(Продолжение. Начало в предыдущем номере "СЭ-Воскресенье".)

Ричард Хамфрис не мог не понимать, что своей победой он был обязан не только себе, но и тому, что не имело никакого отношения к его личной доблести: Тому Джонсону, носкам из гребенной шерсти и подвернутой ноге Мендосы. Хамфрис чувствовал, что, несмотря на результат, люди сомневаются и в его победе, и в нем самом. Не мог он не видеть и того, что, несмотря на то что он потерпел поражение, репутация его противника только укрепилась. Победитель и побежденный до некоторой степени поменялись местами. Очень быстро это стало невыносимым для Хамфриса, и он принялся вызывать Мендосу на третий матч. Ситуация обстояла именно так: реванша требовал не побежденный, а победитель.

Однако Мендоса не спешил. Травма ноги оказалась гораздо более тяжелой, чем думали вначале, и Мендоса сказал, что не выйдет на ринг, пока полностью не вылечится. Хамфрис в ответ вполне предсказуемо обозвал его трусом. Мендоса только пожимал плечами.

Дело было еще в том, что, в то время как все его хвалили, Мендоса был крайне недоволен собой, и он решил еще поработать над техникой. Вряд ли он мог попытаться стать еще быстрее или усилить удар. Здесь он уже достиг всего, чего мог. Значит, он, скорее всего, работал над уходами в сторону, которые он впервые и стал применять на ринге, еще больше оттачивал свое умение парировать удары, уклонами и нырками. Короче говоря, над всеми теми приемами защиты, в которых ему и так не было равных. При этом он продолжал появляться на публике и оставался и на виду, и на слуху. Хамфрис тем временем доходил до точки кипения.

Слава у Мендосы и Хамфриса была, как у первых космонавтов в СССР, и желающих организовать им еще одну нежную и ласковую встречу было предостаточно. Все, в общем-то, упиралось в Мендосу, и вот он, наконец, решил, что готов к новому рандеву со своим старым другом-недругом.

Оно состоялось 6 мая 1789 года в деревне Стилтон недалеко от Лондона. Боксерские поединки были в то время неким узаконенным нелегальным развлечением, поэтому их приходилось проводить в несколько отдаленных местах, что никого не останавливало. Люди, у которых само название "Стилтон" до сих пор ассоциировалось только с известным стилтонским сыром, толпами отправились в эти края. И вовсе не за сыром. Ажиотаж был такой, что приняли решение соорудить нечто вроде временной арены, что и было сделано, а уж не заставившие себя ждать болельщики заполнили это хлипкое сооружение до отказа. Обычно утверждают, что там собралось около трех тысяч человек, что для того времени было результатом феноменальным.

Собравшиеся быстро поняли, что они не прогадали, приехав сюда. Уверенный в себе Хамфрис начал с того, что попытался нанести свой излюбленный удар справа и вложил в него всю ненависть, которая накопилась в нем за полтора года, но Мендоса принял его на защиту, тут же ударил сам, и Хамфрису пришлось поближе познакомиться с тем, как выглядит местная почва. Еще два раунда подряд закончились точно так же. Мендоса еще лучше освоил прием, которым он пользовался и раньше: он без большого вреда для себя принимал удары на набитые предплечья и контратаковал. Хамфрис оказался к этому не готов.

Судя по всему, зрители слегка остаканились от такого начала. Во всяком случае, описания последующих восемнадцати раундов грешат, мягко говоря, фрагментарностью. Все пишут более-менее одно и то же: Мендоса принимал удары на защиту, после чего бил сам либо бросал Хамфриса на землю. У того тоже были свои моменты, но в целом он безоговорочно проигрывал бой.

Кризис наступил в 22-м раунде, когда Хамфрис упал. Проблема была в том, что большинство зрителей сочло, что упал он не от удара, а "по собственному желанию", а это каралось дисквалификацией. По тогдашним правилам, раунд мог закончиться только падением одного из соперников или обоих, после чего боксерам давалось 30 секунд на отдых. Скорее всего, измотанный Хамфрис и решил передохнуть. Видимо, он рассчитывал, если он был еще в состоянии что бы то ни было рассчитывать, что это сойдет ему с рук. В углу у него был Том Джонсон, который выручил его в прошлый раз, а против него был еврей, которого очень многие не хотели видеть победителем.

Но не тут-то было. Секунданты Мендосы тут же потребовали дисквалификации и объявления победы их бойца. Секунданты Хамфриса, из которых самый громкий голос подавал, разумеется, Том Джонсон, настаивали на том, что тот упал от удара. Судей для разрешения подобных вопросов было двое – от каждого из участников. Один из них, сэр Томас Эприс, главный покровитель Мендосы, заявил, что правила были нарушены. Мистер Комб, который представлял сторону Хамфриса, предпочел промолчать. По правилам, надо было объявить победу Мендосы, но ситуация уже вышла из-под контроля.

Все вокруг превратилось в нечто напоминающее массовый "холивар" между двумя враждующими сторонами в каком-нибудь современном интернет-форуме, только с той разницей, что все происходило в реальности, и джентльмены здесь собрались такие, которые не давали спуску никому. В какой-то момент казалось, что сейчас на ринге и вокруг него сто пятьдесят скандалов перерастут в сто пятьдесят боев местного значения. И все это вместо того боя, ради которого все и собрались.

Обстановка накалялась и грозила взрывом. Капитан Браун, один из секундантов Мендосы, а также его хоть и не главный, но покровитель был в таком негодовании, что назвал Тома Джонсона лжецом и подлецом, а также, если верить Пирсу Игану, пообещал совершить некие действия над его задницей. Нет, не те, о которых вы подумали. Времена тогда по сравнению с нынешними были просто девственными, и Браун пообещал только дать ему пинка. И все же это было смелое заявление, если учесть, что Том Джонсон на тот момент был чемпионом Англии в тяжелом весе. Услышав такое, он угрожающе направился к капитану. Думаю, Джонсон в тот момент молился о том, чтобы его кто-нибудь остановил. Избиение дворянина простолюдином тогда приветствовалось не больше чем избиение олигарха дворником-гастарбайтером сейчас. Последствия могли быть для Джонсона самыми неприятными.

Но выход искал не только Джонсон, но и сам капитан, который, видимо, сам офонарел от собственного героизма и, согласно Пирсу Игану, сказал подошедшему чемпиону, что готов провести с ним бой аж за тысячу гиней, но в более удобный момент. Надо ли говорить, что этот момент никогда не настал и ни одна из сторон конфликта не стремилась к его продолжению?

Ну а отдохнувший посреди всего этого бедлама Хамфрис стал требовать продолжения банкета. Мендоса был готов, но его секунданты и сторонники не выпускали его из угла, считая, что бой уже и так выигран, и, понимая, что, поменяйся они местами, Хамфрис уже давно был бы объявлен победителем. Но, условно говоря, что позволено Смиту, не позволено Рабиновичу.

Хамфрис все продолжал качать права и, наконец, выбросил шляпу на ринг, что означало формальный вызов. Мендоса понял, что лучше будет выйти, и убедил своих секундантов выпустить его на ринг, и бой продолжился. Однако, к огорчению Хамфриса, двадцать третий раунд закончился тем, что Мендоса снова отправил его на землю. И двадцать четвертый тоже. И все-таки очень многие верили, что у него остаются хорошие шансы на окончательную победу. Хамфрис, в отличие от Мендосы, обладал ломовым ударом справа и знал, что его соперник чувствителен к ударам по корпусу. Туда он в основном и метил, но попадал крайне редко.

Бой продолжался еще около получаса, и Мендоса все наращивал и наращивал преимущество. Раунды были в большинстве своем очень короткими. Наконец, в шестьдесят пятом Хамфрис снова упал без удара, и на этот раз безо всякого шума был дисквалифицирован, а Мендоса – объявлен победителем и чемпионом Англии в среднем весе. Однако Хамфрис очень скоро стал кричать, что ему помешали продолжить бой, а то бы он… Ему все еще казалось, что он не получил своего.

Ну а на Мендосу обрушилась настоящая слава. Ему не то чтобы простили его происхождение, но позволили ему и себе о нем "как бы немножечко забыть". Мендоса стал настоящим кумиром своего времени и героем народного фольклора, все преувеличивающего и легко проходящего сквозь века. По просторам биографий Мендосы ходят две легенды, которые, скорее всего, соответствуют действительности, но требуют некоторого уточнения.

Во-первых, утверждают, что взятие Бастилии, ознаменовавшее начало Французской революции шло второй новостью в той газете, где первой был очередной поединок Мендосы. Что-то здесь не клеится. Бастилию взяли 14 июля. Мендоса дрался с Хамфрисом 6 мая. Следующий официальный поединок он провел против того же Хамфриса только через год с лишним. Конечно, Мендоса мог провести какой-нибудь спарринг то ли с коллегой, то ли с каким-нибудь сэром, пэром или мэром, что он периодически делал, но если это перевешивало, по мнению главного редактора неспортивной (а спортивных тогда не было) газеты, значение взятия Бастилии, то я бы этого главного редактора уволил без права работы в СМИ. Пожизненно. Потому что если такое и было, то это больше говорит о его некомпетентности, чем о величии Мендосы.

Вторая легенда заключается в том, что Мендоса стал первым евреем в Англии, которому довелось говорить с королем Англии, которым тогда был Георг III. Судя по осторожным формулировкам биографов, речь идет все-таки не об официальном приеме. Вряд ли боксер даже самого что ни на есть английского происхождения мог рассчитывать в то время на аудиенцию у короля. Скорее, имела место какая-то встреча, при случае устроенная для любопытного Георга III, которому стало интересно, что это за еврей такой драчливый нашелся.

Однако, строго говоря, Мендоса не был первым евреем, общавшимся с британским монархом. Но он стал первым, для кого это прошло безнаказанно и даже с пользой для дела.

В 1586 году бежавший из Португалии крещеный еврей Родриго Лопес добился поста придворного врача королевы Елизаветы, что стало венцом его и без того успешной карьеры на новой родине. Однако в 1593 году герцог Эссекс, фаворит королевы, обвинил Лопеса в том, что тот находится на службе у злейших врагов Великобритании – испанцев и получил задание отравить королеву. Скорее всего, глуповатый Эссекс всего лишь имитировал бурную деятельность и демонстрировал свою нужность.

Ничто не ново под луной. Те, кто в 1953 году состряпал "дело врачей", преимущественно евреев, которым якобы дали задание отравить товарища Сталина, вряд ли знали, что почти за пять веков до этого в совсем другой стране подобное "дело врачей", точнее, в данном случае "дело врача", уже было сфабриковано.

Ни Эссекс, ни другие обвинители даже не подумали задаться вопросом, почему Лопес не отравил королеву за те долгие семь лет, что имел возможность это сделать. В июне 1594 года несчастный врач был казнен. Королева долго отказывалась верить в его виновность и тянула со своим решением, но времена тогда были жестокие, и казнили часто даже заведомо невиновных, просто чтобы не терять лицо и не признавать ошибок. На эшафоте Лопес еще раз заявил, что всегда был верен королеве, что вызвало хохот и злобные насмешки толпы. Однако королева, похоже, ему поверила, так как сохранила серьезные финансовые привилегии за его вдовой. Довольно странная милость по отношению к ЧСИР (члену семьи изменника родины) что для XVI века, что для XX.

Что касается герцога Эссекса, то он в 1601 году был казнен за куда более реальную измену. Впрочем, скорее, просто за глупость и за то, что он совершенно не понимал человеческий и государственный масштаб королевы Елизаветы, в которой видел только "бабу", которую он всегда обведет вокруг пальца. И эта история тоже никогда не была новой и никогда не станет старой. Григорий Орлов, фаворит Екатерины II, во взглядах на возвысившую его царицу повторял Эссекса, но времена были погуманнее. Наказанием ему стала не казнь, а всего лишь опала.

Что же касается Мендосы, то он, по мнению абсолютно всех знакомых с ним людей, дураком никак не был, но сыграл заметную роль в истории своей страны и особенно своего народа не столько благодаря этому, сколько благодаря тому, что просто оказался нужным человеком в нужном месте и в нужный момент.

Начиная с 1753 года, когда был издан Акт о натурализации евреев, Великобритания окончательно встала на путь религиозной и просто человеческой терпимости. Это был колоссальный шаг вперед. Однако для того, чтобы такой взгляд не только на евреев, но вообще на инородцев "пошел в народ", нужен был инородец, который бы заставил себя если не любить, то хотя бы очень уважать. Таковым и был Даниэль Мендоса. И очень скоро он доказал, что достоин не только уважения, но и любви.

(Продолжение следует)

Александр БЕЛЕНЬКИЙ

Тот самый еврей:

Часть 1