Неглянцевый Яшин. Как великого вратаря превратили в свадебного генерала, испортили и сократили ему жизнь после футбола
В ближайшие дни в книжных магазинах появится новая книга обозревателя «СЭ» «Герои не нашего времени. Харламов, Тарасов, Яшин, Бесков в глазах родных, друзей и учеников». «Оттолкнувшись от своих бесед с сестрой Валерия Харламова, дочерью Анатолия Тарасова, женами Льва Яшина и Константина Бескова, автор свел воедино рассказы о них родных, друзей, коллег и учеников, — сообщается в аннотации к книге, выпущенной издательством «ЭКСМО». — Здесь нет места ни пафосному возвеличиванию, ни низкопробной «желтизне», а есть — сотням историй, которые создали четыре объемных коллективных портрета. Перед вами — люди, а не памятники, и в их судьбах драм, а то и трагедий не меньше, чем побед. Их с нами уже давно нет, но в этой книге они оживают во всей яркости, масштабе, а нередко и противоречивости своих личностей».
Вот короткие реплики-оценки от прочитавших ее заранее известных людей нашего спорта и спортивной журналистики.
— Александр Якушев: «Большая заслуга автора, что он не позволил героям книги забронзоветь».
— Юрий Семин: ««Я играл с Яшиным под руководством Бескова. В книге они оба — реальные!»
— Татьяна Тарасова: «Честная книга о людях, которые перевернули мир».
— Евгений Ловчев: «Неприлизанно. Честно. Все как есть».
— Аксель Вартанян: «Встречаясь с легендами на страницах книг Рабинера, словно заново с ними знакомлюсь».
— Денис Казанский: «В этой книге — попытка избавить нас от плена определения «великий» и показать нам ЧЕЛОВЕКА».
Сегодня «СЭ» публикует отрывок из главы о Льве Яшине, посвященный наименее известному периоду жизни великого вратаря — 19 годам между уходом из футбола и смертью.
Он не хотел быть свадебным генералом
Правильно говорят, что силен не тот, кого не бьют, а тот, кто после пропущенных ударов способен встать на один раз больше. Судьба Яшина — еще одно тому доказательство.
А вот каким он был человеком, страдал ли от чего-то, был ли счастлив? Вышедший в конце 2019 года фильм «Лев Яшин. Вратарь моей мечты», при всем уважении к его авторам и их стремлению следовать историческим фактам, ответа на эти вопросы мне не дал. Личность Льва Ивановича получилась в нем, по мне, какой-то плоской, и стремление впихнуть туда почти все значимые вехи карьеры голкипера (за исключением Мельбурна-56) только распылило впечатление.
И главное — в фильме зияла 19-летняя брешь между двумя совсем разными Яшиными. Могучим 41-летним мужчиной, гордо игравшим прощальный матч против сборной мира, и 60-летним стариком, незадолго до смерти на костылях с громадным трудом передвигавшимся по полю стадиона в Петровском парке к воротам, которым он отдал лучшие годы жизни. Как такое могло получиться? Почему? И как можно было, делая фильм о нем, выкинуть из его жизни эти самые драматичные годы?
О них мы задолго до появления этого кино говорили с Валентиной Тимофеевной на яшинской кухне в Чапаевском переулке. И многое стало понятно.
Несколько раз за время нашей беседы она беспокоилась: «Я вас еще не утомила?», «Вы, наверное, торопитесь?» По-моему, это было совершенно по-яшински. Я тут же вспоминал рассказ моего коллеги Сергея Микулика, как он незадолго до ухода Льва Ивановича пришел к нему брать интервью, и тот сам, уже на одной ноге, поскакал к двери отворить ему дверь — хотя это вполне мог сделать кто-то другой... Бог ты мой, куда я мог торопиться из этой легендарной квартиры, в которой Яшины поселились еще в 64-м? Из-за стола, за которым говорили с ним о главном Беккенбауэр и Платини, Качалин и Якушин? От одной этой мысли пробирало с головы до пят. И хотелось спрашивать, спрашивать, спрашивать...
«Сначала после ухода из футбола Лев чувствовал себя очень комфортно. Сразу, когда закончил играть, стал начальником команды. С этим назначением ему помог Лев Дерюгин, председатель московского городского совета «Динамо», с которым у него были великолепные отношения.
Их так и называли — Лев большой и Лев маленький. Причем Яшин был маленьким. А Дерюгин — не только крупным по росту, но и полным. Еще когда муж играл, тот говорил ему: «Закончишь карьеру — будешь начальником команды. И обещание свое выполнил».
А еще Лев в Высшую партийную школу при ЦК КПСС поступил. Там политэкономию преподавал один большой болельщик и заядлый охотник. Когда я училась на радиожурналистике, после коллоквиумов мы собирались в кафе, и этот человек там был. Он спрашивал: «Чем Лев Иванович будет заниматься, когда закончит играть?» — «Пойдет в Высшую школу тренеров». Он говорил, что для этого нужно знать психологию, другие общеобразовательные дисциплины. И позвал к себе. Тренером-то Яшин изначально быть не хотел, считал, что это не его.
Школу тренеров Лев все-таки закончил, но и в партийную школу пошел. Русским языком и литературой там занимался — да все учил! И много чему научился, даже к концу жизни стал трибуном, чего раньше за ним не наблюдалось. Приходил с занятий, начинал бросаться философскими категориями. Как-то прибегает запыхавшийся: «Экзамен по политэкономии сдавал. Они за 70 лет сами не разобрались, как наладить хозяйство — а хотят, чтобы я им за час все рассказал!» Мы все хохотали.
Но часто бывало не до смеха. Чтобы стать врагом Левы, нужно было очень большую подлянку организовать. Даже если ему кто-то не нравился, он просто с ним не сближался, но все равно здоровался.
Был такой Николай Русак, он стал председателем Спорткомитета СССР после Сергея Павлова. А каждый год весной на юг все клубы съезжались к сезону готовиться. И проходила конференция с участием тренеров, начальников команд, судей. Лев тогда был начальником команды «Динамо». Как-то у старшего тренера Качалина и его помощника Царева возникло неотложное дело, и они сказали: «Лев, проведи тренировку».
А потом он рассказывает мне: игроки работали, он сидел на лавочке и иногда им что-то подсказывал. Весной у него всегда бывали обострения язвы — потому и сидел, сжавшись, чтобы меньше болело. И тут появился какой-то большой спортивный начальник. Сел рядом, спросил, почему нет тренеров, как игроки сами по себе тренируются? Муж ответил: «Я, наверное, что-то понимаю в футболе. Может, вам что-нибудь объяснить?» Говорил — и еще сильнее сжимался от боли в желудке...
А на следующий день — конференция, и этот начальник выступает. Был, мол, в команде «Динамо». Главного тренера нет, помощника нет, сидит пьяный Яшин и руководит тренировкой. Лев так разозлился! Встал, пошел к микрофону — и при всей своей доброте столько наговорил: приходят всякие, ничего не понимающие в футболе, и хотят руководить. «Что вы сейчас полезного сказали? Что именно на тренировке было не так? Ведь и сказать ничего не можете!» А еще и в пьянстве беспочвенно обвинили...
Сильно обижался и ругался он также на генерала Богданова, председателя центрального совета «Динамо». Там как было? Играл в команде Толя Кожемякин — хороший парень, Лев даже как-то сказал, что лучше Пеле может стать. Ехал в лифте с другом — и застрял между этажами. Там оставалось место, чтобы выползти — и друг выполз. А когда Кожемякин начал выползать, лифт поехал, и парень погиб. Лев плакал...
Так его вместе с Качалиным и Царевым сняли с должности за плохую воспитательную работу! За что, спрашивается? Какое отношение он имел к тому несчастному случаю? Перевели его в центральный совет «Динамо» — бумажки перекладывать. Оторвали от команды, от живой работы. В роли начальника команды Лев очень хорошо себя чувствовал. Это было как раз его — за ребят хлопотать, помогать им жить лучше. К тому же он еще и с голкиперами занимался, хотя профессии тренера вратарей тогда и не было.
А бумажная волокита — это совсем не его. Не любил он это дело. И сник. Да еще и с Богдановым не сложилось. Как-то тот вызывает: «Вы плохо работаете, без конца разъезжаете». — «Куда?!» — «Да вот у меня в столе сплошные приглашения вам из-за границы лежат». Лев растерянно говорит: «Так они же у вас и лежат, до меня не доходят». Завидовал ему Богданов. И еще при этом знаменем динамовским называл. Лев отвечал: «Вы это знамя свернули и в уголочек к себе поставили».
В общем, все это Лев очень переживал. И в 48 лет, как раз после того конфликта с Богдановым, инфаркт у него случился. А спустя много лет я от другого генерала узнала, что Богданов недавно сказал ему: «Одного не могу себе простить — что давил на Яшина и так к нему относился. Я тогда не очень разбирался, что к чему, чиновников разных слушал»...
Позже еще была такая история. Из московского совета «Динамо» Льва перевели в федерацию футбола СССР, и у него поднялось настроение. Но однажды приходит: «Ухожу, пойду работать на завод». — «Что такое?» — «Колосков выступил: «У нас некоторые только в президиуме заседают»...
Когда Лев лежал в больнице после инфаркта, я ходила к председателю Гостелерадио Лапину. И, когда начала говорить, заплакала. Рассказал, что освободили от должности начальника команды. Спрашивает: «Меньше платить стали?» — «Нет. Делают из него алкоголика, не умеющего воспитывать людей. Такого человека с грязью смешивают!» После этого разговора вдруг и в газетах стали появляться теплые статьи о Яшине, и по телевидению программы начали выходить. Один-единственный раз в жизни я ходила, просила за мужа...
Врачи говорили, что инфаркт — от курения, и ампутации ноги впоследствии поспособствовало оно же. Но я не думаю. Сама слышала от специалистов, что если человек долго курит, то в преклонном возрасте уже и бросать нельзя. А он и когда играл, всегда курил, и тренеры ему это позволяли. При всех, конечно, в раздевалке не дымил, но Якушин или Качалин разрешали ему зайти в какое-то помещение и выкурить сигарету.
Но однажды устроили партсобрание. Поскольку Лев был членом КПСС, он попал под партийную проработку: все обсуждали курение Яшина и даже состряпали постановление с запретом ему это делать! Тут, по-моему, Леонид Соловьев встал и сказал: «Что мы творим? Яшину бегать не надо, он в воротах стоит. Как он это делает — мы знаем, так какие претензии? Не каждый же бросить может». Так в итоге и спустили на тормозах.
После инфаркта месяца два не курил. А потом попробовал — вроде ничего. И продолжил. Ну и последние полтора-два месяца в жизни, когда ему было уже очень плохо, не курил. Инфаркт у него был, во-первых, от переживаний, что его от команды отодвинули и вообще отнеслись не по-человечески. А во-вторых, он очень резко закончил играть. С ветеранами не ездил, нагрузок не было. Пока был начальником команды, хоть как-то двигался. Но когда в кабинет пересадили — сразу килограммов на десять поправился. И получил инфаркт.
Доктор потом объяснила: у него как спортсмена — очень большое сердце, через которое перегонялось много крови. Пока играл и двигался, в кровь выбрасывалось много адреналина, и холестерин сжигался. А когда закончил и начал поправляться — холестерин стал осаждаться в сосудах. Это не только к инфаркту — и к ампутации в итоге привело.
Лев тогда поехал с ветеранами в Венгрию — сам не играл, возглавлял делегацию. А перед этим у него был микроинсульт. Рука с ногой начали отниматься, но вовремя спохватились — и все прошло. В Венгрии после игры пошли в ресторан, оттуда — на автобусе в гостиницу. Муж в ресторане танцевал, сказали — даже плясал.
А как стал выходить из автобуса — ноги не чувствует. Думали, опять предынсультное состояние. Оказалось, нет. Сделали массаж — не помогло. Город, где они играли, находился далеко от Будапешта, километрах в трехстах. Его отвезли в столицу, в клинику. Там разрезали ногу — и опять зашили. Потому что все вены до колена «захлопнулись». Этот институт в Будапеште сотрудничал с нашим институтом хирургии имени Вишневского, и они договорились, что операцию будут делать уже в Москве.
Но получилась нестыковка с вылетами — сразу ничего не было, ждать пришлось довольно долго. Леву прямо из госпиталя прислали прямо к самолету, но в итоге операцию ему делали только в десять вечера следующего дня после того, как ему стало плохо. И время оказалось потеряно. Ничего уже было нельзя сделать, началась гангрена. В результате ампутировали ногу".
Зависть. Язва. Рак желудка
Истории о зависти, подобные той, о которой рассказала Валентина Яшина, тоже наверняка подтачивали здоровье ее мужа.
«Лев всегда хлопотал, чтобы меня взяли в ту или иную поездку. Иногда удавалось, иногда — нет. Как-то раз его пригласили на 75-летие клуба «Сантос», так он говорит: «Я у вас часто бывал, и специально брать отпуск для этого мне неинтересно. А вот если бы с женой — то приехал бы». Они ответили: «Нет проблем». Послали билеты на обоих, и попали они с приглашениями, кажется, в отдел ЦК КПСС, который курировал спорт. И кто-то из чиновников побоялся пойти к руководству с этим приглашением, о чем мы не знали. Знали только дату, когда должны вылетать, чтобы успеть на торжества.
А в итоге выясняется: не едем. Вроде бы уже взяли отпуска — и тут я обратно на работу являюсь. Надо мной смеются, у нас там сотрудница одна зловредная была. Смотрит нагло и говорит: «Как же, за границу собралась. Чо, не пустили?!» Я промолчала, не стала на конфликт идти. И в тот же день Лев встретил кого-то из руководителей федерации, который удивился. Муж все объяснил. За день-два все документы оформили — и мы полетели. Вот только прибыли уже после того, как все закончилось..."
Примерно о том же — коротенький фрагмент из моего разговора с Олегом Романцевым о его жизни в «Спартаке»: «У нас были теплые отношения со Львом Ивановичем Яшиным, с которым меня познакомил Бесков. Он часто ездил с нами руководителем делегации — там поближе и пообщались. Правда ли, что он рассказывал о том, как его на один динамовский юбилей не хотели пускать? Да, было. Но это длинный и отдельный разговор, не имеющий отношения к нашей теме».
Жаль, Олег Иванович не стал развивать тему. Даст бог, еще с ним об этом поговорим...
Слушая следующий рассказ Валентины Тимофеевны, сложно представить, как можно было стать лучшим вратарем мира с теми болезнями, которые были у Яшина едва ли не с детства.
«Язва желудка у него была с детства: результат скудного питания во время войны, которая началась, когда ему было 11. В 16-17 лет его уже отправляли на юг — лечиться в санаторий. Повлияли и очень тяжелые тренировки, которым Лев отдавался целиком. И ни разу на них не опоздал: сам был пунктуален и от других требовал того же. Если нам нужно было куда-то идти, а я задерживалась — все нервы мог истрепать.
После каждой тренировки оставался и обязательно просил кого-то побить ему по воротам. Один раз я это застала и потом сказала: «Больше никогда туда не пойду!» 30-40 сильнейших ударов, которые муж принимает на живот, — видеть это было выше моих сил. Мне казалось, что ему пробили всю брюшную полость. Сам Лев говорил мне, что пресс у него накачанный, и к тому же мяч он ловит руками, и живота тот не успевает коснуться. Но я-то видела — еще как успевает.
После какой-то победы встретились с Якушиным в ресторане «Савой». Михаил Иосифович отозвал меня в сторонку и допытывался: «Скажи, Лев на меня жаловался?» — «Нет, а что случилось?» — «Наверное, он на меня обиделся. На предыгровой тренировке сказал, что желудок болит и падать не может, но я его все-таки упросил разочек упасть. А он потом с трудом встал и еле пошел в раздевалку». В самом матче, естественно, он прыгал и падал как надо...
Желудок у Льва болел постоянно — он и умер от рака желудка. Из-за очень высокой кислотности всегда носил в кармане пищевую соду в кульке — и пузырек с водичкой, когда возможно. А если ее не было... Изжога была такой сильной, что он даже не мог дождаться, чтобы, как полагается, развести чайную ложку соды в стакане воды. Насыпал соду из пакетика в ладонь, отправлял ее в рот — и потом искал, чем запить.
Однажды видела телевизионный очерк о Льве. Леша Парамонов говорил о Яшине очень хорошие слова. Но одна вещь вызвала у меня недоумение. Рассказывая про больной желудок и соду, Парамонов присочинил, что в другом кармане Лев всегда носил шкалик коньячку. Ел соду, коньяком запивал — и шел на тренировку. Не было такого! И не только потому, что соду невозможно запивать коньяком. А еще и потому, что коньяк Лев не любил, и пил его, только когда уж совсем ничего больше не было. И вино, и пиво не пил — только водку. Ему врачи так сказали — из-за язвы.
Иногда такие легенды выслушиваешь... Однажды ехала в поезде с юга, и со мной в купе сидели две важные особы: одна чуть ли не из ЦК партии, другая — из профсоюзов. Почему-то заговорили о футболе, и одна говорит: «Я вот была на приеме в Кремле и видела, какие они все, эти футболисты, алкаши. У Яшина в одной руке был бокал с водкой, который он целиком выпивал, а в другой — бокал с шампанским. Им он запивал!»
Я промолчала, хотя очень хотелось высказаться. Шампанского Лев не пил вовсе. А насчет бокала... Выпивал Лев только маленькими порциями, рюмками. Да, мог напиться допьяна. Но никогда не был алкашом, иначе не играл бы 20 лет на высшем уровне. И вел себя, выпив, всегда нормально. Кстати, водку ему надо было обязательно запить водой. Без этого сразу закашливался. На рыбалке мог даже из лужи зачерпнуть, но запить — обязательно!
С утра Лев никогда не пил. И в одиночку не употреблял. Дома водка могла стоять сколько угодно времени — пока кто-то в гости не заглядывал. И на людях его пьяным никогда не видели. А когда выпивал — всегда добрый был. Никогда у него агрессия после выпитого не проявлялась. Примет лишнего — ляжет спать, и все. В отличие от того же Эдика Стрельцова, к которому Лев, кстати, очень хорошо относился, все время уделял ему внимание — как и многим молодым игрокам. Рассказывал: такой он тихенький, спокойный, десять раз на дню поздоровается. Но как выпьет — так дурак дураком...".
Орден перед смертью
А теперь — рассказ Валентины Тимофеевны о последних месяцах жизни мужа.
«После ампутации у Левы случился инсульт. Это, в свою очередь, подействовало на глаза и горло — стал плохо видеть и глотать. Все стало двоиться, причем странно — с одной стороны ему могло показаться, что впереди бугор, а с другой — яма. Шел неровно, оступался.
Если раньше он ходил с палочкой, то теперь уже не мог без костылей, поскольку плохо видел. В октябре 89-го мы были в Англии, в ноябре — в Израиле. Там были презентации «Золотого мяча», приглашали всех, кто им был награжден. Ди Стефано был, Платини. Еще в ноябре сборная ветеранов СССР ездила в Италию — Бесков приглашал и нас позвал.
В Израиле Льва пригласили полечиться. Но началась рекламная возня, его туда-сюда таскали. По дороге, когда мы туда летели, у него выпал зуб. Пока со стоматологом возились — никак до терапевта дело не доходило. Он начал нервничать, желудок заболел. Потом его стало тошнить. После этого его положили в израильский госпиталь. А до отъезда оставалось три дня. Его обследовали, но не лечили — и мы уехали. Никакого серьезного диагноза не поставили — язва, мол, и все.
В декабре перед Новым годом он в Москве слег в больницу. Плохо глотал, непроходимость была — решили оперировать. Думали, опять с язвой все обострилось. А потом приходит врач и говорит: «Давно это у него?» — «Что?» — «Рак». Оказалось, уже и метастазы по всей брюшной полости. Никто ничего раньше не говорил. Хирург мне сказал: «Там уже ничего сделать нельзя».
После Нового года его выписали. С этого момент он начал резко худеть. 5 марта вышел указ о награждении Яшина орденом героя Социалистического труда. Тут началось паломничество — Гарри Каспаров приезжал, Анатолий Карпов, еще много разных людей. А Ринат Дасаев — еще до указа.
Орден, кажется, 15-го дома вручали — и Лева уже был страшный-страшный. Потом он говорил: «Раньше надо было. Зачем мне это нужно сейчас? Я даже и погордиться ей не успею». Но во время вручения еще чувствовал себя более-менее неплохо. Из «Динамо» прислали врача, медсестру, они уколы какие-то сделали.
А получил он этот орден благодаря Николаю Озерову, царствие ему небесное. Молодец он! Сколько раз они даже перед заключенными со Львом ездили выступать. Николай Николаевич бегал по всем инстанциям, хлопотал, чтобы Яшин стал первым спортсменом, которого наградили звездой Героя, хоть и труда. Потом Озеров хотел, чтобы Николаю Петровичу Старостину вторым дали — и это тоже произошло.
Озеров хотел, чтобы лично Михаил Горбачев приехал вручить. Но тот так и не нашел времени. Николай Николаевич действовал через Раису Максимовну, которая на Михаила Сергеевича имела большое влияние. А награждал в итоге азиат такой хороший, которого Лев очень любил, — Рафик Нишанов (тогда — председатель совета национальностей Верховного совета СССР, — Прим. И.Р.). К нам тогда приехали еще Геннадий Хазанов, Никита Симонян, Алексей Парамонов, телекомментатор Георгий Саркисьянц с оператором. Еще фотограф, молодой мальчик, который потом передал снимки во все газеты.
Только они зашли — звонок: все, мол, переносится. Я сказала телевизионщикам, они ушли. Поехали по Чапаевке (Чапаевскому переулку, — Прим. И.Р.) — навстречу кортеж машин. Все поняли, развернулись и поехали обратно. Успели.
Подъезд у нас грязный был, лифты меняли — и на каждом этаже двери стояли, детали валялись. Они все шли пешком на третий этаж по этой грязи. Когда телевидение уехало, и мы думали, что ничего не состоится, я поставила Симоняну, Парамонову и Хазанову на журнальный стол поднос: коньяк, закуску какую-то. Только налили — и вдруг звонок. Открываю — все приехали. Побежала, взяла поднос, отнесла в спальню, даже на пол поставила.
Сначала Лев было прослезился, когда ему вешали звезду. Даже заикался, начав говорить. А потом вдруг приободрился — и так хорошо высказался! Вообще-то он всю жизнь был малоразговорчив. Но уже к концу жизни стал любить выступать. И по делу. Хотя поначалу у него с этим было так себе.
После вручения кто-то сказал: «Так, может, обмоем?» Нишанов отреагировал: «А почему бы и нет?» Я притащила обратно этот поднос и рюмки. В общем-то отметили хорошо.
Лев уже не пил. Когда все ушли, он расслабился, и ему стало плохо. Там-то он собрался. Так же, как и с язвой во время футбольного сезона, когда она не болела. Но только матчи заканчивались — как начиналось... А потом он и произнес эту фразу — к чему, мол, сейчас было награждать, это надо было делать раньше.
На следующий день, 16-го, ему стало совсем плохо. 17-го мы отвезли его в госпиталь, а 20-го он умер".
«...А то превратили кладбище в музей. И такую ахинею несут!»
Великого вратаря не стало, когда ему было всего 60.
Алексей Парамонов рассказывал: «Был дома у Яшина за неделю до его смерти. Исхудал он ужасно. И, что меня поразило, был в красной майке. Спрашиваю: «Лева, ты что, спартаковец?». Он слабо улыбнулся: «А что, и «Спартак» люблю».
«В Мельбурне в 1956 году мы с Яшиным жили в одном номере, — вспоминал Анатолий Исаев. — У нас отличные отношения были. В день открытия Олимпиады, 22 ноября, мы как раз дежурными остались. Жара страшная, люди в обморок от солнечного удара падали, — и Качалин нас с Левой пожалел. Пошло на пользу — я первый гол забил. Дружеские отношения у нас до конца Левиной жизни сохранились. Мы с Симоняном к нему приехали, когда он уже умирал, две недели оставалось. Позвонила Валентина Тимофеевна, пригласила прийти попрощаться...»
Вдова Яшина подтверждает: никаких клубных предрассудков у Льва Ивановича не было.
«Не было тогда такого, чтобы клубное соперничество на жизнь переносилось, — говорит она. — С теми же спартаковцами он в сборной сдружился. Созваниваются с Симоняном и начинают друг другу фразы на армянском говорить. И оба хохочут. С ним, Исаевым, Ильиным, Парамоновым муж был не разлей вода, а я — с их женами. Все игры сборной вместе смотрели. До сих пор перезваниваемся, дружим — с Хусаиновой, Парамоновой, Ивановой, Людмилой Симонян...
Однажды в игре со «Спартаком» смотрю — Толик Исаев грудью на Льва наскакивает, мешает ему выбить мяч. Приходим домой, спрашиваю: «Чего это Исаев так странно себя вел?» Так, оказалось, муж и сам удивился, спросил его. А тот тихо говорит: «Извини, Лев, велели тебя нервировать». Опустил голову, пошел к центру поля и больше так не делал. С совестью у этих людей все в порядке, они очень ценили друг друга.
Один из моих зятьев — спартаковец. И ничего страшного! Когда у нас дома друзья собирались, футболистов там совсем немного было — Шабров да Царев. Остальные — из тех, кто в юности работал вместе со Львом на Тушинском авиазаводе. Все за разные команды переживали — и уживались нормально, подтрунивали друг над другом. Но даже в сборной он почти всегда играл в своей клубной фуфайке с буквой «Д». Даже фото есть: идут игроки с надписью СССР, а он — в динамовской форме".
Я бы сильно удивился, будь Яшин не таким, нетерпимым к другим командам. «Динамо» было для него понятием святым. Но это не означало, что красные цвета «Спартака» или черные — «Торпедо» вызывали у него ненависть, а их носители — отторжение.
Он был для этого слишком масштабным человеком. И добрым — это ведь о том же, что и его дружба с Пеле, Эйсебио, Беккенбауэром, невзирая на незнание языков. Или с англичанином Бобби Чарльтоном, который смог прилететь в Москву на его прощальный матч, хотя вроде как у него не было никакой возможности, и его не ждали.
Вот только они понимали его лучше, чем многие на родине.
«Часто ходите на Ваганьково к мужу?» — спросил я Валентину Тимофеевну в 2011-м.
«Да, — ответила она. — Первое время вообще каждый день ходила, гоняла от могилы всякие экскурсии. А то превратили кладбище в музей, и такую ахинею несут! В прошлом году меня тронуло, как два вратаря «Динамо», Владимир Габулов и Антон Шунин, прямо в день матча, совпавший с днем рождения Льва, принесли очень красивый венок. Каждый год на день рождения у могилы собирается очень много народу, хотя никого специально не приглашаю. Приходят не только динамовские ветераны — остальные тоже. И болельщики. Там же и поминки устраиваем, по рюмочке за упокой души выпиваем.
— Яшин говорил вам: «Я счастлив?» И был ли счастливым человеком?
— Счастливым — был. Я видела это. Но вслух он об этом никогда не говорил".
В том, что Яшин был счастлив в личной жизни, — не сомневаюсь. Но именно ощущения нужности людям, востребованности здесь и сейчас без оглядки на великое прошлое, мне кажется, ему и не хватило, чтобы прожить намного дольше шестидесяти.
