«Бился без перерыва 100 минут. Через меня проходили по семь человек». Новые истории от Олейника
В первой части интервью Алексей Олейник ответил на вопросы насчет своего будущего в UFС. Здесь же — про ударку, нокаут в спарринге, Америку, Игоря Вовчанчина, моргания, коллекцию царских монет и Bare Knuckle.
«Нокаутировал бойца, который на 30 кг тяжелее меня»
— Считается, что у вас нет ударной техники. При этом у вас был достаточно успешный перформанс в стойке с Оверимом, хоть вы и проиграли, еще вы перебили Вердума, да и со Спиваком в стойке неплохо отработали.
— Мне понравилось слово «считается». Есть техника, а есть то, как мы работаем. Я никогда в жизни не говорил, что я ударник, и не собираюсь себя так позиционировать. Тем не менее я могу достаточно крепко постоять в стойке. Когда-то я работал над тем, чтобы не бояться ударов, и теперь, когда вижу удар, не закрываю голову, не отворачиваюсь. По-спортивному схитрить, попытаться клинчануть я могу, но страха у меня нет.
Я работал с огромными, здоровенными ударниками из UFC, которые весят на 30 кг больше меня, иногда с ними зарубался. Они ударники — я борец. Бывает так, что один сильно ударил в спарринге, потом другой — и начинается. Получалось, что кого-то приходилось нокаутировать. Не говорю, что завалю любого, но если иду зарубаться — зарубаюсь. Вопрос в том, чтобы попасть. Если попаду — сопернику будет очень больно. Знаю, что удар у меня есть — достаточно тяжелый.
Но я не ударник, я к этому не предрасположен. Не собираюсь этим выигрывать, но если попаду — мало не покажется. А если боец попадет ко мне в партер в три-четыре позиции — то... За много-много лет из этих позиций выходили только один-два человека.
— В спаррингах с Розенструйком и дос Сантосом вы себя чувствуете уверенно?
— С дос Сантосом, например, мне гораздо легче. Вот Розенструйк — один из самых тяжелых. Несмотря на его круглость, пухлость, он очень твердый и пружинистый, по скорости мне за ним сложно угнаться. Дос Сантос хоть и быстрый, но его легко поймать. Если его цепануть — ему тяжело вырваться. Я его много раз ловил, и он не вырывался. Других ребят — и наших соотечественников, и не соотечественников — всех ловил.
— В общем, нокдауны в спаррингах с сильными бойцами вы делали?
— Нокауты были.
— Глухие?
— Ну, 5—7 секунд, потом человек поднимался, тряс головой, садился на задницу, приходил в себя. Тренеры не вмешивались, хотя обычно такое пресекают. Увидели, что человек начал рубиться, и решили не останавливать ситуацию. Мы потом разобрались, я извинился. Сказал: «Ты же сам пошел на меня». Он мне: «У тебя удар тяжелый, ты бахнул — я подумал, что это со всей силы, а потом ты еще сильнее ударил, и я понял, что до этого было еще не со всей силы, но остановиться мы уже не могли. Потом еще сильнее, а потом — ничего не помню».
— А что это за боец был, можете сказать?
— Нет.
— Но из UFC?
— Да, из UFC, больше меня на 30 кг. Они же гоняют многие, на самом деле весят 140—150, а потом сгоняют до 120 кг. А у меня самый большой вес за последние годы — 110 кг. На последний бой вышел при весе 101 кг. При этом чувствовал себя хорошо, дышал неплохо, двигался. Неплохо относительно самого себя, а не классного ударника или футворкера.
— После завершения карьеры у вас вес упадет? Вы говорили, что вам нужно поддерживать вес, иначе он будет уходить.
— Да, вы правильно говорите. Я лично вам говорил, что мой нормальный вес — 83 кг. Если я сейчас полностью прекращу насиловать себя едой — а в последние 13 лет я заставляю себя кушать больше, чем могу, — и прекратить физические упражнения, то года за полтора-два я вернусь к этому весу. Ну, может, будет не 83, но где-то 90—93. А так мой вес — 83 кг. Я в этом плане уникум, человек, который специально захотел уйти в тяжелый вес.
«В Америке у меня минимальная мозгокрутка. Но, думаю, я вернусь в Москву»
— Для вас принципиально остаться в Америке?
— Абсолютно нет. Я считаю, что я россиянин, который приехал сюда на работу. Я в данный момент здесь работаю. Тренировочный процесс мне очень нравится, все расположено около дома, никаких пробок, никто меня не обзывает, не вызывает на ковер, не зовет на мастер-классы и телевидение. Я спокойно себе живу, меня никто не трогает, дети учатся, все хорошо. Спокойно могу заниматься тренировочным процессом, и я им занимаюсь. Здесь у меня минимальная мозгокрутка, соответственно, я максимально могу приложить силы для занятия собой. Когда у меня это закончится — придется решать, где и куда. Остаться здесь ради детей, уехать в Россию или еще куда-то — и так далее. Я думаю, что будет так: закончится учебный год или четверть у детей, и мы спокойно поедем в свой дом в Москву.
— Но старшая дочь, наверное, в любом случае останется в США, учитывая, что она уже учится в колледже.
— Ей 20 лет. Она учится в институте, в колледже уже три года, работает, самостоятельно зарабатывает деньги. Уже три года у нее есть собственный автомобиль, уже год она живет не с нами, в собственном жилье, полностью его оплачивает, живет своей жизнью. Уже есть человек, с которым она живет. Если захочет строить здесь жизнь и семью — я не буду говорить, что она должна жить в Венгрии, России, Китае, Австралии или еще где-то. Она уже сама выбирает, где ей жить, с кем и чем ей заниматься.
«Бился 100 минут с Вовчанчиным»
— Вы говорили, что в молодости могли биться 100 минут без остановки. Что за история?
— Да, и с очень сильными соперниками, с КМС, мастерами-международниками. Мог бороться, спарринговать непрерывно. Без пауз, постоянно меняя соперников, не отдыхая даже 30 секунд.
— Это было ваше желание или задача тренера?
— У меня такой рекорд, я засек — ровно 1 час 40 минут. Я часто так работал на тренировках. Меня сенсей так ставил — как одного из самых сильных. Через меня проходили 3, 5, 7 человек. Пожали руки — и пошли работать. Были удары ладонями, ногами мы били куда угодно и как угодно, хочешь — хай-кики, хочешь — лоу-кики. Задача была, чтобы человек сдался. Ты понимал, что тебе будут давать пощечины до тех пор, пока ты не свалишь и не заломаешь соперника. Пытался максимально быстро завалить соперника. Иногда сенсей выставлял против меня 6—8 соперников и говорил: «У тебя есть 8 минут». Хочешь не хочешь, но умри и уложись. Естественно, они тоже работали изо всех сил, упирались, боролись.
— Все кончилось тем, что просто не осталось соперников? Почему прекратился 100-минутный марафон?
— Один раз я работал 100 минут с Игорем Вовчанчиным. Я был как маленький питбуль, который кидался на большого медведя. Я тогда весил 84 кг, Игорь — 105 кг. Мы с ним сцепились в друг друга, как в кусок мяса, и работали 100 минут. Потом ему кто-то позвонил, он сказал: «Леха, извини, надо ехать». Мы были вдвоем в небольшом зале, я потом шутил, что на ковре осталось полсантиметра слоя пота.
— Тогда Вовчанчин был в хорошей форме.
— Он тогда был в Pride, готовился к одному из боев, причем не к последнему.
«Частые моргания — это нервическая штука, это не от ММА»
— Вопрос, может, не совсем приличный, но про это постоянно пишут в комментариях. Думаю, вы на него уже наверняка отвечали, но я ответа не видел...
— Неприлично — звучит заманчиво!
— Алексей, почему вы так часто моргаете?
— Прежде всего, стараюсь для вас (улыбается). Могу не моргать совсем, но мне для этого нужно приложить определенные усилия, не понимаю, зачем мне это делать. Моргаю я непроизвольно. Могу всех успокоить и заверить — это не от спорта. В 17 лет меня брали в Университет внутренних дел, там была достаточно серьезная комиссия, меня проверяли. Сказали, что есть моргания, какая-то нервическая штука. Но меня признали годным, все было хорошо. В ММА я пошел в 19 лет. Поэтому ММА на моргание, может, и повлияет, но очень маловероятно. Те, кто будут переживать, что ММА приведет к такому морганию, — это не самая страшная вещь. Зрение на правом глазу — единица, левый глаз — нехороший, где-то 0,4—0,5. Это примерно с 19—20 лет. У меня начало падать зрение на левом глазу. Почему — не знаю, и доктора не знают. Хрусталик стал закостеневать. Он перестал быть гибким и видоизменяться, чтобы лучше видеть. С тех пор у меня каждые несколько лет зрение на левом глазу падает на 0,1. А правым вижу идеально.
— Да вы и левым, получается, тоже хорошо видите.
— Ну, 0,4—0,5. У моей жены вообще минус 6 или минус 7, это уже совсем плохо. Если сравнивать ее минус 7 с моими 0,4—0,5, то все действительно неплохо. Тем более, что все компенсируется вторым глазом, который видит хорошо. Со зрением все нормально, а моргания — нервическая вещь. Засекли это в 17 лет, может, так было и раньше. Из-за чего — не знаю. Может, детская психологическая травма, но точно не «физика», не удары по голове. Мне об этом не стыдно говорить, ничего плохого в этом нет. На спорт попенять не могу. От спорта, может, что-то и есть, но точно не это. От спорта есть только шрамики, сечки и так далее.
«После одного из боев поехал в Лавру, купил икону 17—18-го века»
— За вами висит картина «Тайная вечеря». Кто-то подарил?
— Нет, я увидел здесь, в одном из магазинов, безумно понравилась. Не помню, почему именно тогда не купили. Я думал про нее, наверное, месяцев 8—10, а потом жене постоянно говорил: «Помнишь, в магазине картина висела?» Я ее так достал, что мы поехали в тот же магазин и купили картину. Сейчас очень доволен, что купил. Искал ей место — вот как раз над обеденным столом. Теперь я себя очень хорошо чувствую с этой картиной. У меня в комнате есть иконы — новодел и старые. Я ездил в Троице-Сергиеву Лавру после одного из поединков, и там мы купили икону то ли 17-го, то ли 18-го века, я ее привез с собой. С собой ее вожу. Еду в Америку — везу икону в Америку, еду в Россию — тоже беру с собой. У меня икон 20 где-то есть, наверное. Не скажу, что собираю, но, как христианин, естественно, хорошо отношусь к ним. У меня еще есть ковбойские шляпы, еще какие-то вещи красивые.
— Есть что-то, что вы коллекционируете?
— Наверное, нет. Раньше собирал серебряные монетки — российские, царские. Никакие другие, только российские и только серебряные. На золото мне денег не хватало, потому что собирал я это еще в школьные и студенческие годы. Золотые монетки стоили 300, 500 долларов, некоторые — несколько тысяч. У меня тогда таких денег не было, да я бы и не собрал много золотых монет, особо много там не соберешь. А из серебряных у меня полтинники, рубли в основном. Их, наверное, под сотню.
— Продать не хотите?
— В принципе, за то время, что они у меня хранятся, они уже выросли в цене. Они не то чтобы много стоят — где-то 3—4 тысячи долларов. Зато это за много лет. Купил за 2 тысячи — сейчас можно тысяч за 5 продать. Я брал их для того, чтобы были. Мне нравилось, я понимал, что это вещь, которой 100 или 200 лет. За нее когда-то можно было купить корову, половину дома или еще что-то. Держишь монету в руках — она с историей, с какой-то старой энергетикой. Мне это очень нравилось.
«Готов хоть на голых кулаках драться»
— Алексей, ждем вашего возвращения в клетку.
— Даст Бог. Я на данный момент чувствую себя хорошо и физически, и психологически. Дрался для себя, было тяжело психологически перед боем. Очень устал, какие-то семейные, жизненные перипетии утомили. Без шуток, говорил нескольким ребятам из нашего зала, что за последние 10—15 лет эта подготовка была для меня самой тяжелой. И самой недостаточной. Я очень мало провел тренировочных занятий. Говорил это Андрею Орловскому, другим ребятам. Естественно, я не говорил об этом в соцсетях, потому что это выглядело бы как отмазка. Если бы я выиграл — мог бы об этом сказать. Сейчас я говорю об этом не в качестве оправдания, а потому, что было тяжело. Не только мускулам, но и голове. Слава богу, что справился. На данный момент готов. UFC — значит UFC. Не UFC — значит нет. Хоть Bare Knuckle, мне все равно. Я готов сейчас и в стойке подраться, и в грэпплинге побороться, и в ММА выступить. Чувствую себя еще в строю, хорошим, рабочим, крепким автоматом.
