«Тренировка сознания выше религиозных догм». Учитель Забита — о том, почему в природе нет тайн и как работать с детьми
В апреле этого года мы посетили Дагестан, откуда вернулись с тремя огромными интервью. Удалось записать дядю Хабиба — Нурмагомеда, серебряного призера Олимпиады-1980 по вольной борьбе Магомедхана Арацилова и основателя бойцовской школы «Пять сторон света» Гусейна Магомаева.
Сначала мы встретились именно с Гусейном — он отправил за нами из Халимбекаула уютный и быстрый джип «Лексус» с водителем Тагиром, который за полтора часа домчал нас из махачкалинского аэропорта в предгорье Буйнакска. Что сразу приятно удивляет в Дагестане — так это пышущая здоровьем деревня. Стоило немного удалиться от аэропорта Махачкалы, мы увидели за окном коров, коз, овец. На каких позициях экономического рейтинга российских регионов Дагестан не располагался бы, люди там пьют настоящее молоко и едят натуральный сыр, хлеб и масло.
Еда же в школе «Пять сторон света» и вовсе была потрясающей. Гусейн и Ольга Николаевна (супруга Магомаева) в перерывах между интервью приглашали нас в столовую, где кормили роскошным мясом, сыром и овощами (тепличные помидоры в Халимбекауле были вкуснее многих наших летних грунтовых), а также отпаивали прекрасным чаем, который Гусейну присылают его друзья из Китая.
Само интервью растянулось у нас на два дня. В конечном счете получилось четыре чистых часа беседы. О спорте говорили совсем мало — очень уж хотелось покопаться в жизни вообще, оттолкнувшись от огромного и редчайшего жизненного опыта Гусейна. Так как интервью получилось уж слишком большим, мы разделили его на несколько частей. Сегодня — первая часть. Это разговор о религии и ее ограниченности, о том, почему Гусейн не доверяет здоровье врачам, почему люди в мире становятся лучше, а дети никогда не становились хуже, а еще о пользе медитации, работе над высотой сознания и маленьких зарплатах учителей, которым Магомаев, будь его воля, платил бы по 200 000 рублей в месяц.
***
— Вы сказали, что сегодня проснулись в 7 утра. Как выглядит ваш обычный день?
— Я живу в режиме, мой режим связан с режимом школы. Ну и плюс — мои занятия по оздоровительным делам. Ну и охрана, начеку мы находимся днем и ночью. Были пожары у нас, большие, причем (школу четыре раза поджигали неизвестные. — Прим. «СЭ»), слава богу, никто не пострадал, все обошлось. Я знаю, что это наверняка может повториться в любой момент, поэтому мы находимся начеку. В целом режим школы — утром это учеба, завтрак, тренировки, после обеда - домашние задания, вторая тренировка, ужин, личное время, которого, вообще-то, мало у ребят. И сон. Все довольно сжато. Хотя у нас есть всякие кружки — оздоровительная гимнастика для ослабленных детей, ушу-таолу, лезгинку танцуют. Кому нельзя активно боевыми видами заниматься, мы их отдаем в оздоровительную группу. Все знают, главный человек в школе — это ребенок. Потом идут уже все остальные, и последний — я. Руководить очень легко, уже не нужно размахивать руками. Пальцем пошевелил, раз сказал слово — уже все пошло. Мне уже за 70, однако эту нагрузку школой я никак не ощущаю на себе, настолько легко руководить.
— Что вы делаете в то время, которое остается на себя?
— Утром и вечером трачу время и на себя тоже. В целом это где-то по полчаса. Этого достаточно мне для здоровья. Обязательно это гибкость, координация, чтобы не было проблем с головокружением. Обязательно — тренировка сосудов и сердца, потому что у меня порок сердца. Поэтому мне нужно постоянно поддерживать тонус сердца. Я сам все это координирую, два-три раза в день меряю давление. Благодаря этому я начеку и предупреждаю ситуацию. Я уже знаю, что тут нельзя дергаться, волноваться, нужно лечь, и все само проходит. Таким образом можно немного продлить жизнь свою. (Смеется.)
«Во всех своих болезнях человек виноват сам. Даже если ребенок»
— Врачам здоровье не доверяете?
— Нет. Но я советуюсь с врачами, редко, правда. Есть у меня знакомый, мой друг. Кардиолог. Вот к нему я хожу, потому что он очень умный человек, поболтать с ним, посидеть, пообщаться. Мне это приятно. Между делом он меня послушает, посмотрит. Говорит: «Все хорошо, прекрасно все». А я на это не попадаюсь, ни фига не прекрасно. Хотя я ему благодарен. Он очень позитивный человек, Рашид Гаджиевич. Мы сами себе врачи. Первая надежда — на нас самих только. И я знаю — если мы сами не сможем этого сделать, то любой из нас уже в 50 лет может уйти из жизни. Но кто-то всегда должен быть рядом со мной. Если я куда-то еду, то не один. Либо Тагир (тренер в школе. — Прим. «СЭ») со мной, либо кто-то еще. Я один ездил, и вдруг бах — у меня мир перевернулся и улетел. Я ничего не чувствую, прихожу в себя — сижу в машине и уже еду по встречке. Мгновенно остановился, сижу и думаю: «Вот я попался». Вот так случаются аварии, и очень страшные аварии. Это даже не сон у меня был, а скачок. Увел меня в другое измерение на секунду.
А так, дома мы с Ольгой постоянно рядом. Я возле нее, она возле меня. Ночью бывают такие вещи иногда у нас, особенно у Ольги... Но мы сами со всем справляемся. Даже давление за 200 — мы не паникуем. Спокойно работаем, делаем все, что нужно, уже знаем. Вообще, это интересная вещь — работать, бороться за жизнь и одновременно радоваться жизни. Очень интересное состояние. И очень интересные мысли по этому поводу приходят. И очень разные. И уже видно, что раскрываются истины какие-то, и думаешь, как же обидно, что уже одной ногой в могиле, а об этом только сейчас узнаем. О себе узнаем что-то. Понимаешь, что мы — люди — должны были бы жить гораздо дольше. Но сами сокращаем свою жизнь. Не виноваты в этом ни природа, ни обстоятельства, ни люди, ни государство, ничего не виновато. Только мы сами.
— Что вы имеете в виду под «только мы сами»?
— Вы за все свои поступки несете сами ответственность. Никто не виноват в ваших несчастьях — только вы сами. Прямо или косвенно. Не ищите виноватых, не ищите помощи. Только сами. Но наши сердца и дух не готовы к такой войне. Но если мы осознали и приняли это, то дух мгновенно возвращается и все страхи и неуверенность уходят. И становится легко и приятно жить. Все считывается — любая неискренность, фальшь, ложь — и мгновенно бьет нас. Я к этому пришел через боевые искусства, развиваясь, обучаясь. Хотя были детские страхи, что кто-то есть за углом. Но потом понял, что никого там нет — за углом, никому ты не нужен. А если что-то случилось, то виноват ты только сам. И нет такого случая, где бы ты не был виноватым. Даже обстоятельства отступят, если вы осознаете самого себя в реальности. Но для этого нужно выковывать особое бесстрашие. Не мужество, не храбрость, а бесстрашие. Которое как солнце. Есть такое слово «беспристрастность» — вот оно точное.
— Во всех своих болезнях человек виноват тоже сам?
— Да. Если даже это не прямо, то кармически — да.
— А если ребенок маленький болеет?
— Да какая разница? Это еще хуже. Оно все равно бьет, это закон такой. Примите это как вашу слабость какую-то, в прошлом — неважно, — это придаст вам больше сил и знаний. И только потом — врачи и все остальное.
— Как выработать это бесстрашие?
— На это нужно время. Размышлять над этим нужно обязательно. Если вы занимаетесь медитацией — а я считаю ее одним из высших состояний человека, одной из высших форм работы с сознанием, — тогда все приходит. Никто от нас ничего не скрывает, ни природа, ни сознание наше — они просто ждут усилия нашего. Тогда ответят. Если вы молчите, все это отходит от вас. С этим надо работать, говорить. Написано книг об этом сколько угодно, а мы, вообще-то, с места не сдвинулись. Мне нужно было прожить не один десяток лет, чтобы понять эти основополагающие вещи. И многие другие вещи мне уже не хватит ни здоровья, ни времени понять.
«Никаких тайн в природе нет. Есть наша глупость, леность и неумение жить»
— А какие тайны природы и сознания вас больше всего влекут?
— Тайн нет. Никаких тайн нет в природе. Есть наша глупость, леность, неумение жить, неумение идти до конца, нет искренности и бесстрашия. Никто от нас ничего не прячет. И есть люди, которые в этом добились высочайших знаний. Просто они неприменимы в сегодняшнем дне. Эти люди, как говорят в Китае, преждерожденные. Они понимают, знают, но общество не готово. Но по крайней мере они работают сами с собой.
— А как же тайна загробной жизни, тайна смерти?
— Ребята... Я уже сказал — тайн нет никаких. Просто нужно, чтобы ты думал, что это есть — тайна загробной жизни и так далее. Потому что у тебя не выработано еще отношение к этому, ты еще не готов, и все для тебя — тайна. А когда ты готов — то поворачиваешься лицом к любой опасности, идешь на нее, и она испаряется. На Западе говорят про какие-то страхи... Я в себе этого уже не вижу. Но я много работал над этим, и потом я нашел подтверждение этому уже в книгах, которые я сейчас читаю, и вижу, что люди думали об этом и думают. А большинство думают — ад, рай и все. Ну как это так? Знаете, был такой монах в Японии, дзен-буддист Хакуин. Жил в монастыре обычном, считался умным, просветленным. Это было во времена правления сегуна Токугавы. И сегун постоянно мучился, что такое ад, рай, и пошел к Хакуину. Пошел, представился, сказал: «Я хочу задать вам вопросы, объясните мне понятия ада, рая. Меня волнует это». А Хакуин на него смотрит: «Кто ты такой?» — «Я — сегун». — «Ты сегун? Ты самурай? Да ты с лицом уличного попрошайки пришел сюда, называешь себя сегуном» - и как начал того... Тот встал, за меч схватился, а Хакуин говорит: «Вот открываются ворота в ад». Тот замер. Понял сразу, меч поставил. «А сейчас открылись ворота в рай». И тот все понял сразу, просветление пришло. Вот такие методы я считаю действенными, но за ними должен стоять учитель. Да и потом — всех так не научишь. Но эти сатори мы должны создавать сами. И они бывают, случаются, эти моменты озарения, — вольно или невольно.
Помню, врачи мне говорили с детства еще, что нужно сделать операцию. Я уже осознавал эти разговоры, мне было 6-7 лет где-то. Я испугался этого. Мать говорит: «Давай, сын, что же ты, врачи говорят, что у тебя дело очень плохое». Плачет постоянно. А я говорю, что категорически нет. А потом я услышал, что одного мальчика у нас в Буйнакске — тоже с пороком сердца — отвезли в Москву. Он был татом — горным евреем. У нас есть такие евреи горные — таты называются. Где-то моего возраста он, и отвезли его в Москву. Я говорю маме: «Давай посмотрим, что с ним будет». А он, бедный, возьми и умри на столе. И мать сказала: «Слава Аллаху, что не поехали. Ничего делать не будем». Вот так природа за что-то дергает, такое нагнала на меня, что я отказался категорически. Никакого ума у меня тогда не было, были инстинкты. И всю жизнь я прожил так. Потом в молодости хотел быть художником, очень хотел рисовать. Тяжело было поступить в училище, я еле поступил, но учился с великим удовольствием и окончил на отлично.
А вот теперь, мне уже было около 70, в Москве на обследовании мне сказали, что будут меня оперировать. Академик один, пожилой. Я с ним поговорил, говорю: «Можно с вами поговорить?» — «Да, конечно. Вы откуда?» — «Я из Дагестана» — «О, Али Алиев, пятикратный чемпион мира», туда-сюда. Прям с такими [выпученными] глазами говорит. Я сижу, смотрю на него и думаю: «У меня таких Али Алиевых несколько человек. Пятикратных чемпионов мира». Хотя Али Алиева я очень уважаю, очень интеллигентный человек был. Рано умер очень, я знаю, почему он умер. И не только он... И я после беседы с этим академиком сказал: «Извините, но я не буду делать операцию». Он такой: «Как?» Они уже позвонили в Дагестан, им дали грант на бесплатную операцию. Но я говорю, что не буду. Я уже прожил годы, на которые не мог рассчитывать. Неужели я в конце жизни буду суетиться, стараясь еще что-то выцарапать, идти против природы? Я никогда не шел против природы и никогда не пойду. Только если против моего участия положат меня. Разрежут. И вот так иду я, уже восьмой десяток, в конце жизни.
— То есть вы нынешний этап осознаете как конец жизни?
— Ну а вы посмотрите на меня. Я уже старик. Только будьте осторожны (поднимает палец) — потому что вообще не чувствую себя никаким стариком. Я прикидываюсь. Понимаете, природа — это живой организм. Она тоже болеет, и мы вместе с ней. И отмираем. Это естественный ход вещей. Я против этого не буду идти никогда, а вы, если хотите, можете попробовать. А вот когда вы умираете раньше положенного срока — это неестественно. Это называется не готовая к смерти душа. А она должна быть готова. Человек не должен умирать в боли, мучениях, грязи. Не должен.
— В судьбу верите?
— Я предрасположен в это верить. Я верю в природу, и если я верю в себя, то только как в часть природы. Я не стою особняком от природы, хотя человек стремится встать отдельно. Зачем? Станьте частью. Незаметной. Знаете, китайские художники, особенно старые, — они не рисовали человека. Они рисовали картины, где обязательно были небо, вода, горы, земля. И маленький человечек, который пашет землю, снопы убирает. Все эти старые жанры, все учение даосское говорят об этом — быть частью природы. Человечество может в любой момент исчезнуть, и насколько я знаю — оно уже исчезало несколько раз. Были другие цивилизации, которые погибали. За несколько тысячелетий накопилось много фактов этому. У нас нет этого в памяти, иначе это был бы такой груз.
«Люди в мире становятся лучше. Они добились многого в науке и уже ощущают себя не только частью Земли, но и космоса»
— Из всех природных стихий — земля, вода, огонь, ветер — вам какая ближе всего?
— Земля. И небо — как наше стремление, наша духовность. А земля — это материальное тело наше. Вот я сажусь ровно перед медитацией. Все, что идет отсюда (ниже шеи. - Прим. «СЭ») вниз, это уходит в землю, чувствую, как оно уходит. А вот то, что от головы, оно уходит в небо, это дух и сознание. Оно легкой формы, летучей. Это энергия ян, ее свойство — уходить вверх. Свойство тела — уходить вниз, в землю. В медитации первым делом, чтобы войти в состояние рабочее, я должен добиться вот этого разделения. Добившись, я его держу и размышляю о чем придется. Это довольно простое объяснение, но нужно практиковать, чтобы это прочувствовать. Потому что словами ничего не сказать. Но когда я сажусь и добиваюсь этого, все сразу становится на свои места. Вот взять даже наши органы внутренние — они постоянно работают. А мы хоть раз поблагодарили их за это? Сердце наше работает не переставая, пашет просто. Поэтому, когда вы вот так сидите, поговорите со своими органами, просто поблагодарите их. Я это делаю, но я пришел к этому через болезнь. Раз я взял на себя ответственность за то, что я не иду под нож, то я должен работать с собой. Орган на своем уровне тоже имеет свое сознание. Наше сознание, мозг идет по всему нашему спинному хребту, оттуда, разветвляясь по всем органам, до всей периферии идет. Оно все пронизывает. Это все наше сознание, мы пронизаны им. А командный пункт — здесь (показывает на голову). Где он там прячется, что он там? Это называется «подсознание» — для меня это смешное слово, я не понимаю этого. Но я предполагаю, что там существует очень много уровней и мы живем одним маленьким уровнем. Все остальное нам неведомо.
Я хочу, чтобы мой образ жизни говорил за себя, мои годы говорили за себя. Я всегда обращаю внимание, когда вокруг умирают люди. Сразу спрашиваю — как он жил, какой у него был возраст. Мне нужны данные для моих размышлений. И, к сожалению, из моих друзей, сверстников больше половины уже умерли. И я знаю, почему они умерли. Жили грубо. Грубо, бездумно. Нравственные ценности там были где-то далеко. Только эмоциональные и желания. А они съедают человека. А человек на это реагирует: «Так все же так живут, посмотри на того, на этого, у него машина есть, это есть». Дергаются, бегают вроде, а иметь то, что доступно... Как Сенека говорил: «У нас все есть. Потеем мы лишь ради избытка». Уже тогда люди думали об этом и всегда будут думать. И всегда есть надежда, что суть человечества изменяется к лучшему. Это я тоже вижу, кстати.
— Все-таки люди становятся лучше?
— Да. Да. У них становится гораздо больше знаний. Они многого добились в науке, очень многого. Они раскрыли космос вширь, они уже знают много, кругозор расширился сильно. Мы уже чувствуем себя не только частью Земли, но и неба. Для меня вообще космос с детства был... Я вот так ходил и все время смотрел на небо. Шел пешком и постоянно смотрел на небо, вот так меня это тянуло. Скрывал это от всех, говорили, куда ты смотришь — споткнешься. А я все равно — спотыкался и смотрел. И потом я начал изучать астрономию, астрологию. А потом оказалось, что мой отец, который умер, когда мне еще не было года, был учителем астрономии в школе. У него после войны открылись раны, туберкулезом заболел. 29 лет ему было, что ли... И он преподавал астрономию в школе, очень редкая профессия была. Он выписывал книги... Это мне мой дядя сказал. Я говорю ему: «Ахай, ты почему мне раньше этого не говорил?» И для меня этот пазл сложился сразу. Мой отец столько наработал в этом, и это как-то генетически передалось мне. Я понял, что как бы проживаю жизнь и за него.
— Дети тоже становятся лучше? Вы уже не с первым поколением детей работаете, сейчас многие жалуются, что дети не те, испортились.
- Они стали другие. Я могу сказать так: никогда дети не становились хуже. Никогда. Кто говорит это, что стали хуже, — они или устали от детей, или ненавидят детей. Они говорят всё, но только не истину. Вообще, ругать детей, как и животных и слабых, — это некрасиво, низко. Низко это и недостойно благородного человека. С детьми надо все время говорить. Мы вот с Ольгой, бывает, выходим в школе — тпррр, сразу толпа детей нас окружила. Тут же — бэ-бэ-бэ, посыпались вопросы. Даже неважно, о чем мы говорим. Все равно скажем мы все то, что на их уровне доходит до них. О чем-то космическом я не буду говорить им, зачем? А если и буду — то надо сказать это так, чтобы было доходчиво. А здесь — я слабый, не могу. Даже учения, выверенные моей жизнью, природные законы, которые я понял, не могу довести до них. Только через метафоры, образы, символы. Я пишу для них и понимаю, что не могу это сделать. Сижу, мучаюсь, не могу. У них свой мир, и открыть этот мир нужно уметь всеми этими природными законами.
Вот как можно ругать детей? Когда у нас ругают, я слышу. Мы, дагестанцы, можем грубо сказать: «Эй, баран!» и так далее. Я сразу подключаюсь, открываю окно и кричу: «Эльдар! Эльдар!» Он уже знает, зачем я его зову. «Да, дядя Гусейн» — «Ты понял?» — «Понял». И он начинает тихо, спокойно говорить с ними. Если тебе, человеку, работающему с детьми, непонятно, что нельзя их ругать и кричать, то ты главное не понял. Зачем ты сюда пришел, деньги зарабатывать? Ну да, мы хорошие деньги даем. Особенно воспитателям. Мы им даем больше, чем преподавателям. Потому что у них труд такой. Они наставники, они наставляют на путь истинный. И они научатся, они уже очень сами изменились, эти взрослые люди.
«Такая у нас страна — всегда в ней платили мало. В советское время люди жили занимая, перезанимая. Это унизительно»
— Учителя в России очень мало зарабатывают. Как им быть, когда работа требует такого большого мастерства, а зарплата мизерная?
— Действительно, это так, я тоже это знаю. Мы все это знаем, но терпим, мы живем в такой стране. И всегда в ней платили мало. Я прожил в советское время, там были мизерные деньги. Люди жили от зарплаты до зарплаты, занимая, перезанимая, сдавая в ломбард вещи... Это было унизительно для людей, но это было. Зато все такие. Мы когда с Ольгой начинали — у нас вообще ничего не было. Никакой зарплаты, и не предвиделось ее. Но мы начали строить школу, мы никого не набирали, они все сами приходили и приходили к нам. Пришел ребенок с такими глазами и говорит: «Я хочу учиться». Конечно, пожалуйста, заходи. Но мы никогда не жаловались. Если бы мы начали жаловаться, то это было бы раздражение. А раздражение — это душевная ржавчина, она разъедает. Ей поддаваться нельзя. Ольга вот жила в Москве, МГИМО окончила, в посольстве работала. У нее такая жизнь была, но она все бросила и уехала со мной. Ну, конечно, может, я ей чем-то понравился. Хотя чем я мог понравиться? Моими картинами, которые я рисовал? А может, я просто так болтал? Она не просто жизнь изменила, она с обрыва бросилась в бездонную черную яму. Где не видно ничего. Вот она что сделала, она сделала подвиг, я за это ее уважаю очень сильно. Я начал работать и пахать, хотя я человек ленивый в целом. Сидел бы, лежал бы, читал, размышлять я люблю. А нужно было двигаться, зарабатывать, делать что-то.
А вот деньги учителям... Я вам так скажу: я бы давал преподавателям по сегодняшним меркам 200 000 рублей в месяц. Воспитателям мы даем в нашей школе больше 30 000, они у нас даже больше преподавателей получают. Но получается, что все мы опять получаем гроши. Хотя мир раскрылся, мы уже стали видеть, как живут другие, и хотим сами жить лучше. Но этому хотению конца нет. Всегда будет хотеться еще лучше. Все надо отринуть, [материальную роскошь], и брать только то, что нужно тебе для дела, для жизни. Не больше. Сократ был, черт возьми, какой человек. Он ходил на базары, говорил с людьми, но только с молодыми людьми, юношами, учил их. Со взрослыми он считал, что бесполезно. А домой не шел, потому что там была злая, сварливая жена, которая орала на него: «Иди зарабатывай деньги!» Ксантиппа, дура злая.
— А что делать в такой ситуации — когда ты развиваешь свое дело или творчество, а жена постоянно пилит, что мало зарабатываешь?
— Всегда есть возможность найти общий интерес, убедить человека. Просто мы не терпим, нам хочется сразу. Не получается - подожди, дай время. Это терпение — духовное качество. Не религиозное, а именно духовное. Там, где нужно напрячь душу, все силы нравственные приложить, терпения набраться, — это духовная работа. И если в семье жена пилит, недовольна, то всегда ищите виноватого в себе, как я вам уже говорил. И вам придет за это сторицей. Ответьте на главный вопрос: любите ли вы ее? У нас с Ольгой это как-то просто было. Мы даже сейчас, когда спорим на собраниях, знаем, что придем к одному в итоге. Самое главное, что в нужный момент я буду с ней рядом, а она со мной. И всегда у нас так было и любой вопрос решался. Это закон природы. Мы это поняли, нашли. Мы никогда не позволяли себе опускаться до бытовых дел, мелочей.
— Почему такие пары, как вы и Ольга, очень редко бывают?
— В природе таких пар сколько угодно. Среди животных, птиц, зверей. Опять это вопрос размышления, чистоты и высоты сознания. А это тренировать нужно всю жизнь. До последнего своего дня. А возможно, и дальше это происходит, тренировка сознания. В это я верю свято.
— Развивать процессом размышления?
— Не только, образом жизни тоже. Когда вы отказываетесь от чего-то — это тоже работа духовная. И это стоит выше религиозных пониманий. Там вам дается четко распределенное все, клише, чтобы вы не думали, не боялись. «Вот так делайте - и будете в раю». Но что это за отношение? Что это такое?
