Поминальная молитва Авраама Гранта
Знаменитый израильский тренер побывал в Республике Коми, где окончили свои дни его предки. Вместе с ним эту поездку совершил корреспондент "СЭ".
Вертолет Ми-8 летел над нескончаемой тайгой Республики Коми. Внизу уже более получаса сменяли друг друга зеленые, золотые, багряные макушки деревьев - и больше не было ничего. Ни дорог, ни машин, ни рек, ни людей. Только в такие моменты и понимаешь, как бесконечна Россия.
Один из пассажиров вертолета не отрываясь смотрел в иллюминатор. Когда год с лишним назад миллионы футбольных болельщиков наблюдали, как Авраам Грант руководит "Челси" в финале Лиги чемпионов, они и представить не могли, что Россия для него - далеко не только Москва, где тот финал проходил. А нечто неизмеримо большее.
Иногда Грант закрывал глаза, и могло показаться, что он дремлет. Но он думал.
Он думал о том, что сбывается одна из главных целей его жизни, которую он поставил перед собой, когда ему было 15 лет.
Однажды ночью он вдруг услышал из соседней комнаты душераздирающий крик. Его отец Меер кричал во сне. Мама в тот день болела, впервые за многие годы спала в другой комнате. Позже выяснится, что кошмары мучили отца каждую ночь - но мать нутром чувствовала, когда ее муж вот-вот крикнет. Легонько касалась его, он просыпался - и ужасы отступали. Так шло годами, и маленький Авраам даже не догадывался, что происходит с отцом во сне.
Меер - легкий, веселый, оптимистичный человек - иногда вкратце рассказывал о том, что было в его отрочестве. Авраам слышал про загадочную землю Коми, где похоронены его дедушка, бабушка и две сестры. Но был уверен, что для папы все это осталось в далеком прошлом: Меер в силу своей жизнерадостной натуры никогда не делал культа из прошлого, жил настоящим и будущим.
Вот только ночью он себя контролировать не мог. И Авраам, услышав крик отца, дал себе слово: узнать все о том, что случилось с его семьей. Найти могилы родных, погребенных неизвестно где в далекой земле.
И вот он летел на эти могилы.
А 81-летний Меер за два дня до путешествия сына вышел из семинедельной комы. Хотя врачи давали на это один процент. Один.
* * *
Эта история - и о том, сколько в нашей жизни решает случай.
С Грантом меня познакомил Герман Ткаченко - было это в мае. До того израильтянин после крайне расстроившей его отставки из "Челси" не дал за год ни одного большого интервью, хотя просили о нем и New York Times, и десятки английских, и все без исключения израильские издания. Не хотел - и все.
А тут вдруг почему-то согласился. Судьба?
До беседы Грант не знал меня, не знал, какие будут вопросы. Думал, наверное, что о футболе.
Я же, готовясь к интервью, долго размышлял о том, с чего начать. Первый вопрос - он ведь крайне важен для того, чтобы задать разговору тон и нерв. В итоге, руководствуясь словами Высоцкого о том, что в Израиле - "на четверть наш народ", решил поинтересоваться, нет ли у Гранта корней в России.
Мог я не вспомнить строчки Высоцкого? Мог (к тому же заранее зная, что Авраам совсем не говорит по-русски) просто не задать этого вопроса, решив сосредоточиться на "Челси" и еще на чем-нибудь более актуальном? Мог Ткаченко не познакомить меня с Грантом? Мог, наконец, Авраам вновь не согласиться на интервью - тем более что просил о нем репортер не в родном Израиле и не в Англии, где дело было?
Но Ткаченко познакомил, Грант согласился, а я спросил. Так сложилось. Во время поездки тренер не раз повторял, что без того вопроса, одного-единственного, скорее всего, ничего бы и не было. В ответ на него Авраам рассказал историю гибели своих дедушки и бабушки. И добавил: "Я никогда не был в Коми, и моя мечта - однажды поехать туда и найти их могилы".
Грант и представить не мог, что она сбудется уже спустя четыре месяца. 22 мая интервью в "СЭ" вышло в свет, а 20 сентября самолет с тренером на борту вылетел из Внукова по маршруту Москва - Сыктывкар. А еще день спустя, как вы уже знаете, Грант сел в вертолет, следующий из Сыктывкара в поселок Рабог Койгородского района.
Поселок, которого не существует.
В гостинице Грант забыл паспорт. В VIP-зале аэропорта столицы Коми его поначалу не хотели регистрировать на рейс. Израильтянин нашел водительское удостоверение на английском с именем, фотографией и номером паспорта. Девушка на регистрации вяло протестовала. Говорила: "Я-то пропущу. А обратно он как вылетит?"
Ей с трудом объяснили: в Рабоге нет аэропорта, регистрации, проверки багажа. Там вообще ничего нет. Люди в тех местах не живут с 50-х годов, а в 56-м поселок исчез с карт. К 60-му там сожгли последние бараки, потому что в них завелась какая-то зараза, от которой мерли телята. В 70-е редкие пастухи соорудили там хату с банькой - последний намек на обитаемость этих мест. В 80-е туда даже перестали гонять телят.
Ближайший от Рабога населенный пункт, село Ужга, - в 20 километрах. Между ними - абсолютное бездорожье. А до и после - лес, лес, лес.
* * *
Печатное слово - большая сила, но одного его недостаточно. Рассказа тренера и публикации в "СЭ" могло и даже должно было не хватить. Где Грант - и где Коми?
И она ведь гигантская, эта республика. От юго-западного Сыктывкара до северо-восточной Воркуты - сутки на поезде. Как до Москвы. Откуда знать, где валил лес дедушка Авраама и где он похоронен? В те-то лихие годы?
Когда после возвращения из Рабога мы с Грантом отправимся в администрацию Коми на встречу с главой республики Владимиром Торлоповым, я скажу тому: "Спасибо вам за неравнодушие. Все великие дела делаются потому, что кому-то - не все равно".
Торлопову, наверное, и не могло быть все равно. Его отец - коми, а мать - русская. Всю ее семью сослали в эти суровые края в те же сталинские времена. И дедушка с бабушкой главы Коми погибли - точно так же, как предки Гранта. Потому, думаю, и воспринял он метания тренерской души как свои собственные.
Республика Коми стала первой, кто включил в бюджет отдельный пункт об увековечивании памяти жертв политических репрессий. В Сыктывкаре издано уже девять томов мартиролога "Покаяние" с перечислением имен всех жертв ГУЛАГа на территории республики. В одном из них - имена родных Гранта. Этот том Торлопов лично подарил тренеру. И вручил свидетельства о смерти его дедушки и бабушки...
23 июня я получил по электронной почте письмо. Его автором был пресс-секретарь главы Коми Константин Бобров. 31-летний страстный поклонник футбола вложил в поиски могил родных Гранта, а потом и в организацию его поездки в Коми всю душу. За неполные три месяца мы с ним обменялись более чем 50 письмами по e-mail и еще большим количеством sms-сообщений. Бобров рассказывал о каждом шаге, радовался любому маленькому успеху, готов был смести с пути все преграды.
Сначала были подняты архивы ЗАГСа и МВД. Обнаружили, что 5 января 1941 года в Рабоге от миокардита скончался некий Абрам Эрцелевич Гранат, а 31 мая от пневмонии умерла его жена Руда Гранат. Бобров попросил выяснить у Гранта, имеют ли эти люди отношение к его родственникам.
Попадание оказалось стопроцентным! Тренер сообщил, что фамилия его семьи - как раз Гранат, а буква "а" исчезла из нее позже. А прадедушку звали именно Эрцелем. Более того, Меер Грант точно запомнил даты смерти своих родителей, и они совпадали с данными ЗАГСа Коми.
Далее выяснить место захоронения было уже делом техники. Как рассказал Бобров, обратной стороной ужасов ГУЛАГа была строжайшая отчетность. Не дай бог кто из спецпереселенцев исчезнет - виновный мог поплатиться жестоко, вплоть до расстрела. Поэтому в архивных документах сохранились данные обо всех 8800 беженцах из Польши, оказавшихся в Коми.
Но одно дело - выяснить место захоронения, и совсем другое - найти его. В тайге, где уже более полувека никто не живет.
Была организована экспедиция. От Сыктывкара до Рабога - порядка 200 километров, или 50 минут на вертолете. Но этот вид транспорта вначале задействован не был. Поехали на джипах. В какой-то момент они завязли: дорога, даже самая захудалая, закончилась.
А что такое северная дорога, мы выяснили на собственном опыте в воскресенье вечером, когда полтора часа по ухабам ехали в местечко Чернам на ужин в честь Гранта. Примерно в тех местах когда-то охранял зэков Сергей Довлатов. Знаменитый израильский журналист Рони Даниэль (в Сыктывкар прилетела съемочная группа 2-го канала телевидения Израиля), человек с суровым лицом и потрясающим чувством юмора, заметил по этому поводу: "Теперь я понимаю, почему Наполеон проиграл".
Но мы-то в Чернам хоть добрались. Экспедиция же в Рабог - остановилась: дальше ехать было некуда. Остававшийся десяток километров был пройден пешком - по лесу и непролазной грязи. Когда мы уже в куда более комфортных условиях прилетим в Рабог, для нас подготовят высоченные болотные сапоги. К счастью, будет сухо, и они не пригодятся.
Экспедиция, сопровождаемая пожилыми местными жителями, которые еще помнили дорогу в Рабог, все-таки дошла до цели. И обнаружили огромное поле, где поселок и располагался, а рядом - заброшенный погост. Теперь о нем напоминала только деревянная ограда да один-единственный сохранившийся крест. Ну и характерные провалы земли в местах, где без всяких гробов когда-то были похоронены люди. В том числе - дедушка и бабушка Авраама.
Когда ты наступаешь на такой вот провал, чувства трудно передать словами. И это - чувства тех, у кого в этой земле никого нет. А уж Гранта-то...
* * *
Порой в жизни бывают невероятные совпадения. Об одном - выходе отца Гранта из комы за два дня до поездки - вы уже знаете. О другом - одинаково страшной судьбе дедушек и бабушек израильского тренера и руководителя Коми - тоже. А теперь - третье.
Когда Грант прилетел в Сыктывкар, ему рассказали, что на столичном городском кладбище покоятся родители его бывшего босса Романа Абрамовича. Тренер пожелал, если возможно, увидеть могилу. Был стремительно найден Юрий Черемисин, старый товарищ Абрамовича-старшего, трагически погибшего на стройке, когда Рома еще даже не умел говорить. Взяв с собой огромный букет цветов, Черемисин провел всю нашу группу на могилу.
Более того, в процессе разговора выяснилось, что предков Абрамовича депортировали в Коми из Литвы в том же самом 1940-м, что и предков Гранта - из Польши! Судьбы двух еврейских семей шли параллельными курсами. Много лет спустя их потомки встретились в Англии. И едва не выиграли Лигу чемпионов, которая на фоне всех этих событий лично мне кажется сущим пустяком.
Гранта от этого совпадения словно прошило электрошоком. Это было видно по глазам.
Когда мы полетим в Рабог, наступит череда новых совпадений, о которых он будет думать.
Его дед, в честь которого Авраама назвали, погиб в Коми в возрасте 54 лет. То есть ровно в том, в котором Грант-внук приехал на место его смерти.
Его дочери сейчас 13. Именно столько было Мееру, когда в течение пяти первых месяцев 1941 года не стало обоих его родителей. Меер рыл для них в промерзшей земле могилы собственными руками. И хоронил - ими же. Как рассказал историк Михаил Рогачев, отправившийся с нами в Рабог, умерших в лучшем случае заворачивали в ткань. Но обычно не было даже ткани, и в землю клали, как есть.
Сыну Гранта нынче 15. В этом возрасте Меер уже два года как был сиротой и жил в Рабоге один. А потом еще два. Как выжил - знает только он сам. "Это самый оптимистичный и веселый человек, которого я когда-либо встречал, - рассказал Авраам. - Он не имел возможности выбирать, ехать ему в Коми или нет. Но он выбрал, как жить дальше. Можно было замкнуться в воспоминаниях, стать мрачным и нелюдимым. Но он оставил прошлое в прошлом. И только по ночам оно не давало и, наверное, не дает ему покоя".
Когда Авраам в 2001 году нашел в Польше место, где семья Грантов жила до войны, Меер остался к этому равнодушен. "Почему ты все время тащишь меня в прошлое?! Я хочу жить настоящим и будущим!" - ворчал он. Но когда в июне тренер сказал отцу, что в Коми нашли погост, где похоронены его родители, тот ушам своим не поверил. Потому что какой-либо учет - живых или умерших - в тех условиях казался невероятным.
Но он был. И когда историк Рогачев (на голове которого, что забавно, красовалась бейсболка с эмблемой Лиги чемпионов) рассказывал интересовавшемуся каждой деталью Гранту о том, что происходило в те годы, израильтянин то и дело восклицал: "Это именно то, о чем говорил мне отец!" Более высокого комплимента усилиям людей из Коми найти было невозможно.
О том, что Авраам полетел в Коми, он вначале отцу не сообщил. Два дня после возвращения к жизни - слишком короткий срок, чтобы так волновать человека, пусть тот и полностью вернулся в сознание.
Но на следующий день врачи разрешили Гранту рассказать отцу, где он находится. Реакция Меера оказалась неожиданной: "Там все так же холодно?"
Зимой на лесоповале в Рабоге 40-градусные морозы были нормой. А теплой одежды для спецпереселенцев не предусматривалось. Как и врачей. Стоит ли говорить, что люди там умирали сотнями, тысячами?..
* * *
Семья Грантов (точнее, Гранатов) до 1939 года жила под Варшавой. Война Германии с Польшей заставила их, как и многих других евреев, бежать на восток страны, в Белосток. Куда через несколько недель вошли советские войска.
Гранаты хотели вернуться в родные места. Но немцы пропускали обратно только поляков и украинцев, а евреев - нет. Как заметил Рогачев, это их в конечном счете и спасло, потому что иначе они точно стали бы жертвами Холокоста, попав в газовые камеры.
Но, избежав гитлеровского ада, семья Гранта в 40-м попала в ад сталинский.
У отца Авраама было девять братьев и сестер. Один попал под бомбежку, еще двое пропали без вести - по всей видимости, их ждала страшная судьба где-нибудь в Освенциме. Четвертый нашел приют у католического священника и после войны, когда его нашли, даже не знал, что он еврей. Еще одному брату и сестре удалось скрыться. Через какое-то время они попадут в Канаду и США.
А дедушку и бабушку Гранта с сыном Меером и двумя дочерьми - 14-летней Сарой и четырехлетней Рахелью - погрузили с тысячами других польских евреев в эшелоны и погнали в Коми. Валить лес.
Местным жителям общаться со спецпереселенцами было категорически запрещено. Тем не менее работали они вместе, и коми втихаря учили их, как правильно держать топор, как рубить деревья и сучья. Меер Грант по сей день поминает этих людей добрым словом. Но разве это могло их спасти, если зимой они вкалывали десять часов в день по пояс в снегу, при том что валенок вместо обычных ботинок им никто выдавать не собирался? В лютый мороз они носили легкую одежду. Как вообще кто-то из них остался жив?!
До сентября 41-го они были приравнены к заключенным. Потом была объявлена частичная амнистия, и теоретически спецпереселенцы могли уехать в любой город Коми. Только как оттуда можно было уехать? На чем? Куда?
По тогдашним правилам в подобных поселках должно было жить не меньше ста семей. А деревянных бараков на всех было - два-три. В среднем на человека приходилось три квадратных метра.
Еды было еще меньше. На детей никаких пособий и продовольственных пайков вообще не полагалось - пусть умирают, лишние рты не нужны. Трудоспособным людям официально платили зарплату. Но выдавали ее только в том случае, если они выполняли выработку по заготовке леса. Нормы же были такими, что даже подготовленный человек справиться с ними был не в состоянии. А уж городские жители...
В продуктовых ларьках была только мука. Из нее, хвои, трухи и опилок варили жуткое месиво - но оно хоть как-то заменяло людям пищу. Чистую воду взять было неоткуда - без реки-то. Дизентерия была нормой жизни. Как и любые другие болезни, поскольку врачей для спецпереселенцев предусмотрено не было.
В лесу собирали ягоды и грибы. Грибники из бывших горожан тоже были те еще - оттого и случались такие ужасы, как смерть от ядовитого гриба 14-летней Сары Гранат. Аркадий Абрамович, отец миллиардера, рассказывают, после войны видеть грибы не мог, поскольку все те страшные годы мама кормила его только ими...
Меер Грант рассказывал своему сыну Аврааму, что четыре года в Рабоге просыпался - и с утра до вечера думал о еде и искал ее. Чаще всего - тщетно.
Когда он остался один, по закону его должны были отдать в детский дом. Но евреи делали все, чтобы этого не происходило: по рассказу Рогачева, даже если у ребенка не оставалось родителей, их друзья прятали его у себя. Правда, Меер Грант говорит, что жил один. С 13 до 16 лет.
Как он жил? Как проходили его дни? Каким образом он не терял веру в то, что у этой жути будет счастливый конец? Об этом Грант и размышлял те дни, которые мы провели в Коми. "Сейчас мы знаем, что это закончилось в 44-м, - говорил он. - Но отец-то этого не знал. Я всегда пытался представить себе его, тринадцатилетнего, в той ситуации, в которой он оказался. И понять, каким образом он потом смог превратиться в завзятого оптимиста с великолепным чувством юмора.
- "Все, что нас не убивает, делает нас сильнее"?
- Именно так.
* * *
Мы прошли огромное поле - и попали на погост.
Грант попросил оставить его одного. Долго молился. По еврейскому обычаю сыпал на землю привезенный из святых мест Иерусалима песок. Зажигал свечи. Взял на память горсть рабогской земли.
Плакал ли? Мне показалось, что все держал в себе. Потом он скажет: "Ребята с израильского телевидения, наблюдавшие за мной в камеру, говорят, что плакал. Но я не помню. Я думал о своем выжившем отце, о погибших родных. И даже не чувствовал, текут у меня слезы или нет".
А потом они вместе с главным кантором (певцом) Московской и Петербургской хоральных синагог Барухом Финкельштейном пели поминальные молитвы по каждому из умерших в Коми родственников. И еще - молитву о жертвах нацизма и сталинизма. Ведь семья Грантов объединила в себе одно и другое.
Посреди русской тайги звучала еврейская песня-молитва. "Сюрреализм", - качали головой израильские журналисты. Я вообще не раз за дни этой поездки ловил себя на ощущении нереальности происходящего.
"У меня как будто с сердца упал камень, который я нес всю жизнь", - скажет мне позже тренер. С которым нас теперь объединяет что-то неизмеримо большее, чем принадлежность к футбольному миру.
В вертолете он заснул. Рабог высосал у Авраама столько душевных сил, что наступило опустошение. Это потом эмоции вернутся, да с такой силой, что он всю ночь не сможет сомкнуть глаз.
Едва мы вернулись в Сыктывкар - полил дождь. Он словно деликатно ждал, пока святая миссия будет выполнена.
За два дня в Коми Грант успел еще многое. Выступил в местном еврейском культурном центре, где дети посвятили ему прекрасные танцы. Посмотрел тренировку молодых футболистов и ответил на их вопросы. Среди которых были заковыристые, например: "Сложно ли было работать с Абрамовичем?"
Грант отреагировал, как политик высшего разряда: "Вы должны гордиться тем, что есть такой человек, который вышел из ваших мест и столького добился. Он должен стать для вас примером того, что достичь в жизни можно всего".
Поучаствовал Грант и в открытии мини-футбольного турнира среди команд детских домов, проходившего в новеньком, отличном дворце спорта. Эта идея поразила его в самое сердце. А один из ребят произвел своей искренностью и непосредственностью такое впечатление, что Авраам собирается пригласить его либо в Израиль, либо в Англию на матч премьер-лиги. Ведь отец Гранта тоже рано стал сиротой, и тренер никогда не забывает об этом. Он вырос на том, что его семья, не бедная, но и не богатая, всегда отдавала десять процентов дохода на благотворительные нужды. Как велит древний еврейский закон.
Велит он и бороться за свою землю и свободу. В 44-м выживших в Коми польских евреев отпустили на Украину, а в 46-м Меер на корабле отправился в Израиль. Судно, однако, было перехвачено британскими властями, а все его пассажиры на год отправлены в тюрьму на Кипр. "Как там было?" - спрашивал потом Авраам отца. "Пятизвездный отель", - отвечал Меер.
Когда он в 47-м все-таки добрался до Израиля, прямо с корабля поехал в Иерусалим, воевать за независимость. А вскоре, уже в мирной жизни, встретил будущую жену, беженку-еврейку из Ирака. И на свет появился будущий финалист Лиги чемпионов Авраам Грант.
В Коми он не раз говорил "спасибо" футболу, хотя вроде бы при чем здесь игра? Тренер объяснял: не было бы футбола - не было бы и интервью "СЭ". И тогда глава республики не узнал бы об истории семьи Гранта и не распорядился начать поиски. И не нашлись бы неравнодушные люди, которые довели эту историю до логического завершения.
- Ваш отец, дай бог, восстановившись после болезни, не пожелает сам приехать в Коми? - спросил я Гранта.
- Зная его - не думаю. Он никогда не любил жить прошлым. Но фотографии поглядит с интересом и рассказ мой выслушает внимательно. А вот своих детей сюда обязательно привезу. Ведь я пережил здесь, в Коми, один из самых волнительных моментов моей жизни. И не забуду этого никогда.
