«Отец отравился ядовитым газом и умер. Остались с мамой и тремя братьями». Большое интервью Бориса Михайлова
Великий капитан ЦСКА и сборной СССР назначил мне встречу при входе в старый цеэсковский дворец на Ленинградке. Там, где его знает и любит любой охранник, любая гардеробщица. Где кого угодно спрашиваешь: «Бориса Петровича видели?» — и фамилию называть не надо. Зато люди немедленно расплываются в улыбке.
«Слева на фасаде — портрет Локтева, но вы идите направо, в сторону портрета Тарасова», — объяснял мне накануне по телефону Михайлов. И я осознавал, что для меня Локтев и Тарасов — это портреты, пусть и прочитал я о них тонну литературы. А для него — тренеры и живые, да-да, все еще живые люди. Он убедит меня в этом своими рассказами и словесными портретами.
У него пружинистый, совсем не стариковский шаг. Мы идем в пресс-центр, когда-то видевший сотни, а то и тысячи пресс-конференций — в том числе и с Михайловым на подиуме. Но то время уже прошло. Если Борис Петрович этим и тяготится, то не дает это понять. Уныние и ворчание — вообще не про него. Всем бы так в его сегодняшние 75.
Их он отметит без размаха, в кругу семьи собственной, а не хоккейной. «70-летие хорошо отпраздновали, зачем частить? — улыбается Михайлов. — Если суждено дожить до восьмидесяти — может, и накрою. А юбилей отмечу, не волнуйтесь. И хорошо отмечу!»
Кто бы сомневался!
У него узнаваемый с полуслова тембр, свой язык и неповторимая интонация — что мне в собеседниках нравится больше всего. Причем тут не имеет никакого значения, из какой они страны. Точно так же узнаваем Фил Эспозито — этакое альтер-эго Михайлова из сборной Канады. Его голос тоже ни с кем нельзя перепутать.
«В 72-м Кларк для нас был гад ползучий», — ну вот как такой колоритной лексикой не наслаждаться? Кто еще сейчас так изложит? Или — об эмоциях перед первым матчем Суперсерии-72: «Чувствую, у меня по позвоночнику ручеек пота течет — чух-чух-чух!»
Эти титаны ничего и никогда не боялись. Они били и их били. Их можно было ударить и даже нанести травму. Но нельзя было сломить. По звонкости их голосов очевидно — так дела обстоят и по сей день.
Да, они не миндальничали, не щеголяли на льду в белых фраках и могли запросто залезть под кожу, в том числе и друг другу. Но без этого ведь нет настоящего хоккея. И когда я спрашиваю Бориса Петровича, не скучает ли тело по катанию, то слышу: «Нет. Просто выходить на лед и кататься мне неинтересно. Я так не могу. Играть так играть. Тогда уж — зацепи-ить...»
Михайлов озорно, как умеет только он, усмехается и подмигивает. И сколько же ностальгии звучит в этом, казалось бы, таком приземленном, сердитом хоккейном слове.
...Разговор заканчивается. И ты понимаешь, какое же это счастье — два часа слушать человека, которому на много лет доверили капитанскую повязку хоккейной сборной всей огромной страны. Партнера по звену Петрова и Харламова. Да, ко всему прочему, еще и главного тренера, выигравшего с Россией единственный чемпионат мира за последующие 15 лет.
Человека, у которого великие друзья и великие враги. Одного из главных творцов великого хоккея, именно в 70-е, в михайловское время, ставшего мировым.
Хозяин «Торонто» предложил миллион. Я ответил: «Мы — советские миллионеры»
— Во время ваших многочисленных приездов на игры в Северную Америку вас когда-нибудь пытались выманить в НХЛ? — посреди разговора о Суперсерии-72 интересуюсь у Михайлова.
— А как же! После первого матча Суперсерии, выигранного нами в Монреале, мы переехали в Торонто, и ко мне подошел хозяин «Мэйпл Ливз» (Харольд Баллард, — Прим. И.Р.). Переводчиком тогда был не Всеволод Кукушкин, а Виктор Хоточкин из федерации хоккея СССР, высокий парень, который потом много лет работал в Олимпийском комитете. Он мне и перевел слова владельца «Торонто», который предложил мне миллион долларов в год. И сказал: «Хоть завтра надевайте форму».
— «В зобу дыханье сперло»?
— Это же надо было убегать. А у нас такого и в мыслях не было. Хотя, когда уже прошло время, и спустя годы после этих игр 1972 года наше государство стало более открытым, я подумал: «Конечно, хотелось бы попробовать». Но было уже поздно. Мечта так и осталась мечтой.
— Разрушаете стереотипы! Считается, что тот владелец «Торонто» был жутким антисоветчиком. Он ведь даже много лет не позволял проводить в своем дворце игры клубных суперсерий. А тут, оказывается, вам контракт предложил.
— Может, он обиделся на мои слова? (смеется) Потому что, когда он предложил мне контракт, ребята говорят: «Отвечай!» И я ответил: «Мы — советские миллионеры!» Баллард отреагировал так: «Извините, я ошибся». И ушел.
— Скотти Боумэн рассказывал мне, что был очень суеверным человеком и, в частности, уговаривал Вячеслава Козлова отказаться от 13-го номера. Но не преуспел, когда Козлов с этим номером выиграл в составе «Ред Уингз» первый Кубок Стэнли, махнул рукой. А как 13-й появился у вас? И не было ли по этому поводу каких-то суеверий со стороны тренеров?
— Никаких. Я получил этот номер в сборной Советского Союза, когда впервые туда попал. Как раз в тот момент закончил карьеру Виктор Якушев, с которым мы два года перед тем отыграли за «Локомотив». Он и играл в сборной под 13-м. Я взял эту «чертову дюжину» с удовольствием. Тем более что очень уважал Якушева как игрока и человека.
А «мой» клубный 7-й номер был уже занят. В ЦСКА я пришел из «Локомотива», когда завершил карьеру Константин Локтев, и нас с Володей Петровым, как уже потом выяснилось, Анатолий Тарасов приглашал как раз на места Локтева и Александра Альметова. И мне сразу дали локтевскую «семерку». Если же возвращаться к числу «13», то у меня и квартира на 13-м этаже. Причем я вытащил ее по жребию!
— Это как?
— Игрокам ЦСКА должны были дать две квартиры в одном доме. Одна была на 17-м этаже, другая — на 13-м.
— Только не говорите, что разыгрывали вы ее с Валерием Харламовым.
— Нет, с Геннадием Цыганковым. Говорю Гене: «Ну, отдай 13-й. Я же все-таки под ним играю». — «Нет». Нет так нет. Начальник команды бросил в шапку две бумажки. «Вытаскивай, — говорю. — У тебя 17-й этаж». Разворачивает: «Да. А откуда ты знаешь?» Потому что не могло быть по-другому. И номер машины у меня до сих пор — 013.
Я хожу по земле, но меня не кусайте!
— Подобные споры вы всегда выигрываете? И вообще, считаете себя фартовым?
— Нет, не считаю. Просто в тот раз так получилось. А вообще на меня с неба никогда ничего не падало. Я ставил себе цели и шаг за шагом шел к тому, чтобы их выполнить. И с детства привык брать ответственность на себя. Отец погиб (Михайлову было 10 лет, — Прим. И.Р.), а нас осталось четверо сыновей. Мама, уходя на работу, говорила всем: «Слушайтесь Бориса». И это при том, что моему брату Виктору было на четыре года старше меня. Понимал, что маму нельзя расстраивать. И все равно расстраивал. Однажды во время прогулки оба младших разбежались — сколько нервов ушло, пока их нашли!
— Отец умер скоропостижно?
— Он отравился. Газом. Работал водопроводчиком, и они полезли чинить трубу, которая была заполнена ядовитым газом. Напарника откачали, а моего папу — нет... Это было послевоенное время. Во многих тысячах семей не было отцов, погибших в Великую Отечественную. А у нас произошла трагедия в мирное время.
И отец до гибели, и мама меня всегда воспитывали так — не уступать и бороться до конца. До сегодняшнего дня так и живу. Люблю говорить: «Я хожу по земле, но меня не кусайте!»
— Вы же пошли работать на завод в 16 лет.
— Еще в 15 — учеником электрика. А как исполнилось 16 — да, учеником автослесаря. Проработал два года, потом уволился — надеясь, что через молодежную команду ЦСКА попаду в первую. Но, говоря честно, в то время в любую московскую команду высшей лиги попасть было просто невозможно — такой уровень, такая конкуренция.
— Это вам-то, будущему капитану сборной?!
— Да тогда ни о какой сборной я и мечтать не мог. Помню, перед отпуском в старом дворце ЦСКА, который был на месте нынешнего, молодежная команда армейцев играла против ветеранов. Меня туда приглашали, и я вышел на лед против уже закончивших карьеру Шувалова, Бабича, Елизарова, Виноградова, а главное — Боброва. Они нас разгромили — 7:14. Всеволод Михайлович забил семь шайб. А я как центральный нападающий держал его... (разводит руками — Прим. И.Р.). Вот так первый раз встретился на льду с этим великим человеком. Смотрел на него как на икону.
— Чтобы начать, как сейчас бы сказали, профессиональную карьеру (хотя тогда наши хоккеисты назывались любителями), вам пришлось почти в 18 лет уехать на три года из Москвы в Саратов. Если бы кто-то, когда вы отправлялись туда, напророчил вам букву «К» в сборной СССР — поверили бы?
— Конечно, нет! Когда я попал в московский «Локомотив» — для меня это уже счастье было. Мечта сбылась — играть в команде мастеров! Ну а уж когда Тарасов в ЦСКА позвал — этого даже представить было невозможно.
Давайте откровенно. Как я мог пробиться? Отец умер. Мама одна, должна прокормить четверых сыновей, контролировать нас некому. Мы с утра до вечера принадлежим сами себе. Учился я... средне. После семи классов пошел работать. Как тут проявишь себя?
— Проявили же.
— Потому что спорт мне нравился, и у меня в нем получалось. Говорю себе: если бы не стал заниматься спортом, то не знаю, что бы из меня вышло. Благодарен судьбе, что пошел в этом направлении. И что в то время только стали зарождаться дворовые команды. Это потом уже их взяли под себя ЦК комсомола — и пошли «Золотая шайба», «Кожаный мяч»...
Нашу дворовую команду в московском дворе на нынешней улице Гашека организовал даже не какой-то бывший хоккеист, а женщина-общественница. Потом инициативу подхватила партийная организация домоуправления. Всех, кто гулял на улице, заняли мячом и шайбой. И вот мы дворовой командой начали себя показывать.
Знаете, ребят одареннее меня на всем моем пути в хоккее было много. Но они были с ленцой. Потому ничего и не достигали. А я жил хоккеем, для меня это было все.
Кларк был для нас гад ползучий
— Слушаю ваш девиз: «Я хожу по земле, но меня не кусайте!» — и вспоминаю детали Суперсерии-72. Пару лет назад беседовали с Филом Эспозито, который когда-то говорил: «В сборной СССР уважаю всех, кроме Михайлова». Спрашиваю: «С тех пор ситуация изменилась?»
— А он?
— «Да, — говорит, — изменилась. Мы общались на 40-летие Суперсерии». А дальше приводит ваш с ним диалог. Очень хотелось бы узнать, правду ли говорит старина Фил.
— Ну-ка, ну-ка...
— «Мы встретились в России в 2012 году. Говорю ему: «Я не люблю тебя». Он мне: «И я тебя». — «Давай я скажу — почему. Потому что ты уколол меня клюшкой между ног, а я тебе не отомстил». — «Нет, ты мне отомстил. Мне пришлось сделать операцию на подколенном сухожилии из-за всех тех ударов клюшкой по этому месту, которые ты мне наносил». — «Я делал это? Тогда мы в расчете». И Эспозито заключил: «Теперь он мой друг!» В чем-то приврал?
— Нет. Он меня в икру, я его под ребро. Он меня матом по-английски, я его по-русски... И понимали друг друга. Никаких проблем! В молодые годы мы встречались на банкетах после матчей. И всегда с уважением друг друга приветствовали.
— А вы, как везде пишут, на скамейке не успокаивались, на скамейке заводили команду даже в самые тяжелые моменты. Так?
— Слово какое-то — «заводили» (смеется). Заводят будильник! А я просто знал, кому как сказать. Кому по рабоче-крестьянски, кому чисто по-человечески. Перед первой игрой трясло. И тут еще посреди всех этих разговоров и статей в прессе, что нас разорвут, в раздевалку приходит Рагульский, руководитель делегации. После Боброва и Кулагина берет слово: «Ребята, надо достойно проиграть!»
— Ваша реакция?
— Все переглянулись. Потом выходим. Нам просто хлопают, а канадцам — все встают и такой рев! Чувствую, у меня по позвоночнику ручеек пота — чух-чух-чух! Тридцать секунд проходит — гол, седьмая минута — второй. Думаю: «Под танк попали». И добивают нас похоронным маршем.
Но потом Женька Зимин одну отыграл, Вовка Петров сравнял (с передачи Михайлова в меньшинстве — Прим. И.Р.). В перерыве Всеволод Михайлович приходит: «Вы что, ребята, обалдели? Играйте в свою игру! Побыстрее пасуйте, побыстрее катайтесь — и все будет хорошо».
— Гимн-то тогда пели? Принято было?
— Нет.
— Собой были довольны по итогам всей серии?
— Конечно, нет. Не было морального удовлетворения от того, как сыграли у себя дома. Народ же не обманешь.
— Эспозито говорил мне: «В Москве мы заставили их играть в нашу игру. И когда Михайлов ударил ногой Гэри Бергмана, я сказал парням в раздевалке: «Мы взяли их! Они начали размениваться, делать то, что надо нам!» Найдете что ответить?
— Может, это действительно так. У нас к ним стала проявляться злость, которая мешала играть с холодной головой. Но кое-какие моменты рассказывать не буду (усмехается).
— Всех участников Суперсерии, с кем общаюсь, спрашиваю — кто был у наших лучшим? Эспозито вот говорит, что Якушев. Фрэнк Маховлич — что Третьяк. Многие называют Харламова. А ваше мнение?
— Все были хороши! Сашка Якушев отыграл здорово московскую часть серии, в ней он был лучшим. Но стабильнее всех отыграл, конечно, Третьяк.
— Вы тогда понимали масштаб этих матчей? Или для вас это было то же самое, что Олимпиады и чемпионаты мира?
— Понимали. Петр Первый открыл окно в Европу, а мы — окно в НХЛ. Только после этих встреч там поняли, что не только у них есть хоккей и хорошие игроки. В Европе таких — море! Вот почему до сих пор и канадские участники той Суперсерии с удовольствием вспоминают эти встречи. Они ведь дали толчок для развития и НХЛ, и всего мирового хоккея. То, что было дальше — матчи со сборной ВХА, Кубки Канады — уже вторично. А первое — это история! Впрочем, Олимпиады — это тоже что-то особенное.
— Зато в команде ВХА играл 46-летний Горди Хоу.
— И очень прилично! Легенда. В то время играть до 46... Мы с ним и раньше встречались — когда ВХА только организовалась. Он играл в Хьюстоне и выходил в звене со своими сыновьями. Когда на него полез Владимир Ковин, так вся канадская команда во главе с сыновьями на горьковчанина бросилась! Хоу тоже, кстати, был не пай-мальчик — как судья не видит, он мог ткнуть так, что мало не покажется. В хоккей вообще играют мужики, которые не любят прощать, когда их обижают.
— А Харламов тоже мог исподтишка ударить?
— Валерка — нет. В открытую мог врезать, а исподтишка — никогда.
— Вы Кларку не простили травмы, которую он умышленно нанес Харламову в шестом матче Суперсерии? Или за давностью лет эмоции сошли на нет?
— В тот момент он для нас был гад ползучий. Не думаю, что тренер дал ему задание любой ценой вывести Харламова из игры. Нанести такую травму противнику — это проявление слабости. Но ведь Кларк не был слабым игроком! Может, он и не хотел, чтобы все получилось именно так? А сейчас... (машет рукой)
— Потом вы когда-нибудь встречались, спрашивали его об этом?
— Не-ет...
Минута слабости и плечо Родниной
— Как вы стали капитаном сборной и ЦСКА?
— Случайно.
— Бросьте. Капитанами таких команд случайно не становятся.
— Капитаном до меня был Витя Кузькин, а я — одним из его ассистентов вместе с Сашей Рагулиным. И в одном товарищеском матче перед чемпионатом мира они оба играть не могли. Кулагин говорит: «Ты остался единственным из помощников, так что выводи команду». Потом поехали на первенство мира, и Кузькин в команду не попал (судя по всему, речь о ЧМ-1973 в Москве, — Прим. И.Р.). Борис Павлович и сказал, что предлагает избрать капитаном Михайлова. Что и произошло.
И только на год позже я стал капитаном ЦСКА. Еще какое-то время им оставался Кузькин. И однажды состоялось собрание. Думаю, что перед ним руководство провело с ним беседу. Потому что Виктор Григорьевич вдруг встает: «Ребята, предлагаю, чтобы капитаном был Борис Михайлов. Он — капитан сборной, а ЦСКА — ее базовая команда. У двух команд должен быть один капитан».
Представьте, какая у нас была школа. Я пришел в ЦСКА — там были Александров, Альметов, Викулов, Полупанов, Фирсов... А Тарасов говорит: «Надо их обыграть!» Но как?! Вот так — каждый день не уступить таким мастерам на тренировке. По-другому расти нельзя. У нас с Петровым, между прочим, тоже конкуренция была будь здоров с ребятами из молодежной команды ЦСКА. Очень перспективные — Еремин, Смолин, Беляков...
— Везде писали, что Смолин — огромный талант.
— Но бесхарактерный — вот и все!
— Был момент, когда вы поняли: «Я свой в ЦСКА!»?
— А куда деваться! Я хотел уйти из ЦСКА.
— Да что вы!
— Было. Поехали в Кудепсту на сборы. Вот расписание тренировок. С 7 до 8 утра. С 11 до 12.30. С 5 до 6.30 вечера. А у кого плохо шло — еще и с 9. Жарища! И все это — не только для молодых, но и для всех ветеранов. Брежнева, Кузькина, Рагулина. Все бегали!
В какой-то момент пришел к Кулагину и говорю: «Борис Палыч, все. Отсылайте меня в любую команду. Хоть в Хабаровск поеду. Только не здесь. Я умираю!» Он мне четко сказал: «Выживешь — будешь играть. Не выживешь — мы тебя и так отправим, твоя просьба будет не нужна». Пришлось выживать.
Почему? Потому что меня призвали в армию. А в армии лучше быть в Москве, чем в каком-нибудь сибирском или дальневосточном гарнизоне. Но минута слабости — была.
— Тарасов узнал потом, что вы к Кулагину подходили?
— Думаю, что нет.
— Борис Петрович умел держать язык за зубами?
— Да. Он понимал, что озвучивать такое нельзя.
— А потом, по всеобщему признанию, мужественнее вас хоккеиста сложно было найти. На пятаке вас били страшно — но Михайлова оттуда было не вытравить.
— На пятак я пришел не сразу. Вся жизнь в хоккее меня туда привела.
— Почему?
— Может, потому что я лучше всех умел это делать. Никогда вообще не боялся боли. Терпел — но спуска никому не давал. И правильно делал.
— На Олимпиаде в Саппоро вообще с порванными связками колена играли. Как это вообще возможно?
— Как-как? Тарасов сказал — врачи двое суток колдовали. В день игры говорит: «Иди завтракай с командой». — «Как завтракай? У меня нога висит». Клюшку принес: «Иди». Я иду, плачу. Мимо проходит Ирина Роднина — увидела, плечо подставила. Так и пришел в столовую.
Чернышев меня видит: «Ты чего пришел?» — «Анатолий Владимирович сказал: иди завтракать». — «Как объяснил?» — «Это для устрашения противника!» Одну игру пропустил, с Польшей уже играл на одной ноге. Даже гол забил!
В первом перерыве подхожу к Аркадию Ивановичу: «Не могу больше». Чернышев объявляет: «Борис, раздевайся. Играть больше не будешь». Тарасов подходит: «Что, жаловаться на меня пришел?!» Молчу. Но на лед действительно больше не вышел. И в финале с Чехословакией играл. Опять забил.
— Обкололи?
— Ой, лучше не вспоминать. Врач с массажистом не спят — и я не сплю с ними. Ногу ни туда, ни сюда не могу двинуть. А потом ногу перевязали жгутами — и все, пошел вперед.
— Бывали минуты, когда вы Тарасова ненавидели?
(Пауза) — Бывали. Назову два случая. Один — в Японии. Он меня обидел, а я в отместку тоже сказал ему обидные слова. На следующий день я думал, что мне кабздец, но мы поздоровались друг с другом и к этому вопросу больше не возвращались. Но я-то ладно, главное — он. Как будто этого не было.
— Удивились?
— Да. Потом узнал, что Борис Павлович ему все высказал. Извинений с его стороны, конечно, не было. Но мне было достаточно того, что ничего в наших отношениях не изменилось. А второй раз было покруче. Вот там мне уже пришлось извиняться, потому что я был не прав. От деталей уклонюсь.
В детстве болел за «Спартак»
— Вернемся в детство. Вы и в футбол играли?
— Если бы мне первую настоящую форму дали футбольную — может, туда бы пошел! Правда, что бы из меня вышло — не знаю (смеется). Но форму первый раз получил хоккейную, в команде «Трудовые резервы». Коньки для конькобежного спорта, трусы в шашечку и шлем от велотрека.
А до этого продал папин сарай, и мама на часть денег купила мне поношенные коньки-гаги. Хотя она плакала и говорила: «Что же ты наделал? Так дешево продал!» Отвечал: «Мам, хорошо, хоть так. Тебе все равно этим сараем заниматься некогда, а тут покупатель подвернулся». За три червонца.
В нашем дворе вожаком, заводилой был не я, а Женька Мишаков (двукратный олимпийский чемпион, четырехкратный чемпион мира, участник Суперсерии-72, — Прим. И.Р.). Он был здоровее, сильнее всех, лучше играл и в футбол, и в хоккей, а мы все тянулись за ним. И в команду мастеров первым из нашего двора попал именно он. Причем... футбольную. «Локомотив» из Калуги. Мы все стремились быть на него похожими.
Потом его стали пробовать в московском «Локомотиве» — но, как он говорил, «не выпускали на поле из-за того, что у меня ноги кривые». И он переключился на хоккей...
— А болели вы в детстве за ЦДКА?
— Нет. В нашем дворе было два коллектива — один болел за «Спартак», другой за «Динамо». Мишаков был динамовцем...
— А вы?
— Я болел за «Спартак». Первый раз в жизни пошел на футбольный матч «Спартак» — «Динамо». Мы купили билеты, под мостом меня чуть не задавили — Женька спас. А уже когда я год отыграл в «Локомотиве», Всеволод Бобров, который в то время тренировал спартаковцев, пригласил меня в команду. Я даже заявление написал.
Но главный тренер «Локомотива» Анатолий Кострюков и его помощник Николай Карпов меня отговорили. Я остался, и, поскольку у нас с женой Татьяной родился сын, мне на 6-й Кожуховской дали однокомнатную квартиру. А через год после предложения «Спартака» оказался в ЦСКА...
— Вас без лишних разговоров призвали в армию, или переход был абсолютно добровольным?
— Добровольным. Мы играли с ЦСКА. После матча подошел опять же Женя Мишаков (к тому моменту игравший в армейском клубе, — Прим. И.Р.), подвел меня ко второму тренеру Борису Кулагину, и тот сказал: «Завтра в десять часов тебя будет ждать Тарасов. Он хочет с тобой поговорить».
Встретиться договорились около автозаправки на Ленинградском проспекте. Сейчас там заправка «Газпромнефти», только старая была глубже, потому что тогда трамваи ходили. Остановилась 21-я «Волга». Мне сказали: «Садись».
Сел. Тарасов пригласил меня в ЦСКА, рассказал обо всех условиях и спросил: «Ты согласен?» А он мне наполовину обрезал зарплату по сравнению с той, которую я получал в «Локомотиве»! Но я согласился.
— Как же так?
— А я перед этим с женой посоветовался, примерно понимая, что от Тарасова услышу. Она сказала: «Раз у тебя мечта такая — идем к мечте». После этого весь процесс и пошел. В том же мае, между праздниками, меня призвали в ряды советской армии. Приехал в военкомат, прошел комиссию, там поставили печать: «К строевой службе годен».
После Дня победы 1967 года пришел в спортивную роту ЦСКА, меня, как говорилось тогда, оприходовали — и в конце месяца я принял присягу. Там, где сейчас машины стоят, в ту пору плац был. Зачитал ее в форме и с автоматом, как положено. И сколько отыграл как хоккеист в ЦСКА, столько же в прямо в раздевалке висело военное платье.
— Зачем?
— Вдруг провинюсь, и Тарасов скажет: «Иди в роту на двое суток!»? А такое в любой момент могло произойти. Это было нормальным. Но меня бог миловал. Старался — и получалось — делать все, чтобы не попадать ему под горячую руку. А так форму нужно было надевать на мероприятия — когда, например, какой-нибудь высокий чин Минобороны приезжал. Тогда ведь на территории дворца спорта ЦСКА спортрота располагалась, это потом ее перевели на улицу Дыбенко.
— Правда, что Тарасов был против вручения вам после первой победы на чемпионате мира 1969 года звания заслуженного мастера спорта?
— Конечно, правда. Он этого и не скрывал. До того года змс вручали только за три золота чемпионата мира. В виде исключения — два. А нам тогда повезло — Сергей Павлов, председатель Госкомспорта, пришел в раздевалку и объявил. Тарасов попытался возразить: «Сергей Павлович!» Тот: «Приказ подписан, я вручаю!» Получилось, что мы с Петровым перепрыгнули одну ступень — мы одновременно стали и мастерами спорта международного класса, и заслуженными. А кто не был мастером спорта — вообще получили три значка одновременно! Я-то мастера спорта выполнил в «Локомотиве».
Потом Тарасов на тренировках иногда говорил: «Отрабатывайте, заслуженные!» Отрабатывали.
От Саратова и «Локомотива» до сборной СССР
— Вернемся к вашему решению пойти в ЦСКА на меньшую зарплату, чем в «Локомотиве». Согласились, потому что понимали: это кратчайший путь в сборную СССР?
— Нет, об этом сначала не думал. А задумываться стал, когда Тарасов каждый день говорил о сборной. Причем формулировал так: «Вы должны так играть за ЦСКА, чтобы, когда вас пригласят в сборную, ни у кого не возникло никаких вопросов!» Заметьте: не «приглашу», а «пригласят». Дальше всегда звучало: «Если ты хочешь вырасти в хорошего мастера и закалить свой характер, надо быть всегда заряженным только на победу!» И так — каждый день.
— Кстати, о характере. Это легенда, что при той встрече на заправке Тарасов сказал вам довольно уничижительную вещь: «У тебя есть только характер, но остальное разовьем»?
— Нет. Сказал он на самом деле так: «Что мне в тебе понравилось — у тебя очень хороший характер. Ты борешься от начала до конца. А все остальное мы доработаем». Нет, может, я как-то и процитировал Тарасова неверно: мол, характер у тебя есть, но больше ты ничего не умеешь делать, оттого и пошла гулять такая трактовка. Но сам задаю себе вопрос: как я мог такое сказать, если на второй год в «Локомотиве», хорошей и уважаемой тогда команде высшей лиги, был третьим бомбардиром команды? Выше — только Цыплаков и Козин.
— Еще одна большая загадка для меня в начальном отрезке вашей карьеры: как получилось, что вам, москвичу, пришлось начинать играть в Саратове? Неужели в столице будущего капитана сборной СССР никто не заметил и не оценил?
— До Саратова была молодежная команда «Локомотива». Все опять же началось с Мишакова. Как-то он повез нас играть за его ремесленное училище — и перепутал дни. Вместо этого нас увидел тренер команды «Трудовые резервы». Говорит: «Раз приехали — надевайте форму и идите тренируйтесь с нами». Показали себя — и нас троих из дворовой команды сразу взяли туда.
— Такое впечатление, что Мишаков был вашим агентом.
— Если хотите так сформулировать — да! В «Локомотив», ЦСКА — всюду попал благодаря Женьке. Но остального добился сам. Он меня рекомендовал, чтобы посмотрели.
— А кто придумал вам прозвище Пыря?
— Тоже Мишаков! За длинный нос. Нормально к этому относился. Так же, как и мою жену, когда я его с ней познакомил, Женька прозвал Кнопкой. Я до сих пор иногда так ее называю!
— Мы отвлеклись от вашего извилистого пути в Саратов.
— Как-то первой юношеской командой «Трудовых резервов» поехали играть на выезд на существовавший тогда локомотивский стадион у площади трех вокзалов. Встретились со второй мужской командой «Локомотива» и обыграли ее. После чего тренер молодежки «Локо» нас туда пригласил. Я впервые в жизни получил там питание на 2 рубля 50 копеек!
И мы стали выступать за «Локомотив» на молодежное первенство СССР. Попали в финал, обыграли там и дома, и в гостях ЦСКА, а «Динамо» вообще в финальную пульку не вошло. Но потом все застопорилось. Играл за молодежку «Локомотива» — а в первую команду не звали. Тренер же саратовской команды Юрий Николаев — бывший игрок железнодорожников. Ему сказали про меня, и летом 1962 года он мне позвонил.
К тому времени меня звали в молодежную команду ЦСКА и обещали стипендию. Только вот три месяца ее не платили, и, как я уже говорил, с моим тогдашним уровнем попасть в армейскую команду было нереально. И я решил ехать, потому что мама работала одна, а нас было четыре сына. Она не отпускала, но я сказал: «Мам, поеду. Буду и тебе помогать». 60 рублей, которые я получал как ученик автослесаря, было недостаточно.
— Что за уровень был в Саратове?
— Первый сезон — класс «Б». Следующий — вторая группа класса «А». Ведущее звено было из хороших местных ребят старше меня — Малахов — Стрелков — Головкин. Но уже после первого сезона я им наступал на пятки и во втором сезоне стал центральным нападающим первого звена.
Поехали на турнир в Кирово-Чепецк. А там играла первая мужская команда «Крыльев Советов» — такие мастера недавнего прошлого, как Альфред Кучевский и Алексей Гурышев, которого я держал. Он и расспросил, кто я такой, а потом сказал: «Жди звонка. Буду рекомендовать тебя в «Крылья Советов».
Куда меня и пригласили после возвращения в Москву на тренировку на стадионе «Красный Октябрь» в Тушино. «Крылья» тогда там базировались. Тренер посмотрел и сказал: «Борис, ты нам понравился. Но давай отложим переход на следующий год». Отложим так отложим. Собрал вещи и уехал. А еще через год меня пригласили в «Локомотив».
Когда Тарасов пел в раздевалке, хихикали про себя
— Вам понравилось, как Тарасова в «Легенде N 17» сыграл Олег Меньшиков?
— Великолепно! Если даже дочка говорит, что его характер передан в точности... Пусть актер не похож на своего прототипа внешне — но какое попадание в образ. И Михайлов внешне не был похож, и Эспозито, и фактов много искажено — однако пропаганда хоккея для нового поколения прекрасная. И атмосфера передана здорово.
При том что, на мой взгляд, происходящее в хоккейной команде отобразить в кино сложнее, чем футбол или баскетбол. Потому что сама игра сложнее — в ней одновременно требуется владение коньками, клюшкой, плюс жесткая силовая борьба. А Борис Щербаков — это точно папа Харламова! Копия! При встрече как-то его от всей души поблагодарил.
— Вам ли это не оценить, учитывая, что старший Харламов у вас на даче много лет прожил.
— Шесть с половиной лет — после смерти сына. Ему было тяжело, и хотелось дядю Борю как-то отвлечь... А возвращаясь к фильму — как сыграл Владимир Меньшов партийного работника! Точнейший продукт того времени! Хотя, конечно, два хоккеиста, висящие между трубами завода в Чебаркуле — это уже явный перебор. На самом деле ничего страшного там не было. Маленький городок, воинская часть, новая гостиница...
— В раздевалке порой Тарасов, чтобы вдохновить команду, пел — то «Интернационал», то «Черный ворон». Скажите честно — пронимало? Или смеялись?
— Попробуй там посмейся. Что вы! Просто хихикали про себя, так, чтобы никто не видел. Знали, что это все наигранно.
— Можете объяснить феномен — почему второго тренера сборной СССР Тарасова боготоворит вся Канада, а его шефа Аркадия Чернышева там почти не знают?
— Тарасов был всегда на виду и на слуху — тем более что и ЦСКА звенел. Чернышев же, будучи великим тренером, находился в тени. Если бы из них сделать одного человека — это был бы супер-пупер тренер! Учебно-тренировочным процессом всегда руководил Тарасов, а игрой — Чернышев. Они же не по своей воле соединились, их свели в тандем руководители. Поняли, что они должны работать вместе.
— Чего Тарасову не хватало, чтобы вести игру? Терпения?
— Думаю, да. По складу характера Аркадий Иванович был намного сдержаннее — именно чтобы управлять игрой.
— Несдержанность Анатолия Владимировича вошла в легенду — как, например, он после отмененного гола армейцев в 1969 году на 40 минут увел ЦСКА с матча со «Спартаком», на котором присутствовал Леонид Брежнев.
— Считаю, правильно увел. Командир сказал покинуть площадку — мы и ушли. Но потом заставили вернуться. Если бы Тарасов не дал команду на возвращение — никто бы туда не пошел. Люди из федерации хоккея приходили — не помогло. Но потом пришел представитель (Михайлов поднимает голову куда-то ввысь)": «Начинайте!» Тут уже деваться было некуда.
— Правда, что Тарасов мог на партсобрании потребовать внимательности от коммуниста Петрова, а Петров в ответ обратиться к секретарю парторганизации с просьбой «успокоить коммуниста Тарасова»?
— Не совсем так. Володька подкашливал. Тарасов сделал ему замечание, а Петров приблизительно так и ответил: «Вылечите сначала коммуниста Тарасова, а потом уже меня». Вовка ершистый был, на все свое мнение! Точно знаю — Тарасову советовали выгнать Петрова. Тот отвечал: «Как же я его выгоню, если он играет? Перестанет играть — выгоню!»
— Помните, как Тарасов вас впервые поставил с Петровым и Харламовым?
— Дядя Веня (Александров — Прим. И.Р.) получил травму. Сломал лодыжку. А перед этим мы ездили на Кубок СССР играть в Чебаркуль, где в тот момент проходили службу Валерка Харламов и Сашка Гусев. Мороз был — за тридцать. Дядя Веня щелкнул, попал в штангу — и шайба развалилась! Две пятерки играют — третья в раздевалке сидит, не ждет возможности выйти, а наоборот, думает — пусть те играют побольше! При этом народу — биток.
Когда с дядей Веней несчастье случилось, Кулагин сказал: «Вызываем Харламова с Гусевым». Они приехали, и Валерку сразу поставили к нам. До этого с нами пробовали и Смолина, и Чекалкина, и еще кого-то.
А с Харламовым сразу покатило! Первый матч играли в Горьком с «Торпедо». После этого — все, Тарасов никуда его не убирал. Только через два года в интересах команды — потому что Витя Полупанов закончил. И Анатолий Владимирович говорит: «Валерку я от вас забираю, потому что надо помочь Рагулину и Фирсову, продлить их спортивную жизнь». Нам подбирали, подбирали — и остановились на Юре Блинове. С ним потом и в Суперсерии неплохо получалось, но потом Кулагин с Бобровым опять нас с Валеркой соединили.
— Команду сильно удивило, когда после Олимпиады в Саппоро и за несколько месяцев до Суперсерии-72 Чернышев с Тарасовым подали заявления об уходе?
— Нам сказали, что они по собственному желанию отошли от сборной, а ее тренером становится Бобров. А что мы можем?
— Татьяна Тарасова рассказала мне: причина заключалась в том, что ее отец и Чернышев не захотели сдавать последний матч Чехословакии, чтобы партнеры по соцлагерю стали вторыми, а США — третьими.
— Намного позже услышал эту версию. Но ничего не знаю. Никаких разговоров на эту тему в Саппоро не было.
— С Чернышевым и Тарасовым в московской части Суперсерии-72 за счет их опыта могло бы получиться лучше?
— Это догадки. Думаю, и с Бобровым мы играли хорошо. Сейчас много говорят — мол, надо делать площадки более узкими. Но мы ведь канадцев обыграли на их коробках. А они нас — на наших. Значит, дело не в площадке, а в мастерстве, готовности и настрое. Мы и до 72-го года ездили в Канаду и тамошних любителей на их льду обыграли, по десятке им клали.
Встретились с НХЛ, они грозили: мы вас разорвем! Разорвали? Рвут бумагу в одном месте! Потом приехали сюда — теперь они нас еще убедительнее сделали. Вот и все.
— Чуть-чуть подрасслабились?
— Возможно. Думали, что перебегаем их. А в итоге — три поражения, одна победа. Правда, во втором московском матче судья проспал шайбу, забитую Петровым. Победили бы — и вопрос был решен. Думаю, тогда бы мы и третью, и четвертую игру не отпустили бы.
При Тихонове мы просто выполняли свой долг как офицеры и игроки
— У Харламова было какое-нибудь прозвище?
— Иногда Испанцем называли. Он и по характеру такой был — вспылить мог, но зла не держал.
— Как вы узнали о его гибели?
— Я был в Ленинграде и проводил тренировку СКА, главным тренером которого незадолго до того стал. Вдруг приходит дежурная по катку армейского дворца, подзывает меня к бортику: «Депеша из Москвы. Разбился Валерий Харламов». Я тут же собрал команду, взял себя в руки, извинился и сказал: «Погиб мой друг. Я уезжаю». И сразу вылетел в Москву...
— Кто-то был склонен винить в случившемся Виктора Тихонова, не взявшего Харламова на Кубок Канады. Вы — нет?
— Лично знаю людей, которые до сих пор винят его. Но что такое тренер? Это человек, который должен принимать решения. Он выбирает игроков, это его право. Единственное — я не согласен с прозвучавшим в одном из интервью Тихонова утверждением, что Харламов был не в форме. Как же не в форме, когда неделей-двумя ранее он получил приз лучшему игроку Кубка чемпионов? Есть другие нюансы, почему он его не взял. А то, что произошло потом, — это уже стечение обстоятельств.
— Скотти Боумэн из нынешних российских хоккеистов нашел только одно сравнение с вами — Евгения Дадонова. За то, что под воротами хорошо играет.
— Ничего не имею против того, чтобы Боумэн делал такие аналогии. Но сам не люблю сравнивать разные эпохи. Каждая по-своему хороша. Вот мы отыграли своим звеном ровно 13 лет. Назовите, кто еще играл одной тройкой за сборную столько времени! У нас была тройка, а потом пришло время целой пятерки, каких раньше не бывало. Пятерки Ларионова.
— Это можно назвать открытием тренера Тихонова?
— Конечно.
— Можете сравнить по тренерским качествам Тарасова и Тихонова? Все же вам довелось поиграть у обоих.
— Есть великий тренер Тарасов, а есть выдающийся тренер Тихонов.
— Вячеслав Фетисов как-то сказал мне: «Считаю, Виктор Васильевич некорректно поступил по отношению к Борису Петровичу, когда тот был капитаном ЦСКА. Как пацана его на полгода на лавку посадил, после чего Михайлова проводили из хоккея».
— Не хочу на эту тему разговаривать. (Пауза) Скажу лишь то, что был не настолько плох, чтобы он меня не ставил. А не ставил он меня из-за своих личных амбиций. Это все произошло после Олимпиады в Лейк-Плэсиде, когда нам все, начиная с руководства, дырки в лацканах пиджаков заранее сделали. И самим нам, когда надо было напрячься, после разгромных побед над сборной США в товарищеских матчах перед Играми в подсознании сидело: все равно мы их обыграем. А они вышли совсем другие, да еще и Третьяка поменяли, что я до сих пор считаю грубейшей ошибкой...
— Виктор Васильевич и сам эту ошибку признавал.
— Как сейчас помню, мы сидели и говорили друг другу: «Он что, хочет, чтобы мы проиграли, что ли?!» На результат повлияло все — и наш психологический настрой, и тренерского состава, и замена Третьяка.
— Прямо перед тем, в 1979 году, вы забили в каждом из трех матчей выигранного Кубка вызова против сборной звезд НХЛ, а затем были признаны лучшим нападающим московского чемпионата мира...
— Признали и признали.
— Я бы не стал это признание недооценивать. Ведь вам было уже 35, и в СССР к этому возрасту почти никто уже не играл. Как смогли?
— Хорошо трудился! Мы 13 лет тройкой стабильно играли. И это продолжалось бы еще, если бы нам не помешали. Плюс цели надо себе ставить. Забивал — хотел еще забить. Тяжело было — шел еще тренироваться. Ни один тренер на протяжении всей спортивной жизни не говорил мне, что я сачкую, недорабатываю.
— И к режиму профессиональнее многих относились?
— Естественно. А партнеры какие были! Достигнуть таких вершин одному — просто невозможно. Один раз ты можешь всех обыграть. Но в остальных случаях тебе должны создать момент, вывести на ударную позицию. И такие партнеры у меня были!
— Вам с этими самыми партнерами, а также еще четырем ведущим советским хоккеистам не позволили поехать на первый Кубок Канады 1976 год — туда по решению советского руководства отправилась экспериментальная сборная. Александр Якушев до сих пор по этому поводу негодует, считая, что у него украли этот турнир. Вас тоже это злит?
— Мы, то есть ЦСКА с оставшимися игроками, играли против этой сборной в Свердловске на турнире «Каменный цветок». И дали ей бой. Хотя прямо в день игры Тихонов, который руководил сборной, запросил Третьяка, и у нас стоял Сашка Тыжных. Так они еле-еле выиграли. После игры ко мне подошел Хельмут Балдерис и говорит: «Борис, Виктор Васильевич хочет, чтобы ты играл в сборной».
Отвечаю: «Что такое — хочет? Я же не могу прийти к нему: «Виктор Васильевич, возьмите меня в сборную». Он сам должен был подойти ко мне. Но не подошел. А Балдериса послал, потому что мы дружили, и он это знал. И до сих пор созваниваемся, общаемся. Теперь — как пенсионеры...
— Вдова Тихонова в своих мемуарах писала, что после победы в чемпионате СССР 1979 года был банкет, на котором якобы ваша жена произнесла какой-то очень критический тост, которым довела главного тренера чуть ли не до слез.
— Не жена выступила, а я. После этого все и началось.
— Что сказали?
— Давайте оставим это за кадром.
— Ларионов тоже мне говорил: «В первый свой сезон в сборной я видел отношение к тройке Михайлов — Петров — Харламов. И это как у ребенка, который был унижен в детстве, отложилось в памяти. Я подумал: если к таким людям так относятся, то что будет с нами?»
— Понимаете, в чем дело... Человека нет. И не знаю даже, как правильно говорить в такой ситуации.
— Корректно, но честно. Так, как думаете.
— Когда Тихонов в команду пришел, мы просто выполняли свой долг как офицеры и игроки. Больше ничего на эту тему не буду говорить.
— Зная, как вы расстались, многие потом удивились, когда вы решили вернуться к нему в ЦСКА вторым тренером.
— Я не ожидал, что он меня пригласит. Потому что мы разошлись с ним (пауза) очень плохо. И вдруг он сам приглашает меня на разговор, который продолжался очень много времени. Он мне сказал: «Начнем наши взаимоотношения с чистого листа. Как тренер с тренером».
Первые три года никаких вопросов не было. А потом все началось по новой. Я хотел уйти. Он меня еще раз уговорил остаться. Прошло какое-то время, и я об этом пожалел. У нас были разные взгляды — и разное поведение в отношении игроков.
Анисин до сих пор ставит мне в укор, что сначала пошел к Локтеву, а не сразу к руководству
— Виктор Васильевич пришел в сборную после двух проигранных сборной СССР чемпионатов мира подряд — 1976 и 1977 годов. Такого «дубля» не случалось с 1962 года и не повторялось вплоть до развала Советского Союза. Что это такое было?
— На втором из этих чемпионатов, после которого уволили Кулагина и Локтева, организаторы сказали, что шесть лучших бомбардиров турнира получают дорогие часы.
— А их, в отличие от денег, у советских хоккеистов руководство не отбирало.
— Мне кажется, это повлияло на нашу командную игру. Многим подсознательно хотелось в эту шестерку попасть — у нас ведь половина форвардов сборной могла на это рассчитывать. Плюс к тому, шведы нашли против нас противоядие. На себе это прочувствовал. Кто-то щелкает, а мне в этот момент по шлему дают — и я не вижу, куда шайба летит. Вот и проиграли «Тре Крунур» два матча.
— К Локтеву, читал, хоккеисты относились очень хорошо?
— Да. Он мог стать выдающимся тренером! Но после этой отставки в профессию уже не вернулся. Мы его очень любили. Когда его сняли, было собрание команды. И команда мне сказала: «Петрович, иди и говори, что мы играть не будем». Я подошел к Локтеву: «Константин Борисович, команда выступает за вас. Мы идем к начальству». Он тут же нас одернул: «Не занимайтесь глупостями. Иди и передай команде, что вы должны заниматься своим делом. А мы разберемся».
Мне Слава Анисин до сих пор этот разговор в укор ставит. Говорит, что надо было сразу идти к руководству и Локтева не предупреждать.
— Сами не жалеете? Может, тогда правда были бы какие-то шансы сохранить Локтева.
— Я немного знаю, как пришел Тихонов. И понимаю, почему у меня, как и у всех, кто играл у Тарасова и у Локтева, не сложились с ним отношения. Поэтому вряд ли что-то могло измениться.
— Вообще, есть вещи, о которых вы в течение карьеры жалеете?
— Уже упомянул, что хотел уйти из ЦСКА опять, теперь из тренерского штаба, но не сделал это. Еще одно — если повернуть колесо истории вспять, то никогда не согласился бы возглавить сборную России на Кубке мира 1996 года. Но деталей об этой истории вы от меня не услышите.
— Игорь Куперман говорил мне: там творилось такое, что дважды в течение турнира вы были на грани того, чтобы оттуда уехать.
— Совершенно правильно. Возглавить сборную меня тогда убедил Валентин Сыч и мой бывший главный тренер в «Локомотиве» Анатолий Кострюков, возглавлявший управление хоккея Спорткомитета СССР, а потом ставший председателем тренерского совета ФХР. Я дал согласие. Действительно, хотел уехать — и Сыч меня все время останавливал. Тот Кубок мира для меня — это сплошная темнота.
— Помню интервью Алексея Ковалева после Олимпиады в Турине, где вы помогали Владимиру Крикунову. Капитан той сборной сказал, что победную четвертьфинальную игру с Канадой со скамейки в действительности вели вы, а не главный тренер.
— Им, наверное, так показалось. Как я мог вести игру, не будучи главным тренером? А почему мы тогда сдулись, скажу. После Канады нас пригласили в Русский дом. Вот и все! (усмехается)
— Четырьмя годами ранее была Олимпиада в Солт-Лейк-Сити, на которую сборную повез Вячеслав Фетисов. Мне в интервью он рассказывал, что повезти команду на Игры-2002 ему сделал лично Владимир Путин — при том что ранее у вас был подписан с ФХР контракт, в том числе предусматривавший и работу на Олимпиаде. «Борис Петрович — амбициозный человек, но винить меня в той ситуации было неправильно, — говорил Фетисов. — Что, я должен был сказать президенту: нет, пускай Борис Петрович работает?» Как сейчас относитесь к той ситуации?
— У каждого своя правда. Это действительно было так. Просто, когда все это произошло, я пришел к президенту ФХР (Александру Стеблину, — Прим. И.Р.) и сказал: «Как же так получается? Перед одной Олимпиадой у меня был контракт со сборной — а повез ее туда Юрзинов, перед второй то же самое — Фетисов. Тоже, — говорю, — пойду к президенту России».
Не пошел только потому, что меня попросил этого не делать председатель Олимпийского комитета Леонид Тягачев. Коль скоро так получилось, я счел неправильным идти и что-то доказывать. При этом сказал ему: «Вы Олимпиаду не выиграете». И объяснил почему. А уже после Игр встречаю его на выходе из здания ОКР и спрашиваю: «Где золотые медали?»
Эта история стала одной из главных причин, почему я в 2002 году, после завоевания первых за много лет серебряных медалей чемпионата мира, ушел от руководства сборной. И на Олимпиаду в Турин Крикунов меня просто уговорил словами: «Петрович, ну я же к тебе пришел помогать!»
Убедил. Но когда я узнал еще одну вещь, то пришел к Крикунову и сказал: «Если бы я знал, что ты сделаешь это, — никогда не пошел бы тебе помогать». Он знает: если я что-то обещаю, то делаю.
— О чем же речь?
— Ну... Мы с ним знаем.
— Как у вас сейчас отношения с Фетисовым?
— Очень хорошие.
Панарин как игрок мне нравится. Но почему он молчит о том, что там?
— Хоккей в нашей стране всегда был тесно связан с политикой. С Леонидом Брежневым в бытность капитаном сборной СССР вам когда-нибудь доводилось общаться?
— Да. Мы ему — клюшку, он нам — шоколадные наборы. Это было в «Лужниках», мы все к нему пошли.
— Не облобызал?
— Какое-то слово... ну что вы.
— Не поцеловал?
— Вот это другое дело! Нет, просто поприветствовал.
— За что вам вручили орден Ленина?
— Выиграли какое-то первенство мира, и сверху в Спорткомитет и федерацию хоккея пришла разнарядка — представить кого-то из хоккеистов к ордену Ленина. Тренерский штаб рекомендовал меня. Так и получил. Но воспринимаю это так, что тот орден выиграла команда. А я его получил. До сих пор, кстати, дает какую-то надбавку к пенсии!
— Как вы в 88-м отнеслись к знаменитому открытому письму Игоря Ларионова Виктору Тихонову в журнале «Огонек»?
— Деталей уже не помню. Но человек высказал свою точку зрения.
— Первый раз в советском хоккее личность бросила вызов системе.
— Знаете, чтобы компетентно говорить о системе, надо внутри этой системы жить. Ларионов говорил о том, что пережил сам. А почему сейчас, играя там, за бугром, ребята не говорят про то руководство, тех хозяев? Почему они считают, что позволено говорить о том, что здесь, и нельзя — о том, что там?
— Понимаю, что вы говорите об известном интервью Артемия Панарина, которое уже критиковали. Но разве хоккеист — не гражданин нашей страны, и не имеет право на свою точку зрения о происходящих в ней процессах?
— Но там-то они свое мнение не высказывают! Думаете, им там все нравится? Но они молчат. Вот проблема-то в чем! Где больше демократии — там или здесь? Что, вам не нравится мой ответ?
— Не могу сказать, что в восторге, но вы имеете на него полное право. Кстати, с самим Панариным после интервью эту тему не обсуждали?
— Мне не надо обсуждать. У него своя точка зрения, у меня своя. Но я еще первым отъезжавшим говорил: все равно вы приедете сюда. Там заработаете, а сюда вернетесь. И жизнь показала, что я был прав. То же будет и с нынешними.
— Кто вам больше всего нравится из наших нынешних энхаэловцев?
— Все нравятся! И тот же самый Панарин! Рад, что они все приезжают играть за национальную сборную. Только они должны это делать в два раза сильнее.
— Но ведь нельзя сказать, что на последнем ЧМ не было команды и каждый играл сам по себе. До полуфинала все было хорошо, но там, с финнами, засбоило.
— Когда команда выезжала на то мировое первенство, меня пригласили дать напутствие — вместе с Борисом Майоровым, Владимиром Юрзиновым, Игорем Тузиком. Я сказал команде: «Пофамильно за последнее время не было такой сборной. Но фамилии не играют. Играет и побеждает команда»...
— Сборная под вашим руководством победила на единственном для России золотом чемпионате мира за первые 15 лет после развала СССР — в 1993 году. Что о той победе вспоминается больше всего?
— Все игроки той команды были продуктами советского хоккея. И не устаю подчеркивать: за все то время, что я руководил сборной, Славка Быков и Андрюха Хомутов, были лучшими из всех возможных лидеров. Эти люди объединяли, забывали о своем «я», несмотря на все достижения в хоккее. Личностей в той команде хватало — Юшкевич, Трефилов, Карповцев, Сорокин, Яшин, Буцаев.
А Быков с Хомутовым, капитан и его помощник, цементировали все изнутри. От них шла такая заряженность! Быков для меня — лучший капитан. А после него — Андрюха Коваленко. Леша Яшин — тоже хороший капитан, но он внутри команды так не работал, как Быков и Коваленко.
Бобровский работал столько, что я начал его преследовать: «Да отдохни ты уже!»
— Ваша экспертная оценка капитанов особенно ценна. О вратарях вам рассуждать сложнее — и все же не могу пройти мимо того факта, что во время вашей последней тренерской работы в новокузнецком «Металлурге» начинал Сергей Бобровский. Каким он тогда был?
— Работал с ним целый год. Фанатик хоккея до мозга костей! Он мог тренироваться целый день. Закончилась тренировка, пообедал — и опять идет работать. Я и врача команды просил, и других его попридержать. Даже начал Сергея преследовать: да отдохни ты уже! Так он начал в другой район ездить, чтобы я не видел, как он дополнительно работает.
Но так получилось, что на то время Бобровский не был основным вратарем. Я пригласил туда Максима Соколова, и тогда Сергей не был сильнее Макса. Но ребята из молодежной команды подтягивались — Дима Орлов, Максим Кицын, Иван Телегин.
А защитника Захара Арзамасцева я не взял в команду вот почему. Незадолго до того случилась трагедия с Алексеем Черепановым из Омска. И Александр Медведев разослал по клубам КХЛ депешу, что все игроки должны обязательно пройти медкомиссию. И когда Арзамасцев проходил эту комиссию, обнаружилось, что у него только одна почка. Он плакал, его родители меня уговаривали. Расписку хотели написать, что все риски берут на себя. Парень говорил: «Или я буду продолжать играть в хоккей, или я стану наркоманом». Но я испугался и не взял.
— С работоспособностью Бобровского все ясно, а его талант, который сделал из Сергея двукратного обладателя «Везина Трофи», вам изначально был виден?
— Да. А работа не пропадает. Его надо было только поднаправить. Раньше не было тренеров по вратарям, у главного имелось всего два помощника. Один и тот же человек мог работать и с защитниками, и с голкиперами. Это сейчас — тренер по носкам, тренер по мыскам... Сейчас намного проще. Но закон в хоккее один: кто много работает, тот выходит в люди. На том или на другом уровне — но выходит. На своем примере в этом убедился.
— Когда последний раз на коньки вставали?
(Задумывается) — Лет десять тому назад. Сева Кукушкин какой-то фильм снимал — пришлось надеть. И мастер-класс где-то давал. Помните, были четыре игры ветеранов с канадцами, когда в Воскресенске, Новосибирске, Санкт-Петербурге и Москве Ги Лефлер и другие приезжали? Мы тогда только в Питере 5:5 сыграли, а три остальных матча проиграли. И тогда я сказал: «Все. Больше не играю». И всю свою старенькую форму, с завязочками-подвязочками, выбросил и раздал.
