Старой Одессы больше нет. Памяти Михаила Жванецкого
Для нас, незаметно ставших ветеранами журналистского дела, эти люди бессмертны. Они уходят в серьезные годы, уходят тихо и деликатно, — будто на цыпочках. Неслышно прикрыв за собой дверь.
А каждый раз вздрагиваешь! Не веришь ни новостям, ни самому себе — ну как теперь без Романа Карцева, с которым так подружилось благодаря «Разговору по пятницам»? Как без Жванецкого?
Кто вместо?
Я не знаю, как дальше. Отломили кусочек тебя самого. Уход 86-летнего человека стал острой потерей — что странно. Но это правда.
У каждого из нас — свой Жванецкий. Мой такой, что потеря действительно остра.
Мы виделись на каких-то приемах, встречах. Где вокруг ложное и ненужное — но Михал Михалыч все это смягчал. Делая обстановку почти домашней.
Ноги сами к нему несли — и я даже открывал рот. Но не знал, что сказать. Застывал в таком положении, рискуя стать героем новой миниатюры.
Выйдя из оцепенения, раскланивался излишне любезно — Михал Михалыч отвечал со сдержанным достоинством.
А в глазах-то — чертики. Прекрасная ирония всякое повидавшего одессита.
Я даже не надеялся, что Михаил Михалыч попытается вспомнить: это кто ж такой? Потому что и застывали возле, и раскланивались с ним все подряд — Жванецкий притягивал взгляды в любом зале. Восторженное ожидание чуда. Вот Жванецкий — а где ж портфель? Есть? Значит, скоро что-то из него достанут и всем нам станет интереснее жить. Задорнее. Взгляд каждого из нас станет острее — потому что каждого эти тексты делали чуть интереснее.
Я прислушиваюсь к себе — ощущение, что ушел родной-родной. Очень странное для меня, пережившего уход действительно близких. В самом деле — Жванецкий был частью каждого из нас.
Пока на этом месте пустота — заполнится которая не сразу.
**
Кто-то в юности хотел походить на хоккеиста Якушева с его гордой осанкой, благородством жеста и сокрушающей все мощью. Кто-то делал кумира из Феди Черенкова — эти мне особенно близки и приятны. Знал чудака, влюбленного даже в образ футболиста Суслопарова. Думаю, такого неординарного не обошел бы вниманием и сам Жванецкий.
На Жванецкого я смотрел — и хотел быть таким как он. Таким обаятельным, таким остроумным. Способным разглядеть занятное там, куда смотрят все — но не видит никто.
Таким же остроумным и обаятельным быть не получалось — так я, черт побери, компенсировал все это портфелями. Хоть так!
Я силился искусственно состарить каждый из них. Точно так же, как Жванецкий, размашисто выуживал из этих портфелей какие-то листки. Написанные от руки.
Герои интервью смотрели на все эти манипуляции настороженно. Но внутри я оставался Жванецким — и мне было наплевать. Я же в образе.
«Писать надо только от руки! — наставлял меня когда-то основатель «СЭ» Владимир Кучмий. — Идет замкнутая линия: мозг, мысль, рука, строчка...»
Думаю, под этими словами подписался бы и Михал Михалыч. Когда камера выхватывала листочки в его руках — почти все были такими, «от руки». Эта строчка вымарана, поверх вписана новая, ещё слаще... Как-то разбирался!
Глядя на Жванецкого, лично было не страшно стареть. Даже уход из большого секса (о чем сообщал сам герой) выглядел в перспективе не таким мучительным.
Когда это случится — думаю, сообщу с таким же торжеством, как Михал Михалыч.
**
«Старой Одессы нет, — информировал в интервью, кажется, одессит Леонид Буряк. — Она вся на кладбище».
— Нет! — выглядывал я из своей Москвы. — На каком еще кладбище? А Жванецкий? А Карцев?
Теперь, пожалуй, я с вами согласен, Леонид Иосифович. Старая Одесса там.
От нее остался портфель, записи старых спектаклей, листочки, в которых строчка наползает на другую. Ну и память.
Они созванивались каждый день — Карцев и Жванецкий. Кажется, Жванецкий и сообщил однажды: «Рома умер».
О скончавшемся давным-давно Викторе Ильченко отказывались говорить как о покойнике: «Мы с Витей...»
— Году в 88-м Миша Жванецкий, Витя Ильченко и я летели на гастроли в Австралию, — рассказывал нам с Сашей Кружковым Карцев. — С нами в самолете сборная СССР по борьбе. Семь часов до Ташкента, семь до Сингапура, семь до Сиднея. Борцы-тяжеловесы с трудом помещались в кресла ИЛ-62 и улеглись на пол. Все через них перешагивали, а они весь полет дремали на боку.
Еще был случай в гостинице «Россия». Иду по коридору — и вдруг темнота. Навстречу выплывают две баскетболистки в спортивных костюмах. Одна из них легендарная Ульяна Семенова с ростом 210. Узнали меня. Ульяна расставила ноги пошире, перегородив весь коридор — и я прошел под ней, не нагибаясь. Посмеялись, на концерт их пригласил.
— Согласились?
— Нет, говорят, вечером тренировка. «Лучше вы к нам заходите в номер после выступления». И мы с Витей пришли. Ох, уж эти клетушки в «России»! Нам-то тесновато, а у бедной Ульяны одна нога была в форточке, другая — в туалете. Но посидели душевно, выпили по рюмочке.
**
Мы расспрашивали про Жванецкого — силясь хоть так приблизиться к кумиру юности. Да и зрелости тоже.
А Карцев и рад:
— Мишаня футбол смотрит, разбирается, но никогда ни за кого не болел. Во время чемпионата мира в Бразилии мы ежедневно перезванивались, обменивались впечатлениями.
— Что говорил?
— Ему тоже нравится Месси, он был в диком восторге от игры немцев. Накануне финала мы пытались угадать счет.
— Кто же оказался прав?
— Прав всегда он! Потому что старше меня. И талантливее. Скоро приеду в Одессу, возьмем с Мишей ящик раков, сядем. И будем есть с пивом в полной тишине.
— Почему в тишине-то?
— Это его фраза: «Ни-и-и звука!» Только хруст от раков, и все. А вот после можем поговорить, в баньке попариться. К сожалению, в Одессе уже не с кем общаться, народу нашего почти нет. Вся старая Одесса либо на кладбище, либо на Брайтоне. Но и они вымирают, многим уже под 80... Хотя пару лет назад я испытал в родном городе приятное потрясение.
— То есть?
— Гуляли по центру с другом, он предложил: «Давай в один дворик заглянем» — «Чего вдруг?» — «Увидишь». И вот, заходим. Под открытым небом накрыт стол метров на двадцать. Вокруг полсотни человек в возрасте от 20 до 60, выпивают, закусывают.
— Повод?
— В том-то и дело, что нет никакого повода! Люди живут в соседних дворах. Раз в месяц устраивают такой вечер. Каждый что-то приносит с собой, выкладывает на стол — и они общаются, рассказывают анекдоты. Настоящее братство в традициях старой Одессы. Я не подозревал, что это еще где-то сохранилось. И подумал — может, не дадут Одессе умереть?
**
Когда-нибудь и мы станем старой Москвой — как они, эти два чудесных человека, Карцев со Жванецким, стали «старой Одессой».
Но это будет потом. А пока — в душе пустота.
Старой Одессы больше нет.
