— Начнем с того, что матч стал бы уникальным событием в истории не только шахмат, но и мирового спорта. Жаль, что сорвалось. Хотя мы долго вели переговоры, встречались трижды. Последний раз — в Вашингтоне. 1977 год. Там фактически ударили по рукам. Зашли в филиппинское консульство. Кампоманес, президент ФИДЕ, отыскал машинистку, которая отпечатала все, о чем условились. Мы уже ручки взяли, чтобы подписать соглашение. Но в последний момент Фишер отказался.
Позже переговоры возобновились через Лотара Шмида, который был судьей на матче Фишера со Спасским и с той поры сохранял с Бобби теплые отношения. Я еще активно оставался в шахматах, Фишер смотрел — но давно не играл... Наконец я предложил — ну давай в твои шахматы, фишеровские. Тоже не откликнулся.
Не хочу заявлять, будто он меня боялся. Но какая-то неуверенность в нем бродила. Слишком много нового поджидало в противостоянии со мной. Когда Фишер шел к званию чемпиона мира, побеждал соперников значительно старше. Плюс все за него болели.
Со временем расклад поменялся. Я на восемь лет моложе, обладал серьезной поддержкой. А Бобби в тот момент еще и с прессой отношения подпортил. Он не сыграл ни одной официальной партии после матча со Спасским. Да, без шахмат Фишер жизни не представлял, продолжал заниматься. Но в домашних условиях турнирную обстановку не смоделируешь, нервную систему не натренируешь. Наверное, поэтому психологически чувствовал себя не в своей тарелке.
Кроме того, он видел, что я стремительно прогрессирую. Став чемпионом мира, сразу победил на крупнейшем турнире в Милане. Да и в дальнейшем шесть лет полностью доминировал, выигрывал всё подряд. Только с Корчным в Багио немножко помучился. В общей сложности я выступал на высоком уровне 25 лет. Среди шахматистов — большая редкость.
Сергей Карякин, вице-чемпион мира: — Вы имели отличные шансы на победу в первом матче с Гарри Каспаровым в 1984 году, вели 5:0. Если бы выиграли всухую, Каспаров смог бы подняться и стать когда-нибудь чемпионом мира?
— Нет! Сто процентов! Для него это был бы страшный удар. От которого Каспаров как человек эмоциональный не оправился бы. Он и так еле-еле пришел в себя. Ну и получил от меня 48 бесплатных уроков. А потом в результате скандального решения Кампоманеса добился внеочередного права сыграть с чемпионом мира.
Моя грубейшая ошибка — то, что я согласился провести матч с Каспаровым в Советском Союзе. Вряд ли где-то еще было бы такое пренебрежение к правилам и обязательствам со стороны организаторов. Когда обратил на это внимание, Грамов, министр спорта и полный идиот, воскликнул: «Какие протесты? Я и слышать о них не желаю! Вы советские люди. Что скажем, то и будете делать!»
Все это привело к совершенно беспардонному скручиванию матча. Думаю, по инициативе Гейдара Алиева, который тогда был первым заместителем председателя Совета министров. Кампоманес сопротивлялся до последнего, осознавая, какая реакция будет в мире.
Я требовал продолжать матч. Каспаров спрятался в горах, ни с кем не желал контактировать. Логика понятна — он получал право с нуля начать новый матч. Даже при счете 5:3 Каспаров все равно висел на волоске. А тут его спасли.
Кампоманес вынужден был направить Грамову ультиматум — если Каспаров не определится с решением, матч будет продолжен. Демичев, председатель оргкомитета, противостоять Алиеву, конечно же, не мог. Тем не менее функции свои исполнил, предупредил Кампоманеса, что оргкомитет в любой момент готов возобновить работу — в случае продолжения матча. Едва об этом стало известно, тут же объявился Каспаров. Сказал, что категорически возражает.
Но даже после этого президент ФИДЕ колебался. С ним мы расстались в кабинете Грамова. Кампоманес сел в автомобиль, поехал на пресс-конференцию, на которой должен был сообщить, что матч продолжается. Точно знаю, что его перехватили телефонным звонком, и он поменял решение, матч прекратил. Набрал ему Гаврилин, заместитель Грамова. По приказу Алиева.
Эмиль Сутовский, генеральный директор ФИДЕ, чемпион Европы: — Уникальный дар позволил вам не только стать чемпионом мира, но и бороться на равных с лидерами двух следующих поколений. Правда, не покидает ощущение, что вы практически никогда не занимались так серьезно, как ваши соперники. Жалеете об этом? Или, наоборот, считаете, что относительно небольшая работа над дебютами позволяла сохранить именно игроцкие качества?
— Хороший вопрос. Если бы я придерживался более основательного подхода, возможно, засушил бы себя, как Ананд. А так на протяжении долгих лет сохранял свежесть, выносливость, сопротивляемость. У меня нет привычки, как у Каспарова — тот, если домашнее преимущество не перешло на доску, сразу бежал в номер проанализировать и потом продемонстрировать, где у него был перевес. А меня небольшое преимущество или равная позиция вполне устраивали. Причем это с детства повелось.
Тот же Ананд с развитием компьютеров утратил яркий стиль. Стал сухим, предсказуемым. Есть у него в Германии приятель — Фредерик Фридель, один из создателей программы Fritz. Шахматист слабый. Но на международных турнирах легко угадывал ходы Ананда. Как-то мы сидели рядом, обсуждали позицию Виши. Вдруг Фридель говорит: «Нет, он пойдет не так, а вот так! Я-то знаю...» — «Откуда?» — «Именно такой ход сделал бы Fritz. Поскольку Виши работает с ним, выберет вариант, который предложит Fritz». Определял безошибочно!
Рауф Мамедов, пятикратный чемпион Европы: — Вы по-прежнему сильно играете в блиц. Как полагаете, скорость прогресса достигнет момента, когда не будет ни рапида, ни классики, а лишь официальные партии по три минуты?
— Надеюсь, до такого не дойдет. Блиц — это интуиция, быстрый расчет. Много эмоций, зрители в восторге. Но! Здесь нет глубины и возможности показать красоту шахмат как искусства. Если сохранится только блиц, шахматы станут примитивными и неинтересными. На первый план выйдет чистый спорт. Как в легкой атлетике: прыгнул на сантиметр дальше или выше — молодец. Но мы же в шахматах помимо результата партий ценим еще и саму мысль и психологическую борьбу. В блице это отсутствует.
Портрет и шахматы
— Ну а теперь, Анатолий Евгеньевич, мои вопросы. Что самое трудное для человека, которому исполняется 70 лет?
— Пережить эти дни. Для гостей юбилей — праздник. А для юбиляра — работа. Приятная, но изматывающая.
— Самая необычная обстановка, в которой справляли день рождения?
— 50-летие отмечал в Большом театре. Шикарный вечер! Изумительный концерт, множество гостей. Когда стукнуло 60, собрались в особняке на Пречистенке, где располагается Фонд мира. В этом году там же планирую фуршет — как раз 23 мая, в воскресенье. Приглашения не рассылаю — уверен, люди помнят и придут.
А 31 мая и 1 июня в здании Торгово-промышленной палаты на Ильинке состоится международный детский шахматный фестиваль Анатолия Карпова для мальчиков и девочек до 12 лет. Их будет по 100 человек, проведу гигантский сеанс на 200 досках. Вот такое мероприятие решили организовать в День защиты детей и приурочить к моему юбилею.
— Самый интересный подарок на день рождения?
— В 1979-м в Одесской области мне вручили портрет, выложенный из зерен. Рожь, пшеница, еще что-то. Чем-то пропитали, чтобы насекомые не атаковали. И закрепили так, что за 42 года ни одного зернышка не отвалилось! До сих пор в идеальном состоянии. Прямо чудо.
Ну и особый предмет гордости — два эксклюзивных комплекта шахмат. В СССР было постановление Совета министров — запрещалось что-то выпускать в одном экземпляре. Минимум в двух. В середине 1970-х на заводе в Вербилках к юбилею Брежнева смастерили фарфоровые шахматы. В трех экземплярах. Для Леонида Ильича, для заводского музея и для меня. Подарили на день рождения.
После развала Союза шахматы из музея украли. В семье Брежнева тоже не сберегли. Расспрашивал Чурбанова, бывшего зятя генсека, о том комплекте. Помню, отвечал, эти шахматы, но во время переездов то ли разбились, то ли затерялись. Так что мой экземпляр — последний.
Похожая история и с другим комплектом. Из арагонита. Было известно единственное месторождение этого поделочного камня — испанская провинция Арагон. И вдруг его случайно обнаружили в Балаково! В карьере, откуда вывозили щебень, чтобы проложить дорогу к атомной станции. Открыли мастерскую, выпускали вазы, сувениры. Потом сделали два комплекта шахмат. Вручили Брежневу и мне. Чурбанов сказал, что и они не сохранились. А мои — дома.
— Самое необычное, что дарили вы?
— По этой части у меня не слишком богатая фантазия. Но всегда могу воспользоваться продукцией своего салона, где делают шахматы из бивня мамонта. Есть уникальные наборы — например, в стиле Гауди. Или «Непобедимые» — неваляшки. Именно такой комплект я подарил Диего Марадоне, с которым в 2005 году в Аргентине участвовал в телешоу. К сожалению, в суете после записи программы эти шахматы украли.
Анекдоты и Корчной
— Вы разных шахматистов повидали. Самый замкнутый?
— Немец Роберт Хюбнер. Добродушный, интеллигентный, но абсолютно не компанейский. Даже на официальных приемах садился в стороне с томиком Гомера и читал с наслаждением. Либо расшифровывал папирусы. Он же по образованию филолог, один из крупнейших специалистов по папирологии — науке о древних египетских рукописях. Еще и кучу иностранных языков знает.
— Самый веселый шахматист?
— Великолепное чувство юмора было у Таля, Геллера, Тайманова. Чудесные собеседники. Спасский в компании всегда интересен. А Корчной обожал скабрезные анекдоты. Но мне другой запомнился. Из-за которого у Виктора Львовича в Ленинграде начались проблемы с партийными органами.
Как-то собрались там перед межзональным турниром. Корчной выпил лишнего и спросил у Тупикина, второго секретаря райкома, председателя ленинградской шахматной федерации: «Отгадайте, что мы соберем, если не будет урожая?» Тот пожал плечами. Корчной прищурился: «Анатолий Петрович, вы же серьезный партийный руководитель — и таких вещей не знаете?!» Председатель напрягся: «Ну и что соберем?» «Пленум ЦК КПСС!» — с торжеством сообщил Корчной. Тупикин каламбур не оценил. Отношения были испорчены. История в духе Корчного — из-за острого языка мог на ровном месте рассориться с кем угодно.
Мы-то в тот момент еще отлично ладили. Я ведь с подачи его первой жены Беллы и переехал в Ленинград. Она дружила с Аллой Фурман, супругой моего тренера. А он одно время работал с Корчным. Узнав о моих проблемах, Белла предложила перевестись из Московского университета в Ленинградский. Должность секретаря парткома там занимал друг детства Корчного — Сергей Лавров, будущий президент Русского географического общества.
Мы встретились дома у Виктора Львовича. Я объяснил Лаврову, что в МГУ житья не дают. Угрожают, что не доучусь, если не уйду из ЦСКА в «Буревестник». А туда не хотел принципиально! Я не уважал «Буревестник». Воспринимал его как нахлебника. В отличие от остальных спортобществ, там не развивали детские шахматы. Зачем лишняя головная боль, если лучшие спортсмены все равно поступят в вуз — и «Буревестник» будет отчитываться, какие у него замечательные студенты.
Школу я окончил с золотой медалью, уже имел спортивные заслуги — принять в МГУ могли без экзаменов. Специально не пошел на это, понимая, что при таком раскладе от «Буревестника» точно не отвертеться. Сдавал на общих основаниях.
Первокурсникам тогда запрещали менять вуз, требовалось распоряжение министра образования. В ЛГУ меня перевели в виде исключения. Но лидеры «Буревестника» не успокоились. Вскоре вызывает завкафедрой спорта. Говорит, что получил из Москвы указание обеспечить мой переход в «Буревестник»: «Анатолий, вы должны быть там, как все студенты. К тому же вам создадут прекрасные условия». — «Дело не в условиях, а в принципе!» Иду к Лаврову: «Опять старая песня...»
Но секретарь парткома ЛГУ — это сила. Завкафедрой спорта к нему за месяц на прием записывался. Лавров при мне звонит этому товарищу: «Если московское начальство вам милее ленинградского, пишите заявление». Тот в панике: «Что происходит?» — «Меня и ректора не волнует, за какое общество выступает Карпов». После этого оставили в покое.
Цейтнот и деньги
— Самая короткая ваша партия?
— В 1968-м в командном чемпионате Советского Союза обыграл эстонского шахматиста за 11 ходов. Он сдался, когда понял, что теряет слона. Но однажды и я оказался в похожей ситуации. На турнире в Голландии встречался с американцем Ларри Кристиансеном. Я долго туда добирался, немножко опоздал, всё в суматохе. В дебюте делаю ход. Гроссмейстеры начинают обсуждение: «О, как здорово! Слушай, в этом варианте еще никто такую идею не применял...» А ход оказался банальным зевком. Но ни я, ни они этого не заметили. Куриная слепота! А Ларри увидел, сделал ответный ход, и я потерял фигуру. Пришлось сдаться на 12-м ходу.
— Самая длинная ваша партия?
— Это с Корчным в Багио, пятая партия. Рекордная по продолжительности в матчах на первенство мира. Играли три дня, 16 с половиной часов. Закончилось все патом, который возник на доске после 124-го хода Корчного. В современных шахматах такое уже невозможно.
— Самая короткая ничья?
— Последний тур часто превращается в формальность, если к тому моменту ты гарантировал себе первое место. Предлагаешь ничью — соперник с радостью соглашается. Дальше пять-шесть ходов — и подписываете бланки.
— Самый обидный цейтнот?
— 1998-й, матч с Анандом в Лозанне, вторая партия. Я играл черными, добился преимущества, но попал в цейтнот. У меня оставалось меньше минуты. Виши сидит, думает. А я смотрю на доску и понимаю, что выигрываю при любом продолжении. Спокойно держу в голове несколько вариантов. Наконец Ананд делает ход. И вдруг ступор. Оцепенение. Я забываю, куда должен пойти! Прямо наваждение.
Была бы у меня еще минута — все бы вспомнил. А здесь времени в обрез, быстро передвинул фигуру и секунду спустя осознал, что выбрал самый неудачный вариант из всех возможных. В результате проиграл партию, в которой обязан был побеждать.
Ну и вторая обиднейшая история — с Каспаровым, в Севилье. Последняя, 24-я партия. Тоже дикий цейтнот. Плюс страшная усталость. На доигрывание 23-й я потратил кучу сил, был длительный анализ, почти не спал... Мне бы секунд двадцать — и я бы обыграл Каспарова, вернул бы звание чемпиона мира. Не говоря о том, что в финансовом отношении это стоило мне тогда 400 тысяч долларов.
Суть в чем? У меня было две возможности отойти конем. Но вместо активного хода, который позволял перехватить инициативу, после чего Каспарову пришлось бы в муках бороться за ничью, я сделал другой, надежный. А он оказался пассивным. И всё... Чтобы правильно оценить ситуацию на доске, мне не хватило ни времени, ни свежести.
— Самый неудобный оппонент?
— Есть шахматисты, которые должны ненавидеть соперника. Основоположник этого типа — Ботвинник. Сюда же можно отнести Корчного и Каспарова. Вот три самых ярких представителя данной волны. Неприятные, агрессивные, ради победы способны на все. Полная противоположность — Спасский, Таль, Смыслов, Глигорич... Да и я.
— Самая большая премия за победу?
— Севилья, 1987-й. Матч завершился вничью, Каспаров сохранил титул, а приз поделили пополам. Каждый получил 1 600 000 долларов.
Вообще со времен Стейница и Ласкера победителю матча на первенство мира полагалось 62,5 призового фонда, а проигравшему — 37,5. Но Илюмжинову, когда стал президентом ФИДЕ, видимо, было сложно высчитывать доли процента, и он все упростил. Сделал 60 на 40.
Депрессия и суд
— Самая тяжелая депрессия в вашей жизни?
— Когда проиграл Каспарову и потерял звание чемпиона мира. Поражение совпало с антикарповской истерией, которую организовал Александр Яковлев, правая рука Горбачева. В газетах и на телевидении полоскали меня будь здоров. На полгода я ушел в себя, нигде не показывался. Единственное — пробился на прием к Яковлеву. Сказал: «Хорошо, нравится вам Каспаров, поддерживаете его. Да хоть золотой дворец ему постройте! Меня-то травить зачем? Что я для страны плохого сделал?» Яковлев ответил: «Ну что вы, Анатолий Евгеньевич, мы к вам относимся даже с большим уважением, чем к Каспарову...» — «Это как?» — «Вы стали членом партии в 1979-м, а он — только в 1981-м». На полном серьезе! Я тогда пожалел, что с собой диктофона не было. Такой бред надо, конечно, записывать.
В общем, разговор ни к чему не привел. А закончился угрозами, потому что в тот момент я судился в ФРГ с мошенником — корреспондентом немецкого телевидения. В 1978-м он прилетел в Багио освещать матч на первенство мира. Сообщил, что его приятель открыл в Гонконге фирму по производству компьютеров. Показал мне шахматные программы, дал поиграть, сделал несколько снимков. Позже эти фотографии появились на упаковке. Как выяснилось, журналист от моего имени заключил рекламный контракт.
Узнав об этом, я сразу ему позвонил: «Ты что натворил?» — «Не волнуйся, контракт очень выгодный. Внакладе на останешься...» — «Стоп! Я не давал тебе разрешения. К тому же в Советском Союзе подобные вещи нужно согласовывать». Написал докладную Грамову. Мне говорят: «Ладно, дождемся первых платежей». А их нет и нет. Снова набираю журналисту: «Что происходит? Высылай копию контракта...» — «Это невозможно. Фирма разорилась, контракт аннулирован». Но он успел получить больше миллиона долларов!
А в 1984-м стало известно, что фирма существует. Она обратилась в ФИДЕ с предложением о сотрудничестве. Тогда и всплыла реклама с моим изображением. На меня пошел накат со стороны Грамова и Яковлева. Я понял — если не отобьюсь через немецкую судебную систему, возникнут серьезные проблемы. Обставят всё так, будто я прикарманил деньги и обокрал советское государство. Кстати, это одна из причин, почему я проиграл второй матч Каспарову. Мне не давали готовиться, требовали объяснений. Сколько нервов вымотали! В первую очередь Грамов с Яковлевым, два мерзавца.
А на той самой встрече Яковлев начал укорять: «Как же вы, член партии, можете судиться в Западной Германии? И вообще, почему с нами не посоветовались?» — «А почему я должен советоваться? Я защищаю свою честь, а не честь партии...» — «Неужели не понимаете, что в Германии вам выиграть суд не дадут?»
На мгновение он умолк. Потом закатил глаза и произнес: «Наверху принято решение, что вы должны прекратить процесс». Я ответил: «Нет! Я вам не мальчик! В своей правоте уверен, пойду до конца». Яковлев нахмурился: «Ну судитесь, судитесь, раз такой упрямый. Когда проиграете, посмотрим, что с вами делать...»
Но суд я выиграл. Семь присяжных из восьми вынесли решение в мою пользу. За финансовые махинации журналиста приговорили к пяти годам заключения, отсидел половину. Правда, ни цента не вернул. Вряд ли он изначально хотел меня обмануть. Просто человек азартный, заглядывал на ипподром, ездил на дерби в Кентукки. Думаю, рассчитывал там прокрутить деньги, что-то выиграть — и мне заплатить. Но всё просадил.
— Самый грустный день за последнее время?
— В феврале в 101 год умерла мама. Она прожила тяжелую жизнь. Родилась, когда еще Гражданская шла. Потом Халхин-Гол, финская война, Великая Отечественная, во время которой работала на Челябинском тракторном заводе, где выпускали снаряды для танков... Последние годы мама провела в специальном медицинском центре. Передвигалась на коляске, подводила память. Но вот стихи и песни военных лет помнила прекрасно. К сожалению, с весны 2020-го мы не виделись. Из-за пандемии в клинике ввели жесткий карантин, никого не пускали. Общался с мамой исключительно по телефону. Ее уход и смерть отца от рака легких в 60 — два самых печальных дня в моей жизни.
— Самый радостный день за последнее время?
— В апреле с размахом отметили 60-летие одной из старейших общественных благотворительных организаций нашей страны — Фонда мира. Я руковожу им уже почти 40 лет. У нас были грандиозные проекты. Например, сделали то, за что никто никогда не брался, — создали электронный банк данных потерь советского народа в Великой Отечественной войне. Потратили семь лет, обработали 24 миллиона дел из архивов Министерства обороны, КГБ, концлагерей. Потом выпустили сводный том Книги Памяти. Сейчас таких томов издано уже более двух тысяч — с именами погибших воинов. Еще мы внесли огромный вклад в решение чернобыльских проблем. У нас серьезные международные программы, почетное звание ООН «Посланец мира»... Удивительно, но за границей наш Фонд сегодня знают гораздо лучше, чем в России.
Карантин и маотай
— Самое интересное, что случилось с вами в прошлом году на карантине?
— Особых неудобств не почувствовал. Писал книгу, занимался шахматами. Ну и каждый день ездил на заседания в Госдуму. Хоть Жириновский и возмущался, твердил, что можем друг друга перезаражать, весь пандемийный год мы продолжали работать в обычном режиме, без перерывов. У нас только вход для посетителей ограничили, в том числе для помощников депутатов.
Что касается книги, то недавно вышел биографический трехтомник. За его появление нужно поблагодарить маму. В свое время она привела в порядок семейный архив, который начала собирать с первой публикации обо мне — в «Челябинском рабочем». Это 1958-й, в семь лет на турнире в родном Златоусте обыграл шахматиста-второразрядника, которому было под 70.
В трехтомнике масса уникальных фотографий и документов, мои шахматные партии. А новая книжка, которую планирую в июне закончить, — более художественная. В духе «Сестры моей Каиссы», опубликованной в 1990 году. В разгар работы над трехтомником поймал себя на мысли, что множество ярких историй, доставшихся мне от гроссмейстеров прошлого, нигде не прописаны. Не станет меня — вообще уйдут в небытие. Вот и взялся за перо. Кто еще сегодня может рассказать о встречах с легендарными шахматистами ХХ века и даже конца XIX? Разве что Спасский да Авербах.
— Самое тяжелое, что случилось на карантине?
— Угнетало одно — с людьми стало сложно общаться. Все в панике, резко оборвали контакты. А уж с точки зрения международных связей мы словно вернулись в Средние века. Встречи с коронавирусом мне пока удалось избежать, хотя уже в этом году, незадолго до юбилея, загремел в больницу. 1 мая прогулялся без плаща, а к вечеру похолодало. Простыл. На КТ обнаружили небольшое поражение легких.
Это не ковид. Тесты отрицательные. Вкус и обоняние не терял, температура и давление в норме. Но для профилактики врачи неделю подержали в клинике и ввели плазму с антителами. Чтобы «корона» не прилипла.
— Самая большая глупость, которую вы совершили?
— Меня крепко подставил старый приятель. К шахматам отношения не имеет, познакомились через Фонд мира. Он воспользовался моей доверчивостью и провернул аферу. Вскрылось все уже после его смерти. Теперь расхлебываем. Речь не об общественных деньгах — это мой личный кредит. Сумма? Скажем так, больше пяти нолей. Разумеется, в долларах.
— Самое неожиданное предложение инвестировать деньги?
— Году в 1999-м вложился в разработку Ангаро-Ленского газового месторождения в Иркутской области. Для участия в конкурсе требовалось быстро оформить лицензию. Ее выписали на меня, хотя нас, партнеров, было четверо. В начале нулевых мы этот бизнес продали — не хватило ресурсов, чтобы его развивать. С одной стороны, все равно в плюсе. С другой — получили раз в сто меньше, чем могли бы.
— Самый большой счет, который вам приносили в ресторане?
— Такие вещи не запоминаю. Но несколько тысяч долларов наверняка было. Какое-нибудь застолье по случаю дня рождения или важной победы.
— Самый ужасный напиток, который пробовали?
— Маотай — китайская рисовая водка. Запах страшный! Не понимаю, как вообще это можно пить. Для меня не проблема хлопнуть без закуски и водочку, и коньячок, и виски. Только с маотай номер не проходит. Сразу наизнанку выворачивает. А китайцы еще и различают. Одну бутылку откроют, попробуют: «О, класс!» Берут другую, глоточек сделают — морщатся: «Резковата...» Для меня же вся китайская водка одинаково гадкая.
— Самая противная еда?
— На мой взгляд, нет ничего хуже английской кухни. Ну не умеют люди готовить. Не дано! Супы — это просто катастрофа! Сейчас-то в Лондоне полно хороших ресторанов на любой вкус. Итальянские, японские, китайские... Я же застал времена, когда были только английские. Так единственное, что можно было там заказывать, — мясо с кровью. Иногда во время турниров одними стейками питался.
— Самое вкусное блюдо?
— Я очень люблю пельмени с квашеной капустой и ароматным подсолнечным маслом. Это наше, уральское изобретение. Мало где делают. Капуста не всякая подойдет, а масло — обязательно подсолнечное. Добавишь оливковое — уже не то.
Людоеды и вулкан
— Вы весь мир объездили. Самый красивый город?
— Легче назвать любимые — Париж, Мадрид и Буэнос-Айрес. К ним сразу проникся. Ну и Рим, конечно. Вот его ни с чем не сравнить. Загадочный город. Но красивый ли? Вопрос! Кому-то очень нравится, а кто-то, наоборот, кривит физиономию, мол, сплошные развалины.
— Самый мрачный город?
— Не в восторге от Индии. Что в Дели, что в Хайдарабаде чувствую себя неуютно. Нищета, антисанитария... Не понравилось и в марокканском Агадире. Попрошаек море. Ух, приставучие! Выходишь из гостиницы — тут же атакуют, деньги клянчат. А на Суматре поразили женщины. В тех краях постоянно жуют бетель. Из-за этого зубы темнеют, а рот и губы становятся кроваво-красными. Как у вампиров. Помню, шли в джунглях с супругой по тропинке, навстречу дамы в каких-то балахонах. При виде туристов расплылись в улыбках. Мы отшатнулись. Первая мысль — людоеды! Только что человека съели!
— Самая яркая экскурсия?
— На водопады Игуасу. Потрясающее зрелище. Там сходятся границы Парагвая, Бразилии и Аргентины. Тропики, можно ехать и зимой и летом. Всегда замечательно. Но путь неблизкий! У меня-то возможность образовалась случайно. Играл в турнире аргентинской газеты «Кларин». Под эту поездку сделали выходной, организаторы арендовали для нас небольшой «Джет». От Буэнос-Айреса лететь два с половиной часа. Если из Рио — примерно столько же.
Словами Игуасу не описать, надо видеть. Я не был на Виктории в Африке, но с Ниагарой сравнить могу. Игаусу на порядок круче. Особенно сильные эмоции там испытал, когда меня с женой усадили в моторную лодку, чтобы перевезти с одного острова на другой. Все это происходило метрах в 150 от водопада. Если бы, не дай бог, заглохли, нас бы уже ничто не спасло.
— Самый большой экстрим, который себе позволили?
— В 1976-м пригласили на Камчатку. Из Петропавловска на вертолете отправились в Долину гейзеров. Покупались, пообедали на природе. Мишек погоняли. Это была идея летчиков. Говорят: «Сейчас покажем вам, как интересно устроен животный мир...»
Вертолет поднимается в воздух, замечаем на полянке медведицу и трех медвежат. Начинаем снижаться, от шума они разбегаются в разные стороны. Строго поодиночке. Но уже через несколько минут снова собираются в кучку. Это повторялось трижды — и всякий раз медведи в лесу быстро находили друг друга. Наверное, у них там какие-то метки расставлены.
На обратном пути летчики предложили залететь в кратер спящего вулкана. Сказали: «Мы единственный экипаж, который этот трюк проделывает. Желаете?» Я согласился. Опустились на такую глубину, что в вертолете стало темно.
С нами еще был местный спортивный начальник. В Долине гейзеров он крепко принял на грудь и задремал. Проснулся как раз в тот момент, когда в кратере сели. Открыл глаза — мрак. Вскрикнул от испуга: «Где мы?!» Я ответил: «Не волнуйся, скоро долетим».
Экипажу, правда, досталось. Кто-то проговорился — и ребят пропесочили за то, что подвергли меня потенциальной опасности. Я и сам уже потом сообразил, что здорово рисковал. Если бы с вертолетом в кратере что-то случилось — кранты. Нас бы никто не нашел.
А вот от прыжка с парашютом отказался. Как-то на турнире в Биле организаторы предложили в выходной полетать над Альпами. Я подумал — почему бы и нет? А они прихватили инструкторов из аэроклуба. Говорят: «Ребята опытные, если захотите с парашютом прыгнуть — будут страховать». Я ответил: «Спасибо, не готов».
— Самое удивительное ЧП за границей?
— На Бали за день до завершения турнира полез в сейф, где лежал паспорт. Пусто! Сообщил организаторам, вызвали полицию, всё перерыли — без толку. В Джакарте мог бы пойти в посольство и получить справку об утере загранпаспорта. А я в Данпасаре, лечу в Москву через Сингапур. Головная боль!
Полицейские сказали, что предупредят пограничников, и меня пропустят. Но то ли забыли, то ли произошла накладка. Приехал в аэропорт, а там говорят, что никто из полиции не звонил.
Зовут старшего, тот узнал — в Индонезии шахматы очень популярны. Слышу: «Мистер Карпов, пройдемте в служебное помещение. Сыграете пару партий с моими коллегами, большими любителями шахмат, а я пока оформлю бумаги, чтобы провести вас в самолет». Так и получилось.
В Сингапуре в транзитной зоне документы не спрашивали. А вот как в Москве проходил паспортный контроль, уже не помню. В конце концов добрался домой, завалился спать. Утром начал разбирать вещи и на дне чемодана обнаружил паспорт! Оказывается, переложил из сейфа и забыл.
А в Брюсселе меня обокрали. Стоял на улице с чемоданом, сумкой и дипломатом, ждал такси. Вдруг налетели марокканцы. Один подкрался сзади, облил грязью плащ. Потом хлопнул по плечу: «Вы испачкались...» Я повернулся, выпустил из рук дипломат. На несколько секунд! Но этого хватило, чтобы его стащили.
Парни врассыпную, у меня шок. Минуты через три подходит мужчина: «У вас что-то случилось?» — «Да. А вы кто?» Ага, думаю, развод продолжается. Он достает удостоверение: «Я — полицейский. Мы с напарником в штатском, сидели в машине. Смотрим — заваруха, на белого напали арабы. Один из них мимо нас пробегал. Ну и поймали».
Я сразу позвонил в банк, заблокировал кредитки. Помимо них в дипломате лежали документы, телефонная книжка, альбом с марками, не очень дорогой, и рукопись. В тот год планировал выпустить энциклопедию шахматной филателии. Проделал титаническую работу, все уже было почти готово. И на тебе...
В полиции на очной ставке марокканца, который измазал плащ, я опознал. Оказался главарем банды. Мне говорят: «У него просрочен паспорт, будет экстрадиция. А с документами можете попрощаться. Обычно преступники забирают деньги и что-то ценное, остальное им ни к чему, подбрасывают в участок. Но не в вашем случае. Поскольку главаря задержали, дипломат — вещественное доказательство. Скорее всего, он уже на дне канала».
Обидно. Рукопись я так и не восстановил. То времени не было, то сил. Как представлю, через что надо пройти по второму кругу, накатывает грусть. Все откладываю, откладываю...
Акула и паук
— Самая большая опасность, с которой сталкивались?
— В Пуэрто-Рико пошел купаться в море. Спасатели предупреждали — далеко не заплывать. Хоть пляжная зона и огорожена сетками, но они ржавеют, и акулы их легко перегрызают. Я спокойно плавал, как вдруг метрах в десяти увидел плавник. Похолодел от ужаса — ну и сразу к берегу изо всех сил. А там Любомир Кавалек, чешский гроссмейстер, в 1968-м переехавший в США. Мой приятель. Говорит: «Толя, что случилось? На тебе лица нет». — «Любош, я от акулы удрал...»
Еще было два тяжелейших перелета. Первый — зимой в Рейкьявик. Попали в зону турбулентности. Так не трясло нигде и никогда. Казалось, самолет прямо в небе развалится на куски. Чудом не разбились.
Вторая история — отправился на маленьком частном «Джете» из Бремена в Папенбург. Городок на севере Германии, те края называют немецкой Сибирью, там всегда жуткий ветер. Так было и на этот раз. Болтанка страшная! Альфред Кинцель, председатель шахматной федерации ФРГ, полковник полиции в отставке, уже начал молиться. Я тоже подумал: «Сейчас грохнемся». А сидел рядом с пилотом.
Снижаемся, самолет под углом 90 градусов к взлетно-посадочной полосе. В последний момент делаем ловкий маневр и садимся плавно-плавно. Будто и нет никакой бури. Все бросаются к пилоту, благодарят. Я пожимаю ему руку со словами: «Вы большой мастер...» А в ответ слышу: «Да я один из асов Геринга!»
Я прикинул — на дворе 1977-й, прошло 32 года с окончания Великой Отечественной. Значит, во время войны он был еще очень молод.
— Самая сильная боль в вашей жизни?
— Серьезных травм, к счастью, не было. Разве что однажды связки на ноге порвал. Оступился. Но так, что голеностоп распух, наложили гипс. Потом долго восстанавливался, с палочкой ходил.
— От чего испытываете самый большой страх?
— Не люблю змей, насекомых, пауков. В Багио во время матча с Корчным в нашем коттедже поселился огромный паук. В подвале, где находилась сауна. Как-то наткнулся на него, пригляделся — лап-то семь! Окликаю Валеру Крылова, тренера по физподготовке: «Смотри, какое чудо!» Он смеется: «Это я его вчера шуганул и отбил одну лапку...» Снова тапком замахнулся, тот удрал. Больше не видели.
— Самый шустрый ваш автомобиль?
— Я всегда предпочитал «Мерседесы». Первый появился у меня еще в 1977-м. В тот год заключили соглашение о сотрудничестве — и я стал одним из немногих советских граждан, которые реализовывали право работать одновременно и с Западной Германией, и с Восточной. Мне предложили поучаствовать в открытом чемпионате ФРГ. Сказали: «Есть договоренность с фирмой «Мерседес». Если побеждаете — за вклад в развитие наших шахмат презентуем автомобиль».
Чемпионат я выиграл, приехал на завод. Сел за руль голубого «Мерседеса-350», прокатился по территории. Думаю: «Какая удобная машина!» Перевез в Союз. Когда годы спустя продал, по-прежнему была в шикарном состоянии. На станцию обслуживания около ВДНХ периодически приезжали прямо с завода механики из ФРГ. Так я техосмотры подгадывал под их визит.
Но если раньше «Мерседес» считался одной из самых надежных марок и позиционировал себя как автомобиль на всю жизнь, то теперь качество резко пошло вниз. Штампуют ширпотреб с единственной целью — чтобы люди как можно чаще покупали новые машины.
Своего автомобиля у меня сейчас нет — пользуюсь служебным, с водителем. За руль уже давно не тянет. Движение в Москве опасное, напряженное — зачем рисковать? Последний раз ездил сам в конце 80-х.
— Самая странная машина, которую попробовали?
— «Жигули», пятая модель. Купил для разгона, когда получил права. Тоже история. 1974 год, чемпионом мира еще не стал. Только-только обыграл Спасского. Приехал к родителям в Тулу отдохнуть после матча. У отца, главного инженера завода «Штамп», была персональная «Волга-2410», водитель. Тот меня учил с неделю в пригородах, потом сообщил — едем за правами. Он был какой-то общественник при ГАИ. Сказал: «Потренируемся после, а сейчас заберем права, я договорился».
Встретил нас начальник отделения: «Я созвонился с нашим самым главным, тот хочет лично выдать. Заодно посмотрю, как ты водишь. Садись за руль». Поехали по Туле, по самым тяжелым местам. Пешком я проходил это расстояние за полчаса. Километра два с половиной. А тут взмок! Все пешеходы кидались под колеса, трамваи летели в бок! Кое-как добрался, машину припарковал. Начальник оглядел поощрительно: «Вижу, что новичок, но водить можешь».
А через много-много лет я курировал проект с автомобилем «Мишка». Сборку осуществляли как раз в Туле. Торжественный момент, получение первых номеров. Вдруг подошел человек из ГИБДД: «Анатолий Евгеньевич, у меня для вас сюрприз». «Какой?» — испугался я. «Узнал, что вам права выдавали в Туле. Так мы залезли в архив — вот, смотрите...»
Первых «Мишек» мы собрали в 2006-м. Выходит, спустя 32 года я снова держал в руках свой экзаменационный лист при сдаче на права. Поразился — какой же у них порядок в архиве!
Марки и тюрьма
— У вас фантастическая коллекция марок, одна из лучших в мире. Какая марка самая древняя?
— 1849 год, «Черный пенни», с профилем королевы Виктории. Первая марка, выпущенная в Великобритании. Есть у меня и первая марка Российской империи, это 1858 год.
Меня часто спрашивают, с чего началась коллекция. В семь лет первую марку подарил двоюродный брат. Серия «40 лет РККА», нарисованы летчик, танкист и пехотинец. Вручил со словами: «Ты же летчиком мечтаешь стать. Вот он, смотри...» Но серьезно начал собирать марки, когда уже был постарше.
— С вашим изображением выпущено более двухсот марок. Самая нелепая?
— В КНДР напечатали марки, посвященные моему матчу с Корчным. На них мы с Виктором Львовичем здорово напоминаем корейцев. Африканские марки на золотой фольге тоже своеобразные. К примеру, бразильский гроссмейстер Энрике Мекинг там чистый негр. Да и я получился мулатом.
— Самая дорогая марка из вашей коллекции?
— Бельгийское Конго с перевернутым центром. Изображен кораблик. Марка высокого номинала — 10 франков, 1909 года. Таких в мире всего четыре. Сейчас стоит больше ста тысяч евро.
— Самое памятное предложение продать марки?
— Такие идеи забрасывают регулярно. Всем отвечаю: «Нет! Даже не обсуждается!» Я развиваю коллекцию, получаю удовольствие. Дубликаты еще могу продать. А что-то ценное — исключено. Просто не вижу смысла.
— Вы и по тюрьмам мотаетесь. Самый памятный визит?
— Уже 22 года курирую социальную программу по внедрению шахмат в тюрьмы и колонии. Проводим там чемпионаты, регулярно даю сеансы одновременной игры. В 2019-м организовали первый международный онлайн-турнир среди заключенных, участвовали семь стран. В августе будет второй, мы уже получили заявки из 15 стран!
А из поездок по тюрьмам запомнились две. Когда только запускали программу, решили провести турнир в тверской колонии, собирали народ из семи регионов. Парень из Вологодской области, осужденный за убийство, рассказал, как добирался по этапу. На пересыльном пункте в Торжке капитан изучает предписание: «Такой-то направляется в колонию для встречи с чемпионом мира по шахматам Анатолием Карповым». Смотрит на парня, переводит взгляд на бумагу, снова читает. Потом говорит: «У вас там в Вологде все перепились, что ли?!»
Вторая поездка — Рязань, где колония строго режима для особо опасных преступников располагается почти в центре города. От здания администрации на машине — минут пять. Удивительно! Во время сеанса обратил внимание, что один заключенный, рецидивист в годах, начал мухлевать. А может, увлекся обсуждением и не уследил — я ведь разрешаю им общаться между собой, анализировать позицию. На его манипуляции закрыл бы глаза, но он сделал три хода подряд!
Я подошел, мягко попрекнул. Он в отказ: «Какие три хода, вы что?!» Без агрессии — наоборот, растерянно. Но я-то все помню, показал, что изменилось на доске. Говорю: «Вот какая была позиция. Выбирайте любой из своих трех ходов, и продолжим партию». Тут рецидивист окончательно смутился, покраснел — наверное, впервые в жизни — и произнес: «Ой, чемпион, извините, не хотел. Если обыгрывать вас, только по-честному!»
— Не считая тюрьмы — самое странное место, где играли в шахматы?
— Это на Филиппинах, 1976 год. Турнир проходил в Маниле, все было прекрасно организовано. Вдруг Кампоманес предложил на денек переместиться в сельский клуб. Жарища, кондиционеров нет. Открыли окна. Когда стемнело и включили свет, налетели гигантские бабочки. Причем атаковали почему-то американца Уолтера Брауна. Отгоняя их, он размахивал руками, подпрыгивал, громко матерился. А мы наблюдали за ним и хохотали.
— Самый надоевший вопрос журналистов?
— Сегодня уже никого не удивляет, что на пресс-конференции и даже на интервью некоторые корреспонденты приходят абсолютно не готовыми. Ну и начинаются банальности из серии «в каком возрасте вы научились играть в шахматы?». Представляете, меня до сих пор об этом спрашивают!
— Что приносит вам самое большое удовольствие в жизни?
— Занятие любимым делом. Это может быть что угодно. Сегодня — шахматы. Завтра — марки. Потом что-то еще. Главное для человека — свобода выбора. Если ее нет, ты никогда не будешь счастлив.
