Мы оглядывались по сторонам в его кабинете под трибунами ледового дворца – все полки в орденах-медалях. Не кабинет – музей!

– Это небольшая часть, – вывел нас из растерянности Тихонов. – Остальное дома. Целый шкаф.

Мы вспомнили, что у великой ледовой пары Белоусова – Протопопов за жизнь скопилось 22 килограмма медалей.

Тихонов и глазом не моргнул. Оказывается, собственные тоже взвешивал:

– У меня – тридцать.

Мы сидели и думали о тридцати килограммах. О том, что сидит напротив нас один из последних великих тренеров Советского Союза.

Он получил в перестройку тумаков за всех. Тихонова отчего-то топтали с особенным удовольствием. Хоть диктатуры и жесткости в нем было столько же, сколько в Гомельском или Лобановском. А навыигрывал он гораздо больше.

Виктор Васильевич мог озлобиться – как озлобились бы многие на его месте. Мог за все обиды 90-х держать корреспондентов на расстоянии. А он, напротив, не размяк – но оттаял.

Президент хоккейного ЦСКА в свои без малого восемьдесят поразительно бодр. А на вопросы отвечает почти ласково. Оплеухи забыты, грехи прощены.

КЫРА И БЛОКНОТЫ

– Как строится ваш сегодняшний день?

– Поговорю с вами – и на дачу. Там дожидаются жена и собака. На работе бываю часто. Хоть у меня вольный график. Если на пару дней уеду на дачу, никто слова не скажет.

– В прежние времена вы рано вставали.

– Не только вставал, но и бегал. Правда, с тех пор как порвал ахилл, по утрам ограничиваюсь гимнастикой.

– Много у вас было травм?

– Очень. Однажды получил двойной перелом ноги – в футбол поиграл. Я бил по мячу а парень выставил ногу. И пожалуйста!

– Шрам на вашей щеке – память о чем?

– Клюшкой ударили, у меня все лицо штопаное. Мне и глазницу зашивали. А кисти с голеностопами перебитые. Раньше мячи такие были, что до центра поля никто добить не мог. А сейчас летают от штрафной до штрафной. Помню, как в институте прыгал в высоту с бамбуковым шестом – металлических не было.

– Высоко?

– Два метра брал. Потом разок диск метнул на зачете, так чуть приемную комиссию не зашиб. После первой попытки мне говорят – все хорошо, но вы способны дальше бросать, мы чувствуем. Ну я и размахнулся – диск над профессорскими головами свистнул. Мне поскорее зачет поставили и отправили.

– Поэт Евгений Евтушенко, ваш друг юности, жаловался – Тихонов ему чуть ногу не оторвал в дворовых баталиях.

– Было такое. Я на Колхозной жил, нынешней Сухаревке. Евтушенко – напротив, на 4-й Мещанской. В футбол постоянно гоняли. Годы спустя встретились в Свердловске – мы с "Автомобилистом" играли, а Евтушенко там выступал. Подошел после матча, обнялись.

– Евтушенко помнит ваше прозвище той поры.

– Я тоже помню. Кыра. Я "р" не выговаривал.

– Прежде у вас была традиция – перед сном непременно клали на тумбочку у кровати блокнот.

– Да. Ночью часто приходили мысли. Но блокнот давно уже не кладу.

– Когда-нибудь подсчитывали, сколько у вас блокнотов?

– Ой, много. Дома шифоньер весь набит. Каждый день расписан. Все-все упражнения, – и не просто, а со схемой. После матча обязательно писал, что получилось.

– Был в жизни человек, который проявил к ним интерес?

– Фетисов. Сожгите, говорит, Виктор Васильевич, ваши блокноты. Знает, что у меня там все записано. Кто, когда и сколько. Про любое собрание.

– Ваш сын тоже тренер – он не пользовался этими записями?

– У него своих хватает. Василий – хороший тренер. Даже сильнее меня.

– Серьезно?

– Я смотрел, как он вкалывает. Мы вдвоем трудились в ЦСКА. После тренировки он еще на час оставался с молодыми. Потому они и росли как на дрожжах. Теперь так никто не работает.

– Почему Василий Тихонов в России не востребован?

– Он все силы бросил на то, чтобы подготовить сына к НХЛ. На три месяца уехал в Америку. Мы с Гретцки и "Финиксом" договорились: если Витя не попадает в основной состав, в фарм-клуб его не переводят. Позволяют вернуться в Россию.

– Будет играть в ЦСКА?

– Конечно. Я хотел оставить внука в России, Витьке ведь всего 20. Но Гретцки в него вцепился.

– У него большое будущее в хоккее?

– Уверен – да.

– Хотя ни у кого из больших хоккеистов дети не заиграли.

– Факт. На Турнире "Известий" наши хоккеисты держали на плечах своих детишек. Все думали – смена растет. А более или менее заиграл разве что Михайлов.

Просто росли в других условиях, не как отцы. Горя не знали – зачем им хоккей? Раньше в ЦСКА шел отбор, а сейчас – набор. Тарасов незадолго до смерти возился с пацанами пяти-шести лет. Говорит одному: "Ты будешь играть в ЦСКА!" А тот глазами хлопает: "Я о "Торонто" мечтаю". Тарасов чуть на пол не сел.

– Тянет на лед?

– Нет. На меня здорово повлиял разговор с Евгением Гинером, моим другом. "Хватит, – говорит, – думать об очках, голах, секундах. Поживи для себя. Ищи преемника". Незадолго до этого у него тренер умер, Садырин. Сразу после той беседы я стал перебирать варианты. Сначала отпала кандидатура Касатонова, потом еще одного молодого тренера. Тот согласился было, но передумал. Сказал – не могу свою команду бросать. Я его не понял, если честно. Говорю: "Милый мой, ты ж профессионал..." И вдруг в кабинете Гущина у меня озарение. Наберите-ка, прошу, Швейцарию. Так в ЦСКА появился нынешний тренер. Который и на роль помощника был готов приехать с огромным удовольствием, а когда узнал, что главным зовут, – обомлел.

БРЕЖНЕВ И ДРАКА

– Теперь у вас достаточно свободного времени. В чем отказывали себе лет пятнадцать назад – а сегодня можете позволить?

– Раньше трудно было в театр выбраться. Да и сейчас сложно – хочется на какой-то концерт сходить, потом гляжу: в это же время футбол. Или баскетбол. Сами понимаете, что выбираю. Как-то отправился в театр Эстрады. Сидел рядом с Магомаевым, смотрели "Ужин с дураком". Замечательный спектакль, колоссальное удовольствие. Хазанов дал билеты на первый ряд. Прежде в "Современник" ходил, Волчек приглашала. Мы дружим.

– Что за спектакль?

– "А поутру они проснулись". Я всю команду водил. Долго за кулисами общались. Волчек говорит: "У меня пятеро заслуженных-перезаслуженных – не знаю, как с ними справляться. А у вас двадцать!" Разницы никакой, отвечаю. Только у меня они до тридцати играют, а в "Современнике" – до конца жизни. Мой двоюродный брат работал в ансамбле Игоря Моисеева. Я через него попросился на репетицию. Моисеев никого не пускал. Много было желающих украсть фрагменты танцев. Но мне разрешил посидеть на трех репетициях. Я был поражен – такая же поточная система, как у меня в хоккее. Танцоры после отпуска пришли, худющие. А Моисеев кричит: "Отрастили бока!"

– В артистическом мире у вас много друзей?

– А когда мне было дружить? Я с утра до вечера на базе! Помню, вернулся с суперсерии сильно простуженным. Домой вошел с одной мыслью – спать. Перекусил – и завалился на диван. Двое суток проспал!

– С Магомаевым незадолго до смерти познакомились?

– Там, в театре. Я от него в 70-е был без ума – голос бесподобный. А сейчас Нетребко полюбил. На днях ее концерт на канале "Культура" смотрел, не отрываясь. А красавица какая, ох! Божественная! Я вспоминал, как после войны ходил на фильм "Любимые арии". Через забор перемахивал в кинотеатр "Форум". Я вообще ни одного фильма не пропускал, а этот посмотрел раз двадцать.

– Что в машине слушаете?

– Ничего. Изредка прошу водителя телевизор включить – если хоккей идет.

– Сами за рулем не сидите?

– С 1984 года автомобиль не вожу. Министр обороны запретил, Устинов. Не знаю почему. Еще приказал, чтоб только назад садился. Но это я, конечно, не соблюдал.

– В Риге у вас, кажется, квартира осталась?

– Сыну ее отдал. Хотели забрать, когда уходил из рижского "Динамо", но попросил замминистра, чтобы оставили: "Я же буду приезжать, помогать вам". До сих пор в Ригу частенько наведываюсь.

– Видели, как вы в СВ едете вдвоем с пуделем. Проводницы рижского поезда к вам с огромным почтением относятся.

– Это правда. Еще дача есть на Рижском взморье, сын купил прекрасный дом. Все соседи – русские. Кстати, после каждого сезона в Риге выступал перед болельщиками. В первый год было человек пятьдесят, дальше по шесть тысяч ходило. А я три часа рассказывал. Тишина стояла – муху слышно. Принимали потрясающе. Однажды Озеров приехал: "Хочу поздравить всех жителей Риги, ваш Виктор Васильевич назначен главным тренером сборной СССР!"

– За сборной получили и ЦСКА.

– Сперва адмирал Шашков меня уговаривал принять ЦСКА, далее отправили к Андропову. И у него в кабинете упирался.

– Почему?

– Мне в Риге хорошо жилось. Андропов, казалось, смирился: "Съезди домой, поговори с супругой. Я тебя вызову". При следующей встрече опять отказываюсь. Объясняю, что не могу занять место Локтева – тот с ЦСКА выиграл чемпионат Союза. Как ребята ко мне после такого будут относиться?

– Что Андропов?

– "Пусть тебя это не волнует". Тут как раз Зимянин, секретарь ЦК, звонит по селектору. Мне все слышно. Андропов говорит: "Тихонов отказывается". – "Скажи ему, что в этом здании еще никто не отказывался!"

– Жестко.

– Нет, Андропов по-доброму со мною общался. Я, говорит, хотел тебя в московское "Динамо" забрать год назад, но Леонид Ильич настоял – в ЦСКА, и точка.

– Кто из членов политбюро больше всех любил хоккей?

– Брежнев. Не забыть момент, когда драка была команда на команду с канадцами. Все оцепенели. Смотрят на ложу: что Леонид Ильич? Тот вдруг начинает тихонько аплодировать. Зал подхватывает! Меня потом на пресс-конференции спросили, что думаю о драке. А я тоже за Брежневым следил – нашелся: "Игра была хорошая, зрителям понравилась. Драка только украсила".

– С Брежневым один на один общались?

– Бывало. 19 декабря у него был день рождения. Вместе с Фетисовым и Макаровым поднялись к нему в ложу. Что-то вручили – он ответил: "Желаю вам победы, победы, победы..."

– Он разве не за "Спартак" болел?

– За ЦСКА. За "Спартак" Черненко болел.

АНДРОПОВ И ЭКСТРАСЕНСЫ

– Жлуктов рассказывал, какая была забава в те времена – забросить водочную бутылку за забор базы, чтоб главный тренер не обнаружил. Зато как весна – эти подснежники открывались миру...

– Я этого не видел. Но раз прятались – значит, боялись. К сожалению, пьянство в России искоренить невозможно. Разве что сузить границы.

– У Лобановского были глаза и уши по всему Киеву. А у вас – по Москве?

– Не сказал бы. Любое ЧП мгновенно становилось известно, моих ребят все знали в лицо. Были очень серьезные происшествия – и приходилось выручать.

– Одна история с Фетисовым чего стоит – тот подрался в Киеве с охранником стоянки.

– Да. Мы с врачом помчались к начальнику отделения – нам выдали на руки штук двадцать всяких документов. Я Фетисова тогда сразу из капитанов убрал.

– С Лобановским на эту тему говорили?

– Конечно. Тот усмехнулся: "Виктор, не верь сказкам. Фетисов с моими орлами гулял. Они по части выпивки – о-го-го". Еще был случай с Ларионовым, который сбил человека на машине. Счастье, что ненасмерть – год парня лечили.

– У Жлуктова такая же история.

– Жлуктов в отличие от Ларионова поддатый был за рулем. Мне руководство говорит: "Выгоняйте его к чертовой матери!" Но я сохранил игрока для хоккея.

– Больших трудов стоило?

– Андропов дал полный карт-бланш. Так что я сам решал, кого убирать, а кого оставлять.

– Часто его именем пользовались?

– Я собирался отчислить одного из ветеранов (Александра Гусева. – Прим. "СЭ"). На партийном собрании на меня накинулись: "Что вы себе позволяете?! Это заслуженный мастер спорта, майор..." Вот тогда и сказал: "Сейчас при вас наберу номер. Будете объясняться не со мною, а с Юрием Владимировичем". Все моментально замолчали. Андропов, когда забирал меня из Риги, предупредил: "Спать будешь по три часа, но наведи порядок. Знаю, что происходит в команде, – любого можешь выгонять".

– У вас был прямой телефон к Андропову?

– Разумеется. Но ни разу им не воспользовался. Он сам вызывал. Например, в первый мой сезон в сборной на турнире "Известий" проигрываем чехам – 3:8. Тогда перед матчем напросился в команду экстрасенс. Я, говорит, могу поработать с Третьяком – он ни одной не пропустит.

– Согласились?

– Да. А Владик таких восемь шайб получил, каких в жизни не запускал.

– И что экстрасенс?

– Исчез. Не видел его больше. Ау нас оставалась игра со шведами. Заехал посмотреть их матч, вдруг ко мне подходят люди из КГБ: "Вас Андропов вызывает". Подождите, говорю, досмотрю игру – и поедем. Они чуть голос повысили: "Виктор Васильевич, Андропов! Машина стоит".

– Бранился?

– Встретил хмуро: "Что скажешь?" Отвечаю: "Может, и к лучшему такое поражение. Вот-вот чемпионат мира в Праге, там будет легче". Андропов нахмурился: "А ты сегодня в трамвае, метро ездил? Слышал, что народ говорит об игре сборной?"

– В экстрасенсов вы верили, судя по всему?

– Как не верить, когда на моих глазах происходили чудеса! В сборную приезжали две женщины, которые действительно могли многое. Одним разговором снимали напряжение. Они, знаю, потом далеко продвинулись в этом деле. Ларионов в их способности не поверил. Дескать, это все ерунда. Они отвечают: ладно, садись. И он свалился со стула.

– Гипноз?

– Наверное.

– И вы со стула падали?

– Меня невозможно загипнотизировать. Они подтвердили – очень сильное биополе, воздействию не поддаюсь.

– Психологам тоже доверяли?

– Я все новинки отслеживал. Но психологов запускали в команды еще до войны. Затем убрали. Знаете почему?

– Нет.

– У каждого из них было высшее образование. А тренеры до среднего-то порой не дотягивали. Один Аркадьев имел высшее. Ребята потянулись к этим психологам, влияние на команду получили большее, чем тренер.

– Жены хоккеистов для вас были проблемой?

– Не особо. В ЦСКА Тарасов устраивал так называемый "женсовет", но это штука вредная. В Риге мне предлагали пойти по такому же пути – наотрез отказался. Все эти "женсоветы" пошли из армии, когда в глубинке люди сидели, пили и готовы были убить друг друга. Главная фигура в команде – тренер. Еще Озеров говорил: "Когда выиграли – все чемпионы. Когда проиграли – расстреливают только тренера, даже не его помощников..."

"ПЬЯНИЦА" И БЕГЛЕЦ

– Касатонов как-то сказал, что без Тихонова его не было бы. Зашагал бы неправильной дорогой.

– Не исключено. Выпивал в юности так, что через два месяца я его назад хотел отправлять. Но почему-то оставил. Спустя полгода смотрю: пошел, пошел... Поверил в меня.

– Балдерис, другой ваш воспитанник, каким был?

– Когда приехал в Ригу, мне его не показывали. Балдериса случайно увидел в команде "Латвияс Берзс", сразу ухватился: "Что за парень?" – "Не берите его. Намучаетесь, от него все отказались". А меня катание его поразило.

– Намучились?

– Брак у него был громадный – на скорости с шайбой не очень управлялся. Все с крюка у него убегала. Упустит момент – плачет на скамейке. Я капитана отправлял успокаивать.

Но еще в 80-м сказал, что Балдерис пойдет вниз. Когда приехали в Москву с Олимпиады, он написал заявление об уходе из ЦСКА. Пытался его отговорить: "Хельмут, ты в самом соку! Еще пару лет можешь отыграть на высочайшем уровне. Нельзя это терять". Тот ни в какую. Объясняю: "В Риге будешь на порядок сильнее всех. Уже никто не заставит вкалывать. Это тебя погубит. К тому же у тебя наигранное звено с Капустиным и Жлуктовым. А так будешь в сборной, как Мальцев, из одной тройки в другую шататься".

– Не послушался?

– Нет. Отыграл Балдерис год в Риге на одном коньке и сдулся. В конце 80-х уехал в "Миннесоту". Потом рассказывал, что гоняли там похлеще, чем у Тихонова. "Если есть пауза 10 секунд – уже счастье. Тренировка кончается, думаю, ну все, отстрелялся. А мне кричат: "Балдерис, велосипед!"

– Балдерис вспоминал, как в ЦСКА попал на тренировке в шлем вратарю – так вы ему пощечину залепили.

– Не было такого. Просто выгнал с тренировки. Как можно бить игрока?

– Могильный тоже рассуждал о вашем рукоприкладстве.

– Ох, этот Могильный... Вытащили его из Хабаровска, был никто. Сразу с молодежной стал чемпионом мира, попал в основной состав ЦСКА. Захотел денег. Вот и сбежал в Америку.

– Шокировал его побег?

– Не меня одного. Вся команда была настроена против Могильного. Какие только слова не говорили. А как сами укатили в Штаты – все, снова друзья-товарищи.

– Руку на него вы никогда не поднимали?

– Да что вы?! Игроки и не такое расскажут. Один договорился, будто в темной комнате его заставляли подписать контракт с ЦСКА. Зато никто не вспоминает, как в 80-м проиграли Олимпиаду. После игры со шведами некоторые так перебрали, что за руки-за ноги пришлось носить по номерам.

– Поражение от американцев в Лейк-Плэсиде до сих пор для вас больная тема?

– Обидно, что ребята ко мне не прислушались. После того как незадолго до Игр мы разгромили сборную США – 10:3, хоккеисты расслабились. Хотя каждый день твердил: "Забудьте. Наши главные соперники на Олимпиаде – не чехи, а именно американцы". Но достучаться до игроков не смог. Все были уверены, что снова легко с ними разберемся. За это и поплатились. А американцы к тому же бежали на допинге, в этом у меня сомнений нет. Что-то им кололи. Впрочем, каждое поражение учит. Если делаешь выводы.

– Какие?

– Проигрыш помог перестроить команду. В 81-м все недоумевали – что за команду я собрал? Играть-то кому? Никто ни в Макарова, ни в Ларионова не верил. Считали, что я спятил. А сборная за следующие четыре года не проиграла ни единого турнира!

– На чемпионате мира-85 в Праге был эпизод: Макаров огрызнулся на Фетисова, назвал его "пьяницей". И легендарная пятерка едва не распалась.

– Было. Конфликт случился на награждении. Макаров действительно такое сказал, и на собрании в Праге Фетисов обратился ко мне от лица четверки: "Не хотим, чтоб он играл с нами". Я обещал подумать. В самолете опять подходят. Помните, кто играл на месте Макарова, когда вернулись?

– Младший брат Фетисова, Анатолий.

– Какой был красавчик! Талантище! Вроде нынешнего Дзагоева. Все при нем. Если б Толя не погиб в аварии, точно Макарова в этой пятерке не было бы. Кстати, это я помогал найти новую квартиру для родителей Фетисова, они в старой жить не могли. Им каждый угол сына напоминал. А потом Фетисов с Макаровым вновь друзьями стали. Хоккей объединил. Хотя сколько раз было, что на лавочке собачились – приходилось их рассаживать. Когда звено набирает силу – все замечательно, а дальше что возникает – ну-ка, догадайтесь?

– Славу делят?

– Вот!

ЗМЕЙ И "ШЛАГБАУМ"

– Фетисов в интервью говорил: все старое забыто, к Тихонову никаких претензий. А Ларионов, например, не прощает ничего.

– Я Ларионова тоже не прощаю. А вообще жизнь все расставляет по местам. Читаю в "СЭ" интервью Коли Жердева. Помню, как он вел себя в ЦСКА. Отправляемся на выезд – он не может, заболел якобы. В обороне не отрабатывает. Снимаю с игры. Нынче же читаю его слова: "Я был молодой, всего не понимал..." А почему? Потому что в Америке пробовал эти трюки повторить. Только никто с ним разговаривать не стал – услали в фарм. Посидел там – и дошло. Даже до Ковальчука дошло.

– Хотя Илья поносил вас через газеты.

– Мы уступили американцам на чемпионате мира, Ковальчук журналистам все вывалил, что было на душе. А я после игры до трех часов ночи ходил вокруг гостиницы. Возвращаюсь, Юрзинов говорит: "Тебя Ковальчук дожидался..." Да ладно, отвечаю, завтра пообщаемся. С утра пораньше Илья стучится: "Виктор Васильевич, извините, я сорвался. Сказал, что вы старый, никуда не годитесь". А газеты уже все напечатали. Бог с ним, с Ковальчуком.

– Керенскому до конца жизни не давала покоя легенда про женское платье, в котором он якобы сбежал из Зимнего дворца. Какой вымысел особенно досаждал вам?

– Что я гроб с телом Тарасова запретил выставлять во дворце ЦСКА. Потом Тане, дочке Тарасова, говорил: "Как могла поверить?!" Еще сочинили, будто выгнал из ЦСКА Колю Дроздецкого из-за пуделя.

– То есть?

– Мол, Коля, озлобленный придирками Тихонова, наподдал моей собаке на базе.

– Как было?

– В матче с чехами Дроздецкий получил травму. Тогда в моде был прием "шлагбаум". Держишь клюшку в двух руках и засаживаешь в спину. Вот Коля и попал под такой "шлагбаум". Всю ночь его откачивали. Утром по дороге в аэропорт пять раз останавливали автобус – Дроздецкому было плохо. В Москве повезли на обследование, и выяснилось, что у него оторвалась почка. Когда вернулся на лед, прежним Дроздецким уже не стал. Боялся. И однажды сам подошел: "Отпустите домой, в Ленинград. Чувствую, в ЦСКА не тяну". Вся история.

– Пуделя вашего, кажется, зовут Нерон?

– Да. Ему уже 14 лет. А до этого у меня тоже был пудель, и тоже Нерон. К слову, Могильный, сбежав в Америку, попрекнул меня в интервью. Тихонов, сказал он, любит лишь собаку. Да жену. А кого мне еще любить? Игроков? Совсем не обязательно.

– С Могильным после побега встречались?

– Один раз. Когда он впервые приехал в Россию со звездами НХЛ. В Доме Правительства ему вручали российский паспорт. Подошел я к игрокам, среди них был и Могильный. Увидев меня, как-то сжался.

– Что сказали?

– Ничего. Мне было неприятно читать его интервью. Столько глупостей! Могильный рассказывает, что мать приехала в Москву из Хабаровска, а Тихонов запретил ей встречаться с сыном. Да я в глаза ее не видел!

Когда в разгар перестройки меня в газетах стали обвинять черт-те в чем, я разозлился. Разыскал журналиста, который за подписью Ларионова опубликовал в "Огоньке" знаменитое письмо. Говорю: "Я улетаю на чемпионат мира. Как вернусь – давайте встретимся, и тогда отвечу вам по каждому пункту ларионовских обвинений". Отказался! А в это время по телевизору шел фильм про Ломоносова. Тот в трудную минуту сосредоточился на работе. Вот я и подумал: ну их к лешему. Если на все статьи отвлекаться, времени ни на что не хватит. Лучше работать буду.

– А история с Харламовым? Многие и сейчас, годы спустя, твердят: "Если б Тихонов взял его на Кубок Канады – Валерий был бы жив..."

– От лукавого эти упреки! Скажите, какой состав на турнир берет с собой тренер?

– Способный побеждать.

– Правильно. Вот и я повез лучших. Вместо Харламова взял молодого Крутова, который был однозначно сильнее. Когда Харламов прогремел на весь мир? В 72-м. А в 81-м ему стукнуло 33. Никогда не говорил об этом в прессе, но у Харламова к тому моменту были напрочь разворочены голеностопы. Из-за этого потерял маневренность. Валерка-то обыгрывал всех на льду за счет своих подвижных голеностопов. Если ЦСКА он бы помог даже в таком состоянии, то в сборной уже терялся. Он и сам это осознавал.

Накануне отъезда в Канаду мы разговаривали в бане. "Валер, ты не обижайся". – "Виктор Васильевич, я все понимаю. Никаких обид. Вы ж меня сроду не наказывали, хотя часто по пьянке прокалывался".

– Не наказывали?

– Валерку – никогда! Злиться на Харламова было невозможно. Такой он был человек. Море обаяния. Вот Мальцев, к примеру, другого склада. Хитрован. Пьет с ребятами, потом всех ловят – только Мальцев уже смылся.

– Кто мог стать большим игроком, но не стал?

– Был такой в ЦСКА Вязьмикин. По прозвищу Змей. Когда играли в Канаде, его никто не мог остановить. Гениальный хоккеист!

– Спился?

– Подсел на таблетки. Седуксен, феназепам, еще что-то... И закончил с большим хоккеем. А Белошейкин? По таланту сильнее Третьяка! У Женьки была невеста в Ленинграде. Славная девушка. Как ни приедем туда на игру, она и родители Жени приходили к нам. А потом после победы на чемпионате мира на банкете познакомился с ассирийкой из гостиницы "Россия". Как связался с ней, все рухнуло. О ленинградской невесте забыл, женился на этой. Вместе прожили недолго. Развелись, и Женька запил. В 33 года повесился.

ТАРАСОВ И УГРОЗЫ

– Тарасов очень ревновал вас к успехам?

– Еще бы! Он мечтал вернуться в сборную. Когда на "Известиях" проиграли чехам, вызвал меня начальник Спорткомитета Павлов. У него в кабинете сидел Тарасов. "Анатолий Владимирович говорит, что Юрзинов скверный помощник. Тебе другой нужен", – первое, что услышал я. Но за Юрзинова стоял горой. В конце концов Павлов неожиданно обратился к Тарасову: "Помогите Виктору Васильевичу в Праге. Все-таки для него это первый чемпионат мира".

– Что ответил Тарасов?

– Покачал головой: "Нет, вот после Праги – согласен". В другой раз ЦСКА играл в Финляндии на Кубок чемпионов. Внештатный корреспондент "Комсомолки", у которого были хорошие отношения с Тарасовым, залепил ему по телефону, что матч закончился поражением ЦСКА. Тарасов в тот же вечер обзвонил все армейское руководство. Меня с грязью смешал: "Мы доверили Тихонову команду, а он такой-сякой все проиграл..." На следующий день оказалось, что ЦСКА-то выиграл! Тарасов набрал того внештатника, начал распекать. "Почему вы так расстроены? – удивился журналист. – Радоваться должны, что ЦСКА победил!" После этих слов Тарасов швырнул трубку.

Был еще случай в 81-м на Кубке Канады. Тарасов тоже приехал на турнир. "Не пойму я Анатолия Владимировича, – говорил мне консул. – Когда сборная проиграла первый матч, он от вас камня на камне не оставил. Расшумелся в ложе: кого набрал этот паразит, Тихонов?! Это же не игроки, а непонятно что!" Ничего удивительного, отвечаю, вы просто Тарасова плохо знаете. После поражений Тарасов спуску мне не давал. Иногда приходил на пресс-конференции, брал слово. Когда его начинало заносить, я тихонько толкал в бок: "Анатолий Владимирович, врете". Он тут же успокаивался.

– Александр Гомельский семь раз был невыездным. А вы?

– У меня с властями проблем не возникало. Но однажды странная история приключилась. Подошли двое и говорят: "Не переживайте, но ваш почтовый ящик сгорел".

– Как понимать?

– Вот и я в толк не мог взять, кому понадобилось поджигать мой почтовый ящик. И что там было. Единственное, что понял, – за мною велась слежка. И те двое, наверное, были из "органов".

– Когда последний раз надевали военную форму?

– В 89-м. ЦСКА в тот год стал чемпионом. Устроили чествование в ледовом дворце. Вообще-то форму редко носил. Меня даже Устинов поддел: "Что-то ни разу не видел тебя в мундире". "Я его и не надеваю, – говорю. – Буду чувствовать себя скованно, вы же маршал". "Ну и ладно", – улыбнулся Устинов и снял свой китель с одиннадцатью орденами Ленина.

– На пенсию вы ушли полковником. Был хоть один шанс стать генералом?

– Грачев обещал. И генеральское звание, и именной пистолет. Но вспыхнул конфликт с начальником ЦСКА Барановским, в хоккейном клубе произошел раскол, и все обещания забылись. В итоге уже преемник Грачева на посту министра обороны, маршал Сергеев, подарил мне шашку. Но самое главное – Сергеев выкинул из ЦСКА этого подлеца Барановского. Что мы пережили на первых порах – страшно вспомнить! Барановский пытался списать на нас несуществующие долги. Во дворец не пускал, выставляя у дверей солдат. Чтобы попасть внутрь, пришлось нанимать ЧОП. Барановский был в бешенстве. Грозил: "Не уберешь ЧОП – пришлю роту автоматчиков"! Я позвонил Сергееву: "Опять эта гадина безобразничает". Тот принял меры.

– Вам угрожали?

– Не напрямую. Приходили обычно к моему помощнику Гущину. И угрожали, и деньги требовали. Один хмырь заявил: "Не угомонитесь – голову отрежем". Помог Степашин, который был министром МВД. Дал команду утихомирить. Бандитов быстро нашли. Через два дня они позвонили. "Извините, Виктор Васильевич, вопрос закрыт".

КОЛОНИЯ И КУРСКАЯ ДУГА

– Однажды вы сказали: "Я очень люблю сладкое, а значит, еще не постарел".

– Я такой сладкоежка! Сметаю все подряд – конфеты, пирожные, торты. И не поправляюсь.

– Писатель Эдуард Хруцкий на вопрос, как поддерживает в 75 лет блестящую форму, ответил: "Никак. С утра похмеляюсь – и за работу". Как вы поддерживаете?

– Слежу за собой. Почти не пью. Обращали внимание – как человек выпьет, у него сразу просыпается аппетит? А я ем мало. По утрам обязательно делаю гимнастику – приседания, отжимания.

– Сколько раз отожметесь?

– Сорок – запросто! В нашем дворце хожу в тренажерный зал, занимаюсь со штангой.

– С командой кроссы прежде бегали?

- До 65 лет! Причем сам вел бег! По 10 – 12 километров накручивали. Бег – самое полезное упражнение. Все группы мышц в работе.

– Вы богатый человек?

– Нет. Деньги для меня никогда много не значили. Вы не представляете, какие контракты предлагали в 80-е. Американцы приезжали в сборную и клали на стол лист: "Ставьте любую цифру..."

– Что отвечали?

– Никуда из Советского Союза не уеду. У меня мама перед глазами вставала и отец, который с фронта не вернулся. Думал: если буду получать десять миллионов – не буду же в десять раз лучше кушать?

– Куда звали?

– В "Квебек", например. Разговор начался с трех миллионов.

-Как жена реагировала, когда узнала?

– Она не слишком интересовалась. Тоже говорила: "Зачем нам эти миллионы, Виктор?" Супруга всегда меня поддерживала. Мы в 53-м поженились. Чтобы столько лет прожить вместе, надо уметь уступать друг другу. Татьяна – терпеливая, отходчивая. Она юрист по образованию. Когда в Ригу уехали, устроилась на работу в местную колонию строгого режима. Я как узнал – ахнул.

– Местечка приличнее не нашлось?

– Работу предложили по динамовской линии. Татьяна рассказывала, что начальник колонии лишь через год догадался, чья она жена. А зэки знали об этом на следующий день. Я в этой колонии, между прочим, трижды выступал. Как-то приехали туда с актрисой Вией Артмане. Она потом спрашивает: "Почему один парень в первом ряду глаз не сводил с моих рук?" Начальник колонии хохотнул: "Так вон у вас какие кольца, а этот – первый в Латвии спец по ювелирным делам..."

Позже забавные случаи были. Идем с женой по Риге. Вдруг хватает за рукав незнакомый мужик: "Здравствуйте, Виктор Васильевич. Помните, вы у нас выступали?" – "На заводе?" – "В колонии. Когда на волю выходил, ребята просили: "Тихонова встретишь – привет передавай". Вскоре в республиканском ЦК прознали, где Татьяна трудится, и перевели ее на лыжную фабрику. От греха.

– Кого из людей прошлого вам не хватает?

– Мамы. Женщина неграмотная, верующая. Столько в меня вложила! Во время войны спасла от голодной смерти. Взяла на обмен свои отрезы, отцовские пожитки и поехала под Волоколамск. В голове не укладывается, как на подножке товарного вагона дотащила в Москву мешок картошки. А я лежал дома, с галлюцинациями от голода.

– Был в вашей жизни еще удивительный случай. Побег на Курскую дугу.

– Едва немца оттуда выбили, я с приятелями и рванул смотреть. Мне было лет тринадцать. Добирались четверо суток. Ехали на крышах вагонов, нас дважды снимала милиция. Из участка через окно убегали – жара стояла, все нараспашку.

– Как же не свалились с крыши вагона?

– Надо было держаться за трубу. Так и ехали – в обнимку, еще и спать умудрялись. На товарняке добрались до Курской дуги. Проехали это поле: батюшки, сколько ж там разбитых танков! Сплошь покореженный металл – ужас!

Дома потом влетело. Мама часто наказывала. Когда постарше стал, однажды замахнулась, но я крепко схватил ее за руку. И она заплакала. Поняла, что сын вырос. А вот отец меня пальцем не трогал.

– Что-нибудь выяснили о его судьбе?

– Говорят, погиб под Сталинградом в 42-м. Но точное место неизвестно. Отца могли и не забрать на фронт – работал на секретном заводе, была "броня". Но когда завод эвакуировали, решил остаться с семьей в Москве. Позже ушел в ополчение. День Победы для меня самый главный праздник. Каждый год 9 мая иду к Большому театру, где собираются ветераны. Очень тепло ко мне относятся.

– Вы упомянули, что мама была верующей. А вы?

– Я – нет. Наше поколение по-другому воспитано. Мама хоть и окрестила в пять лет, но в Бога я не верю. И не боюсь в этом признаться. В церковь не хожу.

– Ни разу не были?

– Был как-то в храме Христа Спасителя. Охранник меня узнал, все рассказал, показал. А недавно знакомый генерал предложил съездить в Сергиев Посад. В лавре два дьякона устроили для меня персональную экскурсию. Проводили в обход очередей к опочивальне, где хранятся мощи святых. Потом запели. До чего ж у них божественные голоса! Был потрясен.

– Вы им тоже говорили, что не верите?

– Да. Они спокойно реагировали. В лавре пообщался с настоятелем монастыря. Обращаясь к дьяконам, он обронил чудесную фразу: "Посмотрите на Виктора Васильевича. У него в глазах такая душевная чистота, которую вам хорошо бы иметь". Я, кстати, и с патриархом Алексием II был знаком. Пару лет назад 9-го мая на Поклонной горе встретились. Кругом охрана, все правительство, но меня пропустили. Поговорили чуть-чуть с Алексием II. На прощание меня перекрестил. Изумительный человек. Почувствовал, какой от него свет идет.

– Когда по утрам выгуливаете пуделька – люди вас по-прежнему узнают?

– Конечно. Даже бомжи раскланиваются: "Здравствуйте, Виктор Васильевич!" Иногда, правда, могут и Вячеславом назвать, как артиста Тихонова, и Тихоном Васильевичем. Привык. Когда в санатории отдыхал, далекие от спорта генералы меня изводили: "Скажите, где мы с вами служили? Лицо у вас знакомое!" Один случай меня удивил. Подходит мужик, хлопает по плечу. "Ну как там?" – спрашивает и показывает пальцем на небо. "Понятия не имею. Я там не был. И не особенно тороплюсь". Тот ничего не понимает. Оказалось, меня за космонавта принял. Я полдня хохотал.

Юрий ГОЛЫШАК, Александр КРУЖКОВ