Похороны Яшина, «Мерседес» Бескова, бесстрашный Толстых. Сто лет «Динамо» в историях
Ознакомившись с водопадом добрых слов в адрес великого «Динамо» к столетию, я крепко задумался. А ведь и мне есть что сказать! Вот и говорю — выдержав паузу. Пока выговорятся остальные.
Мое «Динамо»... Мое «Динамо» — это «брехаловка», которую застал. Сам пристраивался к толпе московских мужичков, вытягивал шею, силясь расслышать. Помню их тряпичные сумки, очки в пластмассовых оправах и панамы унисекс.
Эти мужички знали все — и споры были жаркие. Замирающие порой в мгновении от рукоприкладства. Это они, динамовские мужички, едва не снесли контролеров, отказывавшихся пускать без билета на матч «Динамо» закончившего уж Игоря Добровольского. Только-только вернувшегося из Испании. Провели!
Пожалуй, мне их не хватает. Но я смотрю на нынешний динамовский размах в архитектуре — куда они здесь вписались бы? Да никуда.
Васька
Мое «Динамо» — это очередь в билетную кассу на площади у метро. Вот он, двухрублевый билетик-то, в потной ладошке! Это ли не счастье?
То «Динамо» из 80-х порой давало такие представления, что не жалко было бы отдать и пятерку.
У «Динамо» 80-х была самая красивая форма. А у трибун — странные любимцы. Вроде Буланова или Каратаева.
— Васька! — голосил кто-то рядом. — Васька, ё! Гони его!
Оборачивался к соседу:
— Васька-то, а?
«Васькой» и был Каратаев. Пройдут годы — я уж забуду, как играл Васька. Но буду помнить тот вопль, стелившийся по Петровскому парку до самого царского путевого дворца.
А однажды, разговорившись с Сергеем Силкиным, разузнаю про судьбы парней из 1980-х:
— Васька Каратаев то ли в Швеции, то ли в Финляндии. А Миша, брат-близнец, в Москве. Сынишку в нашу школу водил.
— Кто-то из того состава работает физруком.
— Зато в Швеции. Демидов! Интересно сложилась судьба Буланова. Уехал в Германию, женился на дочери босса клуба. Работает в его фирме, отмывают стеклянные здания. А Головня — в Сан-Диего. Сначала бизнесом занимался, потом в казино пошел работать.
— Кем?
— Крупье. Еще жену подтянул. Так и трудятся в одном заведении. Скляров мелькнул в России — и тоже в Штаты уехал.
Генерал
То «Динамо» лихими атаками могло загнать кого угодно — и самой малости не дотянуть до чемпионства. До сих пор встречаю Алексея Прудникова, душевнейшего из людей. Тяну про себя: «Эх, Алексей Палыч. Как же вы зевнули от Раца-то?» Если б не тот гол — быть бы «Динамо» чемпионами...
То же самое «Динамо», малости не дотянувшее до золотых медалей, могло в самом скором времени сдуться дома «Металлисту» 0:3. Говорили, после матча прямо в фуфайках всех футболистов загнали в кабинет к самому важному из генералов — тот долго топал ногами и тряс кулаками в воздухе. Так топал, что едва не валились со стен фотопортреты членов политбюро — товарищей Зимянина, Воротникова, Слюнькова и примкнувшего к ним Долгих...
Вот это — мое «Динамо». Лихое и непредсказуемое. Команда настроения.
В том «Динамо» я научился любить то, что ненавидел в других. С необъяснимой нежностью относился к Никулину и Новикову. Когда летели на какого-нибудь Блохина с двух сторон — о-ох как это было ярко! Как значительно! Ну, Олег Владимирович? Понравилось? Это вам не над Берти Фогтсом издеваться. Шипы Новикова и Никулина блестели на солнышке. Усачам из «Торпедо» вытачивали титановые шипы на ЗИЛе — но динамовские казались еще злее. Еще титановее.
Потом те же фокусы со злым подкатом повторял в Киеве Олег Кузнецов или Пучков в «Днепре» — и я фыркал. Это что такое? Ну как так можно?!
Подкат
Рассказывал недавно Александр Васильевич Новиков, посмеиваясь, как вышел против тбилисского «Динамо» совсем больным. Шагу ступить не мог, все ныло.
— Грузин перед матчем один вопрос волновал: «Новиков приехал?» Кто-то ответил: «Да, но у него травма. Вряд ли сыграет». И тут на выходе из раздевалок сталкиваемся с тбилисцами. Гуцаев видит, что я в составе. Меняется в лице. Разворачивается, начинает майку снимать: «*** [блин]! Не буду играть!»
— Но вышел?
— Куда ж денется? А мне поручили персонально его опекать. Они с центра разыгрывают мяч, откатывают Гуцаеву. И в ту же секунду я в подкате лечу!
— Срубили?
— Нет-нет, отнял чисто! Но он окончательно приуныл. Встал на фланге и не рыпался. А я рядом. Мне же сказал Соловьев: «От Гуцаева ни на шаг!» Игра в стороне, а мы кукурузу охраняем. Не знал бедный Гуцик, что бегать я не могу. Знаете, что самое удивительное?
— Что же?
— Хлопнули мы Тбилиси — 2:0! А они в предыдущем туре «Спартаку» три накидали, «Вест Хэм» 4:1 грохнули, следом «Фейеноорду» трешку ввалили. Это 1981-й, как раз в тот год Кубок Кубков взяли.
Бесков
Мое «Динамо» могло обыгрывать в Москве 3:0 ростовский СКА — и проиграть 3:4. Не потому, что «сливали» — нет! Искренне! Просто не пошло. Бывает.
Мое «Динамо» — это Бесков. Снова принявший команду в семьдесят с лишним. Помню его колючий взгляд под трибунами, кепочку, из-под которой бровей не видно.
Бесков отчитывал самого модного из телевизионных репортеров той поры.
А потом, оборвав самого себя на полуслове, махнул рукой — и пошел к служебному подъезду. Не забыл достать из кармана мерседесовский значок — и привинтить к капоту. Чтоб проехать честь по чести три улицы — до легендарного дома у памятника Маяковскому.
На этом же салатовом «Мерседесе» до последних дней будет ездить Валерия Николаевна, уже похоронившая мужа. Но эмблему, сколько помню, не отвинчивала...
«Динамо» с Бесковым заиграло довольно ярко — с Божьей помощью вырвав Кубок у могучего «Ротора». В составе были Саматов, Сабитов, Шульгин и Яхимович.
А умненькому Омари Тетрадзе, явившемуся к завтраку в шлепанцах на босу ногу, Бесков выкрикнул в лицо:
— Ты отчислен!
В ту пору, когда никого уж не «отчисляли» — а могли только продать. Или выменять на комбайн — как «Ростсельмаш» выменял у «Ротора» защитника Нечая.
Мы, юные корреспонденты, над Бесковым и его причудами угорали. Не понимая масштаб фигуры.
Все дошло годы спустя. Звонил размякшему Константину Ивановичу домой. Тот, как ни странно, был рад. Предлагал звонить еще.
Фильм
А фильм «Футбол нашего детства» смотрю — и слезы на глазах. Каждый раз история повторяется. Я знаю, чем это закончится, — но смотрю снова и снова.
Вот играет марш Блантера, в центральном круге старого «Динамо» выстраиваются великие старики-динамовцы — а напротив деды из ЦДКА.
Половины нет в живых — но диктор (кажется, я узнаю голос Валентина Валентинова) вызывает мертвых из вечности: Алексей Хомич!
Камера выхватывает пустоту. Хомича, великого «Тигра», иссушил рак четырьмя годами раньше. Мучительно умирал перед самой московской Олимпиадой.
Но многие тогда, в 1984-м, еще живы.
— Константин Бесков!
Живой, бодрый, с ровненьким пробором Константин Иванович смотрит на всех нас.
Отец
Вот это — мое «Динамо». Как и ресторанчик, которым командовал бывший вратарь Крамаренко-старший. Кого там только не встречал!
Однажды сидели с Игорем Добровольским — и выпивал с нами кряжистый мужичок. Игорь отошел, а я склонился к уху. Спросил уважительно:
— Вы — отец?
— Я — Минаев! — с некоторой злобой ответил тот.
Я понял его досаду — еще вчера его, парня с двумя сердцами, мечтал заполучить Лобановский. Сборная выходила на поле — десять киевлян и Минаев. Это он жил с артисткой Гундаревой — она мечтала выйти за Александра, а он крутил-вертел. Ну и открутился.
А сегодня — не узнают! Более того — на стадионе «Динамо», где и вершил подвиги, принимают за папу Добровольского.
Через год-другой мы подружимся.
Автомобиль
Мое «Динамо» — это чудеснейший старик Петрович. Владимир Петрович Кесарев. Если доживу до печальных лет — хочу быть таким, как он.
Так же ловко сдергивать с залысинок бывалую кепочку — и швырять на стол словно на взлетную полосу. Развернувшись в воздухе, кепочка Кесарева ложилась ровно меж двумя подстаканниками. Я понимал: трюк отшлифован годами.
Если доживу, буду так же ловко оттягивать подтяжки — чтоб щелкали по животу. За секунду создавая атмосферу доверия и любви.
Я тоже женюсь на молоденькой женщине и буду гонять на огромном автомобиле.
— Угнали мой «Патриот». Прямо от дома увели, — как-то горевал при мне Кесарев.
Я досадливо цокал языком. Вот несчастье.
Но Кесарев тут же расцвел:
— А как в родном «Динамо» узнали — сразу говорят: «Не печальтесь, Владимир Петрович! Мы вам другой купим». Вот, подарили «китайца». Он не хуже! У меня имение во Владимирской губернии. Маленький домик. Еду туда — на «китайце» чистое наслаждение.
Я слушал все это — и становилось так тепло. Так хорошо. Будто с родным дедом рядом.
Я забывал в ту пору, что стою рядом с великим футболистом из 1950-х. Зато регулярно вспоминаю теперь.
Кабинет
Мое «Динамо» — это заваленный бумагами кабинет Николая Толстых. Имел счастье в нем побывать.
Помню бело-голубое знамя в углу. Белая часть под слоем пыли казалась скорее серой.
Взгляд цеплялся за карту на стене с какими-то пробоинами. Я был юноша наблюдательный — отметил кучность проколов.
Позже узнаю — для некоторых посетителей у Николая Александровича была заготовлена реприза. Выхватывал ручку-указку, довольно модную для 1990-х игрушку. Ловким движением кисти расправлял на полную длину. Ручка превращалась в рапиру.
Все это проделывалось, чтоб ткнуть в нужное место на карте:
— Место ваше — на Колыме. Что вы до сих пор не там — это не ваша заслуга. А наша недоработка.
Посетитель цепенел, а Ленинградский проспект подбадривал откуда-то из-за окна жизнерадостным трамвайным перезвоном.
«А будет ли на Колыме трамвай?» — озадачивался каждый второй.
Эх, Николай Александрович. Даже не знаю, чего во мне больше — любви к вам или уважения. Я не шучу. Вы для меня образец. Пока не окончательно сформулировал для самого себя, чего именно. Как говорила Алиса в Стране чудес: «Это наводит на мысли. Но непонятно на какие».
Точно — образец смелости и неподкупности. Я ж знаю, как ему грозили в 1990-е. Не считаясь с полковничьим званием. Как нагонял жути кто-то из подмосковных бандитов: «Лоб у тебя широкий, стрелять удобно». Николай Александрович и бровью не повел.
Он был комиссаром Каттани нашего футбола. По счастью, выжил. Но от больших дел оттерли.
Мне жаль. Но уважение безмерное. Толстых точно — «Динамо» моей юности.
Заголовок
Мое «Динамо» — это самые сердитые контроллеры Москвы. Деды с металлическими зубами, охранявшие ложу прессы.
Стоило мне сесть не туда — подскакивал самый гнусный:
— Это место Олега Сергеевича!
Мне не надо было объяснять, кто такой Олег Сергеевич. Конечно же Кучеренко, главный редактор «Футбола».
Про него легенды ходили — как учился в суворовском училище. Несмотря на очки с линзами в полсантиметра, готовился стать красным офицером.
Как-то бежал на лыжах в противогазе, очки запотели. Снял противогаз, желая протереть — и был отчислен.
Мы, юные, знали, как Олег Сергеевич ездит по всему свету за самыми разными командами. Но, приезжая в Швейцарию, запирается в номере и никуда не выходит. Прокурив все углы. Кто-то из фотографов заглядывал:
— Олег Сергеевич, выйдем в город?
— Не могу, — отвечал строго Кучеренко.
— Что случилось?
— Жду важного звонка из Москвы! Должны сообщить, как сыграли «Кайрат» с «Динамо»...
Я усмехался, слушая эти истории.
Еще в газете «Правда» ветераны редакции с 50-летним партийным стажем меня научили:
— Во-первых, никогда не называй свою писанину статьями. Только «заметки»!
Я сдержанно кивал.
— А во-вторых, заголовок заметки должен подходить к фотографии голой бабы. Если подходит — значит заголовок отличный.
Я запомнил на всю жизнь. Заголовки Олега Кучеренко потешали всю Москву — однако ж подходили к фотографиям обнаженной женщины идеально. Поэтому я затруднялся понять, хороши ли они.
Некоторые помню до сих пор. Такой, например — «Пришло время напрячься до предела». Умрешь — лучше не придумаешь.
Однажды, после тяжелого поражения, Олег Сергеевич решился на отчаянное — «Провели мордой по асфальту». Разорвал, так сказать, внутренние барьеры. Это ли не прелесть?
...Вот там, на старом стадионе «Динамо», я неохотно двинулся с нагретого места — уступая Олегу Сергеевичу. Который навис надо мной облезлым коршуном.
Всякий раз, приходя на стадион «Динамо», я вспомнил — вот это место не занимать. Верхний ряд — самое дальнее. Кучеренко уж давно ушел на радугу, я все помнил: туда — ни-ни...
Газетка
На том стадионе «Динамо» я застал еще старика Ваньята, черт побери. Лишь по двум журналистам, если память не изменяет, объявляли минуту молчания на всех стадионах страны — Юрию Ваньяту и нашему главному редактору Владимиру Кучмию. Я и не надеюсь стать третьим. Оцениваю трезво.
На «Динамо» видел, как чествуют старенького совсем Сергея Сергеевича Ильина и первого вратаря сборной СССР по футболу Николая Соколова. Цепкая юношеская память зачем-то сберегла даже отчество — «Евграфович»...
Это ему, родившемуся в 1897 году, посвящали песни. Например, всем известную «Эй, вратарь, готовься к бою, часовым ты поставлен у ворот...» А я его видел живьем — на стадионе «Динамо»!
Это здесь, на стадионе «Динамо», легендарный Леонид Трахтенберг упреждал конфуз — Константин Бесков собирался в кремовом плаще присесть на мокрую скамейку:
— Нет-нет, газетку-то, газетку! Вот теперь можно...
Лично расправлял и усаживал Бескова. Не исключаю — поверх собственной заметки. Вместо отпечатка скамейки Константин Иванович на полах плаща уносил домой типографский отпечаток — «Советский спорт».
Я смотрю на фотографию из 1950-х — Михаил Жаров, косая сажень в плечах, поднимается на переполненную трибуну. Все улыбаются, он тоже.
С радостью фиксирую знакомые контуры — это ж «Динамо»!
Книжка
Мое «Динамо» — это похороны Льва Яшина в манеже. Явился я туда чумазым, прямо с мячом под мышкой. Гонял в футбол на соседнем стадионе «Юных пионеров».
В стоящем у гроба бледном человеке узнал Эдуарда Стрельцова. Не перепутаешь — это он был на обложке потрясшей меня книжки «Вижу поле».
Три футбольные книжки я зачитал до дыр — первую, маленькую, книжицу Дасаева в зеленой обложке. «Свисток» Харальда Шумахера. Ну и «Вижу поле» Стрельцова. Потом появится еще один шедевр — «Невозможный Бесков». Это вообще чудо из чудес. Ощущение, будто стоишь рядом с героями — и слушаешь, наблюдаешь...
Открываю сегодня стрельцовскую — и снова выплывает тот образ из динамовского манежа. Говорят, тогда произнес Эдуард Анатольевич: «Я — следующий».
Так и случилось.
Подполковник
Мое «Динамо» — это Адамас Голодец. Ненадолго ставший главным тренером после сорока лет работы вторым. Сразу пошло — обыграли по снежку в тренировочном матчи «Спартак» 4:1!
Крошечный Голодец хотел похлопать меня, юного корреспондента, по плечу. Но дотянулся только до лопатки.
Указал на «шестерку» с трещиной во все лобовое стекло.
— Поехали ко мне домой. Там все расскажу.
Ехать было буквально до соседнего двора. Куда-то на Башиловку, кажется.
Кормил меня премудрый Адамас Соломонович диетическим супчиком с кусочком курицы.
Указывал с гордостью на недавнюю покупку — циклопического размера телевизор. Прилагающийся кассетный видеомагнитофон. Принудил меня смотреть запись матча, на котором я зяб час назад.
Минут через десять Голодец заметно погрустнел — на телевизоре такого размера технические изъяны его футболистов смотрелись довольно выпукло. Счет 4:1 больше не очаровывал.
Я как мог веселил вопросами. Формулировал емко — стараясь не повторить ошибку корреспондента Квятковского. Тот придумал вопрос словно серпантин — многоступенчатый, витиеватый. Потом поднял глаза на Адамаса Соломоновича — а тот прикрыл глаза и дремлет...
— Вы вот на пресс-конференцию пришли в милицейском галстуке, — простодушно напомнил я.
Сегодня странно даже вообразить такое. Вы представляете Славишу Йокановича в милицейском галстуке на резиночках? Или Сандро Шварца? Вот и я затрудняюсь.
— Да! — вскричал вдруг Адамас Соломонович, всю жизнь говоривший полушепотом. — Тебя на улице обидят — ты куда пойдешь? В милицию! Да, я подполковник!
Заметку я так и назвал — «Подполковник».
Голодцу понравилось.
