15 марта, 22:15

«Сегодня чувствовал себя на 77. А вчера казалось — мне лет 400». Голышак вспоминает Александра Ширвиндта

В возрасте 89 лет умер народный артист РФ Александр Ширвиндт
Юрий Голышак
Обозреватель
Ушел из жизни выдающийся актер, режиссер, сценарист, который к тому же был преданным болельщиком московского «Торпедо».

Мне казалось, Ширвиндт будет всегда — хотя изменившийся голос, истонченность руки говорили о количестве прожитых лет. Но взгляд, взгляд Ширвиндта оставался прежним!

Я старался радоваться любым новостям, касающимся Александра Анатольевича. Даже самым спорным. Узнавал в новостях, как в переулках крошечного Валдая, где за день проедет две машины, Ширвиндт ухитрился попасть в ДТП. Задев своим огромным автомобилем какой-то поменьше. На счастье, скорость была невелика. Все это было бы крайне печально — но я говорил себе: ага, Александр Анатольевич за рулем. Значит, бодр — и это здорово!

Я смотрел, как сын Михаил подводил его к видеокамере в имении, записывал какие-то зарисовочки. Прикрывая папу пледом, обнимая за плечи.

Александр Анатольевич едва держался на ногах, но мне хотелось думать — держится! Значит, много лет впереди!

***

Теперь остались воспоминания — как Ширвиндт приезжал к нам в старую редакцию на Тишинке. А может, приходил пешком. Идти-то — два квартала.

Пожимал руку каждому из корреспондентов. С особым значением — самым юным, цепеневшим от важности момента.

Как привечал нас с Сашей Кружковым в своем кабинете Театра сатиры. Смотрел поверх очков в глаза внимательно-внимательно. При этом — иронично. Это ж Ширвиндт.

Я замечал изящную модельку автомобиля «Победа» на его столе и портрет Ольги Аросевой. Ну и граммофон в углу.

Я аккуратно пожимал его руку — и думал: вот на этих руках за кулисами рижского театра умирал Андрей Миронов. Сколько лет прошло, а Александр Анатольевич жив-здоров. За окном так же шумит Садовое. Ширвиндт даже участвует в каких-то спектаклях. Если верить афишным столбам у «Маяковской».

Мы расспрашивали про футбол — и казалось, теряем время. Потому что хотелось обо всем на свете. О театре. О Миронове и Державине. Об Аросевой, наконец. О «Торпедо» нам расскажет кто угодно — а тут такой шанс прикоснуться к большому, настоящему!

Мы плавно съезжали на театральные темы. Ширвиндт усмехался — и рассказал что-то, чего точно не было в его книжках. Будто сберег специально для нас.

Набравшись наглости, попросили проводить нас в гримерку Андрея Миронова. Не сомневаясь, что она пустует с 87-го. Превратившись в музей.

— Табличка там есть, а музея нет. Места в театре не хватает. Сейчас она занята, артисты готовятся к спектаклю. Так что в другой раз...

Мы не сомневались, что «другой раз» будет. Раз уж Ширвиндт так к нам расположен.

***

Февраль 2020 года. Александр Ширвиндт в своем рабочем кабинете дает интервью Александру Кружкову и Юрию Голышаку.
Фото Федор Успенский, «СЭ»

Говорил Ширвиндт устало — но ласково. Знали мы и о других историях. Не слишком угодившие репортеры получали ответы лаконичные. С оттенком вызова.

Кто-то чеканил для Александра Анатольевича, сверяясь с листами: «Место, в которое я все время собираюсь, но никак не доеду?»

— Кладбище, — снисходительно отвечал Александр Анатольевич.

На вопрос следующий: «Мое отношение к Москве за те годы, что я здесь живу?» следовал сдержанный ответ:

— Очень хорошее.

Мы отложили свои листочки с вопросами — чтоб не получать вот такие, полные достоинства, ответы. Перешли к импровизации.

Наш фотокорреспондент присел на колени, щелкнул раз, другой, третий. С тяжелым выдохом поднялся, задев плечом граммофон. Тот покачнулся — но не упал.

Ширвиндт обдал ледяным взглядом — как настоящий джентльмен. Не проронил ни слова.

— О! — кинулись мы справлять ситуацию. — Самая крутая пластинка, которая побывала в ваших руках?

— Ну, спросили... Хотя была! Разбирал на даче закрома старых пластинок. Еще со времен бабушек и родителей. Нашел кожаный альбом. Думаю — это что ж за сокровище? Протер — золотом проступает надпись: «Доклад товарища Сталина на таком-то съезде...» Пластинок 20!

— С ума сойти.

— Сам доклад — 18 пластинок. Последние две — аплодисменты. Я не шучу. Не дай бог не дописать! Сколько шли, столько и намотали.

— Прослушали?

— Доклад-то? Конечно. Аплодисменты — мельком.

— Кстати! Самая невероятная овация в вашей жизни?

— Да всегда хорошо принимают. Но двух пластинок не было точно!

Одна тема цеплялась за другую — и листы с вопросами о «Торпедо» можно было комкать.

— К разговору о подарках! — воскликнул то ли я, то ли Кружков. — От Андрея Миронова в вашем доме что-то сохранилось?

— Вы знаете чудесную историю про батарею?

— Что-то вспоминается. Но нетвердо.

— Марк Захаров, Гриша Горин и Андрей шли ко мне на день рождения — а во дворе подхватили ржавую батарею. Доперли эту тяжесть до третьего этажа.

— Еще и речь наверняка заготовили.

— Горин увязал как-то батарею с теплом сердец. «Несите теперь обратно», — говорю. Понесли! Я наблюдаю. А потом что уж им в голову пришло — не знаю, но решили довести ситуацию до полного абсурда.

— Притащили обратно?

— Да. Тут уж я принял. Куда деваться. Может, и стоило ее сохранить. Для музея.

— Вот это выдумка.

— Захаров с Мироновым могли проводить меня на вокзал, посадить на поезд в Харьков. Потом помчаться во Внуково — и прибыть в Харьков раньше меня. Спрятаться где-то и «пугануть», как Марк выражался. Чтобы я подумал — допился, видения...

***

Про самочувствие вопросы не напрашивались. Но мы все-таки спросили. Зайдя совсем издалека:

— Когда-то вы про себя говорили: «Я мягкий, добрый, вялый». С возрастом что-то добавилось?

— К 85 годам я стал еще более мягким, еще более добрым и... Совсем вялым.

— Другая ваша цитата: «Иногда мне 100 лет по ощущениям, иногда — 20». Последний случай, когда чувствовали себя на 20?

— Хм... Вот сегодня — примерно на 77. Бывает, и на 120. А вчера вечером казалось, что мне уже лет 400.

— О господи. Что стряслось? Давление?

— Не знаю. Совершенно дохлый был. К утру отпустило. Ну а сейчас у меня спектакль — значит, через полтора часа буду вынужден быть молодым.

— Спектакль? — оцепенели мы. — Сегодня?!

— Ну да, — равнодушно бросил Ширвиндт. Скользнул взглядом по часам — и охнул:

— Всё, всё, всё! Пора! Спектакль скоро! А то случится сумасшедшая путаница. Как в крематории.

— Это как? — обрадовались мы такой образности мышления. Даже не думая вставать.

— Сотрудник крематория чихнул на рабочем месте и теперь не знает, где кто. Недавно рассказал этот анекдот в торпедовской ложе. Имел большой успех. Всё! Закончили!

Все-таки что-то о «Торпедо» в нашем разговоре случилось. И слава богу.

Александр Ширвиндт.
Фото Федор Успенский, «СЭ»

Ширвиндт приподнялся, провожая нас до дверей.

Уходить не хотелось — и мы канючили на ходу:

— А вот в «Торпедо»...

— Звоните, братцы! — на сей раз не знал жалости Александр Анатольевич. В бархате голоса мелькнула стальная нота.

Это «звоните, братцы» до сих пор в ушах. Ни я, ни Кружков приглашением не злоупотребляли. Наверное, зря. Позвонили, быть может, раз. Или два.

А сегодня думаю — как же вас будет не хватать, Александр Анатольевич. Какой же вы были чудесный, какой уютный. Самый остроумный человек Москвы.

Мне очень больно узнавать, что дальше — без вас...