Почему Тарасов стал членом Зала славы в Торонто, а Чернышева в Канаде почти не знают. Отрывок из новой книги Рабинера
Сегодня «СЭ» публикует отрывок из главы об Анатолии Тарасове, из которого вы узнаете о том, почему Скотти Боумэн считает его своим учителем, каким был невероятный тарасовский тренировочный процесс, как игроки реагировали на пение им «Интернационала» и советского гимна в перерывах решающих матчей, насколько безжалостным Тарасов мог быть и как блистательно умел очаровывать прессу — и нашу, и североамериканскую.
Боумэн: «В тренировках Тарасова вряд ли кто-то превзошел»
О том, сколько Тарасов не смог доделать, я думал, сидя в зимнем доме у не менее великого, только канадского тренера Скотти Боумэна в очаровательном городке Сарасота во Флориде, на берегу Мексиканского залива. И разговаривая с ним о Тарасове.
Многим известно: Боумэн, доработавший в НХЛ почти до 70 (сравните с Тарасовым) и в последнем сезоне выигравший Кубок Стэнли, называет себя тарасовским учеником. И, более того, даже в 90-е на тренировки «Детройта» выходил в перчатках патриарха советского хоккея. Ларионов присылал мне достаточно свежее фото Скотти в этих же крагах, то есть было ясно: они и сейчас с канадским мэтром. Не поднять эту тему в разговоре было невозможно. А заодно спросить, не могу ли я увидеть и пощупать тарасовские перчатки.
«Нет, они у меня дома в Баффало, — покачал головой Боумэн. — А Тарасова действительно считаю одним из своих учителей».
Почему? Разные страны, политические системы, модели взаимоотношений между тренерами и игроками. Наконец, железный занавес в СССР, не позволявший советским гражданам без опаски разговаривать с иностранцами. Что и как тут можно было почерпнуть?!
«Необходимость постоянного творчества в тренировочном процессе. Неистощимой выдумки. Русские приезжали в Канаду и тренировались перед разными выставочными матчами и турнирами. И мне трудно было поверить в то, что я видел. Никто ни на секунду не останавливался. Даже три или четыре вратаря бегали в углы площадки. Фантастика! Тренировки — это был его конек, и вряд ли кто-то в этом Тарасова превзошел. Он был первым тренером, который вертикально расположил защитников. Один играл позади другого».
Да, был у Анатолия Владимировича такой эксперимент, вспомнил я из прочитанного. Назывался — система.
«И нападающие менялись местами, — продолжил Боумэн. — Многие его концепции, как мне кажется, брались из европейского футбола. И хоккея с мячом — он ведь играл в него, верно? Это сказалось и на его тренерских взглядах. Никто не стоял на своих местах. Все перемещались и открывались. Даже когда существовала красная линия, против русских всегда было сложно играть, словно ты все время целился в движущиеся мишени».
Впервые они встретились в 1975 году. Тарасов уже не тренировал ЦСКА, но вместе с командой приехал на матч клубной суперсерии против «Монреаля», который возглавлял Боумэн. Ту ничью 3:3 в последний день года (а в Москве была как раз новогодняя ночь) многие называют лучшим хоккейным матчем в истории. Третьяк в воротах советской команды творил нечто невообразимое — соотношение бросков было 12 на 48 в пользу «Канадиенс». Спустя полгода «Монреаль» завоюет первый из четырех подряд Кубков Стэнли, ЦСКА же тогда лишь изредка отдавал золото чемпионатов СССР кому-либо другому. Это был матч двух лучших команд мира. А предшествовал ему большой разговор Боумэна с Тарасовым.
«Тарасов старался помочь Локтеву, который возглавил команду Красной Армии, — вспоминает Боумэн. — Помню, Третьяк тогда был совсем молодой. Однажды ко мне подошел корреспондент советского информационного агентства (судя по всему, речь о журналисте ТАСС Владимире Дворцове, — Прим. И.Р.), который всегда ездил со сборной СССР. Доброжелательный человек. Понятно, что он не мог там просто так оказаться, но мне нравился. Он спросил: «Вы хотели бы встретиться с Тарасовым?» — «Да».
В один из дней Тарасов, этот большой человек, приехал в монреальский «Форум» сначала посмотреть нашу тренировку. И потом сказал: «Она была хороша. У вас было семь упражнений, и четыре из них мне понравились» (смеется). Тарасов был потрясающим практиком. В своих занятиях он использовал весь лед. У него не было чисто бросковых упражнений, когда большая часть команды стоит. У него никто никогда не стоял, а занятия не были длинными — минут 50.
Мы разговаривали через переводчика полтора часа. У нас была хорошая команда, и он сказал: «Хочу вручить вам подарок. Сейчас найду нашего массажиста, он у него». Я думал, подарит авторучку, а он — перчатки! С надписью, что они сделаны в СССР. Красно-синие. Я никому их не давал. Очень люблю, и много лет проводил в них тренировки, потому что они удобные, маленькие. И, не снимая, можно было держать свисток.
Русские тогда совсем не бросали шайбу. Вообще, в 70-е годы советские хоккеисты не делали щелчков. Они двигали шайбу до тех пор, пока не заводили ее в пустые ворота. И это, повторяю, было похоже на соккер. Там, если ты наносишь бессмысленный, неподготовленный удар, мяч оказывается у другой команды — и, думаю, эта философия перенеслась у русских на хоккей.
У них не было щелчков, зато было много бросков в одно касание. Они стали первой командой, которая делала это. Диагональ или передача вдоль ворот, моментальный бросок — то, что сейчас делают те же Кучеров и Стэмкос, — этого в НХЛ вообще не было!
Возвращаясь к тому разговору с Тарасовым и тренировке в его присутствии, вспоминаю вот что. Наша защита — Савар, Робинсон, Лапойнт — ему понравилась. У нас впереди играл Ги Лефлер — великолепный хоккеист, но, как и большинство прекрасных атакующих мастеров, он хотел только обыгрывать соперников и забивать голы. Без шайбы он не был таким игроком, как с нею.
Так вот, Тарасов дал мне не то чтобы совет, а внес маленькую поправочку. «Скажи Лефлеру, чтобы, когда защитник готовится встречать его вот в этой зоне, он вдруг резко менял направление движения и выкатывался в среднюю зону! Это заставит левого защитника соперников нервничать, смещаться за Лефлером и терять позицию. И в это время в освободившееся пространство будет врываться другой игрок!» Умный человек! Вот так русские и играли.
Можете спросить у любого защитника, игравшего в Суперсерии-72 за сборную Канады, почему игроки обороны «Кленовых листьев» тогда за всю серию не забили ни гола. А это были большие мастера — Брэд Парк, Фрэнк Стэплтон. В НХЛ они забивали много. Но русские дезориентировали их, делали именно то, что спустя три года Тарасов посоветовал мне предложить Лефлеру.
Я постарался это немного натренировать. Но изменить привычную систему было сложно, потому что мы и так были лучшей командой в НХЛ, а когда все ладится, сложно внушить игрокам, что нужно что-то менять. Тем не менее Тарасов опережал время!"
Рассказы о не просто необычном, а невероятном по разнообразию и небанальности тренировочном процессе — обязательная программа для каждого, кто сталкивался в работе с Тарасовым. Например, Александр Якушев:
«Его тренировки и отдельные упражнения не были похожи ни на кого другого. Например, «Бей канадца». Ты должен был с разбега — причем не просто не сбавляя темп, а с ускорением — плечом врезаться в борт. Анатолий Владимирович внимательно следил, чтобы никто не притормаживал. Так формировалось бесстрашие в единоборствах. С такой экзотикой ни у кого больше не сталкивался».
Песни в перерывах
В ВВС он начнет отрабатывать то, что потом с блеском реализует в ЦСКА — совершенно фантастические по выдумке и наполнению тренировки. Весьма жестокие и беспощадные по отношению к собственным игрокам, но приводившие в итоге к большим победам.
Тарасов был нестандартен до того, что мог в перерыве неудачного матча запеть что-нибудь, на его взгляд, мобилизующее команду. И это работало. А Третьяк даже Эда Белфора в «Чикаго» будет тренировать по тарасовским методам — после неудачных матчей заставлять возить через весь лед и обратно ворота с... самим Третьяком, сидящим на них сверху. Все «Блэкхокс» сбегались на это смотреть!
«Я тренировал Белфора, как когда-то — меня самого, — вспоминает Третьяк. — И он молодец, никогда не ныл: «Зачем мне это надо?» Делал все беспрекословно. Впитывал как губка. Его и звали — второй Третьяк, и 20-й номер он себе взял. А когда выиграл в «Далласе» Кубок Стэнли, прислал мне перстень. С одной стороны — орел (а у Эда как раз и было прозвище — Орел, Eagle), с другой — выложенный бриллиантами 20-й номер, фамилия Третьяк и аббревиатура «СССР».
Еще у Тарасова мы всегда разминались перед игрой с теннисными мячиками. Белфору это тоже нравилось, но он немножко стеснялся партнеров. Положит мячик в рукав, чтобы никто не видел — и идет в туалет, где и разминается с ним. В какой-то момент мячик уже стал частью ритуала. Это я ему ритуал передал".
Тему песен в перерывах матчей решаю обсудить с Татьяной Анатольевной Тарасовой. И оказывается, что ничего случайного в жизни не бывает.
«Известно, что папа в перерывах важных матчей, когда команда проигрывала, вдруг мог запеть. «Интернационал», гимн Советского Союза, «Черный ворон»... Мы вообще всегда дома на застольях пели. Этим заканчивался любой вечер. У мамы был хороший голос, и мы с Галькой любили что-нибудь затянуть, и мамины сестры. Я даже в хоре пела. Вообще, это была традиция в стране. Когда тебя переполняло, когда было хорошее настроение, то очень хотелось петь. И песни военных лет, и многое другое. Нынешние песни не знаю как можно петь, а вот те — хотелось.
Папа же говорил: «Мне медведь на ухо наступил». У него слуха не было. Но он же не в Большом театре пел, а в хоккейной раздевалке. Говорят, что, когда нельзя что-то выразить словами, можно станцевать. Он — запевал. Тоже прием. Неожиданный. Западающий в душу. Такое приходит мгновенно — и невозможно придумать заранее. Это я уже как тренер вам говорю.
Как-то Игорь Моисеев сказал, что, когда нет слов, тогда вступает танец. А у папы вступала песня. Потому что она всегда несет ассоциации, и каждый понимает ее по-своему. Она перекрывает волнение, неуверенность в себе. Это гениальный прием. Но сама я им не пользовалась. Все по той же причине — надо придумывать что-то свое".
По поводу «Интернационала» или «Черного ворона» спрашиваю Михайлова: реально пронимало или смеялись? Борис Петрович реагирует:
«Попробуй там посмейся. Что вы! Просто хихикали про себя, так, чтобы никто не видел. Знали, что это все наигранно».
Рассказываю об этом диалоге сестре Харламова Татьяне Борисовне. Интересуюсь: брат так же относился?
«А как же! От него это и шло. Ой...» — осекается Харламова, подумав вдруг, что посягает на легенду. Я успокаиваю: мол, ничего страшного, Михайлов сам об этом открыто сказал.
Якушев, игравший в другом клубе и оттого знавший Тарасова не так хорошо, воспринимал это несколько иначе. Вот его рассказ:
«Было это на чемпионате мира в Стокгольме. Проигрывали шведам, настроение соответствующее. В перерыве, придя в раздевалку, ожидали от Тарасова разноса. Чернышев при любых обстоятельствах бывал более сдержан и интеллигентен, а Анатолий Владимирович мог высказаться на самых высоких тонах. Сидим понурые, головы опустили.
Чернышев сказал нормальные слова в своем стиле. Потом предоставил слово Тарасову. Последовала мхатовская пауза, мы сжались в комок. И вдруг он как запоет: «Ты не вейся, черный ворон, над моею головой! Ты добычи не дождешься, я солдат еще живой!» Сначала все ничего не поняли, потом оживились, подняли глаза, начали переглядываться. А Тарасов спел пару куплетов и говорит: «Пошли, мальчишки!» И больше ничего.
За всю историю, думаю, у него такая установка была впервые в жизни. И, может, это совпадение, а может, психологический прием подействовал — после того «Черного ворона» мы смогли ту игру переломить и выиграть. А она была очень важная".
Коноваленко пожаловался, что у него почти инфаркт. Тарасов: «Нет, будешь играть!»
Тарасов был человеком во многом безжалостным — и его бывшие игроки это хорошо помнят. Михайлов, например, рассказывает о том, как на Олимпиаде в Саппоро, последнем тарасовском турнире в сборной, вышел на игру с порванными связками колена! Когда спрашиваю Бориса Петровича, как такое в принципе возможно, он в своем стиле усмехается:
«Как-как? Тарасов сказал — врачи двое суток колдовали. В день игры говорит: «Иди завтракай с командой». — «Как завтракай? У меня нога висит». Клюшку принес: «Иди». Я иду, плачу. Мимо проходит Ирина Роднина — увидела, плечо подставила. Так и пришел в столовую.
Чернышев меня видит: «Ты чего пришел?» — «Анатолий Владимирович сказал: иди завтракать». — «Как объяснил?» — «Это для устрашения противника!» Одну игру пропустил, с Польшей уже играл на одной ноге. Даже гол забил!
В первом перерыве подхожу к Аркадию Ивановичу: «Не могу больше». Чернышев объявляет: «Борис, раздевайся. Играть больше не будешь». Тарасов подходит: «Что, жаловаться на меня пришел?!» Молчу. Но на лед действительно больше не вышел. А в финале с Чехословакией опять забил. Как? Ой, лучше не вспоминать. Врач с массажистом не спят — и я не сплю с ними. Ногу ни туда, ни сюда не могу двинуть. Потом ногу перевязали жгутами — и все, пошел вперед".
Не слабее была ситуация у легендарного голкипера горьковского «Торпедо» и сборной СССР Виктора Коноваленко. На чемпионате мира 1970 года предшественник Третьяка в матче со шведами получил многооскольчатый перелом переносицы, но сбежал из больницы и на следующий день вышел на матч с финнами!
В 2013 году мы разговаривали со вдовой Коноваленко Валентиной Дмитриевной, и она рассказывала:
«Да, я по телевизору в прямом эфире видела, как он эту травму получил. Но, зная его, совершенно не удивилась, что на следующий день играть вышел. То поколение умело себя заставлять и терпеть. И тренеры у них такие были. В какой-то момент сердце у него побаливало, но на это не обращали внимания. Как-то во время игры он пожаловался, что у него инфаркт почти, но Тарасов сказал: «Нет, будешь играть!»
Наверное, тогда надо было таким быть... Но и я, да и Витя тоже больше уважали Чернышева. Лично я к Тарасову плохо относилась, потому что ему не хватало человечности. Он знал, что Коноваленко — единственный в сборной не из Москвы. И ему было безразлично, что у того семья в Горьком. И если москвичей из сборной на выходные отпускали домой, то Вите домой съездить нельзя было. В итоге он мотался в Москве где попало.
Он и ушел из хоккея из-за того, что Чернышев с Тарасовым не взяли его на Олимпиаду в Саппоро. Однозначно. Разочарование было безумное. Уж вторым-то его точно могли туда взять. С другой стороны, я вот думаю, что если бы с канадскими профессионалами играли в 60-е годы, то с Тарасовым и Чернышёвым и с такой командой, какая у нас тогда была, мы бы их обыгрывали. И эти тренеры, и та наша власть просто не дали бы им проиграть. Сдохли бы — но победили".
Александр Якушев, теперь — член Зала хоккейной славы в Торонто, попал в сборную именно при Тарасове, хоть и защищал честь не ЦСКА, а «Спартака». Человек он по природе своей дипломатичный, но в его формулировке о тренере чувствуется смесь уважения и прохлады.
«Всеволод Бобров и Аркадий Чернышев были похожи и по взглядам, и по стилю ведения тренировок, и по демократичному отношению к игрокам. Деспотичный Тарасов — их противоположность. Все они как тренеры — великие. Но разные. К Тарасову со стороны игроков было такое отношение... строгое. Как и у него к ним. Хотя это один из лучших тренеров не только СССР, но и мира всех времен».
Тихонов не хотел очаровывать прессу. Тарасову это удавалось с блеском
Замечательный футболист и тренер Владимир Федотов, сын и зять выдающихся мастеров — Григория Федотова и Константина Бескова, игравший за ЦСКА в 1975 году под началом... Тарасова (да-да, был у Анатолия Владимировича уже после ухода из хоккейного клуба и такой сезон), однажды так ответил на мой вопрос во время неудачной серии своего «Спартака», не стоило ли посадить игроков на несколько дней на сборы:
«Невозможно жить прежней жизнью. Игроки взвыли бы, озлобились, а работать лучше не начали! Уверяю: и Тарасов, и Бесков сегодня работали бы в иной манере, чем когда-то, у них было великолепное чутье. Нет, мы не будем возвращаться к сталинскому режиму. Футбол — часть нашей жизни. Изменились и он, и она».
Но во многих вещах Тарасов опередил время. И касается это не только сугубо хоккейной, но и медийной составляющей. В этом тоже его сравнение с Тихоновым оказывается не в пользу последнего.
Если Тарасов блистательно умел общаться с прессой (причем как с советской, так и зарубежной), изрядно подсобив созданию легенды о себе как отце советского хоккея, то Виктор Васильевич был человеком совсем иных предпочтений. Очень интересно об этом рассказывает Алексей Касатонов:
«Тихонов с прессой всегда был настороже, из-за этого журналисты в большинстве своем его не любили. Связано это было с тем, что с момента прихода в ЦСКА и сборную Виктор Васильевич стал отрезать их от команды. Когда-то, рассказывали, Анатолий Тарасов мог пригласить репортеров на обед с игроками. В условиях, когда всем советским людям в загранпоездки выдавали ничтожные суточные и большинству журналистов приходилось питаться в номерах привезенными из Союза консервами, они это очень ценили. Сейчас многие молодые этого вообще не поймут, но тогда было так. Обед, ужин с командой становились для журналистов существенной статьей экономии, а заодно — и новые впечатления, и более тесные контакты с хоккеистами.
С другой стороны, во время еды идут разговоры, игроки расслаблены и могут что-то лишнее сболтнуть, поэтому Тихонов, не будучи сторонником такой практики, начал с отлучения прессы от команды. Включая даже Николая Озерова".
Легенду о себе такими поступками создать было сложно. И, хотя Тихонов по всем объективным показателям (взять хотя бы единственную в истории нашей страны победу в турнире с участием всех сильнейших — Кубке Канады-81, да еще с разгромом 8:1 в финале хозяев во главе со Скотти Боумэном, да еще и три олимпийских золота) — тренер феноменальный, о нем куда больше говорят как о жесточайшем диктаторе, начисто лишенном сострадания и других человеческих чувств.
Уверен, что во многом это несправедливо. Но Тарасов хотел очаровывать журналистов, и ему это с блеском удавалось. У Тихонова такого желания не было и в помине. И пресса платила ему той монетой, какой, по крайней мере, могла.
Тарасов грезил встречами с канадскими профессионалами. Когда мы беседовали с участником Суперсерии-72 Фрэнком Маховличем, тот рассказывал:
«В 1957 году я уже играл тогда за «Торонто» в НХЛ — и в наш город на товарищеский матч с любительской командой «Уитби Данлопс» приехала сборная СССР. Я был на этой игре, и канадские любители обыграли Советы — 6:0 (на самом деле — 7:2. — Прим. И.Р.)!
Спустя время, году, по-моему, в 66-м, ваш тренер Тарасов пришел на нашу тренировку в «Торонто» вместе с советским журналистом, и они брали интервью у молодого хоккеиста «Мэйпл Лифс» Уэйна Карлтона. Тарасов спросил: «Если бы мы сыграли с вами, какой был бы счет?» Карлтон ответил: «Мы бы выиграли — 14:1». А потом журналист увидел, как я вхожу в здание, и позвал меня на разговор с Тарасовым. У меня он поинтересовался, каким был бы результат, если бы мы сыграли с ними серию матчей. Я ответил, что какие-то матчи Советы бы выиграли.
Видели бы вы, в какой улыбке он расплылся! Потом уже понял — на фоне ответа Карлтона. Было ясно, что они с каждым годом прибавляют. Выигрывали все Олимпиады, чемпионат мира и становились все более серьезной силой. И все-таки в 72-м мы не могли поверить, что они стали настолько сильны. Тарасов и другие отцы-основатели советского хоккея знали, что делали!"
Вот времена были! Тренер-мэтр из одной страны брал интервью (!) у молодого игрока из другой. Причем делал ли это с дозволения сопровождающего любую советскую команду сотрудника КГБ — еще большой вопрос.
Тарасов и Чернышев
Татьяна Тарасова вспоминает:
«Когда была в Зале хоккейной славы в Торонто — меня на руках носили. За папу. Уважение к нему там — просто фантастическое. Просто преклонение. А потом приехала к нам, в Музей хоккея. Вижу — написано: «Зал Аркадия Ивановича Чернышева». Говорю: а где у вас зал Тарасова? Какая-то женщина говорит: на втором этаже что-то есть. Там и до второго-то этажа не дойдешь — нет поручня, а я хромаю. Но добралась. А там в углу — крохотная фотография. Знаете, давно так не плакала. Даже выла. Потому что увидела разницу, как к папе относятся там — и как дома.
В Торонто очень просят привезти в Зал славы какие-то вещи. Хоть шапочку, хоть перчаточку. Постараюсь это сделать. А может, передам книги, которые не переведены на английский. Или копию дружеского шаржа в «Известиях», который нам подарил дядя Боря Федосов (знаменитый журналист этого издания, автор идеи хоккейного турнира «Приз «Известий» и рисунка его талисмана-снеговика, -Прим. И.Р.), где папа изображен в виде дирижера».
Ну, в вопросе легендарности наследникам Тарасова не стоит сетовать на массовый склероз и людскую неблагодарность. Тут уж скорее за родню Аркадия Чернышева досадно. Имя этого специалиста, в лучшие годы советского хоккея главного тренера сборной СССР (тогда как Тарасов ему помогал), в Северной Америке гораздо менее известно. Бытует версия, что во многом благодаря прессе.
Прошу Скотти Боумэна разъяснить мне этот парадокс. Как главного тренера сборной за океаном может не знать никто, а его ассистента — все?
«Чернышева, если честно, я тоже особо не знаю, — отвечает 85-летний мэтр. — А причина славы Тарасова, возможно, заключается в том, что он был стратегом. Он заставлял хоккеистов делать совершенно иные вещи, чем другие тренеры. Я люблю инноваторов! И Тарасов им, безусловно, был. В НХЛ команды в основном копируют друг друга. Он же проповедовал совершенно иной хоккей и иные занятия.
Помню, как первый раз столкнулся с русскими. Я работал вторым тренером в юниорской команде, где были собраны все лучшие игроки провинции Квебек. И в декабре 1956 года к нам приехала взрослая сборная СССР. Первый матч был в Оттаве, на чрезвычайно старом катке, очень-очень узком. Он был построен еще в 20-е годы, когда в основном площадки еще были прямоугольными. Оттава сделала ее в форме яйца, и за воротами вместо прямого борта в 24 фута ширина составляла всего 12!
Советские парни, помню, приехали с большими дырками в носках. Их клюшки были тяжеленными, намного увесистее наших. Их форма была ужасно некрасивой. Помню огромных защитников Сологубова и Трегубова, им было 26-28 лет — настоящие мужики. У нас семерым или восьмерым было по 18, но кое-кто уже дебютировал в НХЛ.
Из-за такого катка мы использовали много игроков. На подобном льду тяжело играть, если ты не привык. Русские приехали с утра покататься на 15-20 минут, чему никто не придал значения, поскольку их вообще не знали. А потом вышли на игру, и они вообще не отдавали нам шайбу! Нас разгромили — 10:1. Но генеральный менеджер нашей команды, великий, гордый и умный человек, сказал, что мы должны сыграть с этой командой еще раз, уже на площадке другого размера.
Переехали в монреальский «Форум». Наш менеджер был так разочарован, что мы взяли еще группу игроков из провинции Онтарио, лучших юношей «Торонто Мэйпл Лифс». Три дня спустя сыграли с русскими на катке нормального размера и опять проиграли — 3:6. Это были две первые встречи, когда я вживую увидел советский хоккей, построенный на контроле шайбы, и запомнил его навсегда. И этот хоккей ассоциируется у меня с именем Тарасова, потому что идеи, которые он излагал в нашей беседе, полностью соответствовали тому, во что играла эта команда еще в 56-м году".
Явно большую известность Тарасова, чем Чернышева, их взаимоотношения мы обсудили и с нашими легендами, работавшими при этом штабе.
«Тандем у них сложился уникальный, — говорит Якушев. — Две противоположности по характеру, дополнявшие друг друга. Тренировочный процесс вел Тарасов, а игру — Чернышев. Почему о Тарасове говорили больше? К нему обращались журналисты, он часто давал интервью. И ответы у него, человека харизматичного, всегда были нестандартные. То, что нравится прессе. Поэтому журналисты и старались больше с ним общаться и о нем писать».
Вот что по этому поводу думает Михайлов:
«Тарасов был всегда на виду и на слуху — тем более что и ЦСКА звенел. Чернышев же, будучи великим тренером, находился в тени. Если бы из них сделать одного человека — это был бы супер-пупер тренер! Учебно-тренировочным процессом всегда руководил Тарасов, а игрой — Чернышев. По складу характера Аркадий Иванович был намного сдержаннее — именно чтобы управлять игрой. Они же не по своей воле соединились, их свели в тандем руководители. Поняли, что им все равно работать вместе».
Татьяна Тарасова рассказывает:
«Почему таким успешным в сборной оказался именно тандем папы с Аркадием Чернышевым? Я что, профессионал в этом деле? Папа — он практик. И занимался в основном тренировочной работой. Не только армейцы, но и динамовцы, и спартаковцы все равно на нем воспитаны. У Аркадия Ивановича были другие функции. Но папа с Кадиком находили общий язык — он так его называл. В этой связке у каждого была своя миссия.
Папа, хоть формально и помогал Чернышеву, не чувствовал себя обиженным, поскольку каждый день вел тренировочный процесс. Его игроков в сборной было больше всех. Когда он говорил, что Евгений Мишаков с тяжелейшей травмой, практически несовместимой с жизнью, забьет решающий, и поэтому его надо брать и ставить — его брали и ставили. И Мишаков забивал.
Они были двумя разными людьми, но болеющими за одно дело. И отношения с папой у них были очень хорошие, уважительные, кто бы что там ни говорил. Семьями встречались (жену Чернышева звали Велта), выпивали-закусывали. Из рюмочек вино пили. Да-да, из рюмочек! И ко мне Аркадий Иванович как к родной относился. Я же динамовка. Сыновья его для меня — как родные. Мы дети одного поколения. У Тарасова и Чернышева и могилы рядом..."
Запрет на профессию
После победной Олимпиады-72 в Саппоро, за считанные месяцы до Суперсерии и после десятилетия сплошных побед, Тарасов с Чернышевым внезапно ушли из сборной СССР. Версия Татьяны Тарасовой:
«Все произошло на Олимпиаде-72 в Саппоро. Я слышала, что высокие руководители просили их сдать чехам последний матч, когда мы за два тура до конца выиграли турнир, и нам уже ничего не было нужно. А соратникам по соцлагерю надо было помочь опередить американцев и взять серебро. Они с Чернышевым отказались, команда выиграла, США стали вторыми, Чехословакия — третьей.
Папа был совершенно не договорной. Он этого не понимал. Потому что был настоящим, большим тренером. Учителем, педагогом, профессором. Он не умел даже на этот счет думать. И дальше была расправа. Поэтому пришлось написать заявление.
Я как раз в Саппоро начинала, приехала туда со своей парой. А папа, получилось, там закончил. Заявление об уходе он написал сам. И Аркадий Иванович, Кадик, надо отдать ему должное, сразу сказал: «Толя, без тебя я работать не буду. Уйду с тобой. Подумай, может, еще поработаем?» Но папа сказал: «Нет». И они оба ушли.
И все. Его как будто заживо закопали. Прямо по ушки. Отобрали клуб, сборную — и не дали ничего взамен. Просто страшное наказание придумали, изверги. Сделали очень плохо ему и ужасно для страны. Потому что при папе с Чернышевым сборная выигрывала вообще все. А с его уходом потерялась настоящая система, по которой должен был развиваться наш хоккей.
Когда-то Брежнев подвел отца к Хрущеву, и папа сказал: «Мы больше не можем только тренироваться. Поверьте, что мы у канадцев выиграем». У меня есть фотографии, как они с Никитой Сергеевичем об этом разговаривают. Матчи Суперсерии папа с нами не смотрел. Он был на даче, один...
Знаете, с тех пор, как его не взяли туда — не то что тренировать, а даже смотреть, свиньи несчастные! — я начисто потеряла интерес к хоккею. Никогда больше не смотрела его. Впервые с 1972 года сделала это на Олимпиаде-2018 в Пхенчхане".
Якушев говорит:
«Не только я — все удивились. После победной Олимпиады, причем третьей подряд, после девяти выигранных кряду чемпионатов мира вот так взять и уйти... Думаю, они сами удивились, когда их прошение об отставке приняли. Может, не ожидали, что на их уход так легко согласятся. Сейчас уже никто точно не скажет, почему так произошло. Тайна ушла вместе с этими двумя великими людьми».
