Футбол
Яшин умер в 60 не от болезней, а от невостребованности. Рабинер — о драме лучшего вратаря XX века
Куртка Яшина для Эйсебио, самовар для Пеле
В ноябре 2012 года нас с коллегой, приехавших в Лиссабон на матч Лиги чемпионов «Бенфика» — «Спартак», жизнь внезапно свела с Эйсебио. Подробности той встречи в ресторане «Семь морей» с 70-летней португальской футбольной легендой, которой будет отпущено еще всего год и два месяца жизни, опущу — они к делу отношения не имеют. Важнее, что великая Черная пантера отреагировал на просьбу об интервью так: «Вообще-то я уже давно интервью не даю, но русским друзьям десять минут уделить могу. Потому что вы представляете страну моего друга Льва Яшина».
Десять минут превратились в сорок. И на Яшина из них пришлось никак не меньше половины. Самой интересной. Послушайте один из его рассказов и представьте себе нечто подобное в современном футболе.
«Вспоминаю, как советская и португальская сборные играли в матче за третье место ЧМ-1966, и в нашу пользу назначили пенальти. Так Лев жестом меня спрашивает: «Куда будешь бить?» И я показал ему: вон туда, справа от тебя!
— Зачем?!
— Потому что он мой друг. А другу и лучшему вратарю мира вдвойне почетно забить пенальти, заранее показав, куда будешь бить — и не обманув. Капитаном сборной тогда был Колуна, и он подошел ко мне: «Что ты делаешь? Это же Яшин, он возьмет мяч!» Отвечаю: «Нет, не возьмет. Причем я буду бить именно в тот угол, в который сказал». И пробил так сильно, что мяч только задел его перчатки.
Я забил и, конечно, был доволен. Но мой друг был огорчен, и я сразу после гола подошел к нему и сказал по-португальски: «Мы друзья, но ты — вратарь, а я — нападающий. Мое дело — забивать, твое — защищать ворота. Лев, мне надо было это сделать. Надо». И я увидел, что он все понял".
«Из России у меня было множество разнообразных подарков, — расскажет также Эйсебио. — А самым дорогим стала меховая куртка Яшина, которую однажды подарила мне его вдова. Она у меня до сих пор хранится. Для меня нет дара дороже, и эта куртка поразила меня в самое сердце. А в 2004 году, на домашнем Евро, я во время серии пенальти в четвертьфинале с Англией так сказал нашему вратарю Рикардо: «Стой на месте, не надо отвлекаться ни направо, ни налево, сконцентрируйся на взгляде бьющего. Так, как делал Лев Яшин. Он последовал этой рекомендации, и мы победили».
Добавлю к этому, что сам Рикардо, выйдя к журналистам после той победы, первым делом рассказал об этом совете Эйсебио и о том, что слова Яшина стали главной причиной той победы. При том что Льва Ивановича не было в живых уже 14 лет.
...Весной 2014-го мне посчастливилось в Краснодаре, в академии одноименного клуба, беседовать с Пеле, и речь снова зашла о Яшине. Король футбола сказал: «Мне всегда доставляет удовольствие говорить о Яшине — человеке, который стал моим первым другом за пределами Бразилии. Он был первым, кто еще тогда, в Швеции, напророчил, что я стану лучшим игроком мира. Потом мы много раз играли друг против друга и никогда не упускали возможности посидеть и пообщаться. Оттого и стали друзьями. А когда его не стало, жена Яшина — Валентина — подарила мне прекрасный русский самовар...»
В рассказах иностранных звезд о Яшине меня всегда поражало одно — они называют его своим другом и рассказывают подтверждающие это истории, при том что советский вратарь не владел иностранными языками! И я попросил как Эйсебио, так и Пеле объяснить этот феномен.
Эйсебио: «Мы говорили на одном языке — языке футбола. Вот он, мяч (тут Черная пантера обхватил руками воображаемый предмет футбольной игры. — Прим. И.Р.)! Через него мы так понимали друг друга, что не нужно было больше ничего. Яшин был не просто вратарем, а господином в воротах. И большим джентльменом. Настолько уважительно относился к соперникам, что у него не могло не быть множества друзей! Лев всегда будет оставаться голкипером номер один в мире. Часто вспоминаю о нем — и все больше прихожу к выводу, что как футболист во многом сложился благодаря ему.
— Даже так?
— Да. Когда оказываешься способным забить величайшему вратарю в истории мирового футбола — запоминаешь на всю жизнь. И осознаешь после этого, что способен забить кому угодно. У той симпатии, с которой я отношусь к вашему футболу, есть конкретная причина — дружба с Яшиным..."
Пеле на вопрос о феномене дружбы с ним ответил так: «Мы говорили через переводчика. Но от него исходила такая доброта и обаяние, что разрушались любые барьеры — языковые или какие-то другие. Знаете, мой отец сам был футболистом и многому меня в обращении с мячом учил. Но первое, что он мне внушал, не касалось собственно игры: «Даже если ты станешь большим игроком, даже если ты родился для того, чтобы играть в футбол, в первую очередь ты должен стать хорошим, достойным человеком». Это я и хочу передать новому поколению. И таким человеком как раз и был Яшин».
Кажется, мы что-то начинаем понимать, правда?
Фуфайка для мальчика Изи и разговор с юным Шилтоном
«Доброта и обаяние», как формулирует Пеле, — то, с чем и ассоциируется, помимо вратарских достижений, фигура Яшина. Еще одну личную историю на эту же тему рассказал мне как-то в Англии выдающийся английский голкипер Питер Шилтон:
«Одним из моих героев, когда я рос в Лестере, был Лев Яшин. Я учился у него на расстоянии. Яшин был таким большим, мощным и в то же время расторопным! А еще он носил черную форму — и это тоже деморализующе влияло на чужих нападающих. С его габаритами, спокойствием, да еще и во всем черном, он казался мне неуязвимым. У него был свой стиль! Мне тоже хотелось быть таким, и я не раз признавался себе в этом.
Однажды мне страшно повезло. Мне было, кажется, 15, я делал первые вратарские шаги в «Лестере». И московское «Динамо» приехало в наш город на товарищеский матч. Я был страшно взволнован тем, что увижу великого Яшина. Но оказалось, что он сломал руку и играть не смог.
И все-таки счастье было на моей стороне. После матча я его увидел, преодолел робость и подошел. Мы поговорили. Не помню слов, которые русский голкипер — кажется, через переводчика — мне сказал, давно это было. Но осталось ощущение. Вблизи Яшин оказался так приятен, незаносчив и скромен, что я был просто поражен. Только представьте, кем тогда был он и кем я. Когда ты юн и лично встречаешься со своим кумиром, то очень важно, какое впечатление он на тебя произведет. Таков ли этот человек, каким ты его себе представлял. И Яшин оказался таким, каким мне хотелось, чтобы он был. Очень-очень добрым.
С тех пор я всегда разговариваю с юными голкиперами. От многих слышал, что людям это нравится. Иные коллеги ограничиваются раздачей автографов, а на вопросы, которые задают им начинающие футболисты, не реагируют. Это неправильно".
«Улыбка Яшина всех притягивала», — так объясняет магию вратаря за пределами поля человек, который об этом знает лучше всех в мире. Его вдова Валентина Тимофеевна. Однажды она рассказала мне об истоках этой яшинской доброты, для которой Пеле, Эйсебио или юному Шилтону не нужен был никакой перевод:
«Во время войны Лева все время приводил домой мальчика Изю, который жил с многодетной семьей где-то рядом, в бараках. Лев говорил: «Им есть нечего», — и Изю все время подкармливали. А как-то снял с себя фуфайку и отдал ему, сказав родителям: «Там много детей, им носить нечего». Мачеха даже немного обиделась: фуфайка новая, у самого Левы маленький братик растет, отдал бы ему... В общем, доброта в нем сидела с детства. И сохранилась она до конца жизни. Как-то встречались ветераны, и локомотивец Виктор Ворошилов подошел ко Льву: «Помнишь, я тебе больше всех — шесть штук забил!» Иной рассердился бы, а муж ответил: «Каждый гол твой помню. Такой мастер и должен забивать!»
К нему всегда детишки тянулись. Причем даже ошибки исправляли! В Швеции на ЧМ-58 шел он по парку, а рядом мальчишка бежал. Лев выкурил сигарету и бросил окурок под ноги. Так его поразило, как тот мальчик подбежал, ямочку выкопал и окурок туда закопал. И показал Льву: нельзя так! А сколько фотографий, где Яшин на обожаемой им рыбалке, — и рядом с ним ребятишки, которых он или угощает, или на чем-то расписывается".
Парад иностранных легенд, от которых доводилось слышать рассказы о Яшине, закончу Францем Беккенбауэром. В подтрибунных помещениях «Алльянц Арены» он вспоминал:
«Лучшие моменты (ассоциирующиеся с нашей страной. — Прим. И.Р.) связаны, конечно, со Львом Яшиным. С великим вратарем мы стали друзьями еще в 1968 году. Это произошло, как ни удивительно, очень далеко как от Германии, так и от России — в Рио-де-Жанейро. Нас обоих пригласили сыграть за сборную мира против сборной Бразилии — этот матч, насколько помню, был посвящен 75-й годовщине Бразильской футбольной ассоциации.
Нас там было по трое — русских и немцев. Ваши — Яшин, Слава Метревели и Альберт Шестернев. Наши — Вольфганг Оверат, Вилли Шульц и я. Мы были соседями в отеле «Копакабана Пэлас» на протяжении шести дней! Русские парни привезли с собой водку и икру. Мы великолепно нашли с ними общий язык. Очень грустно, что ни одного из троих русских ребят уже нет в живых...
А уже спустя много лет после того, как Яшин закончил карьеру игрока, мы с ним встретились в Москве. И у нас был ужин в его московской квартире. Тоже с водкой, разумеется. Это была фантастика, мы очень душевно поговорили!"
Валентина Тимофеевна рассказала мне, что у того визита Кайзера Франца к ним домой была конкретная цель. И вообще, очень хвалила Беккенбауэра за человеческие качества.
«Когда Лев был жив, они ужинали с Беккенбауэром у нас дома. Франц тогда задумал и потом написал очень хорошую книгу. Он объехал всех, с кем играл в сборной мира, — побывал дома у Пеле, Эйсебио, Чарльтона, Яшина и других, а потом описал все увиденное. И прислал нам экземпляр
Была еще ситуация в 92-м, когда меня пригласили на церемонию объявления сборной мира за полвека, куда Яшин тоже попал. Вот только обратный билет мне наши товарищи взяли на следующий день, то есть я даже не успевала посмотреть церемонию открытия Euro! Спрашивается: зачем еду — чтобы взять приз и сразу уехать?!
И вот на церемонии встречаю знаменитого немецкого журналиста Хайманна, который хорошо разговаривал по-русски и был близко со Львом знаком. Описываю ему ситуацию, а мимо идет Беккенбауэр. Хайманн говорит: «Сейчас». И Франц в два счета решает вопрос, чтобы я на два дня позже улетела".
Бывает так, что дружба с мужем после его смерти на жену не распространяется. У тех, кто общался с Яшиным, всегда было по-другому. Такие люди.
«Одна бабка прибежала с ведром спирта: «где здесь Яшин?»
Яшинское джентльменство не было наигранным, показным. Хотя в игре он мог и вспылить, но это оставалось только на поле. Валерий Рейнгольд вспоминал:
«В матче с «Динамо» я пенальти заработал, и мы выиграли. Лева, Лев Иваныч, при выходе один на один двинул так, что меня нашатырем откачивали. Я вправо его обкидываю, и он мне двумя руками как дал! Но на Яшина никто обид не держал. Идем в автобусы, он мне в коридоре говорит: «Валер, понимаю — больно, я не прав. Но это футбол». — «Лев Иваныч, какие проблемы? Все нормально!»
Не только от Рейнгольда — вообще ни от кого я не слышал ни слова о яшинской заносчивости. Ее не было — хотя уж у него оснований для «звездняка» имелось больше, чем у кого-либо другого в отечественном футболе. Но вот, например, Алексей Парамонов говорил:
«Не жалею, что согласился и пошел по административной, а не серьезной тренерской линии. Только в Тунисе работал старшим тренером и стал чемпионом страны. Мальчишки мне как русскому там кричали: «Яшин!» А мы со Львом Ивановичем много лет работы в Управлении футбола СССР сидели в одном кабинете. Скромный, добрый, даже застенчивый человек. К нему болельщики приходили, беседовали — охраны тогда не было. Он отвечал на письма людей, которые нам переправляли из ЦК партии. А однажды его позвали в Одинцово на 23 февраля. Лева выступил, а потом мы сели перед двумя самоварами. Женщина — секретарь горкома загадочно сказала: «В одном — чай с заваркой, в другом — без». Так оказалось, что в одном — водка, а в другом — коньяк. Тогда в разгаре была борьба с пьянством, и пришлось маскироваться».
Мы же понимаем, в чем в России выражается народная любовь. Вспоминал о том и Анатолий Исаев: «А как нас, когда мы ехали после победы в олимпийском Мельбурне на поезде из Владивостока в Москву, люди встречали! Одна бабка прибежала с ведром спирта: «Где здесь Яшин?» Не взять его Лева не мог — людей уважить нужно было».
Для других он делал много. Но не для себя.
«Вот смотрите: холодильник у нас с 71-го года стоит, — показывала мне кухню Валентина Тимофеевна. — Лев ведь ничего для себя просить не умел. Для кого-то другого добиться квартиры, поехать, похлопотать — с удовольствием. Но только не себе... Он терялся: «Как я пойду, что скажу?» Те же холодильники тогда давали по талонам — так он тоже кого-то из друзей попросил, чтобы добыли ему этот талончик. Сам не мог, стеснялся.
Везде мы стояли в очередях, как все. Когда он уже перестал играть, поехали в Лужники, встретили Симоняна. Почему-то пропусков не было — так они, великие игроки, пошли в обычную кассу. Народ удивлялся, а кто и возмущался: надо же, Яшин и Симонян стоят за билетами!
За 20 лет Лев, может, две или три фуфайки сменил, когда у них рукава совсем уж, до дырок, протирались. Но брал точно такую же. Может, летом в шерсти жарко играть, зато не больно. Лев ведь еще обязательно под форму, которая была на всеобщем обозрении, надевал строченые ватные трусы. И сердился на вратарей, которые подобного не делали. Говорил: «Нельзя так играть! Бедра на ровном месте ушибить можно, синяки, кровоподтеки обеспечены, мышцы будут рваться. И упасть лишний раз будешь бояться. Здоровье беречь надо!». Еще его выводило из себя, что иных игроков не заставить было надеть щитки. Он их фраерами называл.
Майками тогда в Союзе никто не менялся: форму сдавать надо было. Помню, когда Лев провел прощальный матч в 71-м, из «Динамо» ему прислали распоряжение сдать всю форму и даже перчатки, которые он, рваные, сам зашивал! Мы смеялись, но он все сдал. Ни одной динамовской фуфайки не осталось. И так было каждый год: в конце сезона я форму перестирывала, чтобы в приличном виде сдать.
На память осталась только одна игровая майка, но не черная, а желтая. И с 13-м номером. Та самая, в которой он сыграл на ноль в Лондоне за сборную мира в матче, который видела вся планета. Никто этот 13-й брать не хотел, а Лев сказал: «Ну ладно, дайте его. Мне-то какая разница?» И после удачной игры до конца жизни считал «чертову дюжину» счастливым для себя числом".
Рассказы о холодильнике по талону, который стоит дома у лучшего вратаря мира всех времен уже без малого полвека; о форме, которую он обязан был сдавать, из-за чего дома сохранилась лишь одна игровая фуфайка, и та иностранная; обо всем том, еще более ужасном (поскольку не материальном, а человеческом), что вы узнаете ниже, — это ведь не только о яшинской судьбе.
Это о всей той нашей стране и ее людях, об отношении государства к ним.
Это о том, почему даже самые великие из них умирали, бог знает сколько не дожив до старости.
Это, наконец, — о сегодняшней странной ностальгии по Советскому Союзу, которую отчего-то испытывают многие из тех, кто тогда еще не жил.
По людям и человеческим отношениям тех времен (и то не всех — уж точно не в 30-е, например) ностальгировать можно и нужно.
Но не по системе, которая этих людей перемалывала и выплевывала, как только те становились ей не нужными. В том числе тех, кто приносил стране славу и не доставлял никаких проблем.
Перемолола и Яшина.
Боль от невостребованности и зависти
Мне всегда хотелось знать о Льве Яшине что-то настоящее, не глянцевое. О его футбольных достижениях все было зачитано до дыр еще в детстве. История о том, как после неудачного ЧМ-1962 его затравили в советской прессе и на наших трибунах (и даже окна его квартиры хулиганы разбили камнями), а на следующий год он выиграл «Золотой мяч», тоже стала классикой преодоления.
А вот каким он был человеком, страдал ли от чего-то, был ли счастлив? И недавно вышедший фильм «Лев Яшин. Вратарь моей мечты», при всем уважении к его авторам и их стремлению следовать историческим фактам, ответа на эти вопросы мне не дал. Личность Льва Ивановича получилась в нем, по мне, какой-то плоской, и стремление впихнуть туда почти все значимые вехи карьеры голкипера (за исключением Мельбурна-56) только распылило впечатление.
И главное — в фильме зияла 19-летняя брешь между двумя совсем разными Яшиными. Могучим 41-летним мужчиной, гордо игравшим прощальный матч против сборной мира, и 60-летним стариком, незадолго до смерти на костылях с громадным трудом передвигавшимся по полю стадиона в Петровском парке к воротам, которым он отдал лучшие годы жизни. Как такое могло получиться? Почему? И как можно было, делая фильм о нем, выкинуть из его жизни эти самые драматичные годы?
О них мы задолго до появления этого кино говорили с Валентиной Тимофеевной на яшинской кухне в Чапаевском переулке. И многое стало понятно.
«Чтобы стать врагом Левы, нужно было очень большую подлянку организовать. Даже если ему кто-то не нравился, он просто с ним не сближался, но все равно здоровался.
Каждый год весной на юг все клубы съезжались к сезону готовиться. И проходила конференция с участием тренеров, начальников команд, судей. Лев тогда был начальником команды «Динамо». Как-то у старшего тренера Качалина и его помощника Царева возникло неотложное дело, и они сказали: «Лев, проведи тренировку».
А потом он рассказывает мне: игроки работали, он сидел на лавочке и иногда им что-то подсказывал. Весной у него всегда бывали обострения язвы — потому и сидел, сжавшись, чтобы меньше болело. И тут появился какой-то большой спортивный начальник. Сел рядом, спросил, почему нет тренеров, как игроки сами по себе тренируются? Муж ответил: «Я, наверное, что-то понимаю в футболе. Может, вам что-нибудь объяснить?» Говорил — и еще сильнее сжимался от боли в желудке...
А на следующий день — конференция, и этот начальник выступает. Был, мол, в команде «Динамо». Главного тренера нет, помощника нет, сидит пьяный Яшин и руководит тренировкой. Лев так разозлился! Встал, пошел к микрофону — и при всей своей доброте столько наговорил: приходят всякие, ничего не понимающие в футболе, и хотят руководить. «Что вы сейчас полезного сказали? Что именно на тренировке было не так? Ведь и сказать ничего не можете!» А еще и в пьянстве беспочвенно обвинили...
Сильно обижался и ругался он также на генерала Богданова, председателя центрального совета «Динамо». Там как было? Играл в команде Толя Кожемякин — хороший парень, Лев даже как-то сказал, что лучше Пеле может стать. Ехал в лифте с другом — и застрял между этажами. Там оставалось место, чтобы выползти — и друг выполз. А когда Кожемякин начал выползать, лифт поехал, и парень погиб. Лев плакал...
Так его вместе с Качалиным и Царевым сняли с должности за плохую воспитательную работу! За что, спрашивается? Какое отношение он имел к тому несчастному случаю? Перевели его в ЦС «Динамо» — бумажки перекладывать. Оторвали от команды, от живой работы. В роли начальника команды Лев очень комфортно себя чувствовал. Это было как раз его — за ребят хлопотать, помогать им жить лучше. К тому же он еще и с голкиперами занимался, хотя профессии тренера вратарей тогда и не было.
А бумажная волокита — это совсем не его. Да еще и с Богдановым не сложилось. Как-то тот вызывает: «Вы плохо работаете, без конца разъезжаете». — «Куда?!» — «Да вот у меня в столе сплошные приглашения вам из-за границы лежат». Лев растерянно говорит: «Так они же у вас и лежат, до меня не доходят». Завидовал ему Богданов. И еще при этом знаменем динамовским называл. Лев отвечал: «Вы это знамя свернули и в уголочек к себе поставили».
В общем, все это Лев очень переживал. И в 48 лет, как раз после того конфликта, инфаркт у него случился. А только что я от другого генерала узнала, что Богданов недавно сказал ему: «Одного не могу себе простить — что давил на Яшина и так к нему относился. Я тогда не очень разбирался, что к чему, чиновников разных слушал»...
Врачи говорили, что инфаркт — от курения, и ампутации ноги впоследствии поспособствовало оно же. Но я не думаю. Сама слышала от специалистов, что если человек долго курит, то в преклонном возрасте уже и бросать нельзя. А он и когда играл, всегда курил, и тренеры ему это позволяли. При всех, конечно, в раздевалке не дымил, но Якушин или Качалин разрешали ему зайти в какое-то помещение и выкурить сигарету.
Но однажды устроили партсобрание. Поскольку Лев был членом КПСС, он попал под партийную проработку: все обсуждали курение Яшина и даже состряпали постановление с запретом ему это делать! Тут, по-моему, Леонид Соловьев встал и сказал: «Что мы творим? Яшину бегать не надо, он в воротах стоит. Как он это делает — мы знаем, так какие претензии? Не каждый же бросить может». Так в итоге и спустили на тормозах.
После инфаркта месяца два не курил. А потом попробовал — вроде ничего. И продолжил. Ну и последние полтора-два месяца в жизни, когда ему было уже очень плохо, не курил. Инфаркт у него был, во-первых, от переживаний, что его от команды отодвинули и вообще отнеслись не по-человечески. А во-вторых, он очень резко закончил играть. С ветеранами не ездил, нагрузок не было. Пока был начальником команды, хоть как-то двигался. Но когда в кабинет пересадили — сразу килограммов на десять поправился. И получил инфаркт.
Доктор потом объяснила: у него как спортсмена — очень большое сердце, через которое перегонялось много крови. Пока играл и двигался, в кровь выбрасывалось много адреналина, и холестерин сжигался. А когда закончил и начал поправляться — холестерин стал осаждаться в сосудах. Это не только к инфаркту — и к ампутации в итоге привело, когда вены на правой ноге «захлопнулись»...".
Язва. Рак. Такой ранний уход
Истории о зависти, подобные той, о которой рассказала Валентина Яшина, тоже наверняка подтачивали здоровье ее мужа.
«Лев всегда хлопотал, чтобы меня взяли в ту или иную поездку. Иногда удавалось, иногда — нет. Как-то раз его пригласили на 75-летие клуба «Сантос», так он говорит: «Я у вас часто был, и специально брать отпуск для этого мне неинтересно. А вот если бы с женой — то приехал бы». Они ответили: «Нет проблем». Послали билеты на обоих, и попали они с приглашениями, кажется, в отдел ЦК КПСС, который курировал спорт. И кто-то из чиновников побоялся пойти к руководству с этим приглашением, о чем мы не знали. Знали только дату, когда должны вылетать, чтобы успеть на торжества.
А в итоге выясняется: не едем. Вроде бы уже взяли отпуска — и тут я на работу являюсь. Надо мной смеются, у нас там сотрудница одна зловредная была. Смотрит нагло и говорит: «Как же, в Европу собралась. Чо, не пустили?!» Я промолчала, не стала на конфликт идти. И в тот же день Лев встретил кого-то из руководителей федерации, тот удивился — муж все объяснил. За день-два все документы оформили — и мы полетели. Вот только прибыли уже после того, как все закончилось..."
Слушая рассказ Валентины Тимофеевны, сложно представить, как можно было стать лучшим вратарем мира с теми болезнями, которые были у Яшина едва ли не с детства.
«Язва желудка у него была с детства: результат скудного питания во время войны, которая началась, когда ему было 11. В 16-17 лет его уже отправляли на юг — лечиться в санаторий. Повлияли и очень тяжелые тренировки, которым Лев отдавался целиком. И ни разу на них не опоздал: сам был пунктуален и от других требовал того же. Если нам нужно было уйти, а я задерживалась — все нервы мог истрепать.
После какой-то победы встретились с Якушиным в ресторане «Савой». Михаил Иосифович отозвал меня в сторонку и допытывался: «Скажи, Лев на меня жаловался?» — «Нет, а что случилось?» — «Наверное, он на меня обиделся. На предыгровой тренировке сказал, что желудок болит и падать не может, но я его все-таки упросил разочек упасть. А он потом с трудом встал и еле пошел в раздевалку». В самом матче, естественно, он прыгал и падал как надо...
Желудок у Льва болел постоянно — он и умер от рака желудка. Из-за очень высокой кислотности всегда носил в кармане пищевую соду в кульке — и пузырек с водичкой, когда возможно. А если ее не было... Изжога была такой сильной, что он даже не мог дождаться, чтобы, как полагается, развести чайную ложку соды в стакане воды. Насыпал соду из пакетика в ладонь, отправлял ее в рот — и потом искал, чем запить".
...Великого вратаря не стало, когда ему было всего 60. А за два дня до смерти, словно стремясь загладить перед ним вину за потребительское отношение, вручили звезду Героя Социалистического труда.
Алексей Парамонов рассказывал: «Был дома у Яшина за неделю до его смерти. Исхудал он ужасно. И, что меня поразило, был в красной майке. Спрашиваю: «Лева, ты что, спартаковец?». Он слабо улыбнулся: «А что, и «Спартак» люблю».
«Дружеские отношения у нас до конца Левиной жизни сохранились, — вспоминал Анатолий Исаев. — Мы с Симоняном к нему приехали, когда он уже умирал, две недели оставалось. Позвонила Валентина Тимофеевна, пригласила прийти попрощаться...»
