«Предлагал Фетисову сбежать под покровом ночи на самолете. Но он отказался». Эксклюзив с легендарным генменеджером Ламорелло
Эта часовая беседа стала реальностью благодаря двум людям — помимо, естественно, самого Лу Ламорелло, это Игорь Ларионов. За что Профессору, как всегда, отдельное и огромное спасибо. Так же, как и за прежние разговоры со Скотти Боумэном, Стивом Айзерманом, Никласом Лидстремом, Крисом Челиосом, Ральфом Крюгером и многими другими грандиозными личностями мирового хоккея. У меня давно сложилась добрая традиция: если собираюсь куда-то ехать и понимаю, что в этом месте живет или туда приезжает какая-то из хоккейных легенд, созваниваться с Ларионовым — и очень вероятно, что невозможное тогда станет возможным. Потому что он знает на этом уровне всех — и все знают и уважают его. Убежден, что таких коммуникаторов в нашем хоккее не было до и не будет после.
В Торонто я летел на церемонию введения Павла Дацюка и других легенд в Зал хоккейной славы — но одной главной темы поездки мне всегда недостаточно. Когда обсуждали с главным тренером нижегородского «Торпедо», членом Зала славы и выборного комитета в него, кто туда приедет, в какой-то момент и вырулили на Ламорелло.
Мне довелось недолго пообщаться с ним в 2010-м — но даже при этом он оставался для меня фигурой откуда-то с горы Олимп, ее хоккейной версии. Одним из богов, который волшебной палочкой и «капканом» тренера Жака Лемэра превращал «Нью-Джерси Дэвилз» из нуля в трехкратного обладателя Кубка Стэнли; невероятными ухищрениями привозил из Советского Союза в Америку Вячеслава Фетисова и Алексея Касатонова; делал Александра Могильного и Владимира Малахова членами Тройного золотого клуба, выменивал Илью Ковальчука из «Атланты», доходил с ним до финала Кубка Стэнли, а потом не по своей воле расставался с ним, когда Кови за 13 лет (!) до истечения беспрецедентного контракта с «Дьяволами» уезжал в СКА...
Все эти и многие другие события крутились вокруг неповторимой личности Ламорелло, американца итальянского происхождения, что добавляло колорита и таинственности. Причем абсолютно все, с кем мне доводилось о нем общаться, отзывались о Лу не просто с почтением, а с восхищением. В том числе о том, что «слово Ламорелло» — в НХЛ понятие нарицательное. То есть ни один контракт в мире не может сравниться по уровню гарантии с тем, если этот человек тебе что-то на словах пообещал. Оно, это слово, прочнее Великой Китайской стены.
Поэтому, когда после рекомендации Ларионова мы созвонились с Ламорелло и действующий генеральный менеджер «Нью-Йорк Айлендерс» пообещал, что разговор состоится, сократив, правда, запрошенный мною двухчасовой тайминг вдвое, — я заметно успокоился. Слово Ламорелло! Теперь в дело могли вмешаться только форс-мажорные обстоятельства.
И они едва не вмешались — самолет с Ламорелло на борту вылетел из Нью-Йорка в Торонто с опозданием и сел меньше чем за час до назначенного времени беседы в 12 часов дня (а дальше-то у него каждая минута была расписана!). Но вот что значит, когда человек — символ обязательности и пунктуальности: к гостинице «Ритц-Карлтон» его такси все равно подъехало за десять минут до полудня. 82-летний Лу, разумеется, без какой-либо суеты — титаны не суетятся — поднялся в номер, чтобы оставить там вещи, и минута в минуту спустился в лобби.
Стоит ли добавлять, что за столиком гостиничного кафе мы просидели ровно час?.. Ну, если совсем строго, то 1.03, но те три минуты он потратил на диалог с подходившим к нему многолетним вице-президентом НХЛ Колином Кэмпбеллом, которого принимали в Зал славы одновременно с Дацюком.
Забрать Фетисова в Штаты для меня стало миссией
— Все без исключения российские хоккеисты, в разные времена работавшие с вами, в нашем общении очень тепло отзывались о вас: Фетисов, Касатонов, Зелепукин, Брылин, Ковальчук. Нашли ли вы в них какую-то особую кнопку, отличную от той, что воздействуете на игроков из Северной Америки и Европы? Или она едина для всех? — с этого вопроса я начал разговор.
— Мне бы хотелось думать, что у меня одинаковые принципы в общении со всеми. Думаю, что в одном теле заключены два человека — личность и игрок. Хоккеисты все разные, у них различные таланты. А люди все одинаковые. В том смысле, что неважно, какой они религии, национальности, расы, одна вещь у них общая.
— Какая?
— Чувства. Для меня это слово — то, вокруг чего все и крутится. У меня мурашки по коже пробежали, когда вы задали этот вопрос о российских игроках. Потому что я начал вспоминать, как в момент прихода в лигу (в 1987 году. — Прим. И.Р.) я восхищался тем, какой успех был у ваших команд, как они играли на чемпионатах мира, Олимпиадах, других соревнованиях, как они были способны доминировать на площадке. И особенно эта пятерка — Касатонов, Фетисов, Ларионов, Крутов, Макаров... Все это было какой-то династией внутри себя. За одним поколением следовало другое, а успех сохранялся.
А потом я пришел в «Нью-Джерси». Эта команда к тому времени никогда не выходила в плей-офф. Уэйн Гретцки однажды назвал ее командой Микки-Мауса (после поражения «Дэвилз» от его «Эдмонтона» 2:13 в 1983 году. — Прим. И.Р.). У меня была поддержка владельца, и я мог делать все, что необходимо, чтобы стать конкурентоспособными и начать побеждать.
Благодаря дальновидности нашего владельца (Джона Макмаллена. — Прим. И.Р.) в нашем списке задрафтованных хоккеистов был Вячеслав Фетисов. И я задался вопросом: как мы можем забрать его в Штаты? Это для меня в какой-то момент стало миссией.
— И как вы попытались ее осуществить?
— Одним из наших миноритарных владельцев был Джон Уайтхед, в прошлом заместитель государственного секретаря Соединенных Штатов. Послом СССР в США в то время был Юрий Дубинин. Они были знакомы, и я пытался с ним встретиться. В то время шло много разговоров о том, что советские власти разрешат спортсменам выступать за границей, и я поехал на Олимпиаду-88 в Калгари. Там встретился с Тихоновым, Грамовым (председателем Госкомспорта СССР. — Прим. И.Р.). И они пообещали, что Слава стал первым хоккеистом, которому разрешат уехать.
Мы очень долго и упорно работали над всеми деталями. Там, в Калгари, я ни разу не встречался лицом к лицу с самим Фетисовым, но у меня была встреча с Тихоновым, и он дал мне слово. Это слово не оказалось хорошим, честным. И через какое-то время после Олимпиады, летом, я поехал в Россию.
Фетисов и его жена Лада в это время как раз возвращались с Черного моря. В тот момент ему вручали орден Ленина. Он стал первым спортсменом, получившим эту самую почетную советскую награду. И как раз тогда мы с ним впервые встретились — у подножия большой лестницы. Это было как в кино.
Поднимаемся на четыре пролета, входим в большую комнату. Там за большим столом сидят одетые в парадную форму генералы. Я был один, и они мне дали переводчика. Слава там тоже сидел, и они нам сказали, что он не сможет поехать играть в США.
— Прямо при вас?
— Да. Притом что у меня на руках был готовый контракт. Я думал, что мы там, в Москве, его и подпишем. И именно тот момент создал между нами отношения, которые по сей день безупречны. Спустившись обратно по той лестнице, мы посмотрели друг на друга. Видно было, как он расстроен. Слава не мог говорить по-английски, я — по-русски, но прежде чем уйти оттуда, мы уже знали, что в эту мою поездку еще встретимся.
В тот же день в девять вечера он каким-то образом пришел с переводчицей в отель, где я жил. Я знал, что номер прослушивается, поэтому мы не могли нормально поговорить. Написал на листке бумаги ему, переводчица так же, письменно, перевела, он так же ответил. Обмениваться информацией можно было только так. Потому что они не хотели, чтобы он приезжал в Штаты. Дальше начался сложнейший процесс, когда он бросил вызов правительству. Его наказали, посадили в тюрьму, но он не сдался. Он делал вещи, в которые невозможно поверить.
— Под «посадили в тюрьму» вы имеете в виду инцидент в Киеве, где осенью 88-го Фетисов не поладил с местными милиционерами и капитана ЦСКА забрали в отделение? Считаете, что это было подстроено?
— По моему мнению — абсолютно. Но в тот момент Фетисову повезло встретить и заполучить на свою сторону очень известного и влиятельного человека, чемпиона мира по шахматам Гарри Каспарова (в России признан иноагентом и внесен в перечень террористов и экстремистов). Мы познакомились, и он сыграл важнейшую роль в том, чтобы помочь мне наладить со Славой контакт и увидеть, как и что мы можем сделать, чтобы помочь ему. Я использовал все средства, чтобы поддержать его дух. В то время, когда я был в Америке, а он — в Союзе, мы поддерживали связь. А потом, по мере того как сезон шел, я зашел так далеко...
— Как?
— Я поехал в Германию, когда сборная СССР готовилась там к чемпионату мира (в Швеции. — Прим. И.Р.). Меня ждал частный самолет, и я предложил Фетисову, попросту говоря, сбежать. Я попросил Славу, чтобы мы встретились ночью в отеле втроем вместе с Ларионовым, потому что Игорь говорил по-английски.
Мы встретились в середине ночи, мы обсудили все. Однако Слава ответил: «Нет». И объяснил: «Я должен сделать это правильным путем. Но даю слово, что приеду, как только смогу». Я со своей стороны дал ему слово, что мы сделаем все возможное, политически и как угодно еще, чтобы он стал частью нашего клуба. После этого я старался говорить с ним каждый день.
— Да, Фетисов рассказывал об этом. Добавляя, что вы относились к нему как к собственному сыну.
— Так и было. Я видел, что с ним плохо обращались, что страна в лице ее должностных лиц не уважала его за то, что он для нее сделал. Ему дали слово, что он сможет уехать, а затем не выполняли его. И я делал все, чем мог помочь со своей стороны, подключив все имеющиеся у нас связи. Но вы знаете, как тогда работало министерство спорта (Ламорелло ошибочно назвал его «Совинтерспортом», перепутав с фирмой, отправлявшей советских спортсменов за рубеж, но на самом деле имел в виду Госкомспорт СССР. — Прим. И.Р.). И большую сдерживающую роль играл Тихонов. Отношения с ним были во всей этой истории важны.
Я понял, как другие игроки уважают Славу, когда мы с владельцем «Нью-Джерси» Джоном Макмалленом после игры на нашей арене между «Дэвилз» и ЦСКА в новогодней клубной суперсерии конца 1988 — начала 1989 года вошли в раздевалку московской команды. С нами были оба посла — советский в США и американский в Советском Союзе. Когда мы там появились, игроки сидели на лавках и разговаривали, обсуждали прошедший матч и еще какие-то темы. Фетисов сказал пару слов по-русски. После этого все мигом смолкли и встали, чтобы выразить уважение пришедшим гостям. Всего пару слов! Вот кем был Слава для одноклубников. Притом что в той команде был и Игорь, сделавший для хоккея мы знаем сколько, и другие великие игроки.
На этом пути мы проходили через многое. Меня спрашивали: «Зачем вам все это нужно?» Я отвечал, что нам нужен классный защитник, выдающийся хоккеист. Но ситуация обернулась так, что он стал чем-то гораздо большим, чем просто хоккеистом. Он стал тем, кто разрушал барьер. И это был уже не вопрос перехода из одного клуба в другой, из одной лиги в другую. Это был вопрос человеческой гордости.
Очень рад, что Фетисов и Касатонов снова друзья
— Бытовала версия, что министр обороны СССР Дмитрий Язов не хотел отпускать Фетисова как раз из-за упомянутого вами ордена Ленина. Мол, как это: человек получил высшую государственную награду страны — и после этого поедет играть во враждебную Америку?!
— Не знаю, так это или нет. Я всегда слышал, что такова позиция Тихонова, но не могу знать, что было выше или ниже. Факт, что после чемпионата мира Слава поехал на Черное море, но после возвращения ему сказали — нет, ты никуда не уедешь.
— Какое впечатление на вас произвел Тихонов при личном контакте в Калгари? И общались ли вы с ним когда-нибудь после?
— Я встретился с ним в отеле, когда сборная СССР приехала играть на Олимпиаду. У меня с собой был свитер «Дэвилз» с фамилией и номером Фетисова на спине. И он дал мне слово, что Слава приедет. Но время шло, и на следующий год звучали ровно те же слова, а за кулисами он не позволял игрокам уехать. Поэтому затем я уже не мог верить ему.
— Как вы думаете, с учетом достижений Тихонова в мировом хоккее, если бы какой-нибудь экстравагантный генеральный менеджер уговорил его попробовать силы в НХЛ, из этого могло что-то получиться?
— Не могу ответить на этот вопрос. Никогда не думал об этом. Интересно было бы подумать об этом применительно к тренеру, который был до Тихонова и с которого в советском хоккее все начиналось, и он был ментором Славы (Ламорелло явно имеет в виду Анатолия Тарасова. — Прим. И.Р.).
Что же касается Тихонова... Не знаю, как он тренировал, как общался с людьми. Но все, что я слышал, сводилось к тому, что это делалось через страх. Если так, то в НХЛ это бы не сработало.
— Насколько сложно все было решить с точки зрения визовых вопросов?
— Многие люди не осознают, что Фетисов был первым русским, который когда-либо получил американскую визу с неограниченным числом въездов. Даже Каспарову (в России признан иноагентом и внесен в перечень террористов и экстремистов) нужна была новая виза каждый раз, когда он въезжал в США. Для всех остальных стран такой безлимит действовал, но в СССР Слава был первым. И тут поддержку оказали послы. Это было очень сложно, но с их помощью несправедливость была устранена.
Ситуацию осложняло то, что наши игроки немного враждебно относились к тому, что кто-то со стороны приехал отнимать у них работу, другие люди тоже говорили неправильные вещи. Поэтому Слава оказался невероятным первопроходцем, который принял на себя основной удар и пожертвовал собой, чтобы открыть эту дверь. Да, чуть раньше это сделал Александр Могильный...
— Но он, в отличие от Фетисова, как раз убежал в «Баффало» — прямо после чемпионата мира в Стокгольме.
— Да, дезертировал, как это интерпретировали советские военные власти. То есть пошел другим путем. Я испытываю огромное уважение к Алексу, он тоже играл в одной из наших чемпионских команд (взял Кубок Стэнли в составе «Нью-Джерси» 2000 года. — Прим. И.Р.). Если вы читали, я недавно поддержал его потенциальное включение в Зал хоккейной славы. Просто Фетисов — это другая история. Он стал пионером на этом пути, он сломал барьер для всех.
Вы знаете, там все еще было непросто с той точки зрения, что на момент отъезда у него не было поддержки со стороны Алекса Касатонова, права на которого также принадлежали нам. Через полгода мы взяли в команду и его. Они со Славой играли в одной паре, но при этом не разговаривали. Сегодня, к счастью, они снова большие друзья. И несколько лет назад был момент, когда я, работая в тот момент в «Торонто», испытал большую гордость. Обычно ходил в гости домой к Славе на Рождество (вероятно, Ламорелло имеет в виду православное Рождество. — Прим. И.Р.), и в тот день мы там были вместе и со Славой, и с Алексом. У меня осталась фотография с того вечера, и она многое значит для меня. Я гордился.
— Касатонов говорил мне, что никого в том конфликте не предавал, а просто не мог переступить через свою благодарность Тихонову за все, что тот сделал для него за время карьеры. Что вы думаете об этом?
— Не могу ответить обо всех причинах всего, что тогда произошло. Знал и знаю, что Алекс — хороший человек. И что они со Славой были как братья. Когда они приехали, все было по-другому — но, даже не разговаривая за пределами льда, они на площадке понимали друг друга с полуслова, даже не глядя друг на друга. Фетисов и Касатонов никогда не позволяли личным отношениям повлиять на их игру.
Да, личные отношения, контакт между женами — все это тогда было сложно. Не знаю достаточно для того, чтобы глубоко судить о той ситуации, когда Алекс Славу не поддержал и это Фетисова задело. Я не знал о такой лояльности Касатонова к Тихонову. Но хорошая новость в том, что сегодня Слава и Алекс — такие же друзья, какими были когда-то и какими должны быть.
— Вы упомянули о враждебном отношении ряда североамериканских игроков к подписанию контрактов с советскими хоккеистами. Насколько сильны вообще тогда были антисоветские настроения? Был случай, что вы привезли Фетисова и Касатонова на день рождения капитана команды, и там был Дон Черри, который демонстративно от них отвернулся и не поздоровался.
— Этот факт я не помню. Но что касается игроков, то такое было — со стороны не всех, конечно, но многих. У такого отношения была еще и религиозная составляющая (СССР был атеистическим государством. — Прим. И.Р.). Было много политиков, которые напирали и на политический, и на религиозный аспекты, так что было нелегко.
Я этим людям объяснял: как вы можете так к нему относиться, если они там лишили Славу всего?! Власти воспринимали его так, словно он уже и не гражданин СССР. В то время в советские загранпаспорта требовалась не только виза другого государства на въезд, но и своего — на выезд. И в какой-то момент ему потребовалось для этого собрать пятьсот или сколько-то там подписей. Вы спросите, как такое возможно? Но это было!
Не забуду одну из своих поездок, а их было много — например, я был в Москве в тот день, когда там открывался первый «Макдоналдс», и видел эту огромную очередь. А еще был там, когда в Москве на стадионе выступали группы Bon Jovi и Scorpions, которая пела там свою знаменитую Wind of Changes («Ветер перемен», посвященную перестройке в СССР. Московский международный фестиваль мира с их участием проходил в августе 1989 года. — Прим. И.Р.). И на том же концерте с толпой со сцены разговаривал Фетисов. Перед Bon Jovi, как разогрев! Его принимали не хуже знаменитых на весь мир рок-звезд. И он должен был собрать сотни подписей, чтобы ему дали возможность получить загранпаспорт и выехать! Безумие!
— В это сложно поверить. Но сейчас, к сожалению, уже легче, чем 15-20 лет назад. Отношения между Россией и США теперь снова гораздо холоднее, чем тогда.
— Да, все меняется. Но историю изменить нельзя. А это — история.
— На вас или на мистера Макмаллена оказывалось какое-то давление из-за того, что вы приобретаете советских игроков?
— Никакого. Если бы вы знали Джона Макмаллена, то понимали бы, что его не волнует никакое давление. Он был великим человеком, провидцем для своего времени. И он позволил мне быть самим собой.
— Каким образом Макмаллен решил еще до вашего появления в клубе задрафтовать в 1983 году Касатонова и передрафтовать у «Монреаля» Фетисова? Неужели он догадывался, что в СССР будет происходить дальше? Ведь в 83-м Советским Союзом руководил экс-председатель КГБ Юрий Андропов, и это было очень жесткое время.
— Он учился в Военно-морской академии, стал корабельным архитектором. Он был на [Второй мировой] войне, на подводной лодке, и спроектировал знаменитый корабль, который известен во всем мире, заработал на этом много денег. А затем он купил хоккейную команду. Кто был в тот момент лучшими хоккеистами за пределами Северной Америки? Русские и чехи. Поэтому он и сказал своим менеджерам: «Давайте задрафтуем лучших». А лучшим из лучших был Фетисов. Я же говорю — он был провидцем, визионером.
Не думаю о странах, политике, расах и национальностях. Думаю о людях
— По словам Касатонова, вы приехали подписывать с ним контракт на «Приз «Известий» и жили в крохотном, плохо отапливаемом — в декабре! — номере гостиницы «Украина». И за дни в Москве из-за этого даже заболели.
— Комната действительно была совсем маленькой. И не думаю, что я там хоть раз полностью разделся. При этом все равно отморозил себе все что можно. Может, и заболел, хотя этого уже не помню. Я возвращался туда несколько раз — подписать Александра Семака, например. Это уже было другое время. Надо было дать пару долларов тому, пару долларов этому...
— Касатонов говорит, что Тихонов и его в последний момент пытался удержать.
— Не думаю, что после всего происходившего у Тихонова был такой выбор. Но у меня есть предположение, что он в итоге отпустил Алекса, чтобы насолить Славе. Он знал, что они не ладят. Но опять же — это не более чем гипотеза.
— Касатонов говорил, что волновался, уезжая посреди сезона из ЦСКА в «Дэвилз», именно из-за опасений, что Фетисов мог настроить команду против него. Но по приезде обнаружилось огромное уважение со стороны игроков «Нью-Джерси» к обоим, и он напрямую связывает это с вашей работой. Команда была настоящей семьей.
— Да, это путь, которым я иду. Я верю в Команду. И игроки действительно уважали и одного, и другого, не зная о подноготной их отношений. Мы все можем о многих вещах даже не догадываться. Но отчетливо помню день, когда Слава позвонил мне и сказал: «Кое-кто хочет поздороваться с тобой». И это был Алекс. Они хотели показать мне, что они вместе.
— Еще одна история от Касатонова. На День благодарения над ними с Фетисовым решил подшутить Клод Лемье. Чуть ранее под благовидным предлогом взял автограф для друзей у Алексея, а в праздничный день... вручил его в раздевалке Вячеславу, который тут же выбросил его в мусорную корзину. Оба советских защитника одновременно были злы, но и едва сдержали смех. Не ваша работа?
— Нет, нет! Команда сама пыталась помочь им объединиться. Да, в своей юмористической манере, что было не очень смешно для Алекса со Славой, ха-ха. Но я к этому отношения не имел.
— Вы поддерживаете контакт с Фетисовым?
— Да. И с ним, и с его дочерью Анастасией. Просто обожаю этого особенного человека.
— Касатонов сказал мне, что «Нью-Джерси» по-прежнему в его сердце. Рассматриваете это как комплимент со стороны человека, который до того десять лет играл в ЦСКА, был предан московскому клубу и приехал за океан лишь в 30 лет?
— Безусловно! И, думаю, я могу понять, как это с ними произошло. Ты приезжаешь из другой страны. Да, это происходит при Горбачеве, в перестройку, интересное время. Но ограничений еще хватало. И ты попадаешь в другую среду. Я вот задаю себе вопрос: что со мной было не так? Почему я был готов идти на любой риск, чтобы заполучить к нам этих людей?
И у меня есть ответ. Меня вдохновляло и обнадеживало то, что с другой стороны находятся люди, которые рискуют большим, чем я. Я не думал и сейчас не думаю о странах, политике, национальностях, расах. Я думаю о людях. Просто о людях. Вот что было и остается моей главной мотивацией.
Боумэн — гений. А отношения между Робинсоном и Фетисовым в чемпионском сезоне-2000 были просто безупречными
— Скотти Боумэн создал в «Ред Уингз» Русскую пятерку с двумя игроками пятерки Ларионова, самим Профессором и Фетисовым, которая помогла им выиграть Кубок Стэнли. А у вас никогда не было мечты объединить всю пятерку Фетисов — Касатонов, Макаров — Ларионов — Крутов в «Нью-Джерси»?
— Никогда такого вслух не произносил, но, скажу так, это было частью мыслительного процесса. Задавал себе этот вопрос, а потом сам же отвечал: это почти нереально. Скотти подобрался к этому настолько близко, насколько было возможно. Скотти — гений. Я большой его поклонник, мы хорошие друзья. То, что они в «Детройте» сделали, — замечательно.
— Никто, кроме него, не мог создать в НХЛ Русскую пятерку?
— В то время — никто!
— Как вы обменяли Фетисова в «Детройт», с которым он стал двукратным обладателем Кубка Стэнли?
— В определенный момент что-то перестало работать. Скотти мне позвонил и спросил о возможности такого обмена. Это выдающийся человек, и вы знаете, с какой изобретательностью он тренировал советских игроков. Он думал, что, заполучив Фетисова, заставит лучше играть всю их пятерку, он станет объединяющим фактором, и это было правильно. Я думал так же, желал добра Славе и пошел на это.
— Для вас это было непросто?
— Ничего не бывает просто. Когда что-то для тебя становится простым — надо уходить с этого поста. Ты просто стараешься делать лучшее, что можешь сделать. В итоге получилось лучше для всех. Они взяли Кубок, но сначала (в Кубке 1995 года. — Прим. И.Р.), когда обмен только случился, мы их обыграли.
— И не где-нибудь, а в финале Кубка Стэнли! Это была для Фетисова отдельная драма.
— Но в итоге все и для него, как вы знаете, закончилось хорошо. А потом игровая карьера Славы подошла к концу, они («Ред Уингз». — Прим. И.Р.) не собирались еще раз переподписывать его. А я, по-прежнему уважавший его хоккейные знания, попытался поговорить с ним о переходе в тренерскую профессию. Это удалось, и в один момент я заполучил штаб из двух величайших защитников всех времен: Ларри Робинсона и Славы. История говорит сама за себя: с ними мы выиграли Кубок 2000 года. И их дружба, их отношения были просто невероятными, безупречными.
— Вы жалеете, что тренерская карьера Фетисова продолжалась очень недолго?
— Знаете, всегда есть на что оглянуться и о чем подумать. Скажу о той конкретной ситуации. Я почувствовал: то, что Ларри и Слава привнесли в команду, не будет продолжаться. Это не говорит о том, что именно так бы и было. Но у меня возникло ощущение, что теперь мы нуждаемся в другом типе тренера. И мы выиграли в 2003-м (во главе с жестким Пэтом Бернсом. — Прим. И.Р.).
На самом деле мы и в 2001-м дошли до финала (в котором в семи матчах проиграли «Колорадо». — Прим. И.Р.), то есть Ларри и Слава могли взять два Кубка подряд. Но ты всегда пытаешься учиться на своих ошибках и принимать решения, которые верны сегодня и помогут завтра. И вы принимаете их. Когда мы хотели забрать Фетисова из СССР, я приехал туда без визы, вы представляете?
— Что?!
— Гарри Каспаров (в России признан иноагентом и внесен в перечень террористов и экстремистов) помог мне перейти через финско-советскую границу — он знал, через какую кабинку пограничника пройти, где все вопросы были решены. Тоже оглядываюсь сейчас назад, вспоминая то решение. Никто не знал, что я в стране. У меня не было никакого контакта со Штатами около семи дней. Когда смотрю на себя в зеркало и вспоминаю те дни — то не думаю, что тогда был слишком умен, ха-ха. Но это факт, и я не был первым, кто его обнародовал, — это рассказал Слава в фильме. Я бы не стал, но тут уже некуда было деваться. С тех пор все знают о том, как глуп я был, ха-ха.
— В те времена происходили удивительные события, автором которых вы были. Дуэт Робинсон — Фетисов пришел в середине сезона вместо главного тренера Робби Фторека, с которым «Нью-Джерси» лидировал в регулярном чемпионате. Но вы его убрали, и это был шок для всех. Как такое возможно?
— Это было сложное решение. Оглядываюсь назад и думаю, что чувствовал: у нас есть команда, которая может взять Кубок, и она это уже делала. Но прямо в тот момент мы скатывались с горки, и я не видел нас на вершине. А в плей-офф вы должны, наоборот, поднять свою игру, чтобы победить. Я просто чувствовал, что так было правильно!
Конечно, меня все критиковали. И это было справедливо, я заслужил это. Но у меня всегда было выражение: «Никто не знает того, что вы знаете о собственной команде, если они не сидят в твоем кресле». И вы должны уметь принимать решения. Это тяжелая работа, потому что иногда эти решения не работают. Но вы все равно должны их принимать.
— Еще один интереснейший факт — в одном из сезонов «Нью-Джерси», пусть и без особого успеха, тренировал Херб Брукс, автор «Чуда на льду» на Олимпиаде в Лейк-Плэсиде. Но я так понимаю, что отношения с Фетисовым и Касатоновым, которых он тогда обыграл, у него в «Дэвилз» сложились так себе. Они его воспринимали больше как любительского тренера.
— За них и их мысли говорить не могу, это будет нечестно, и мы это никогда не обсуждали. Все тренеры — разные, методы у них различаются. Но допускаю, что Олимпиада-80 все еще оставалась занозой в головах у Славы и Алекса.
Перед тем у Херба не было работы, я помнил об этом. Мы дружили, и я пригласил его к нам в клуб. Поначалу он занимался развитием игроков. Но потом кое-что в первой команде «Дэвилз» пошло не так, и мне нужно было кое-что поменять. И он пришел главным тренером на сезон. А что каждый из них думал и чувствовал друг о друге — сказать не могу. До меня это не доходило.
— Вы отлично знаете Ларионова, хоть никогда в своих командах с ним не пересекались. Вас не удивило, что он в 60 лет захотел стать тренером? И, по-вашему, он мог бы занять эту должность и быть в ней успешным в клубе НХЛ?
— Думаю, он мог бы стать главным тренером в НХЛ прямо сейчас, если бы этого захотел и был в этом заинтересован. Есть причина, почему его называют Профессором. Ларионов чрезвычайно умен, его хоккейное чутье зашкаливает. Он знает и видит игру, любит работать с молодыми хоккеистами. Да и с теми, кто постарше.
А насчет 60 лет — это просто число, не более того. В хоккее нет ничего, чего Игорь не мог бы достичь, если бы хотел. У него есть все, начиная с интеллекта, продолжая здравым смыслом и заканчивая тем, что он — хороший человек, который заботится об окружающих людях и может с ними общаться. Он попросил меня поговорить с вами, и я никогда бы не сказал нет именно из уважения к нему. Не из-за вас, из-за него, ха-ха!
— Прекрасно это понимаю. Спасибо вам.
— В этом нет ни капли неуважения к вам — просто констатация факта. Когда мы с Игорем встречаемся, всегда выпиваем по бокалу вина.
— Ларионовского?
— Да, всегда. Хотя, если честно, я предпочитаю итальянское, ха-ха.
Считаю, что Могильный заслуживает места в Зале славы. А Ковальчука хотел в «Айлендерс», когда он вернулся в НХЛ
— Одним из невоспетых героев того «Нью-Джерси» был Сергей Брылин, трехкратный обладатель Кубка в составе «Дьяволов». Какой вы видите его роль в тех успехах и рады ли, что он по-прежнему работает в клубе?
— Чрезвычайно этому рад! Брылин — один из моих любимых игроков на протяжении многих лет. Он поучаствовал в победном финале Кубка Стэнли в первом же своем сезоне, когда ему было всего 19 (Ламорелло чуть ошибся — 21. — Прим. И.Р.). Сергей был очень разноплановым форвардом — мог играть и в четвертом, и в первом звене, в зависимости от того, что от него требовалось. Он прекрасно действовал в меньшинстве. Я использовал такой образ — он был солдатом той команды.
Другими словами, Брылин был одним из тех хоккеистов, от которых ты четко знаешь, чего ожидать в любой вечер. Он не был габаритным, но то, какой он боец, оказалось гораздо важнее. Невозможно не радоваться, глядя на то, что он по-прежнему «дьявол» (Брылин входит в тренерский штаб «Нью-Джерси». — Прим. И.Р.), как и на то, что клуб недавно включил его в Зал славы «Дэвилз». Настолько заслуженно! Всего пять хоккеистов «Нью-Джерси» выиграло три Кубка. И хотя все сразу вспоминают четверых (Мартин Бродер, Скотт Стивенс, Скотт Нидермайер, Кен Данейко. — Прим. И.Р.), пятый был никак не менее важен.
— Еще один российский хоккеист из первого победного состава «Дэвилз», форвард Валерий Зелепукин, когда-то поделился поразившей меня подробностью. Однажды он получил серьезную травму глаза, и вы пообещали ему, что если он вынужден будет закончить карьеру игрока, то получит пожизненную работу в клубе.
— Он получил травму на льду, выступая за нашу команду, и я боялся, что он не сможет продолжить играть. У Зелли была отличная карьера у нас. Он забил несколько важнейших голов, и я до сих пор вижу, как он в седьмом матче финала Восточной конференции с «Рейнджерс» сравнивает счет за несколько секунд до конца третьего периода. В овертайме мы все-таки проиграли, но этот гол навсегда остался в моей памяти.
Он тоже был потрясающим бойцом, таким же, как Брылин, только забивал побольше. И я не мог не чувствовать ответственности за него и его судьбу, когда случилась та травма, и мы действительно сделали бы для него все. К счастью, он восстановился, а потом, к сожалению, настало время для хоккейного бизнеса. Зелли стал частью обмена: нам нужен был центрфорвард, и мы взяли у «Эдмонтона» Джейсона Арнотта, отдав Билли Герина и Валерия.
— В 90-е у вас была очень рабочая команда, без суперзвезд (исключая вратаря Бродера) и топ-зарплат в НХЛ. Но позже вы выменяли в «Ванкувере» Александра Могильного, в «Атланте» — Илью Ковальчука. Как оцениваете опыт работы с этими нападающими?
— С обоими — фантастически. Алекс пришел в команду и отдал ей все. Он был хоккеистом, который умеет все, одним из лучших, кто когда-либо играл в эту игру. Какая скорость, какая способность выходить хоть в большинстве, хоть в меньшинстве. Ты все время хотел видеть его на площадке! По хоккейному чутью он был исключительным. Я бы мечтал, чтобы Могильный оказался у нас, когда он был моложе и только пришел в лигу!
То же самое скажу о Ковальчуке. Я решил, что нам нужен конкретный игрок, и мы много за него отдали. Он пришел — и мы вышли в финал Кубка. Нам чуть-чуть не хватило, чтобы его выиграть. И его бы тоже мечтал видеть у нас раньше, когда он пришел в «Атланту», новую команду в лиге. Но и когда он оказался у нас, то еще был на высоте. Мы встречались и когда он уже вернулся в КХЛ. И когда стал генеральным менеджером (сборной России на Олимпиаде в Пекине. — Прим. И.Р.), пришел ко мне в офис, и мы провели несколько часов вместе.
— Он просил поделиться опытом, задавал вопросы?
— Много вопросов!
— Вы сказали, что хотите видеть Могильного в Зале славы. Почему, по-вашему, этого до сих пор не произошло — ведь член Тройного золотого клуба закончил карьеру уже давно?
— У меня нет ответа.
— Ковальчук решил вернуться в Россию, перейти в СКА, за 13 лет до конца огромного контракта, который вы с ним подписали. Переговоры от имени клуба из Санкт-Петербурга с вами вел... Касатонов. Можете вспомнить, как это было?
— То был сложный момент для организации («Дэвилз». — Прим. И.Р.), которая переживала смену владельца. Была куча, что называется, смягчающих обстоятельств. Я и сам, если честно, многого не знал. И мне еще сложнее все это объяснить.
— Но вы задним числом не пожалели, что сделали на него ставку, подписали на такой долгий срок?
— Не люблю смотреть на вещи под таким углом — углом сожаления. Ты учишься на разных вещах, в том числе и на этом. Да, что-то я бы сделал по-другому. Но, повторяю, было слишком много разных побочных обстоятельств. В их результате еще и Зак Паризе перешел в «Миннесоту».
— Вот что говорит Ковальчук о вас: «Лу — это скала! Правильный человек с правильными понятиями. Таких людей очень мало в мире. Он знает о хоккее все». Может, был какой-то момент в ваших взаимоотношениях, который вдохновил его на такие слова?
— Ох, вот этого не знаю. Впервые слышу такие лестные слова. И не могу залезть людям в голову и понять, почему они думают так, а не иначе.
— О чем думали, когда на закате карьеры Ковальчук вернулся в НХЛ, чтобы попытаться все-таки выиграть Кубок Стэнли?
— Это меня в хорошем смысле развлекло. И я рассматривал возможность вернуть его в свой клуб (уже в «Нью-Йорк Айлендерс». — Прим. И.Р.). Это было в мой первый год на Лонг-Айленде (сезон-2018/19, когда Ковальчук играл в «Лос-Анджелесе». — Прим. И.Р.). Я на самом деле думал об этом очень много. Но беспокоился о роли Ильи в команде, поскольку у каждого хоккеиста она должна быть, и он должен ее принять.
Я любил Ковальчука. Он отличный парень и очень командный хоккеист. Помню, как он проводил за «Нью-Джерси» первую игру после обмена из «Атланты». Илья только появился в команде, а уже пошел драться за нашего вратаря! И тот игрок, с которым он сцепился, — не хочу называть имена — действительно вел себя не по правилам по отношению к нашему вратарю. Обычно такие вещи делают игроки другого плана, но в той ситуации он оказался ближе всех и без сомнений сделал это. Это сразу произвело впечатление и показало, кто он.
— Мы встречаемся в Торонто по случаю включения в Зал хоккейной славы еще одного, наряду с Ковальчуком, олимпийского чемпиона Пхенчхана-2018 — Павла Дацюка. Каково, по-вашему, его наследие для хоккея?
— Оно состоит в том, что ты можешь быть элитным атакующим и элитным обороняющимся форвардом, если ты правильно играешь на всех двухстах футах (вся длина площадки. — Прим. И.Р.). Вот так я и описываю Дацюка. Он — это элита обороны, элита нападения, и он знает, как действовать в любой точке площадки.
— Были ли вы удивлены, когда в 2017 году Евгения Малкина не включили в число 100 лучших хоккеистов в истории лиги?
— Не вникаю в подобные темы. И не думаю об этом. Все знают, какой он великий игрок. А если я в решении каких-то вопросов не участвую, то и не сужу о них.
Сорокин и Варламов болеют друг за друга и заботятся друг о друге
— Насколько помню, работу в «Айлендерс» вы начали с того, что взяли главным тренером Барри Тротца, к тому моменту только что выигравшего Кубок Стэнли с «Вашингтоном». Как вы это сделали? Понятно, что у него закончился контракт, но это ведь безумно сложно — увести тренера прямо из команды-победительницы.
— Мы до того никогда не были хорошо знакомы с Барри. Но я думал, что что-то там происходит не совсем так, если у него еще нет нового контракта с «Вашингтоном». Поэтому мы встретились один на один. Вдвоем, без агентов и кого-либо другого. И тут же нашли общий язык. Мы и по сей день — лучшие друзья. Теперь постоянно общаемся на уровне генеральных менеджеров (Тротц сейчас занимает эту должность в «Нэшвилле». — Прим. И.Р.).
Тротц проделал для нас потрясающую работу, изменил всю игру. С ним «Айлендерс» прошли путь от команды, которая до того пропустила больше всех голов в НХЛ, до одной из лучших команд лиги по игре в обороне. И он просто потрясающий человек. Вы не найдете человека лучше, чем Тротц.
— Вы с ним были так близки к финалу, проиграв в седьмом матче будущему чемпиону «Тампе» в 2020-м.
— Дважды!
— Не повезло?
— Знаете, мы тоже выиграли пару седьмых матчей, так что дело не в удаче. Вы должны использовать свои возможности, должны быть в лучшей форме. И любая мелочь может пойти не так. Я помню свои не только выигравшие, но и проигравшие команды. Например, ту в «Нью-Джерси», с которой мы уступили в семи матчах финал 2001 года с «Колорадо». Впрочем, как не помнить, если мой нынешний тренер Патрик Руа, который тогда защищал ворота «Эвеланш», напоминает мне об этом, ха-ха?
— У вас в «Айлендерс» пара российских вратарей — опытнейший Семен Варламов и номинант на «Везина Трофи» позапрошлого сезона Илья Сорокин. Вы создали это сочетание специально? Какие между ними отношения?
— На первый вопрос я хотел бы ответить «да». Но в действительности ситуация была такой. Мы сначала подписали Сорокина, а затем пришлось приобрести еще одного голкипера. С тем, кто у нас был годом ранее, это не сработало, хотя он играл хорошо. На тот момент я не знал, будет ли Варламов переподписывать контракт с «Колорадо». В результате мыслительного процесса мы пришли к выводу, что он был бы идеальным вариантом.
— Почему?
— Вратарь-ветеран с безупречным характером, которого в его предыдущих командах все любили. А тут у нас появился молодой голкипер, и я подумал, что у них могут сложиться отличные отношения. Варламов был доступен, и это просто сработало. И мы видим результат — лучше просто не могло быть. Илья и Семен болеют друг за друга, заботятся друг о друге во всех отношениях. И они хотят, чтобы каждый из них добился успеха.
— В прошлом и нынешнем сезонах у них острая и примерно равная конкуренция. Нельзя сказать, что Сорокин — явный номер один, а Варламов — номер два.
— У нас два первых номера!
— Немногие в России ожидали, что 26-летний Максим Цыплаков с ходу попадет в первую команду «Айлендерс». Почему вы решили подписать с ним контракт и как оцениваете его игру в первые месяцы сезона?
— Наш скаутский состав в России проделал просто фантастическую работу. Не буду называть конкретных имен, но один из скаутов идентифицировал Цыплакова как наше возможное приобретение. И Максим делает все то, чего мы от него ждали. Он играет в топ-6, и делает это великолепно, у него большие габариты, мощь и отличное хоккейное чутье.
Цыплаков все еще изучает североамериканскую манеру игры, но он уже вписался в нее. Он очень независимый человек и комфортно чувствует себя в своей шкуре. Он приехал ранним летом, чтобы привыкнуть к новой обстановке, принял все правильные решения, сам попросился в лагерь для новичков, притом что был старше тех, кто в нем обязан участвовать. Всех хороших слов, которые скажу о нем, будет недостаточно.
— Как его английский?
— Становится лучше с каждым днем. Он над этим работает. Он — особенный!
По-прежнему запрещаю своим игрокам отращивать бороды в регулярном чемпионате
— Уход из «Дэвилз» получился для вас болезненным? Все-таки там вы как генеральный менеджер провели больше четверти века.
— Не могу так сказать, поскольку мне бросил очень серьезный вызов «Торонто» (пригласив на должность генерального менеджера. — Прим. И.Р.). Возможно, я был готов уйти на пенсию, иногда думал о том, что перемены бывают хороши. «Дэвилз» вели себя по отношению ко мне великолепно, новое руководство было фантастическим и осталось бы таким, если бы я решил работать там до конца своих дней. Но когда ко мне обратилось «Торонто», клуб из хоккейной Мекки, я подумал, что это было бы здорово. Предложение «Мэйпл Лифс» придало мне сил, я бы ни на что его не променял. И я провел здесь три замечательных года, которые перезарядили меня.
— Интересно, что позвал вас в «Торонто» ставший президентом клуба Брендан Шэнахэн, ваш бывший хоккеист. Касатонов рассказывал мне, что после его ухода из «Нью-Джерси» в «Сент-Луис» команды встретились и вы персонально попросили играть против него как можно жестче. Он это и сделал, а потом они вместе пили пиво, и Шэнахэн сказал Касатонову: «От тебя такого не ожидал». Тот ответил, что дисциплинированный человек и привык выполнять то, что просит руководство.
— Не помню этого. Думаю, Алекс немного преувеличивает. Хотя бы потому, что, когда Шэнни уехал в «Сент-Луис», мы взамен получили Скотти Стивенса! Поэтому я не мог быть слишком зол и никогда бы этого не сделал.
— Вы взяли тренером Майка Бэбкока, единственного тренера — члена Тройного золотого клуба.
— Нет, Майк уже был в «Торонто», когда я приехал. У меня с ним были отличные отношения и не было никаких проблем. Не могу сказать о нем ничего плохого. Он был очень профессиональным даже в личных отношениях.
— Очень жаль, что такие специалисты, как Бэбкок и Джоэль Кенневилль, из-за современных поветрий в НХЛ лишаются работы и годами не работают в лиге.
— Да, это досадно. Не могу ответить ни на один вопрос о причинах и обстоятельствах этого. Стараюсь оставаться, что называется, на своей полосе, знать и говорить только о ней.
— В «Нью-Джерси» и даже в «Торонто» вы запрещали своим хоккеистам отращивать бороды в регулярном чемпионате, разрешая это только в плей-офф. В «Айлендерс» все то же самое?
— Да.
— А почему вы в принципе решили это делать?
— Не знаю. (Улыбается уголками губ.)
— Ваша менеджерская карьера началась со студенческого хоккея в родном Провиденсе. Как вам удалось прыгнуть оттуда в НХЛ? Не была ли лига в те годы закрытым обществом, в которое людям со стороны крайне сложно вписаться?
— Во-первых, я играл в хоккей, в том числе и после колледжа. А потом мне повезло более 15 лет тренировать университетскую команду в Провиденсе, в которой когда-то сам выступал. И за это время множество моих игроков было задрафтовано клубами НХЛ. Я готовил всем им контракты. Таким образом у меня возникли связи с клубами и с лигой.
Также, когда я рос, а затем играл, там была команда АХЛ («Провиденс Редс». — Прим. И.Р.), и наша студенческая команда каждый день тренировалась с ней в одном дворце. То есть пересечения с профи у нас происходили каждый день, мы были хорошо знакомы. Я общался со сборными США, игравшими на Олимпиадах и чемпионатах мира. Профессиональные команды проводили у нас на арене тренировочные лагеря. Словом, я уже знал всех.
Затем стали появляться предложения, но они поступали не вовремя. Все это закончилось тем, что пришел «Нью-Джерси». То, что было дальше, — история, которая говорит сама за себя.
— Важнейшей фигурой в этой истории стал Жак Лемэр, с которым «Нью-Джерси» выиграл первый свой Кубок, в 1995 году. Но сделал это не в самой красивой манере, и о его знаменитом «капкане» велось много споров. Да, он выигрывал, но, как многие считали, за счет зрелища. Вас это хоть в какой-то степени беспокоило?
— Поспорил бы с вами. Мы пригласили Жака, потому что искали особенного тренера. Я чувствовал, что наши молодые таланты выросли, созрели, были готовы к большим делам, и им нужен был специалист, который научит их побеждать. Лемэр работал в Европе, в Швейцарии, в юниорском хоккее, в студенческом. До того он был невероятным игроком в НХЛ, взял несколько Кубков (в составе «Монреаль Канадиенс»). Он знал, как побеждать, и был идеальным вариантом для той группы хоккеистов, которая у нас была. Но была одна проблема — он не хотел тренировать!
В свое время он возглавлял «Монреаль», но потом занимался в клубе другой работой и не хотел возвращаться к тренерству. Поэтому потребовалось некоторое убеждение. Кстати, Жак по-прежнему со мной, в «Айлендерс», в качестве тренера-консультанта. И в «Торонто» у меня он тоже был. Когда после ухода от нас он перешел в «Миннесоту», в наших отношениях не изменилось ничего.
Что же касается «капкана», то давайте посмотрим на статистику той нашей команды. Она была одной из лучших в атаке — равно как и одной из лучших в обороне! А чего ты еще можешь хотеть? Если бы мы каждый матч заканчивали со счетом 1:0, то можно было бы о чем-то говорить. Но это же не так. Исходя из того, как мы играли, — могли побеждать и 1:0, и 8:5, если бы это потребовалось, хотя такого стремления не было. Мне нравится слышать все, что говорят о том нашем хоккее. Какая разница, если мы побеждали!
— Однажды вы решили тренировать «Нью-Джерси» самостоятельно. Что вас к этому подвигло?
— А почему я решил поехать в Россию в конце 80-х? Я думал, что это будет правильным решением в правильное время — отталкиваясь от того, где мы были и что делали. Ты всегда принимаешь решения, которые считаешь верными в конкретный момент. Иногда они работают, иногда — нет. Но сделал это еще и потому, что тренерство было частью моей личности, я занимался этой профессией 15 лет. Пусть и не в НХЛ.
— Если рассматривать вопрос не в политической, а в исключительно хоккейной плоскости, большая ли потеря для мирового хоккея — отсутствие сборной России на крупнейших международных турнирах?
— Это политический мир... Грустно. Надеюсь, что это скоро закончится. Жаль, что на больших турнирах не могут играть лучшие игроки, и это не их вина. Большего сказать не могу.
— Вы чувствуете себя на сто процентов довольным тем, что сделали в хоккее? О чем мечтаете сейчас, есть ли какие-то недостигнутые цели?
— Никогда об этом не думал. Просто наслаждаюсь тем, что делаю. Мне очень повезло работать с некоторыми из величайших игроков в мире и с некоторыми из величайших умов. И каждый день — это новый вызов, когда ты чему-то учишься. Я из тех людей, для которых вопросов всегда больше, чем ответов. Поэтому я все еще пытаюсь получить ответы на свои вопросы, изо дня в день.
— Если бы у вас была возможность подписать любого российского хоккеиста, играющего сейчас в лиге, кого бы вы предпочли?
— Видимо, вы недостаточно меня знаете, чтобы думать, что я могу ответить на такой вопрос!
Ламорелло улыбнулся, и мы пожали друг другу руки. Ему надо было идти на следующие встречи. А у меня из головы не выходила его фраза: «Я из тех людей, для которых вопросов всегда больше, чем ответов». В 82 года, после того, как он выиграл все и имел полное право стать памятником самому себе.
Но этот удивительный человек каждый день продолжает задавать себе новые вопросы и искать истину снова и снова. Чего и себе, и всем пожелаю, сколько бы вам ни было лет.
