Никита Симонян: "Василий Сталин сказал: "Спасибо за правду. Играй за свой "Спартак"
Ему 84 - но, часами завороженно слушая Никиту Павловича, в это невозможно поверить. Перед глазами живой легенды мирового футбола (именно так назвал Симоняна в разговоре со мной президент ФИФА Йозеф Блаттер) прошла почти вся история "Спартака", память его – феноменальна. Всем тем, у кого есть возможность и кому небезразличны красно-белые цвета, с ним надо говорить и говорить. Записывать и записывать. Не делать этого – преступление, что я лишний раз и понял, на протяжении четырех часов наслаждаясь беседой с ним для этой книги.
С четырехкратным чемпионом СССР в качестве игрока "Спартака" и двукратным – в роли его главного тренера (еще раз он выиграл первенство во главе ереванского "Арарата") мы общались в спорткомплексе "Олимпийский" во время Кубка чемпионов СНГ 2010 года. За окном леденила кровь январская стужа, а в пресс-центре арены на Проспекте Мира я с каждой минутой все больше погружался в совсем другую жизнь. С политической и бытовой точки зрения – в миллион раз более сложную и страшную, но с точки зрения души и человеческих отношений – несравнимо более теплую. И естественную. Такую, каким в симоняновские годы был сам "Спартак".
Симонян по-прежнему говорит громко, красиво, чеканя каждое слово. Какой это был подарок пожилым сотрудникам пресс-центра Кубка Содружества – вы не представляете. Я краем глаза видел их лица. Они замерли, напрочь забыв о суете. Перед ними заново разворачивалась история их молодости, их футбола.
***
– 26 декабря 2009 года на стадионе имени Игоря Нетто на Преображенке я участвовал во встрече ветеранов "Спартака" многих поколений. Такие встречи в последние годы вошли в добрую традицию. Клуб собирает чуть ли не до ста человек, поздравляет с наступающим новым годом, накрывает стол, вручает подарки. И это здорово, потому что позволяет всем нам чувствовать себя одной семьей. От четырех оставшихся в живых олимпийских чемпионов Мельбурна-56 – Парамонова, Исаева, Ильина и меня – до ребят, игравших в "Спартаке" в 90-е годы. Я 11 лет отдал родному клубу как игрок, еще 11 – как старший тренер, и мне есть чем поделиться, что вспомнить. Многим другим – тоже. Убежден, что без идеалов и традиций настоящего клуба быть не может. И в моменты таких вот предновогодних встреч мы ощущаем необходимость преемственности поколений острее всего.
Сейчас в это трудно поверить, но судьба складывалась так, что я должен был стать торпедовцем. Переехав в 1946-м в Москву из Сухуми, играл за московские "Крылья Советов". Но в 48-м эта команда заняла последнее место, и ее было решено распустить, а игроков по разнарядке распределить в другие клубы. Вот меня и направили в "Торпедо".
Но я хотел в "Спартак". Ведь туда из "Крыльев" перешли оба тренера – Абрам Дангулов и Владимир Горохов, и они позвали меня с собой. А у Горохова, которого считаю своим вторым отцом, я три года проспал на сундуке в темном чулане...
С жильем тогда, после войны, был полный караул, люди в основном жили в бараках. Вот Горохов меня и приютил. Но спать, кроме чулана и сундука, было негде: я подкладывал матрац – такая вот "кровать" и получалась. Бывало, что они с женой приглашали меня в свою комнату, но спустя неделю Владимир Иванович начинал ходить вокруг меня и сопеть. Я отвечал: "Понимаю, что вам нужно супружеские обязанности выполнять" – и шел на свой сундук...
Этому человеку принадлежала инициатива пригласить меня из Сухуми в "Крылья", когда я во время сборов сыграл два матча против их юношеской команды. Горохов стал для меня родным человеком, и мне невозможно было представить, что я буду играть против его команды. И я подал заявление в "Спартак". Плюс к тому была еще одна причина: в нападении "Торпедо" блистал Александр Пономарев, и я, еще неоперившийся, понимал, что конкуренции с ним не выдержу. Много лет спустя Пономарев говорил мне, что зря я не пошел в "Торпедо" – ставили бы нас вдвоем, и мы терзали бы всех. Но первичной причиной для меня все-таки были личности Горохова и Дангулова.
Но официально я должен был оказаться в "Торпедо", и устроить переход в "Спартак" было непросто. Как-то рано утром за мной приехала машина. И отвезли меня не к кому-нибудь, а к генеральному директору будущего ЗИЛа (тогда он назывался ЗИС – Завод имени Сталина) Лихачеву, человеку влиятельнейшему. Если бы тот наш разговор сейчас показали по телевизору, было бы сплошное "пи-и" – мат шел через слово. Лихачев бушевал: "Как же ты хочешь за тряпичников играть?!" "Тряпичниками" он "Спартак" называл. Но я все это выслушал и в конце сказал: "Иван Алексеевич, и все-таки я хочу играть за "Спартак". Резюме директора было таким: "Ладно, иди играй за свой "Спартак", но запомни, что тебе дороги в "Торпедо" никогда больше не будет, даже если у тебя на заднице вырастут пять звездочек".
Упорство, чтобы отстоять свое право играть за "Спартак", мне приходилось проявлять и в других случаях. В 51-м году, когда я уже играл и вовсю забивал за красно-белых, мы с командой находились в санатории имени Орджоникидзе в Кисловодске. Пошли в санаторный клуб. И вдруг слышу: "Симонян, на выход!" Выхожу – а там стоит Сергей Капелькин, бывший игрок ЦДКА, и Михаил Степанян. Оба они были адъютантами Василия Сталина – сына вождя и патрона команды ВВС. Сказали: "Никита, есть разговор".
Повезли на госдачу, которая была близко от санатория. И начали: "Василий Иосифович приглашает тебя в команду. Можешь себе представить – вы с Бобровым составите сдвоенный центр, будете всех на части рвать!" Я резко ответил, что никуда из "Спартака" не уйду. Попытались зайти и с другой стороны: мол, Василий Иосифович, как депутат Верховного совета СССР, приглашает тебя на прием. На меня не подействовало и это. Хотя условия он для игроков делал фантастические – квартиры, которые тогда были наперечет, и прочее.
Самым действенным оказался третий способ – накачали меня спиртным, сволочи, причем прилично (смеется). А потом говорят: "Слушай, ну ты можешь себе представить: командующий послал военно-транспортный самолет, шесть летчиков, нас, двух м...ков, и мы приедем, не выполнив задания. Что он с нами сделает?! Никита, знаешь что, давай поедем – а если ты хочешь отказаться, то сделай это у Василия Сталина". В трезвом состоянии я бы от такой затеи отказался, а тут махнул рукой: ну ладно, поедем. Привезли меня в аэропорт Минвод, в самолете накрыли мехами, за время полета я отоспался.
В Москве нас встречал полковник Соколов, который потом повел себя по отношению к Василию как последний гад. Отвезли меня на Гоголевский бульвар, дом 7, где Сталин-младший жил. Каждый раз, когда проезжаю эти места, – вспоминаю...
Посадили меня на диван – и тут выходит Василий Иосифович в пижаме. Мне показалось, что он был уже подшофе. Но, может, только показалось. И начал с ходу: "Я поклялся прахом своей матери, что ты будешь у меня в команде. Отвечай!" Может быть, в силу молодости и непонимания серьезности ситуации о последствиях я не подумал. И сказал, что хочу остаться в "Спартаке". Сталин неожиданно спокойно отреагировал: "Да? Ну иди". Я побежал вниз. А за мной – его адъютанты. Бегут – и говорят, что командующий просит меня вернуться.
А тогда первым секретарем московского областного комитета партии был Никита Хрущев, а городского – Иван Румянцев. И Сталин сказал: "Слышал, ты боишься препятствий со стороны Хрущева и Румянцева. Не волнуйся, я с ними договорюсь, улажу".
Я ответил: "Да нет, Василий Иосифович, прекрасно понимаю, что, если дам согласие, через пять минут буду в вашей команде. Но, знаете, в "Спартаке" благодаря партнерам и тренерам я вроде бы состоялся как игрок. Разрешите мне остаться в "Спартаке".
Вот это его подкупило. Он тут же обратился к своим – а их там было человек шесть-семь: "Вы слышали? Правда лучше всех неправд на свете! Спасибо, Никита, что ты сказал мне правду. Иди играй за свой "Спартак". И запомни, что в любое время, по любым вопросам ты можешь обратиться ко мне, и я всегда приму тебя с распростертыми объятиями".
Но и это еще не конец истории. Жил я тогда на Песчаной, и часов в 9-10 вечера раздался звонок в дверь. Я решил: опять за мной. Открываю – стоит солдатик. И протягивает мне, как сейчас помню, форму N 28 со звездочкой: "Вам билет на поезд в Кисловодск". Мало того, тут же позвонил Виктор Макаров, который в свое время был председателем российского совета "Спартака", но Сталин-младший переманил его в ВВС. "Никита, командующий просил проводить тебя на вокзал и ждать, пока не исчезнет последний вагон. Ты ему понравился за правду, а время-то позднее, сам понимаешь..." – "Да доберусь я, Виктор Иваныч, что вы!" – "Ну, если командующий при встрече спросит тебя, скажи, что я тебя проводил". Я уехал, и обошлось без всяких приключений.
Возвращаюсь в Кисловодск. А меня уже все хватились, никто не может понять, что происходит. "Где ты шлялся, б...?!" А я решил их разыграть. Подбоченился и говорю: "Как вы смеете так разговаривать с офицером советской армии?" – "Каким еще офицером?" – "Офицером и игроком команды ВВС". – "Не говори глупости". И тут я показываю им эту самую форму N 28: "Не видите? Убедитесь!" – "Набьют тебе морду спартаковские болельщики и правильно сделают". Только тут я и объяснил, что это розыгрыш. И рассказал, как все было на самом деле.
Вскоре после смерти отца Василий Иосифович на восемь лет оказался в заключении, которое провел во Владимирском централе. И когда он уже освободился, я как-то ужинал в ресторане "Арагви" и на выходе встретил его. Он обнял меня: "Ой, Никита, здравствуй! Как я рад тебя видеть!" Предложил как-нибудь встретиться, сказал, что ему страшно хочется поговорить о футболе. Я ответил: в любое время. Но вскоре он сбил на машине какую-то старушку, и его отправили на поселение в Казань, где он позднее и умер. А упомянутый мною полковник Соколов, сволочь, дал показания на суде, что, когда Сталин переманивал меня из "Спартака" в ВВС, и я вышел из особняка, Василий якобы дал указание пристрелить меня где-то из-за угла.
Его похоронили в Казани, но потом перезахоронили на Троекуровском кладбище в Москве. И я каждый раз, когда туда приезжаю, приношу цветы на его могилу. Все-таки в то время он так отнесся ко мне. Не сломал жизнь.
***
О причинах многих переходов из одной команды в другую болельщики тогда и не догадывались. Вот, к примеру, случай с Сергеем Сальниковым. Как народ был возмущен, когда он в 50-м году ушел из "Спартака" в "Динамо"! Посчитали это предательством из предательств. Освистывали нещадно. Более того – его и партнеры в "Динамо" игнорировали, тот же Бесков. Мы это видели.
А на самом деле он перешел из благородных побуждений. Его отчим, к которому он с большим уважением относился, по какой-то причине был арестован. Для того, чтобы его вытащить из мест не столь отдаленных или по крайней мере как-то облегчить судьбу, Сальников в "Динамо" и перешел. Но после того как отчим вышел из заключения, Сережа тут же вернулся в "Спартак".
За это с него сняли звание заслуженного мастера спорта. Но переход разрешили. Помню, играем мы в Донецке, и приходит телеграмма: "Лишился заслуженного, приобрел вас". Болельщики спартаковские его быстро простили. Не так отнеслись, как зенитовские к Володе Быстрову, когда он вернулся из "Спартака"...
У меня с переходами, как вы уже поняли, тоже историй хватало. Мог я ведь не только в "Торпедо", но и в тбилисском "Динамо" оказаться. В 46-м, когда я в "Крылья Советов" перешел, из-за погодных условий игру первого тура чемпионата Союза, по удивительному совпадению, провели в родном Сухуми. Играли против "Динамо-2", которое потом превратилось в минское "Динамо". Мы выиграли – 1:0, я забил, но дело не в этом. А в том, что в день той игры без объяснения причин арестовали моего отца и произвели в доме обыск. Чуть погодя ему сказали: "Пусть твой сын едет в тбилисское "Динамо" – и мы тебя отпустим". Отец, гордый человек, ответил: "Я ни в чем не виноват, а сын пусть играет там, где хочет играть". У этой истории, к счастью, удачный конец: отца выпустили... О том разговоре он мне уже много позже рассказал.
А в тот день я играл, уже зная о его аресте. И имел все основания опасаться за собственную судьбу. Был у меня один знакомый, работавший в комендатуре НКВД, и он сказал мне: "Никита, у меня есть информация, что после игры тебя должны арестовать и отправить этапом в Тбилиси". Ко всему прочему, в том матче я еще и травму получил, ходить без боли не мог. Но не поехал со стадиона вместе с командой, а втихую пошел вместе с Абрамом Христофоровичем Дангуловым пешком к сухумскому железнодорожному вокзалу. Сели в поезд и сошли не в Сочи, а на предыдущей станции: мало ли, прознают и встретят. Более того, ребята из "Крыльев", которым я все рассказал, после матча взяли меня в кольцо и вывели со стадиона так, чтобы никто не мог подобраться.
Но на следующий год мне в Тбилиси все-таки пришлось съездить. Тогда в Грузии и, в частности, в Абхазии начались репрессии против нацменьшинств – скажем, из Сухуми отправили два состава греков в Среднюю Азию. И когда председатель НКВД Абхазии Гагуа сказал, что меня "приглашают поговорить" в Тбилиси, родители сказали: сынок, поезжай, а то ведь и нас могут куда-нибудь выслать. Дядю моего, кстати, в итоге все-таки отправили в Среднюю Азию, он там и умер. А родителей не тронули.
В Тбилиси меня встречал великий Борис Пайчадзе. Отвел меня к заместителю министра внутренних дел Грузии полковнику Гуджабидзе. Он начал: "Слушай, за кого ты играешь? И грузин, и армян в Москве чурками называют, абреками. Надо играть за Грузию. Мы тебе все сделаем? Дом надо? Дом сделаем!" Я начал изворачиваться: "Мне надо в Москву съездить за паспортом". – "Какой паспорт?! Завтра у тебя будет новый паспорт. Захочешь – Симонишвили будешь!" Я вернулся в гостиницу и понял: нет, ни за что не останусь. Написал письмо глубоко мною уважаемому Борису Пайчадзе с извинениями – и уехал.
Все мы испытали на своей шкуре, что такое была та диктатура. Взять хотя бы расформирование в 1952 году "команды лейтенантов", ЦДКА, после того как ее костяк в составе сборной СССР потерпел поражение на Олимпиаде в Хельсинки. Я в ту команду, хоть и был лучшим бомбардиром двух последних чемпионатов страны, не попал: в Леселидзе, где тренировались два состава национальной команды, побывал, но дальше дело не пошло.
Хоть мы, спартаковцы, и были конкурентами ЦДКА, но оказались в шоке от решения о расформировании. Не помню, чтобы хоть кто-то злорадствовал. Правда, если и обсуждали эту тему между собой, то негромко и осторожно – во всех командах имелись стукачи, система без этого обойтись не могла. Кто именно "стучал", конечно, не знали, но это всегда надо было иметь в виду.
Тем не менее я и тогда считал, и сейчас уверен, что роспуск ЦДКА был настоящим преступлением перед отечественным футболом. Потребовалось немало лет, чтобы команда возродилась. А к нам в "Спартак" тогда из армейского клуба пришли Всеволод Бобров и Анатолий Башашкин – футбольные гиганты! Правда, играть со Всеволодом Михайловичем было непросто, поскольку он был настолько жаден к мячу, что, будучи открытым или закрытым, в любой ситуации просил отдать ему пас.
Но какой же это был мастер! До сих пор не могу забыть матч в Киеве, когда один из защитников киевлян грубо выкинул его на гаревую беговую дорожку, и Бобер разодрал себе лицо и плечо. Счет тогда был 0:0, но он разозлился и во втором тайме с двух моих передач забил две фантастических гола. И "Спартак" выиграл – 2:0. Так что он, пусть и был великим армейцем, внес вклад в историю нашего клуба не только как тренер-чемпион хоккейного "Спартака", но и как форвард футбольного.
Как наши болельщики приняли Боброва и Башашкина? Хорошо. Отношения между поклонниками "Спартака" и ЦДКА были доброжелательными или, по крайней мере, нормальными. Главным врагом и для одних, и для других были московские динамовцы. Многие спартаковские и армейские игроки тоже дружили – я, например, с Башашкиным (в пору, когда он играл за "команду лейтенантов"), Деминым, Николаевым. И в "Спартак" Бобров с Башашкиным шли с охотой, не из-под палки, потому что играть-то после роспуска их команды надо было. Хотя это тоже были переходы по разнарядке: их отправили к нам, других игроков ЦДКА – в другие команды.
***
При Абраме Христофоровиче Дангулове "Спартак" после неудачных 40-х годов начал путь к возрождению, выиграв в 51-м Кубок СССР. Причем по ходу турнира мы обыграли и еще не распущенный ЦДКА, и "Динамо". Мне же при тренерах, с которыми я перешел из "Крыльев Советов", дважды подряд удалось стать лучшим бомбардиром чемпионата СССР. В 50-м я установил тот самый рекорд – 34 гола за первенство – который удалось побить только Олегу Протасову.
О том, насколько честными были многие из тех 35 голов Олега в "Днепре", говорилось много. Но я к коллеге, несмотря ни на что, отношусь с уважением. Мы сотрудничали в период работы в сборной Лобановского. И ни разу я даже намеком на тот рекорд ему не указал. Но и он на откровенный разговор со своей стороны не шел. Только сам Протасов знает, можно ли получать удовлетворение от таких голов. Когда я видел, как в последнем туре забивались два мяча "Торпедо" – это был просто абсурд. Там вокруг вообще никого не было!
А когда для прессы Олег говорит о том, что на него тогда играла вся команда, хочется ответить: "Скажи, пожалуйста, а всем остальным игрокам вашей команды специально сказали не открываться?" Ведь видно было – все пассивны, стоят на месте, и открывается только один Протасов, которого почему-то не преследуют защитники. Хотя опасность исходит от него одного. То, что разговоры на эту тему ведутся до сих пор, Олегу наверняка неприятно. Хотя он, бесспорно, выдающийся игрок.
Впрочем, вернусь к тем временам, когда такое было невозможно. Тренер Дангулов был уникальным человеком. Со всеми игроками разговаривал на "вы". Матом он на моей памяти выругался ровно один раз, и единственный же раз за всю мою жизнь из раздевалки проигравшей команды раздавался гомерический хохот. У нас была серия неудач – проиграли в Риге, "горим" в Киеве – 0:2. В перерыве он увидел фибровый чемодан Олега Тимакова, подошел к нему – и как двинет ногой этот чемодан, что тот под лавку улетел! И говорит: "Да вы, б...ди, наконец будете играть или нет?!"
Эта фраза и такое поведение настолько не вязались с личностью Абрама Христофоровича, что мы все дружно... заржали. А потом приехали в Москву – и нас прорвало! Одним шесть забили, другим семь. То есть, выходит, помогла такая мера воздействия (смеется).
Бытует стереотип, что в советские времена все тренеры были сплошь диктаторами, и на них наложил отпечаток стиль того времени. Не согласен. Взять того же Бориса Аркадьева, не просто выдающегося тренера, но и образованнейшего, интеллигентнейшего человека. Тренер "Крыльев Советов" Александр Абрамов как-то спросил его:
– Борис Андреевич, а какие меры вы принимаете, узнав, что ваша команда после игры нарушила режим?
Тот ответил:
– Александр Кузьмич, а после игры меня эта банда не интересует!
Это был самый настоящий западный профессиональный подход. А потом Аркадьев еще и добавил:
– Берегите нервную систему. Как? Очень просто. Лично я после игры прихожу домой, наполняю ванну теплой водой, отключаю телефон и читаю в ванне книгу.
Так же и Гавриил Качалин. Демократ до мозга костей! Но именно он выиграл с советской сборной первый чемпионат Европы, Олимпийские игры, а его тбилисское "Динамо" впервые стало чемпионом Союза. Потому что при всем воспитании у Гавриила Дмитриевича была достаточная требовательность к игрокам, к атмосфере в команде, к тренировочному процессу. Поэтому не важно, кто тренер по стилю – либерал или диктатор. Главное, чтобы он выигрывал.
Поэтому если игроки сборной России так любили Гуса Хиддинка, который дал им большую свободу, то во время матчей должны были костьми ложиться за него. А они этого не оценили и упустили в Словении путевку на чемпионат мира в Южной Африке. Тогда как мы буквально умирали на поле за Качалина, поскольку это был потрясающий человек.
Константин Бесков по характеру был совсем другим. Когда он работал в "Спартаке", я в середине 80-х спрашивал Николая Петровича Старостина:
– Как вам работается с Константином Ивановичем?
– Ну что тебе сказать? – вздыхал Старостин. – Можешь посчитать: год работы с Бесковым – за три, а я с ним работаю уже восемь лет.
Закоренелый трезвенник, Николай Петрович еще и пожаловался мне, что Бесков выпивает. Я в годы работы тренером не представлял себе, что можно до игры выпить даже 50 граммов водки или коньяка. А Старостин говорил:
– Представляешь, Никита, раньше он выпивал до игры, потом стал выпивать после игры, а сейчас – и в перерыве!
Я смеялся:
– Да ладно, Николай Петрович, тут вы уж загнули.
– Нет-нет. Пока он делает указания на вторую половину, в массажной Миронов ему уже готовит. Команда уходит из раздевалки, он хлобысь – и пошел.
Но удар Костя, надо сказать, держал. Мог ведро выпить – и не опьянеть. Как и Лобановский. Тот вообще наутро вставал и – на пробежку. Со временем, правда, заменил ее ходьбой.
При том, что у Лобановского результаты были выше, определенные достоинства у Бескова нельзя было не отметить. У него был очень хороший вкус на подбор игроков и способность добиться от них прогресса. Это было очень важно, как и комбинационный стиль игры, который он проповедовал. Константин Иванович бывал очень недоволен, если команда выигрывала, но не показывала зрелищного футбола. И все же за 45 лет работы выиграть всего два чемпионата и два Кубка – на мой взгляд, слишком мало.
Николай Петрович говорил, что в решающие моменты главных матчей Бесков трусил. А перед ними – перегибал с жесткостью. Допустим, мне рассказывали, что за день до финала Кубка СССР 81 года против ростовского СКА команда собралась в холле базы в Тарасовке, игроки шутили, смеялись. Вошел Бесков, увидел все это – и "понес" на них: "Вы что тут веселитесь? Пошли на собрание". И на том собрании как начал их чихвостить часа на два – чуть ли не до половины первого ночи сидели. Все позитивное настроение, ожидание долгожданного финала ушло, возникла напряженность – и на следующий день "Спартак" проиграл.
А освободили Константина Ивановича из "Спартака" потому, что он сам хотел уволить Николая Петровича, а также Юрия Шляпина и директора базы в Тарасовке. Летом Бесков написал заявление об уходе – его не удовлетворили, но не разорвали, а положили под сукно. А потом, когда он хотел провести против них эту акцию, – вытащили. Так мне, по крайней мере, рассказывал сам Старостин.
***
Меня всегда удивляло, когда "Спартак" стали называть "мясом", а уж когда молодые игроки современного поколения стали демонстрировать футболки с надписью: "Кто мы? Мясо!" – удивило еще больше. При чем тут мясо? Вот ЦСКА "конями" давным-давно стали называть, спартаковские болельщики еще много десятилетий назад придумали четверостишие:
Вот раздался стук копыт,
Показалось дышло.
Это ваше ЦСКА
Из конюшни вышло!
А "мяса" в отношении "Спартака" не было. Несмотря ни на какую промкооперацию, помогавшую команде. Было слово "тряпичники", сформулированное, как я уже рассказывал, директором ЗИСа Иваном Лихачевым. А во времена братьев Старостиных спартаковцев называли – "бояре". Вроде как привилегированное общество – театры, бега... Это объяснялось богемным образом жизни, который многие спартаковцы вели.
Особенно в этом смысле выделялся Андрей Петрович Старостин. У него жена была цыганка, Ольга Николаевна. И стиль его жизни я бы назвал цыганщиной. Преферанс, бега, театр... Михаил Михайлович Яншин был его близким другом. Андрей Петрович с Николаем Петровичем антиподы были, и проявлялось это даже в том, что если один говорил: "Он здорово играет!", второй обязательно возражал: "Да он играть не умеет!" Спорили до хрипоты. Третий брат, Александр Петрович, тоже с ними всегда не соглашался.
Помню такой случай, когда я тренировал "Спартак". Играем в Москве со "Стоук Сити" – командой, за которую в свое время играл сам Стэнли Мэтьюз. Первый тайм в воротах Маслаченко, на второй я поставил Лисицына. После игры заходит в раздевалку Александр Петрович, весь красный. Пили они водочку, и, думаю, грамм 700 в нем уже бултыхалось. И говорит: "Да, здорово второй тайм сыграл Маслаченко!"
Тут брат его Андрей фыркает: "Играл-то Лисицын!" – "Да пошел ты!" – "Но я же тебе говорю, что играл Лисицын". – "А я тебе еще раз говорю: пошел ты!" – "Ну ладно, ты у Никиты спроси, он же тренер".
Я подтверждаю: "Да, Александр Петрович, второй тайм играл Лисицын". Тот делает паузу и резюмирует: "Да? Все равно здорово сыграл!" Обсуждения эти, конечно, велись не при игроках, которые были в душе. Стояли в сторонке и спорили.
Мы, еще будучи игроками, знали, что Старостины родили "Спартак", и нам они казались чуть ли не инопланетянами – по степени уважения, которое мы к ним испытывали. Даже заочно, когда они еще были в заключении. А уж потом, когда Николай Петрович стал начальником команды, не было случая, чтобы он перед игрой не поднял наш дух. Андрей Петрович тоже часто появлялся в команде, Александр – меньше, а Петр – почти никогда.
Бывало, Николай Петрович спрашивал тренировавшего в тот момент команду Гуляева: "Николай Алексеевич, сколько вам времени нужно на установку?" – "Ну, минут двадцать".
20 минут Гуляев говорил, и, когда время вышло, Старостин застучал карандашом по графину. "Сейчас-сейчас, Николай Петрович, заканчиваю!" Старостин брал слово и говорил прямо противоположные вещи тому, что только что прозвучали! Поэтому мы его и прозвали Чапаем. Чапаев же в фильме с картошкой в руке говорил: "Как выступать будем, командиры?" – "Так-то и так-то". А он – раз им картошкой! "То, что вы говорили, наплевать и забыть, а теперь слушать, как я командовать буду!". Вот Старостина и прозвали – Николай Чапаев. И ему это нравилось.
Авторитет у него был сумасшедший. Того же Гуляева Старостин ценил за его трудолюбие. Николай Алексеевич на самом деле был такой вол, который мог пахать с утра до ночи. Но такой изюминки, как у того же Бескова, конечно, у него не было. И игроки у нас в 50-е годы по уровню превосходили своего тренера. Помню, построит он нас и говорит: "Мальчики, у нас сейчас пробежка – вокруг поля три круга". Потом, глядя в блокнот, начинает перечислять упражнения, а капитан Игорь Нетто говорит: "Этими глупостями мы заниматься не будем".
Выходит на поле Старостин – прямо с электрички. Видит, что страсти закипают, и сразу: "В чем дело?" Нетто ему отвечает: "Как в чем дело, Николай Петрович? Они не дают нам тренироваться, нуднятину какую-то предлагают. Мы же хотим пропотеть, нагрузиться". У Гуляева были большие паузы между упражнениями, а Нетто понимал, что команде нужна более интенсивная работа. Мы хотели работать больше, чем тренеры предлагали!
Старостин видел это и говорил: "Слушай, Николай Алексеевич, неужели ты не видишь, что имеешь дело с профессионалами? Ну дай им тренироваться так, как они хотят. Они же не отлынивают, а, наоборот, желают нагрузиться".
Заслуга тренера, конечно, в победах 50-х годов была, потому что он все-таки умел подготовить команду. Но когда мы выходили на поле, Нетто говорил: "Так, ребята, играем в свою игру". А Серега Сальников, который до денег был несколько жадноват, не забывал вставить пару слов по этому поводу. Тогда ведь была вот какая система премиальных: победителям матча давали, по-моему, 20 процентов от кассового сбора. И, если арена большая – как, допустим, стадион имени Кирова в Ленинграде, это была очень немалая сумма. А в Москве, когда на матчи с тем же "Динамо" собирались полные Лужники, Сальников за несколько дней до игры говорил: "Ребята, следующая игра с "Динамо", коробочка будет полна, надо подрежимить".
Ходила легенда, что Сальников – внебрачный сын Старостина. Однажды Серега сам мне говорит: "Никита, что у нас все ходит болтовня, что я сын Николая Петровича?" Я ответил: да, мол, такие разговоры ходят, потому что они очень похожи. Сальников отреагировал так: "Никак не получается, потому что мы тогда жили в Краснодаре, а Старостин – в Москве". – "Сережа, а ты никак не допускаешь, что "Спартак" мог приехать в Краснодар, а Николай Петрович – там познакомиться с твоей красавицей-мамой?" Старостин тоже был красавцем, который не прочь был приударить за красивой девушкой. Сальников подумал-подумал и ответил, что все могло быть. Но факт, что к нему со стороны всей семьи Старостиных было особое отношение. Как к самому близкому человеку.
***
Нетто страшно не любил, когда его называли Гусем. Прозвище это, кстати, придумали ему не игроки, а болельщики. Вспоминаю, приехали мы в 55-м году в Египет. Игорь, величайший игрок, блистал. И пригласили нас на прием к послу, который, видимо, даже как следует не подготовился, и спросил, кто у нас капитан. Встал Нетто, представился. И надо же было послу ляпнуть: "Это вас Гусем называют?"
Игорь покраснел и ничего не ответил. А дело было в том, что в египетских газетах между статьями о том, какой Нетто великий футболист, появился дружеский шарж: все гусиное, а к шее приделана голова нашего капитана. На заключительном приеме подходят к Игорю египетские журналисты, а переводит все наш представитель из посольства. Они показывают Нетто этот шарж и спрашивают через переводчика, понравился ли он ему. Слова: "Идиоты, дураки" были самыми мягкими из того, что он ответил. Но перевели репортерам так, что шарж ему понравился.
Сидим как-то в ресторане "Арагви", куда мы, игроки, по традиции шли после Центральных бань. Подходит официант. Мы всегда заказывали цыплят табака. А тут выяснилось, что цыплят нет, и нам предложили вместо них взять гуся. Коля Тищенко – он у нас острослов был – тут же среагировал: "У нас свой Гусь есть!" Нетто начал в своем стиле шептать: "Дурак, идиот!"
Я попросил официанта сходить к шеф-повару: может, все-таки несколько порций цыплят у него для нас найдется. Но он развел руками: для вас бы всегда нашлось, если быть хоть что-то было. Однако нет, и все же он очень советует заказать хорошего, молодого гуся. Тищенко опять: "Я же тебе сказал, что у нас свой Гусь есть. Вот он, лапчатый, сидит!" – и на Нетто указывает. Тот краской налился – и уже, не стесняясь: "Баран, ты что, не понимаешь?.." Слыша это прозвище, заводился с полоборота!
Мы его даже за глаза Гусем не называли. Только Игорем. Не могу сказать, что партнеры его боялись – тут больше подойдет слово "уважали". На поле он был очень требовательным. Но на него не обижались: в игре "крошил" всех, но в раздевалке быстро отходил и зла ни на кого не таил. Такие люди в команде очень нужны, и считаю, что как "Спартаку", так и сборной России капитана, подобного Нетто, сегодня очень не хватает.
Тренерам с ним было непросто. К примеру, делает Гуляев разбор. И наступает Нетто на больную мозоль. У Игоря не очень хорошо был поставлен удар, и он никогда не пользовался длинным пасом. Чтобы не ошибиться, ограничивался коротким и средним. Так вот, на разборе Гуляев ему своим гнусавым голосом говорит: "Игорь, ты играл хорошо, но коротко". Тот ему: "Я в деревенский футбол играть не буду. Почему я должен бить куда попало?" – "Если бы ты играл длиннее, то было бы..." И тут Нетто, недослушав, срывается: "Мы же живем в футболе, а вы в нем ничего не понимаете!"
Тут уже вступает Николай Петрович: "Слушай, Игорь, но Николай Алексеевич же хочет как лучше! Он же твой тренер!" Так, представляете, Нетто и тут отмахивается: "Вы тоже ничего не понимаете!" Вот так мы могли поговорить между собой в 50-е годы, в 60-е. И ничего страшного – поспорив, потом выходили и выигрывали. А то, что все было так демократично, – так это как раз по-спартаковски. Думаю, со дня создания клуба.
А от Нетто доставалось всем – Ильину, Сальникову... Сережа Сальников был очень техничным, и когда изображал какой-нибудь финт, а потом атака срывалась, Нетто на него набрасывался: "Твою мать, на кухарок играешь!"
По национальности Игорь был чистокровным эстонцем. И когда он начинал Сальникова уж слишком сильно "прессинговать", тот подходил ко мне и искал защиты: "Никита, ты мне можешь объяснить, что от меня хочет этот чертов (тут, если честно, был эпитет похлеще) тевтонец? Мы что, с тобой хуже него играем?!" Я предложил ему послать Нетто подальше.
Но на это решались единицы. Например, Коля Паршин – игрок не слишком техничный, но мужик прямой. Встречались как-то с "Локомотивом", игра не шла, Нетто злился. Обрушился на Паршина, назвал дубиной – тот его в ответ и послал. Приходим в раздевалку в перерыве, Николай Петрович мечется – то ко мне подходит, то к Сальникову... А Игорь сидит молча, голову опустив. "Ну а ты, капитан, можешь повести за собой команду или нет", – спрашивает его Старостин. И Нетто отвечает подавленно: "Нет, Николай Петрович, не могу. Невозможно это, если меня на х... посылают".
А со мной был случай в 58-м. В финале Кубка СССР играем с "Торпедо". Они нас здорово придавили, но Валька Ивакин в воротах здорово сыграл. А минут за 10-15 до конца основного времени выходим с Ильиным вдвоем на одного защитника. Ильин не пожадничал, вытянул его на себя и отдал пас мне. Ворота пустые! Но я чуть затянул с ударом, и мне дали по пятке – так, что удар у меня чуть сбился, и я не попал в створ. Так бы выиграли – 1:0, а теперь дополнительное время надо играть.
Видели бы вы Нетто! Он идет, сверлит меня своими белесыми глазами и кричит: "Надо за это брать и душить, душить!" Я ему говорю: "Что ты орешь? Я что – нарочно не забил?" – "Еще не хватало, чтобы нарочно!"
Во втором тайме дополнительного времени выходим с Исаевым на ворота, я получаю от него пас, укладываю вратаря и забиваю победный мяч. Мы выигрываем – 1:0 и берем Кубок! После игры говорю Нетто: "Ну и что ты орал? Выиграли же в конце концов!"
Думаете, Игорь пошел на попятный? Как бы не так. Знаете, что он сказал? "Посмотрите на него, он еще доволен! А ведь лишние тридцать минут мучались из-за него!"
Так получилось, что в 64-м, когда я уже несколько лет тренировал "Спартак", то Нетто чуть не отчислил. Игорь уже был в возрасте, шел на спад и, будучи человеком самолюбивым, все это воспринимал очень болезненно. Играли с "Торпедо", проигрывали, он в центре поля не справлялся с Валей Ивановым. Я в перерыве говорю: "Игорь, возьми Иванова поплотнее, он же гуляет свободно!" Но он не терпел критики и огрызнулся: "Ладно, что ты мне тут будешь говорить? Что я, в футболе ничего не понимаю?!" Хоть я и был старшим тренером, но он не хотел перестраиваться и все равно разговаривал со мной на "ты".
Я уже жестче повторил: "Я тебе сказал – возьми Иванова поплотнее!" И тогда Нетто меня просто послал. При всех. После чего я сказал ему, чтобы он переодевался, вместо него выходит другой. И добавил: "Запомни: либо ты будешь в команде, либо я, понятно тебе?!"
Потом было собрание. Все ребята его осудили. Говорили: как же, мол, так, Игорь Александрович – они его по имени-отчеству называли. Мы берем с вас пример, а вы... Вам же по делу сказали! Постановку вопроса я менять не хотел – или Нетто, или я. И когда мы остались один на один, он ко мне со слезами обратился, натурально плакал: "Ну, я тебя прошу, не выгоняй меня! Я же, кроме футбола, ничего не умею. Ну, ты же знаешь мой характер..."
Я ему ответил: "Игорь, мы с тобой пролили столько пота и крови на поле. Я думал, что как тренер буду иметь в твоем лице поддержку, а ты так по-хамски стал со мной разговаривать, да еще при всех. Как же так?" – "Да, знаю. Извини, я виноват. Но я тебя умоляю – не выгоняй!"
Тут я увидел, насколько ему плохо, и он действительно понял, насколько был неправ. И сказал: "Все хорошо, Игорь, забыли!" Были принесены извинения, и после этого о том случае мы не вспоминали. Потому что надо уметь прощать. Отношения остались такими, как прежде. Убрать его из команды у меня рука не поднималась, и закончил он карьеру, когда я в "Спартаке" временно не работал. Для меня вообще расставаться с людьми было самой тяжелой вещью в тренерской профессии.
Нетто стал одним из помощников Гуляева, но характер у него не изменился. Однажды Коршунов ему сказал: "Игорь Александрович! Николай Алексеевич попросил тебя сделать годовой отчет-анализ о прошедшем сезоне". – "Передай Николаю Алексеевичу, что я перепоручаю ему делать этот отчет". Что тут говорить, это – Игорь! Даже формально став тренером, он до конца оставался игроком. Мог, допустим, сказать – "вы играть не умеете", либо "я бы этот мяч забил". А такие фразы тренеру произносить нельзя. Потому что, когда становишься тренером, твое прошлое игрока остается, можно сказать, в другой жизни.
***
В те годы, когда я играл, не было лозунга – "победа любой ценой". Выигрывать, принося в жертву честь, совесть и достоинство, – даже мысль такая была для нас недопустимой! Лично я не видел матча на чемпионате мира-62 в Чили, когда Нетто признался, что забил мяч через дырку в сетке, поскольку находился в другом городе и просматривал игры группы с Англией и Бразилией. Но если было именно так, то меня бы это ни в коем случае не удивило. Потому что Нетто был кристально честным, в высшей степени порядочным человеком.
Меня мучила совесть в 56-м, когда все матчи Олимпиады в Мельбурне провел Эдик Стрельцов, но на финал Гавриил Дмитриевич Качалин решил поставить меня. А медали тогда вручались только участникам финального матча – то есть, с учетом существовавшего тогда запрета на замены, их было ровно 11. И когда мы завоевали золото, я считал, что Стрельцов заслужил эту награду больше меня.
Подходил к нему дважды. Сначала – прямо в олимпийской деревне. Но он отрезал: "Нет, я медаль не возьму". Вторую попытку предпринял на корабле, на котором мы возвращались из Австралии. Так ему и сказал, что меня совесть мучает. И тут Эдик вспылил: "Да ладно, брось ты, Палыч (он, как молодой, считал нужным меня по отчеству называть)! Тебе уже тридцать, а мне еще двадцати нет. Может быть, у тебя эта медаль – последняя. А я еще в своей жизни выиграю не одну. И больше ко мне с этим не подходи!"
Медаль эта уже больше полувека хранится у меня дома. А к 50-летию олимпийской победы, в 2006-м, я через Монетный двор договорился, чтобы изготовили еще 11 ее дубликатов – один к одному. И эти медали вручили всем, кто был тогда в команде, но кому награда из-за существовавших тогда правил не досталась. За тех, кто до полувекового юбилея не дожил, их получали родные...
Кто мог тогда знать, что меньше через два года Стрельцов после той драмы с якобы изнасилованием окажется в заключении? Кстати, уверен: если бы Эдик, а также Татушин с Огоньковым поехали с нами на чемпионат мира 1958 года, мы были бы там призерами. Конечно, обыграть ту сборную Бразилии было нереально – и по составу, и по тактике она на голову превосходила остальных. А со всеми остальными мы вполне могли справиться. Классная у нас была команда, да еще и Яшин в воротах. Кстати, в сборной Лев Иваныч держался в основном со спартаковцами – Исаевым, Ильиным, да и нас с ним связывали очень теплые отношения.
Как-то в Лужниках в 60-е годы – я уже тренировал – мы играли с "Динамо". И Гешка Логофет идет бить пенальти. Яшин падает в один угол, а мяч летит в другой. И вдруг вижу такую картину: Лев Иваныч, обычно спокойный как удав, за мячом в ворота нагибается и в Гешку им пуляет. Спрашиваю: "Геш, что там случилось, почему Лев Иванович рассердился?" – "Никита Палыч, ничего особенного. Когда он прыгнул в один угол, а я ударил в другой, просто сказал ему: "Вася, ты куда?!" Услышав эту историю, я укорил Логофета, сказал, что это неуважение к великому человеку.
***
Бесков, говорите, считал, что Николай Петрович Старостин не разбирался в футболе? Ну, это субъективное мнение Константина Ивановича. Он вообще был таким человеком, который был убежден, что мало кто, кроме него, в футболе смыслит. А я считаю, что Николай Петрович разбирался, и еще как! Но еще лучше он разбирался в людях и в отношениях между ними.
Никогда не забуду фразу, которую он сказал мне, когда я после сезона 1972 года уходил из "Спартака" тренировать "Арарат". Я попросил у Николая Петровича разрешения попрощаться с командой. Получив добро, поблагодарил ребят. А Старостин при всей команде сказал следующее: "Мы с тобой расстаемся, но дверь не закрываем. Ты можешь всегда в нее войти. И вообще, запомни: если тебя разрезать, мы увидим, что у тебя там две половины: одна – красная и другая – белая!" И когда на следующий год "Арарат" выиграл чемпионат страны, с поздравлениями звонили и Старостин, и игроки. Была и официальная бумага с поздравлениями от "Спартака", и для меня это было очень важно.
Расскажу еще забавные истории про Николая Петровича. Когда "Спартак" ездил за границу, у него был этакий талмуд – список, что кому привезти. В советское время это имело огромное значение! Помню, были как-то на коммерческих играх в Штатах. Но платили в зависимости от побед. Однажды проиграли – и в раздевалке Старостин вроде про себя, но так, что всем слышно, заглядывает в этот свой талмуд и читает: "Так, пиджак велюровый внуку Мише – минус". И обращается к Бескову: "Константин Иванович, дела поправить можно только в Кливленде!"
Чего у Николая Петровича вообще не было – это вкуса в выборе одежды. Спрашивает однажды: "Никит, никто из наших дамское пальто не покупал? А то беда!" Оказалось, он купил жене Антонине Андреевне пальто – и при том, что она была маленькая, щупленькая, оно оказалось ей мало. И она как пошла на него: старый дурак, как же можно настолько в размерах не соображать?!
И тогда он решил "отмазаться" на дочери Жене. Купил ей туфли – вот только обе... на левую ногу. Но однажды я просто ахнул – когда увидел, что Николай Петрович купил жене кожаные чулки. Старухе! Когда он в магазинах что-то выбирал, от него все убегали, потому что он делал это часами. А потом мне говорил: "Слушай, ну чего я хожу, Никита? Чего выбираю? Все равно ведь куплю говно..." То есть с самоиронией у него был порядок.
Вот я наблюдал за тем, как Стас Черчесов убирал из команды Егора Титова – и думаю, что Николай Петрович поступил бы совершенно иначе. Да, если тренер считает, что по каким-то качествам уже игрок не может выступать в основном составе, – так и должно быть. Но расставаться надо по-другому. Тем более что это не кто-нибудь, а Титов – свой воспитанник, который столько лет отыграл за "Спартак" и столько для него сделал. Старостин к таким футболистам с особым трепетом относился.
На мой взгляд, между Черчесовым и Титовым должна была состояться откровенная беседа. А не так, чтобы перед строем говорить ему и Калиниченко: вы переводитесь в дубль. Старостин такую ситуацию, безусловно, сгладил бы. На разговоре, по крайней мере, настоял бы. А то, что после прихода Алекса у болельщиков быстро появился новый кумир, и о Егоре на трибунах вспоминают нечасто... Так это судьба любого игрока. Пока ты в обойме, о тебе помнят, а завтра дай Бог, чтобы узнали и автограф попросили. Или просто добрым словом вспомнили.
И до конфликта между Аленичевым и Старковым при Николае Петровиче, уверен, дело бы не дошло. Конечно, выставлять игрока на поле или нет – право тренера. Но, учитывая репутацию и имя Аленичева, тренер должен был дать ему шанс. Чтобы, по крайней мере, показать всем, почему он его не использует. Но Старков ему таких шансов не дал, а просто не ставил. И никаких диалогов с Дмитрием не вел. Наверняка Старостин переговорил бы со Старковым и убедил, что к игроку, который столько сделал для футбола и "Спартака", так относиться не стоит.
С другой стороны, вряд ли Диме нужно было выплескивать свое недовольство на страницы газеты. Этого, уверен, Старостин тоже бы не допустил, потому что при нем в "Спартаке" никогда не было недостатка общения, открытых дискуссий. А здесь этого и не хватило.
Был, кстати, один интересный момент уже, кажется, в начале 90-х, когда футбольный клуб "Спартак" отделился от общества и стал самостоятельной структурой. Олег Романцев тренировал команду, но от президентства в клубе в тот момент еще отказывался. И инициативная группа из представителей интеллигенции во главе с академиком Станиславом Шаталиным пришла к Старостину с предложением, чтобы президентом "Спартака" стал я.
Мне об этом разговоре позже рассказали сами члены той инициативной группы. Николай Петрович отказал. Со словами, что на этом посту надо уметь зарабатывать деньги. Сам я со Старостиным никогда эту тему не обсуждал. И тем более на него не обижался. Обида на Николая Петровича – да такое мне вообще в голову прийти не могло!
***
Из золотых медалей "Спартака" в 50-е годы мне дороже всего было чемпионство 58-го. Во-первых, в тот год мы сделали золотой дубль – выиграли и первенство, и Кубок. Причем как сложно это было! О Кубке, когда я наслушался "добрых слов" от Нетто, я вам уже рассказывал. А был тот финал 2 ноября, в скверную погоду, на размокшем тяжелом поле. Добавьте сюда 30 минут дополнительного времени. А 8-го мы должны были в переигровке матча чемпионата встречаться с киевским "Динамо". Ее, переигровку эту, пролоббировали высокие партийные органы в лице первого секретаря ЦК компартии Украины Подгорного.
Отмененный матч мы у киевлян выиграли со счетом 3:2. Я забил третий, победный, мяч за несколько секунд до окончания игры. И тут судья Петя Гаврилиади допустил ошибку. Как только время закончилось, ему нужно было выключить секундомер. А он, чтобы зрители были убеждены, что мой гол засчитан, поставил мяч на центр. И забыл нажать на кнопку секундомера! В результате к моменту установки мяча в центральном круге оказалось переиграно девять секунд, и к этому придрались.
В этом было очень заинтересовано московское "Динамо". Если бы мы уступили киевлянам в переигровке, оно становилось бы чемпионом. И вот по новой играем с Киевом. Если 2 ноября, в день финала Кубка, поле было вязким, то 8-го ударил восьмиградусный мороз. Минут за 15-20 до конца мы проигрывали – 1:2. Московские динамовцы в этот момент ушли с трибун переодеваться – чтобы круг почета как чемпионы пройти.
А в это время мы сравниваем счет! Если так и закончится – значит, будет еще одна переигровка, теперь с московским "Динамо" за золото. И вот сидят на трибуне Старостин и руководитель советского футбола Валентин Гранаткин. Который в этот момент и говорит: "Николай Петрович, давайте переигровку назначим на 12-е". Дед отвечает: "Слушай, наши провели второго тяжелейший финал с дополнительным временем, еще один матч – сегодня, 8-го. Давай назначим игру на 13-е". – "На 12-е!" – "На 13-е!"
И пока у них идет эта дискуссия, о которой мне позже Старостин рассказал, я за шесть минут до финального свистка иду подавать угловой, закручиваю мяч на дальний угол вратарской, и Сальников головой забивает третий мяч – 3:2, и мы – чемпионы! И вот тогда Дед Гранаткину торжествующе говорит: "А вот теперь можно назначать и на 12-е!"
Золотые медали в ту пору, конечно, "обмывали", как и все нормальные люди. Особая история, связанная с празднованиями, случилась только, по-моему, в 46-м, когда меня еще в "Спартаке" не было. Наши ребята тогда выиграли Кубок и так это дело в "Арагви" отметили, что не хватило денег расплатиться. Пришлось в залог оставлять сам Кубок. Потом довезли деньги и забрали трофей.
Нынешние чествования команд-победительниц не идут ни в какое сравнение с тем, что бывало тогда. Это были настоящие театрализованные представления, на которые в полных составах приходили ведущие театры страны – Большой, Малый, Художественный... И все это превращалось в настоящие спектакли! Когда в 62-м году мы стали чемпионами, нас чествовали во Дворце спорта в Лужниках. Зал был полон. И, как сейчас помню, писатель Лев Абрамович Кассиль, наш потрясающий и величайший болельщик, вышел на сцену, поприветствовал всех и сказал: "Я болею за "Спартак". Впрочем, все порядочные люди болеют за "Спартак".
Насчет всех – это, конечно, была гипербола. Мой друг Евгений Евтушенко – болельщик "Динамо", как были ими и Дмитрий Шостакович, Юрий Никулин. Но люди все-таки тянулись к команде, которая не имела никакого отношения к силовым ведомствам, за что ее и стали называть народной. Вы же понимаете, с чем у людей тогда ассоциировались эти ведомства. В итоге и получилось, что целые театры, такие, как МХАТ, Малый, имени Вахтангова – болели за "Спартак". И нас не волновало мнение закоренелого динамовца, главного редактора журнала "Огонек" Сафронова, говорившего: "Динамо", мол, – это не какая-то артель. Имея в виду нас, конечно.
Мы отвечали взаимностью. Николай Петрович до конца жизни ненавидел "Динамо" и был убежден, что в лагеря их отправил именно его куратор – Берия. И именно как конкурентов, спартаковцев. Это потом уже недоброжелатели начали говорить о том, что братьям Старостиным пропажу вагона мануфактуры в вину вменили. Или что кто-то из них в начале войны якобы сказал: "Если придут немцы, мы, люди спортивные, и при них проживем". Но это все болтовня.
В спартаковскую раздевалку перед каждой игрой – и после тоже – приходили великие актеры – Игорь Ильинский, Михаил Яншин. Я спрашивал Игоря Владимировича, почему он так внимательно наблюдает за нами, за тем, как мы надеваем гетры, бутсы. Он отвечал, что между нашими профессиями очень много общего: "Мы выходим отчитываться перед зрителями – и вы тоже. Поэтому нам так и интересна каждая деталь". Мы смотрели на этих людей с благоговением.
У нас вообще в команде было много театралов. Всей командой, кстати, на спектакли не ходили – это ведь тоже было бы не по-спартаковски, потому что выглядело бы как воинская повинность. А театр, что скрывать, в футбольной команде не могут любить все до единого. Так что каждый решал это для себя сам. Нетто театр очень любил – и не только потому, что его жена была актрисой. Игорь вообще был очень начитанным человеком, знал английский язык, что в ту пору было большой редкостью. То же можно было сказать и об Алексее Парамонове. Лично я пристрастился еще и к классической музыке, часто бывал на симфонических концертах, был знаком с гениальным дирижером Евгением Федоровичем Светлановым. Слушая такую музыку, я приобрел вкус, который не позволяет мне признавать всю эту сегодняшнюю попсу. Хорошую эстраду я тоже люблю, но не эту ерунду.
Кстати, если возвращаться к артелям, Сафронов в чем-то был прав. В других командах платили намного больше, чем в "Спартаке", но к каким-то артелям нас порой все-таки прикрепляли. Мне, например, немного подбрасывала артель "Восточные сладости". Но это тоже быстро закончилось. А в республиках все было по-другому. Например, игроков тбилисского "Динамо", когда они заканчивали карьеру, устраивали директорами магазинов, бензоколонок. Мы об этом даже не думали. От лишних денег не отказались бы, конечно, но "Спартак" был нам дорог сам по себе.
И не важно нам было, что базы у большинства клубов были оборудованы лучше, чем наша Тарасовка. Мы жили в деревянном доме, и от каждой проходящей мимо электрички он ходуном ходил. На матчи, кстати, мы ездили этой самой электричкой. Потому что, поехав автобусом, на Лосиноостровской можно было часами стоять на железнодорожном переезде и опоздать на игру. Поэтому и ехали до Москвы на электричке и лишь потом пересаживались на автобус. И никому в голову не приходило по этому поводу ныть и требовать более комфортных условий.
Наверное, мы сейчас по-стариковски и ворчим, когда говорим о легионерах. Ну не можем мы, ветераны, воспринимать их как истинных спартаковцев! Они приехали в "Спартак" зарабатывать деньги, а мы играли за флаг и честь "Спартака". Может, мы и ошибаемся, но чувствуем все именно так. Хотя не уважать тех же Веллитона, Алекса или ушедшего недавно Йиранека нельзя. Но пропитались ли даже они духом "Спартака", понимают ли, что за этим клубом стоит, какая история? Не знаю. Сомневаюсь. Но времена, конечно, изменились, и ничего с этим поделать нельзя.
***
Василий Соколов, с которым мы выигрывали чемпионаты в первой половине 50-х годов, был человеком жестким и требовательным, хотя образования ему и не хватало. А Николай Гуляев, тренировавший нас во второй половине 50-х, был этакой рабочей лошадкой, готовой трудиться сутками, месяцами, годами напролет без малейшего отдыха и пощады к себе. Это был честный и порядочный человек. Да, тех тренерских тонкостей и качеств которые отличали Бескова, Аркадьева, Качалина, у него не было. Он брал другим.
По его ли инициативе меня в 59-м начали потихонечку убирать из состава? Думаю, тут сыграли свою роль и Гуляев, и Старостин. С нашим поколением, которому перевалило за 30, постепенно начали прощаться. Начали с Алексея Парамонова. Алексей Александрович, кстати, был тогда строжайшим режимщиком, не ходил с нами ни в "Арагви", ни куда-либо еще. Семейный человек, он после тренировок сразу домой к жене бежал. И французский язык учил.
После ухода Парамонова было принято решение не выставлять в составе одновременно меня и Сальникова – только кого-то одного. Но чаще предпочтение отдавалось Сергею.
А ушел я так. У нас было турне по Южной Америке, и мы в Колумбии одержали победу, по-моему, со счетом 6:0. Я забил два мяча и вообще, по ощущениям, сыграл один из лучших матчей в жизни. И прямо в раздевалке после игры я сказал, что заканчиваю карьеру. На что ездивший с нами Николай Николаевич Озеров заявил, что это – преступление с моей стороны, мне еще играть и играть. Я же ответил, что лучше уйти самому, чем ждать, пока тебя попросят.
Ни в какую другую команду после "Спартака" я пойти не мог. Хотя пару лет действительно еще мог бы поиграть, поскольку скоростные качества у меня сохранились. Не на уровне меня 25-летнего, конечно, но тем не менее достаточные для форварда. И в 32 года мне удалось забить гол на чемпионате мира в Швеции...
В общем, после моего сообщения об уходе продолжали мы то турне по Южной Америке. И вдруг спустя какое-то время, дней через десять, Николай Петрович говорит: "Мы хотим Гуляева заменить. Предлагаю тебе стать старшим тренером".
Я ответил: "Я же вчера с этими ребятами по полю бегал, а теперь руководить ими буду? Тяжело!" Старостин подбодрил: "Поможем, поможем!" И действительно помог. Выразилось это в терпении. Опыта я набирался по ходу дела, впитывал все, что можно было. Конспектов-то тренировок во время игровой карьеры я не вел. Хотя надо было.
Предложение Николая Петровича было для меня, конечно, шокирующим, но отказать ему я не мог. И потому, что это – Старостин, и потому, что раз именно во мне он что-то такое разглядел, значит, надо пытаться.
Первый год, 60-й, мы выступили неудачно, но никто меня увольнять не собирался. Это и было то самое терпение Старостина, который оградил меня от всякого волнения за должность. В итоге в 61-м мы уже были в числе призеров, а в 62-м выиграли чемпионат.
Ох, что мы в том сезоне пережили... Когда иной раз говорят: мол, надо тренера снять, выгнать к чертовой матери – я вспоминаю тот случай. Мы шли в середине таблицы, и нас вызвали в секретариат профсоюзов Москвы, предстателем которых был Василий Крестьянинов – чудесный, кстати, человек. Собрались там также председатели центрального, российского и московского советов общества "Спартак" – Михальчук, Абаков и Кузин. Пригласили Старостина и меня.
Нас там не просто критиковали. Нас там натурально унижали. Крохоборами, помню, почему-то называли. Последовало даже предложение освободить нас от занимаемых должностей, на что председатель российского "Спартака" Алексей Абаков возразил: "Ну хорошо, освободим мы их, а есть ли кто-то на их место?" Или, может, таким образом припугнуть нас хотели...
Короче говоря, решили дать нам испытательный срок. А следующая игра у нас была в Ташкенте. Игру специально назначили на три часа – в самое пекло, чтобы мы "расплавились". Первый тайм проиграли по всем статьям – 0:2. Идешь в такой ситуации на перерыв, думаешь: что им сказать? Ругаться – какой смысл? У меня была полная уверенность в том, что они хотят выиграть. Поэтому сказал, что не буду давать им никаких советов. А пожелание только одно – пересилить эту жару, постараться забыть о ней и просто сыграть в свой футбол. Больше ничего. И в течение девяти минут мы забиваем три мяча и выигрываем – 3:2. После чего начинается беспроигрышная серия, которая и сделала нас чемпионами!
Позже Николай Петрович председателю московского совета "Спартака" Кузину сказал: "Вот вы нас унижали, оскорбляли, а мы чемпионами стали. Что скажете теперь?" Так у того хватило наглости ответить: "Николай Петрович, а вот если мы вас тогда не "прочесали", вы бы не сделали выводы". Что уж тут было сказать... Начальник всегда прав.
Я был тренер-демократ. И не сказал бы, чтобы выстраивать заново отношения с ребятами, с которыми недавно выходили на поле, оказалось трудно. Сложности были только с Нетто, который продолжал при всех называть меня по имени и не очень воспринимал меня как тренера. С остальными – никаких проблем, дружбой никто не спекулировал. Тем более что я пользовался у них уважением, еще будучи игроком, и на какие-то отрезки, когда не мог играть Нетто, меня капитаном тоже выбирали.
И вы себе не представляете, как тяжело было расставаться с Ильиным, Исаевым, Ивакиным, какой это был камень на сердце. Как раз на чествовании после золота 1962 года мы их проводили. А самим ребятам вместе с Николаем Петровичем сказали, что, к сожалению, время идет, и мы уже не можем на них ориентироваться. Обид не было. Исаев стал моим ассистентом, и лучшего помощника, чем Анатолий Константинович, у меня не было.
Верно писал Лев Филатов, что в тренерской профессии в силу характера мне больше нравилось совершенствовать, наносить штрихи на уже существующую команду. А вот ломать и потом строить все с нуля – это было несколько не мое. Может быть, в силу характера. Хотя порой ломать и приходилось.
***
В "Спартак" тогда пришло новое поколение игроков, о которых я тоже вспоминаю с огромной теплотой. Правда, уже как тренер, а не как партнер. Тот же Гиля Хусаинов – он был образцом во всех отношениях. Если бы такими и по игровым, и по человеческим качествам были все 11 игроков – это сладкий сон любого тренера. При его технике и светлой голове – абсолютно безотказный, на каких бы позициях его бы ни просили играть.
В 62-м мы выиграли чемпионат, в 63-м и 65-м – Кубок. То есть те или иные достижения были почти каждый год – при том что количество сильных команд увеличилось, и постоянно побеждать в первенстве было уже нереально. А уход в 65-м произошел из-за трагического случая с Юрой Севидовым, сбившим на машине академика Рябчикова, делавшего топливо для космических кораблей. Резонанс на самых высоких этажах власти был очень серьезным, и Юра отправился в заключение, а у меня как старшего тренера не было иного выхода, как уйти. Помощниками моими в тот момент были Николай Тищенко и Сергей Сальников, и в отставку мы подали сами. Вместе.
Один из самых незабываемых эпизодов в жизни случился как раз в тот момент, когда мы эту отставку "обмывали". Происходило это в ресторане при гостинице "Ленинградская" на площади трех вокзалов. Были там Ильин, Исаев, Тищенко, Сальников и я. Прошло какое-то время, и Исаев говорит: "Ребята, в вот за соседним столом – Юрий Алексеевич Гагарин".
Исаев – человек скромный, но под "этим делом" немножко осмелел и сказал нам: "Сейчас к нему подойду, приглашу за наш стол". Мы отговаривали – мол, оставь его в покое, человек отдохнуть пришел – но Толя все-таки пошел, объяснил, кто мы и откуда. А Гагарин ответил по-простому: "Ребята, ну зачем же за ваш стол, если можно за наш?" Мы пересели к нему и говорили долго-долго. Удивительной скромности был человек и очень доступный. Он нам и объяснил, какой фигурой был Рябчиков. Договорились сыграть матч ветеранов "Спартака" со Звездным городком – но не сложилось, а три года спустя Гагарин погиб. А ту встречу, очень теплую, я вспоминаю по сей день.
После ухода из "Спартака" я перешел в отдел футбола Госкомспорта СССР, где работал вместе с Качалиным. До тех пор, пока в середине 67-го Николай Петрович снова не пригласил меня возглавить "Спартак". Волна по Севидову к тому времени уже сошла, и появилась возможность меня "реабилитировать". Чтобы оздоровить обстановку в команде, тогда пришлось отчислить нескольких игроков. Решение было непростым, но без него золотых медалей 1969 года, думаю, было бы не видать.
***
Работая тренером, постепенно осознаешь: все игроки разные, и относиться к ним тоже надо по-разному. На одних можно повысить голос, а на других, вроде Коли Осянина – ни в коем случае. Крикнув на такого ранимого человека, добьешься только обратного эффекта. К 69-му году я это уже отлично понимал, и вот мы играем дома с киевским "Динамо". "Горим" – 0:1, и бьем пенальти в ворота киевлян. Осянин обладал великолепно поставленным ударом, но тут решил пробить на технику – и вратарь взял.
В перерыве делаю указания и вижу, что Коля голову опустил, молчит, затравленно смотрит, боится, что сейчас будет взбучка. А я говорю: "Коля, ты чего голову в плечи вобрал? У нас еще целый тайм впереди! Ну не забил, ну и что, господи? С игры сейчас забьешь – и это будет еще вдесятеро ценней. Так что, Коленька, выходи, все нормально. Ты обязательно забьешь". И, действительно, он как двинул в самую "девятку"! А потом Гешка Логофет забил второй мяч, и мы выиграли – 2:1. И в Киеве как раз Осянин забил единственный гол, и "Спартак" стал чемпионом.
Не забуду, как в концовке при мокром снегопаде начался 20-минутный сумасшедший штурм наших ворот. Выстоять было очень сложно – но нашей обороне и Анзору Кавазашвили это удалось. У киевлян тогда потрясающе исполнял штрафные Виктор Серебрянников, и в легенду вошли два его удара в том матче. Примерно с радиуса штрафной площади. Так и довели тот решающий матч до победы.
Вообще, на мой взгляд, в 69-м у нас собралась выдающаяся команда. Во всех линиях она была укомплектована идеально и играла в очень современный на тот момент футбол. Впрочем, по-другому обыграть киевлян, которые трижды подряд перед тем становились чемпионами, было невозможно.
Вспоминаешь ту команду – и, когда думаешь о судьбе некоторых ее игроков, слезы наворачиваются. Вот Коля Абрамов. Это был талант от Бога, который играл бы до 35 лет не только за "Спартак", но и за сборную. Если бы не пристрастие к спиртному. Однажды он перед кубковым матчем на тренировку пришел в таком состоянии, что я был вынужден тут же его отправить с занятия. Но в состав он потом вернулся – играл-то как! Вася Калинов – то же самое. Всеми силами пытались им как-то помочь. Но не всегда это было возможно.
В общем, такого успеха, как в 69-м, та наша команда больше не добилась. Может, пресыщенность какая-то наступила – такие эмоции испытали после того золота. В следующем сезоне еще стали третьими, а в 71-м выиграли Кубок. Как тогда Геша Логофет сравнял счет на последней минуте матча с ростовским СКА!
В воротах ростовчан стоял Лева Кудасов. Гешка выбрасывает мяч из-за боковой на Силагадзе. Я со скамейки кричу: "Навешивай!" Но вместо этого Силагадзе отдает обратно Логофету. В сердцах говорю: "Что ж ты делаешь, сволочь!".
А в итоге Гешка получил мяч, пробил – и Кудасов пропустил в ближний угол почти с нулевого угла. Вопреки всякой игровой логике. И в переигровке мы победили – 1:0 и взяли Кубок. Вот так бывает в футболе.
Но в следующем, 72-м году команда начала чемпионат плохо, и я сам, почувствовав, что надо мной сгущаются тучи, решил уйти. Вообще всегда предпочитал предпринимать подобные шаги до того, пока меня о них просили. А то, что тучи сгущались, всегда незримо ощущалось – особенно со стороны профсоюзов. К тому же уже неоднократно звали работать в "Арарат" – и я решился. Чемпионом в Ереване на следующий год стал, но в "Спартак" как тренер уже не вернулся...
***
В 76-м, правда, вернуться предложили. Но к тому моменту из "Спартака" уволили Старостина, и я не счел возможным идти в команду, где нет Николая Петровича. А может, меня в тот момент еще и устраивала работа в Управлении футбола.
В итоге команду возглавил Крутиков, и, помню, у меня с ним чуть раньше, когда Старостин еще работал, был разговор. Он сказал: "Первое, что надо сделать, – убрать Старостина". Я удивился: "Анатолий, ну как же так?"
На этой почве, когда Крутиков стал тренером, у них с Николаем Петровичем отношения не сложились. А вот почему он так не хотел видеть Деда рядом с собой – честно говоря, не знаю. Но результат известен – "Спартак" единственный раз в истории вылетел из высшей лиги. Хотя надо признать, что красно-белым помогли вылететь и общие усилия некоторых команд во главе с "Торпедо", "сгонявших" нужные им результаты.
Приход Бескова стал для меня в какой-то степени сюрпризом. Все-таки в традициях "Спартака" было то, чтобы команду возглавляли спартаковцы. И Николай Петрович потом не раз говорил, что Константина Ивановича все равно не переделаешь, и он остался бело-голубым.
Но сделал для возрождения команды он, конечно, очень много. Мы периодически общались, и когда обменивались мнениями по футбольным вопросам, он не раз говорил: "Ну, у нас с тобой полное взаимопонимание!" И это было неудивительно, поскольку его концепция по всем параметрам подошла "Спартаку". Видение футбола Бесковым – комбинационное, эстетическое, зрелищное – полностью совпало с тем, чего хотели болельщики. И за эту постановку игры на много лет вперед "Спартак" должен быть ему благодарен.
Однако в Бескове мне не нравилась, к примеру, его подозрительность. К примеру, он до конца жизни был уверен, что в ташкентском "золотом" матче 1970 года ЦСКА – "Динамо" Маслов и Аничкин продали игру. Но я в это не верю – как и в то, что Романцев "сдал" игру Минску, за что, по слухам, Константин Иванович его в 82-м из команды и убрал.
Бесков был диктатором. Как и годы спустя Олег Романцев. А такой метод управления я никогда не одобрял. "Спартак" – не тот клуб, где должна быть диктатура. Тренерское искусство Романцева при этом не вызывало сомнений. К тому же "Спартак" в начале 90-х лучше всех воспользовался развалом Союза, пригласив лучших игроков из разных республик, в первую очередь, Украины – Онопко из Донецка, Цымбаларя и Никифорова из Одессы, Пятницкого из Ташкента.
Однако то, что творилось вокруг команды, было неприятно. Когда того же Николая Петровича пересадили с иномарки на "Жигули" – мы, ветераны, восприняли это как нонсенс. Это не укладывалось в сознании. Как и вообще отношение к спартаковцам старших поколений. Личного контакта в ту пору с ним не было никакого. Я вот не был в Тарасовке около 30 лет, включая весь период управления командой Романцева. И мне от этого было очень горько.
Проблема была в том, что ветеранами Олег Иванович считал только свое поколение – конца 70-х – 80-х годов. А вот наше, которое выиграло кроме всего прочего олимпийское золото и Кубок Европы, было, что называется, по боку. Правда, потом ему вроде бы доказали, что так нельзя.
Из всех тренеров, которые работали после Романцева, считаю, что именно Валерий Карпин в наибольшей степени является приверженцем спартаковских традиций. Это и в игровом плане чувствуется, и в том же отношении руководства "Спартака" к ветеранам – недаром открыт Фонд их поддержки. Я это напрямую связываю с тем, что весь нынешний тренерский штаб команды когда-то был под крылом Николая Петровича, многому у него научился и твердо знает, что это такое – "Спартак" и его традиции. Они должны передаваться из поколения в поколение.
Поддерживаю ли я то, что Карпин совмещает должности главного тренера и генерального директора? В принципе я все-таки за то, чтобы человек занимался одним делом, не сосредоточивая в своих руках всю власть. Не знаю, может, у Федуна нет подходящей кандидатуры на должность генерального директора – потому что, думаю, Валера все-таки больше тренер.
В Карпине я вижу несомненные тренерские способности – и убедился в них не только в матчах, но и во время экзамена на лицензию категории Pro, который принимал как председатель комиссии по лицензированию. Мне понравилось и его видение сегодняшнего футбола, и взгляд на то, как надо управлять командой. Поэтому считаю, что так же, как когда-то Николай Петрович проявил терпение в отношении меня, начинающего тренера, так же надо отнестись и к Карпину.
***
Мне очень понравились слова Ромы Павлюченко, произнесенные ими прошлой зимой на страницах "Спорт-Экспресса" – о том, что он ни при каких обстоятельствах не перейдет в "Зенит". Это абсолютно правильно, по-спартаковски. Так же, как я, будучи игроком, не мог представить себя в "Динамо". К тому же к Быстрову у меня вопросов нет – он вернулся в свою родную команду. Но позиция Павлюченко заслуживает большого уважения. Сейчас такое услышишь редко.
У меня три внука. Старший и средний болеют за "Спартак", а вот младший – за ЦСКА. Он, видимо, специально, увидев, что двое старших переживают за одну и ту же команду, из чувства противоречия выбрал другую. Я по этому поводу не убиваюсь, отношусь философски. Болеешь за армейцев – ну и на здоровье! Главное, что к футболу неравнодушен.
Кстати, я мог стать президентом "Спартака". Это было в 2004 году. Не знаю, было ли это согласовано с Федуном, но когда генеральным директором клуба стал Юрий Первак, он пришел на Лужнецкую набережную, где тогда еще располагался РФС. Первак сказал, что если я дам согласие стать президентом, то совет директоров, который состоится сегодня же в такое-то время, это решение утвердит. Но я ответил: "С этим вы опоздали лет на 10-12, а может быть, и больше. Я уже не в том возрасте, чтобы быть настоящим, активным президентом, а свадебным генералом становиться не хочу".
Каково ощущать себя лучшим бомбардиром в истории "Спартака"? Да я об этом и не вспоминаю. Жизнь продолжается, и я стараюсь думать о том, что будет завтра, а не было вчера. Хотя, когда интересуются – с удовольствием вспоминаю.
А в чем вижу феномен "Спартака" и его популярности... Спартак – имя гладиатора, который боролся и отдал жизнь за свою свободу. Свобода – как раз то, с чем ассоциировался наш "Спартак". От этого, думаю, и родилась любовь к нему простых людей.
